Текст книги "Время своих войн-1 (СИ)"

Автор книги: Александр Грог

Соавторы: Иван Зорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 52 страниц)

   – Полный стабилизец!

   – Стабилизационный фонд перенесенный на территорию захватчика, размещенный в США и работающий на них. Это даже не залог. Контрибуционные выплаты и регулятор лояльности! Малейшее неповиновение – арест денежных средств. Под это, как часть сговора, пункт, который должен неукоснительно выполняться: уничтожение собственного населения по одному миллиону в год – всеми новейшими способами новейшего "тихого" геноцида: таких как "огненная вода", чье, производство спонсируется на местах государственными должностными лицами, как наиболее прибыльное, неоказание медицинской помощи малоимущим, в том числе и пенсионерам, психотропное телевидение... и сопутствующие информационные, которые давным-давно забыли, что должны служить информации. По-Менделееву нас должно было быть сегодня 450 миллионов. Дай бог, наскрести бы 140...

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   «...Количество беспризорных детей в России достигло 700 тыс. человек, что сопоставимо с числом беспризорников в Советском Союзе после окончания Великой Отечественной войны...»

   / "Интерфакс" /

   «...Роман Абрамович побил мировой рекорд по стоимости купленных яхт! ...Список покупок российского бизнесмена Абрамовича продолжает пополняться. На этот раз его новым приобретением стала четвертая по счету яхта класса „люкс“. Первые три отличались бассейном, вертолетной площадкой и подводной мини-лодкой, их ежегодное содержание обходится почти в 40 млн. долларов. Стоимость новой игрушки самого богатого россиянина около 200 млн. долларов...»

   / "Взгляд" /

   «В настоящее время в России самые высокие темпы убыли населения в мире. За последние десять лет его численность сократилось более чем на девять миллионов человек. По уровню смертности рядом с РФ находятся Танзания и охваченные гражданской войной Ангола с Эфиопией. Каждые сутки население сокращается в среднем на 1664 человека – это размер небольшого поселка или двух крупных деревень. В 24 регионах соотношение умерших к родившимся приближается к показателю 3:1, такой коэффициент характерен для вымирающих территорий. Ежегодно мы теряем населения столько, что хватило бы на два города размером с Курск или Кострому...»

   /"Инфостат"/

   (конец вводных)

   –

   – Это не тот, категорически не наш уровень подлости! – восклицает Миша.

   – Обыдно, да? – Сашка-Снайпер смотрит иронично.

   – Что можем противопоставить?

   – Есть много всяких интересных способов, – вкрадчиво говорит Лешка.

   Месть – это едва ли не самое прекрасное, что только изобретено человеком за свою многовековую истории. Право на месть – неотъемлемое священное право человека. Разрушает человека только случай, если он не в силах реализовать свою месть. Знание, что существует месть – порой главное сдерживающее.

   У чушь, что месть надо вкушать холодной, русскому она положена только горячей, ибо остыв, он становится всепрощающим.

   Русские крестьяне не были знакомы с испанскими, никоим боком не были родней, но случилось именно то, чего больше всего опасались французы, вступая в земли России, и что оставили в своих дневниковых записках – на дорогу, скверную российскую дорогу, вышел "русский крестьянский спецназ".

   1812 – никак не "смутное время", не безвременье, чтобы можно было им воспользоваться, и историю России, прежде чем ходить на нее, следовало бы изучить лучше. Зимой 1708-1709 изнуренный партизанскими действиями крестьян, Карл Двенадцатый – король Шведский (после которого шведы уже ни одного из своих королей не называли "карлами", дабы не приманить на страну равные или большие несчастья), был вынужден отказаться от марша на Москву и повернуть на юг, где 27 июля 1709 года под местечком Полтава был полностью разбит и бежал к туркам. Пленные шведы еще лет двадцать строили Петербург, под ним, до последнего, и сгинули, а сама Швеция, погоревав, да организовав в непролазном турецком тумане точный шальной выстрел по своему дюжинному Карлу (что не хотел возвращаться домой и почить с миром), полюбила миролюбие на сотни лет.

   Часто считают, что партизанская война в России отсчитывает свою историю от рубежа славного 1812 года. Это не так. Это как раз тот случай, когда кому-то выпало остаться в живых, да вернуться на запад, чтобы рассказать о том, что случилось с ним на востоке – наследить мемуарами. Сколько лет существует Россия, столь лет и ее иррегулярным войскам, которые собираются не по призыву, а по долгу.

   Опять же Вязевские Кровинушки, мужики деревни Копнино, не все сплошь фамилией Копнинские, а и Лупины, Байковы и Алексеевы, так и не дождавшись повесток, которые в общей неразберихе отступления просто не успели выписать и разослать, почесав загривки, зарезали скот, наготовили солонину, погрузили бочки на телеги, запрягли и пошли искать собственный фронт. Погибли как один, но тому истории нет – чай не Фермопилы!

   А вел ли кто-нибудь счет тем мальчишкам, что скрыли свой возраст, прибавили годков?

   Когда снова? Неизвестно. Но знаем какими придут.

   Только со стократным перевесом, многократным технологическим преимуществом, только с подельниками (коалицией), без объявления войны (если война не объявлена, то она войной не считается). Впрочем, объявлена – терроризму, а поскольку это понятие аморфное, может просачиваться везде, территориально ни за кем не закреплено, значит по всему миру (то бишь, странам, которым выпало несчастье иметь сырьевые ресурсы и недопонимать американский образ жизни).

   При таком неравенстве невозможно ведение открытых боевых действий, хотя страна, которая осуществляет агрессию, их жаждет и требует, попутно обвиняя противника в смертном грехе нецивилизованности...

   Гений – состояние проходящее, нуждающееся в постоянном обновлении, но больше всего в смысле собственного существования. Сергей нашел смысл в войне, которую, на взгляд всех трезвомыслящих людей, невозможно выиграть. Но кто сказал, что гений мыслит трезво? Истина пряма, но носить ее приходится кривыми дорогами.

   Гению труднее всего оставаться человеком. Нет ничего сложнее, чем, заранее зная результат, играть за команду людей...

   СЕРГЕЙ (60-е)

   – Я – гений! – объясняет Сережа скромно. – У меня и справка есть!

   – Справка – это хорошо, справка нам понадобится! – отчего-то радовались в милиции.

   Подавал, читали, передавая друг другу, лица вытягивались...

   У Сережи в самом деле такая справка, тертая на сгибах. На бланке Детского дома N 2 города Калининграда, с круглой внушительной печатью того же дома, подписью директора, подписью завуча – которую тоже заверяет печать, уже треугольная. Сергей сам все заполнил, сам текст придумал, и подписал сам после того, как бланк своровал. Ему часто приходилось директору писать официальные письма для ГорОНО своим красивым недетским подчерком, был как бы вместо секретарши. Еще и на машинке выстукивал, но там терпение нужно. Там долго получалось. Буквы в машинке западают – стучать надо медленно одним пальцем, прожимать с силой и придерживать, директор иногда берется, а потом ругается, и велит звать Сергея с четвертой группы, чтобы писал под копирку.

   Сергей пишет красиво, делает все обязательные допуски от краев, понятную шапку, умудряется вмещать текст так, чтобы не требовались переносы, а если на двух или больше листах, то лист заканчивает абзацем, и с нового начинает следующий, всем понятно – красиво составлено, правильно. Еще он чуточку, но не нахальничая, выправляет текст, который директор ему наговаривает, чтобы мысль была яснее, а когда директор, пряча глаза, просит его – тут бы надо "напудрить", то Сережа с удовольствием "пудрит мозги" – пишет так, что получалось как бы в разных смыслах. Вроде говорится то, а задуматься, так может быть и не то – зато потом, случись какая проверка, не придерешься. Получается, что "сигнал" из дирекции Детдома N 2 все-таки был, а это ГорОНО на него не среагировало...

   Директор детского дома обладает своеобразным (в старое время сказали бы – бабьим) надтреснутым голосом, который никогда не повышает, зная, что от этого он будет выглядеть неприлично. От огромного тела, закованного в костюм на все пуговицы (не для того ли, чтобы скрыть его неприличную рыхлость?), можно видеть только голову без шеи и кисти рук. Иногда, переволновавшись, что случается редко, директор исходит тонким звуком, словно внутри, в горле, у него что-то замыкает, не дает выплеснуть возмущение вместе с воздухом. Никто не слышал, чтобы он матерился. Ни одного слова – есть ли воспитанники или нет. Воспитательницы, даже старые тоже держались – делали вид, что плохих слов не знают. Считалось, что по должности разрешено ругаться только тете Приме – поварихе, носившей такое прозвище за вечную пачку сигарет просвечивающуюся сквозь карман халата – предмет желания многих, и кочегару дяде Платону, но почему его так прозвали, и когда это случилось, не знает никто.

   Директор прекрасно понимает, что пытаясь "рычать", никого в детском доме испугать не сможет. Потому не рычит, говорит вкрадчиво, компенсируя сказанные глупости строгостью лица, и тем, что никогда не улыбается.

   – А ведь я предупреждал! – говорит директор на всякие неприятности, довольный тем, что на самом деле предупреждал, и теперь часть своей директорской вины может перебросить на учителей и собственное начальство.

   Сережа часто работает с документами. Перекладывает личные дела воспитанников, сортирует их по группам и по возрасту, клеит бирки разного цвета – сам придумал – сразу понятно где что лежит.

   Когда никого нет, пролистывает – у Сергея цепкая память – его награда и проклятие.

   Некоторым вещам удивляется. Делает собственные выводы.

   Когда не знаешь или сомневаешься, в графе национальность положено писать – "русский" – на будущее не ошибешься. И неважно на кого ты, ребятенок, похож, но жить тебе в России-матушке, а насколько она тебе матушка, составит твое собственное к ней поведение, ничто иное повлиять на это не способно. Так думалось. Империи наиболее тщательно сохраняют незыблемость сложившегося порядка вещей.

   Во всех случаях, по факту отцовства, мораль такая: отцовство всегда можно установить. Это в нациях, где с моралью не все в порядке, этот факт устанавливают по матери – ей не отвертеться, жизнь застукала, та новая, что в ней.

   В детдомах редко встретишь детей без родителей – таков парадокс, и Сережа, который в иное время числится бы подкидышем – дело в советское время невозможное, исключительное – чужими отцами очень интересуется. Вот дело одногруппника – смешного темного ухватистого мальчишки, ни на кого не похожего. Мама категорически настаивает, что папа – "где", но не в смысле "где" с вопросом, не в смысле – куда делся (про это ей доподлинно известно – вернулся в страну из которой прибыл студентить – некую страну Где), так в паспорте было написано с фотографией – зелененький такой.. Не в смысле, что сам студент зеленый, хотя и такой черный, что – аж! – с синим отливом... в общем, папа – "где". Где! А "е" твердое. Там он сейчас, где и страна – Где, обещает вернуться, а сыночка прошу записать по его национальности. Так потребовала, так и записали, а когда от собственного сыночка своего отказывалась – дело по тем временам опять редкое и скандальное, переписывать не стали. Впрочем, времена были такие – нескандальные, всякий считался сором, который не следует выносить и разбрасывать. Позором на страну. А тут вдвойне позор: мать – не мать, может ли быть нечто еще позорнее? Когда от ребенка отказывается, для некоторых даже и не человек. Не те злостные годы, чтобы нищенствовать, государство всякого прокормит и устроит, – это только у капиталистов проклятых народ по мусорникам лазит, нам такого не грозит...

   Как всякий талант, Сережа чуточку удивлялся и недопонимал, почему огромное количество посредственностей не разрешают ему шагать вольно и, даже более того, объединившись, держат против него стойкую оборону, столь странно реагируя на всякое доброе стремление? Почему не вправе закончить школу сразу за один год, почему не в праве потом уйти – посмотреть мир?

   Не один такой надорвался в попытках вместить в собственной голове всю людскую мудрость.

   – А мне всю и не надо, мне только ту, что делу поможет! – говорил позднее Сергей-Извилина, но даже себе не пытался объяснять – какому именно делу...

   В милиции чешут затылки. В справке очень четко черным по белому указано – гений! С гениями они еще не сталкивались, как себя держать не знают, и чуточку скребет на душе – не облапошивают? Сергей эту внутреннюю мимику насквозь читает, потому сразу же предлагает:

   – Книгу дайте!

   – Какую книгу?

   – Да любую вашу книгу.

   Находят. Редко художественную, чаще какой-нибудь формуляр.

   – Откройте, где хотите. Дайте посмотреть!

   Глянет мельком – секунду-две, не больше.

   – Теперь держите, проверяйте сверху вниз!

   Читает, словно в лист глядит – вслух, громко, и цифры перечисляет все – одна к одной, без ошибки.

   Зовут с других отделов – те тоже книги подсовывают. Показывает и другие фокусы... В иных местах, если бы по руке гадал, да морщинам на лбу, веры было бы больше, но только не в милиции. Они этих гадальщиков как раз и вылавливают, наравне с карманниками, разницы между ними не видя никакой. И правильно делают, всякий гадальщик по сути карманник и есть. В глаза смотрит и душу карманит.

   – Слушай, малец, вырастешь, иди к нам работать!

   Сергей не отказывается. Взросло спрашивает – что за паек, какой отпуск, и есть ли льготы.

   Потом кто-нибудь ведет его к себе ночевать, и там тоже показывает, как какую-нибудь диковинку.

   А утром или ночью Сергей уходит, потому как знает, что после завтрака уйти будет сложнее. Утром он уже не та диковинка, и у всякого милиционера (такая уж работа) есть утреннее недоверие, мысли проявляются: куда-то звонить, что-то выяснять, потом отправлять... Сомнительный малец – слишком уж не того возраста, чтобы гулять вольно...

   Сережа какое-то время считается пропавшим без вести. Обычно детдомовцев находят у родственников – чаще они же и сообщают. Реже попадаются на маршруте. Тогда из детоприемника при "Детской комнаты милиции" – есть такое отделение – работой не завалены, по адресу отправляют какого-нибудь воспитателя, иногда даже очень далеко – на другой край союза, он привозит обратно. Меняют белье, замазывают болячки. Стригут наголо, чтобы избавить от вшей, но скорее гнид, которых, как не вычесывай, не пропускай между ногтей каждую волосину, к которой они лепятся, а все равно не избавишься. Но считается стригут как в наказание... С Сережей все не так.

   Был в жизни Сережи один прославивший его эпизод. Провалился под лед и нашли, достали его только спустя полчаса, а может и час – некогда было замерять. Кто видел – долбили, сламывали лед, стоя по пояс в воде, шурудили палками, надеясь зацепить, и было это на том пруду, что образовался в карьере, брали там какой-то особый песок. Много народа в этом участвовало. Сережа помнил, как искал выход, но тыркался в лед, который его топил, отбрасывал, помнил, как не хватало воздуха, как припал ко льду и стал из под него сосать тонкую воздушную пленку, и закоченел с мыслью, которую никак не мог вспомнить...

   – Я уже мертвый, – пугал Сережа девчонок. – Мне ничто не страшно!

   И те верили...

   Второй раз прославляется, когда с побега заявляется спустя полтора года – сам! – и все такой же: чистый, выстриженный, словно ушел вчера, той самой одежде, словно из прачечной, внешне не повзрослевший...

   Расспрашивают и даже подключают милицию. Куда-то увозят и привозят обратно. Сережа упрямо твердит, что ничего не помнит. Показывает шрам на голове – легкоразличимый под короткой стрижкой, волосы еще русые. Возможно за этот шрам и то, что может ответить на любой вопрос, получает прозвище – Извилина, но это позже. А пока учится как все – средне, ничем не выделяется, только задумчивостью и странной улыбкой.

   Потом опять пропадает – уже навсегда.

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   /07.03.2007/

   "Депутат от "Родины" Сергей Глазьев предложил исключить бюджет из повестки заседания, так как предложенный правительством проект "не поддается улучшению". В первом чтении депутаты "согласились выбросить на ветер 1,5 трлн рублей", объяснил Глазьев, имея в виду профицит бюджета, который запланирован на следующий год в размере 1,5 трлн рублей. Он целиком пойдет в Стабфонд, то есть средства будут изъяты из экономики и вложены в зарубежные ценные бумаги.

   "– На фоне таких проблем, как детская беспризорность (а мы не можем обустроить полмиллиона детей), развал инженерной инфраструктуры ЖКХ, выбрасывать 1,5 трлн на ветер просто аморально. А занимать при этом 300 млрд рублей на рынке – просто глупо", – возмущался Глазьев. – Доходы бюджета в следующем году запланированы в размере 6 965,3 млрд рублей, расходы – 5 463,5 млрд рублей. Профицит составит 1 501,8 млрд рублей... Если мы не хотим войти в учебники по психиатрии как пример коллективной шизофрении, давайте поручим комитету более серьезно отнестись к этому вопросу..."

   Глазьев предложил отправить бюджет на доработку профильным комитетам. Предложение не прошло..."

   /09.03.2007/

   "Преобразовать Стабилизационный фонд России – в Резервный фонд и Фонд будущих поколений. Такое предложение озвучил Владимир Путин в своем Бюджетном послании Федеральному Собранию о бюджетной политике в 2008-2010 годах. Как говорится в документе, "Резервный фонд должен обеспечивать расходы бюджета в случае значительного снижения цен на нефть в среднесрочной перспективе".

   По мнению президента, объем Резервного фонда, а также объем доходов от нефти и газа, используемых для финансирования расходов федерального бюджета, необходимо законодательно зафиксировать в процентном отношении к ВВП. При этом необходимо предусмотреть трехлетний период для перехода к новым принципам управления нефтегазовыми доходами.

   Функция Фонда будущих поколений – аккумулировать доходы от нефти и газа, которые образуются в результате превышения доходов от нефтегазового сектора над отчислениями в Резервный фонд и средствами, которые используются для финансирования расходов федерального бюджета..."

   СПРАВКА:

   Хранение Государственного резерва Российской Федерации ("Стабилизационный Фонд") в настоящее время осуществляется большей частью в американских государственных ценных бумагах (с низкой доходностью) и в валюте Банка Федерального Резерва США – долларах. То и другое находится под контролем еврейской олигархии США .

   (конец вводных)

   –

   Про иного говорят: не по годам разумен. Про Сергея такого не говорили. Здесь иное. Приходило ощущение, что общаешься с взрослым зрелым состоявшимся человеком, непонятно как попавшим в тело ребенка...

   – Распишись!

   – Не буду – все равно порвете!

   – Как это?

   – Ну, не дурак же вы! – глядя прямо в глаза заявляет маленький паршивец.

   – Подпиши!

   – Не за хер собачий! – огрызается по детдомовски Сережа.

   – Тогда напиши, что от подписи отказываешься.

   Сережа усмехается.

   – Хорошо, но тогда и я по-детски!

   Высунув от напряжения язык, старательно выводит на "опросном листе несовершеннолетнего" округлыми каракулями: "Я не Я" и итожит восклицательным знаком.

   – Издеваешься?

   – Вы тоже... как с дитем!

   – А кто ты есть?..

   В 90-е один дотошный корреспондент раскопал эту историю 60-х и какое-то время кормился ею, греша восклицаниями уже с шапок заголовков: «Мальчик, которого похитили инопланетяне!», «КГБ скрывает, что оно сделало с подростком, которого похищали инопланетяне!»

   – Уйду я от вас! – заявляет Сережа.

   – Куда ты уйдешь?

   – В клоуны! Тут либо цирк, либо церковь. Но церковь вы тоже опошлили, – с каким-то недетским сожалением произносит он.

   Линия допроса постепенно определяется.

   – Где и у кого нахватался? – серьезнеет следователь.

   Понимая, что всего этого ребенок мог нахвататься только от взрослых, и теперь необходимо вычислить этих взрослых и взять в разработку.

   Методом пряника не получалось. Кнут же был отставлен из-за готовности мальчишки в любой момент завалиться в такой обморок, что вызванный врач только разводил руками. А ведь даже не угрожал ремнем, просто повысил голос.

   "Дожил, бля! Я – подполковник! – три войны!.. Особые дела! А чем на старости лет занимаюсь?"

   Взрослые в этом кабинете, кроме достоверных сведений, которых от них всего лишь и добиваются, иногда стремятся выложить то, что от них хотят услышать, фантазии же ребенка на этот счет различимы и не нуждаются в перекрестной проверке – ошибается подполковник, поскольку не имел ранее дела с детдомовскими, да и вообще, по роду своей работы, детей в обработку ему еще брать не приходилось...

   – Сбежал?

   – Сбежал.

   – Ищут?

   – Ищут, – кивает Сергей. – Но не сильно. Мы часто сбегаем.

   – Почему?

   – Потому что – воля!

   Воля – слово серьезное, весомое. Полное значение понимают только те, кто осознал, что его пытаются воли лишить.

   – Откуда тебе стало известно, что произойдет крушение поезда?

   "От верблюда!" – хочется сказать Сереже, но благоразумно держит это при себе, потому что тут либо начнут допытываться, кто из его знакомых носит кличку "Верблюд", либо опять пойдут "не пряники", а всякий раз падать в обморок, не то, чтобы стыдно, а трудно. Организм не хочет подчиняться. И откуда знать, что крушение произойдет, если не знал этого едва ли до самого момента? Только этот дядька не верит, да и другие тоже...

   – Мальчик с вами?

   Женщина рассеянно оглянулась.

   – Нет, я сам по себе! – громко и независимо произнес мальчик и снова уставился в окно.

   – Как так? – растерялась проводника.

   – Посадили и встретят, – заявил Сережа. – Вот билет, мое место нижнее, но я поменяюсь.

   – Да уж! – сказала женщина.

   – Что хотят делают! – пожаловалась проводница. – И не предупредили!

   – Опаздывали! – пояснил Сережа. – Да мне не в первой, я часто в поезде катаюсь.

   – Вижу! Присмотрите? – попросила проводница женщину.

   – Отчего не присмотреть, присмотрю – хороший мальчик.

   Проводница собирала билеты в складную коричневую сумку с множеством карманчиков, тут же подписывая поверх – куму на какой станции сходить, а в отдельный листок – сколько чая принести.

   – Вам лечь надо! – сказал вдруг Сережа.

   – Что? – переспросила женщина.

   – Всем лечь надо! – упрямо сказал и насупился, словно прислушиваясь к чему-то.

   – Почему?

   – Я так чувствую!

   – Странный мальчик, – сказал, молчавший до того старик. – И знаете, пожалуй, я прилягу – не возражаете? – спина что-то...

   – Одеяла еще не разнесли, – растерянно сказала женщина. – И подушки без наволочек.

   – А мы так – пиджачок поверх. Не желаете?

   – Нельзя так, папа! Метрики помнете! – сказала женщина таким тоном, что Сережа тут же понял, что старик ей никакой ни папа, а какая-то другая родня. И то, что между ними давняя ссора, иначе зачем он к ней обращается на "вы" и даже старается держаться так, будто едва знакомы. Взрослые ругаться не умеют – поругавшись, они ссорятся надолго, и потом не знают как помириться.

   – Всем надо лечь! – закричал Сережа.

   – Странный мальчик.

   – Сейчас!

   И лег прямо в проходе, ногами по направлению движения, потому что, откуда-то знал, что нужно лечь на пол, и сейчас это желание стало непреодолимым. Проводница, возвращаясь с билетами, склонилась над ним...

   Дальше не помнит, но пахло жженой пластмассой, рваным перетертым металлом, мазутом камней, и еще сладким – кровью, калом, душным теплом разорванных тел...

   Есть совпадения странные. Едва ли не мистические. Лешка, которого много позже, в иной взрослой жизни, прозовут Замполитом, бегал смотреть то крушение. Такие же как он, просачивались сквозь оцепление из дружинников, уверяя, что живут – «во-он в том доме!», топтались у подъезда, из которого, если подняться наверх, должно быть все видно, выгонялись сердитыми дворничихами. Запомнил не кореженные вагоны двух столкнувшихся составов – пассажирского и товарника, а озабоченную серьезную молчаливость взрослых. Еще взлохмаченного старика без ботинок и мальчику возле него с кровью на лбу и взрослым пиджаком на плечах.

   – Уйди! – сказал старик.

   – Хорошо. Я уйду, – тут же согласился Сережа. – Я потом приду. У меня, кроме вас, нет никого – я из детдома.

   Откуда-то зная, что когда найдет старика, тот будет ему рад, потому как перед тем будет его искать, а сейчас надо оставить его со своим горем...

   (Удивился бы Сергей-Извилина, узнав, что был в его роде такой Антон Кудеверский – знахарь, что родился в и поныне существующей, так и не сдавшейся, деревни Кудеверь? Что ушел он как-то вдоль реки заговаривать боль, править вывихнутое и не вернулся, остался там, где способности его признали, где понадобился. Беседовал с кем-то внутри себя, отыскивал утерянное и слыл ведуном, потому как иногда, на подступающую беду, мог заглядывать вперед и отводить... Сережа тоже слышит голоса, словно работает радио непрерывного вещания, но привык и не обращает внимания, тем более, что после многократных проверок убедился, голоса не отзываются и даже не реагируют на ситуацию – существуют сами по себе, и расслышать их более-менее отчетливо можно было только в состоянии покоя, едва ли не на грани сна, в остальное время это просто шум разговора, из которого лишь изредка можно выхватить отдельное слово, и по нему составить представление о теме беседы...)

   90-е Сергей предчувствовал, но отвести не мог.

   90-е – тот период жизни, который старательно замалчивался, а любые рассуждения на тему – "могли бы встрять, сделать так и так" – пресекались прямо на корню, безжалостно. Словно опоганились. Действительно, могли ведь, помянув известное трехсилие: "бога, душу, мать", напрячься во все жилы, поступить круто, быстро, безжалостно, по "адресу", но не поступили, не предугадали, не решились...

   Хоть как быстро бегай, – говорили древние, – но если вовремя не выбежал...

   Не всякий честь умеет снесть, иные брызгают на стороны, позже смотрят, вроде не много и брызгали, а чаша чести и совести суха и в трещинах, будто враз устарилась. Как так случилось? Когда?

   В Тюмени в огороженном вольере, "ходил на медведя" с рогатиной и кинжалом "безработный" Миша-Беспредел, которому за это обещали 10 тысяч долларов. Однако, при расчете обманули, взяли большую часть за какой-то новый налог на предпринимательскую деятельность, и Михаилу, чтобы набрать необходимую сумму (знакомому на хирургическую операцию), пришлось "завалить" еще двоих, один из которых был и не медведь вовсе. Впрочем, новый бизнес это не остановило, скоро про те бои прознали осетины – народ в новейшие времена хотя и безденежный, но ко всякого рода проверкам на смелость, как и прежде на сердце горячий, азартный. Расценки сбили, поскольку готовы были со своими дедовскими кинжалами идти на медведя из простого интереса... По совести сказать, тех и других поредело, но сохранило устойчивый интерес к этим тюменским боям-забавам среди быстро пресыщающихся новобизнесменов и прочей чиновничьей сволочи высокого ранга.

   – С него не поймешь, когда бросится! – уже находясь в местах, где медведи принципиально передохли бы от жары, рассказывал об их общих повадках Миша-Беспредел. – Это же не тигра какая-нибудь! Если на задние встал и пошел на тебя – считай твой. А на четырех подкатывается и загребает сходу, придется попотеть, тут дедовским способом на рогатину не возьмешь, тут и нож побоку. Подмял тебя – считай, кранты! – задавит, изломает, порвет, только если сам изловчишься, и в нос его кулаком или, когда под ним уже, за яйца дернешь, тогда можно уйти низом, или сам отбросит и по новой начнет...

   – За яйца – это да! – соглашается Леха. – За яйца – помогает качественно. Это Молчун умеет по-всякому спрашивать, а мы все по старинке – если блиц-допрос, то первым делом яйца крутить...

   – Вернемся, глазунью закажу, – к чему-то роняет Миша. – Большую!

   И разговор переключается на понятное, без всяких аллегорий. Кто-то делится, как ел вяленую медвежатину от медведя убитого "по-корейски" – это когда всякую животину убивают сутками, чтобы "наадреналинить" мясо, помянул "соус" из давленых муравьев – как раз "то самое" – лучше не придумаешь к мясу, что готовят в кипящем масле, и неплохо, раз уж опять здесь, кому-то тоже попробовать, еще черепах, печеных прямо в панцире... Нагоняет себе и другим слюны.

   Едят молча, не время разговорами печень себе портить, когда в плане двухдневка без сна, и вовсе не мешает наесться впрок... Поступая так, как тысячи лет до них, не испытывая сомнений в смысле жизни, видя ее только в желании победы, любую цену воспринимая, как необходимое условие, как шлак, который отпадет сам собой...

   В школе жизни всякое обучение принудительное, можно продлить его, сразу перескочив в ее университеты – однако, на подобное решаются немногие, большинство исключительно по принуждению и только малая часть добровольно. Те из них, которые выживают, становятся своеобразными людьми, с одним общим качеством – все они сторонятся известности.

   И в джунглях можно вполне обустраиваться. Это городских пугают пиявки, да змеи. Тот, кто живет в здесь, воспринимает их, как некий существующий фон, необходимость, данность. И все. Как городской житель воспринимает опасность машин на улицах и электричество – старается обойти, избежать или использовать. Чаще использовать. Все автоматически, без эмоций. Притормози... Пропусти... Обогни... Используй! Последнее уже внимательно, но и оно отработано до автоматизма.

   Но не только джунгли или же буш. Не только служба делу. Что особо остро чувствуешь, какое коварство эта ментальная ловушка, – когда инстинкт вдруг берет верх над разумом и заставляет работать. И тут смысл жизни явится столь же простым и мудрым, как до этого был тупым и подлым – просто жить. И как только почувствуешь, что начинаешь понимать рыбака, который дрыхнет в лодке с зажатым меж пальцев шнуром, "работая" и собираясь с силами для следующих ночных подвигов, пора уезжать, иначе не сможешь этого сделать, линия экватора привяжет тебя к себе навечно. С Юго-Восточной Азией надо быть настороже и чем южнее, тем настороженнее.

   – Работа – это ментальная ловушка. Работа – ничто, творение – все!

   – Ратуешь за творческий подход в деле разрушения? Похвально, гражданин Лешка!

   – Свобода моей личности...

   – Свобода личности должна умолкать, как только речь зайдет об обязанностях гражданина. Так что... Кругом! Ша-а-гом марш!