Текст книги "Время своих войн-1 (СИ)"

Автор книги: Александр Грог

Соавторы: Иван Зорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 52 страниц)

   Сашка даже помнит день, когда у Миши появилась подобная привычка...

   – Нет, пожалуй, – решает Седой. – Давай-ка попробуем сетку вдвойне сложить. Раздевайся, Миша, сейчас опять поплывешь...

   Миша вздыхает, Сашка криво улыбается...

   – Знаете, что я думаю, – говорит Миша-Беспредел спустя два часа. – Ну их к черту! Пусть еще немножко подрастут...

   – Саш, а ты с винтовки?

   – Не получится. Если морду высунет, тогда... Миша, подразнишь?

   – Как? – спрашивает Миша.

   – Жопу покажи!

   – Я им под водой уже показывал. Насмотрелись.

   – Зря, значит, сходили, – говорит Седой, почесывая загривок.

   – Почему зря? – удивляется Миша. – Познавательно. И озеро я запомнил.

   – Придется барана резать, – говорит Седой. – Пошли! Поднажмем, не к вечеру, так к утру дома будем...

   – Как пойдем?

   – Если в объезд, так к обеду, а прямо, так дай бог к ночи.

   – Значит, к ночи, – понимает вредность лесного пути Миша и понимает на сей раз правильно...

   Мише ходить по лесу семечки, а вот Сашка, случается, стонет, он тонкой кости, идя бережется, но еще больше бережет винтовку, хотя давно уже сделал к ней такой футляр, что хоть под гусеницы танка клади. Относительно легкий – титановый, бесформенный, обклеенный тряпочками всякой зелени, кое-какую пулю удержит, можно использовать как укрытие лежа и как упор, и даже вместо сошек стоя, как когда-то фузейные стрелки делали...

   ...Воздух снова плотный, вязкий, ясно, что скоро прольет теплый дождь, может даже и с грозой. Звук лес глушит, но запахи разносит далеко. На подходе к деревне, в густых орешниках и редких соснах, том месте, где с небольшой горушки остается только спуститься к реке и по узким кладкам перейти на другой берег, пахнет печеной картошкой, мирным дымом, хлевом, сытостью. Но Седому, вдруг, кажется, что нюхнул, принесло, подтянуло выхлоп сгоревшего дизельного топлива. Тут и Сашка, который за дозорного, но сейчас близко, не оборачиваясь назад, показывает – "закладка снята"!

   Седой беззвучно командует, "тсыкает":

   – Ссыпься!

   Занимают круговую. Потом отползают, уходят стороной, делают петлю... Второй зигзаг накидывают... Опять собираются – пошептаться. Тихо все, нет присутствия. Странно...

   – Давай-ка сперва глянем, – шепчет Седой.

   Останавливается у старой, в обхват, березы, со сползающей вниз корой – смотрит, прикидывает.

   – Заберешься? – спрашивает Сашку.

   – Тут бы Петьку надо – он у нас за обезьяну.

   – Давай – я! – говорит Миша-Беспредел.

   – Березу завалишь...

   Но Миша уже подходит, на ходу скидывая свой ранец. Опирается ногой о кочку и тут... словно взрывается что-то – взлетают листья и дерн, Мишу переворачивает, роняет на спину, что-то падает поверх, барахтается, отпрыгивает и уносится. Человек – не человек – непонятно что!

   Миша садится, приложив ладонь ко лбу.

   – Бля! – говорит Сашка.

   – Ты думаешь? – невпопад переспрашивает Седой.

   – Кто это был?

   – Снежный человек! – убежденно заявляет Миша. – Видели, как он мне впаял?

   – Летом? – спрашивает Сашка.

   – Что?

   – Лето и снежный человек?

   Миша задумывается и это, похоже, надолго – решает неожиданную дилемму. Потом грустно произносит:

   – Гранату свистнул.

   – Что?!

   – Гранату, гад, свистнул. Хорошая граната... Была.

   Случается такое, спишь, а в мозгу полная какофония, барабаны без такта, а иной раз бывает словно скулит что-то – тонко так... будто сама жизнь подсовывает тебе свою преданную собачью морду, едва ли щенячье, и вдруг-таки прихватывает – как куснет! – зубами не щенячьими. В человеке много собачьего, много собачьего и в самой жизни...

   – Ратуй! – орет Замполит. – Подъем, бляха муха! Наших бьют!

   – Опять?! – искренне возмущается кто-то.

   Сергей-Извилина удивленно бормочет свое:

   – Вне плана.

   – Кто? Кого?

   – Мишу!

   Собирай врачей на здоровье! Собираются медленнее, вдумчевее. Если уж Мишу-Беспредела бьют, то как тут поможешь? Только тем, чтобы с него на тебя переключились?

   – Откуда?

   – Сорока на хвосте принес! Мише промеж глаз перепаяли – кто-то поздоровее его – сейчас компрессы ставит!

   Собираются вокруг Миши, разглядывают его, будто никогда не видели – вовсе другими глазами. Миша рассказывает и еще повторяет. Осматривают отметину на лбу.

   – Чем это тебя? Рельсой?

   – Кулаком!

   – Ого!

   – У него молотилки крупнее моих, и сам он та-а-а-кой здоровый – медведь!

   – Так уж и здоровее?

   – Заговаривается! – говорит Седой. – Это он от неожиданности, да вечной рыбацкой привычке той рыбе, что сорвалась, веса добавлять. А уж если почти в руках была, да хвостом по морде настучала... Небольшой был, чуть выше Казака, только сильно кряжистый, коренастый. Широкий в кости.

   – Не негр? – озабоченно спрашивает Петька-Казак.

   – Не, вроде не негр, – как-то неуверенно отвечает Седой. – Рожа в земле. И сам какой-то весь земляной...Одет в рваное, не разберешь. Вроде как, что-то от военного. Была бы война, сказал бы – что дезертир одичавший.

   – А что – сейчас не война?

   – Сейчас дезертиры по лесам не прячутся, а бизнес ведут.

   – Гранату, гад, украл. Счастливая гранат... была., – огорченно повторяет Миша.

   – Девушка подарила?

   – Ну! – проговаривается Миша.

   – Ох, и где такие водятся!

   – Там склад.

   – Девушек?

   – Гранат, – возмущается Миша. – И это... Еще есть, остались, наверное...

   – Девушки?

   – Ну, – неуверенно говорит Миша. – У нас все есть.

   – Где такие девушки, что любимым гранаты дарят?

   – В Сибири.

   – Хочу в Сибирь, – мрачно говорит Леха.

   – Седой, ты местный, что скажешь?

   – Про Мишу?

   – Про гостя.

   Седой вздохнув, наконец, выговаривает главное:

   – Так случилось... Миша на него наступил.

   – Как?!

   – Кочкой прикинулся возле дерева, на которое Миша забраться решил. Удобной такой кочкой.

   – Ни хрена себе! Хотел бы я посмотреть!

   – Мишу-слоника на дереве? – спрашивает Сашка.

   – И это тоже! Но главным образом, как так нажраться можно, чтобы человека с кочкой попутать? Миша, ну-ка, дыхни!

   – Не в Мише дело, – озабоченно произносит Седой. – Я и сам не заметил, а должен был бы.

   – Ни фига себе!

   – Кто же это?

   – Леший! – убежденно говорит Седой. – Самый натуральный леший...

   Смотрят на него внимательно – вроде не придуривается, затем Миша спрашивает свое зудящее.

   – Зачем лешему граната?

   – Думать боюсь! – говорит Седой и едва слышно бурчит себе под нос: – Приходи вчера нечистая сила!

   – В лес, до особого распоряжения, ни ногой, – объявляет Георгий. – Во всяком случае, без оружия. "Седьмому", "Шестому", "Четвертому" смотреть – есть ли след и куда ведет.

   – Нет следа, – грустно говорит Седой. – Совсем нет следа. Кто-то по лесу лучше нас ходит...

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   «Крупная операция по поимке беглого преступника, подозреваемого в убийстве, начата в Партизанском районе Красноярского края. Об этом сообщил в понедельник руководитель пресс-службы Красноярского Главного управления исполнения наказаний (ГУИН) Валдемар Гулевич. По его словам, для этого вертолетом ориентировочно около таежной деревни Хабайдак выброшен десант, состоящий из сотрудников правоохранительных органов и усиленный бойцами СОБРа. В интересах проводимой операции фамилия и другие сведения о беглеце не разглашаются. Не называется также и регион страны, в котором ему удалось скрыться от следствия и правосудия. Известно только, что беглец находится в федеральном розыске с 2001 года...»

   /РИА "Новости"/

   (конец вводных)

   –

   Извилина лежит на лавке лицом вверх, спустив ноги по обе стороны и прикрыв глаза книжкой без обложки. Сборник крылатых мыслей о войне, который нашел у Седого на полке средь справочников – должно быть, доставшихся в наследство от Михея, странным образом затесавшимся средь томов традиционной и нетрадиционной медицины. Должно быть, сам хозяин, по логике понятной только людям прошедшим войну, считал, что имеется в всем этом нечто... общее, что ли?

   Здесь же, во дворе, под яблоней-дичком, которая когда-то (ни к месту) взошла самосевкой, а хозяин не стал спиливать, стоит старый, но еще крепкий дощатый кухонный стол, только что вымытый и выскобленный ножами, и видно, что кое-где переусердствовали.

   Каждый при своем деле. Ждут гостей. Все устным приказом Командира переведены в распоряжение Седого, и расписаны тем по нарядам. Стоит ведро начищенного лука. Миша-Беспредел, устроившись на колоде для рубки дров, поминутно вытирая слезы, заканчивает шелушить последний десяток. Леха-Замполит с Сашкой-Снайпером, сидя на корточках над разложенной клеенкой, "прибирают" барана, фактически уже обчистили до скелета. Петька-Казак, надев на голову немецкую каску (нашел в сарае, а теперь выпендривается), босыми ногами топчет в большой пластмассовой канне молодую картошку: моет и шелушит разом. Тонкая кожура облепила икры...

   – Петрович, сейчас закончим, пойдем, окунемся? Жарко! – говорит Миша.

   – Мне не жарко, – уверяет Петька-Казак. – Мне сейчас везде не жарко.

   – "Африка", скажи, а немцев там у себя не встречал?

   – Встречал, но мало. Теперь хохлы всех с хлебных мест повытеснили. А старых немцев, которые с войны, там вовсе нет – врут!

   – И скажи, пожалуйста, какого хера Гитлер делал в Африке? Что ему до тех песков?

   – Это не ко мне – включи справочник! – советует Петька.

   – Эй, Извилина, хорош дремать, скажи, что Роммель со своими танками в Африке искал?

   – Палестина, – глухо, в нос, говорит Извилина из-под книги, потом снимает ее с лица и повторяет по слогам: – Па-лес-ти-на! Договор с сионистами. Я вам – государство на блюдце, вы мне – поддержку вашей собственной мировой "пятой колонны" – "смазать" мнения, чтобы в государствах особо не возбухали, когда Австрию, Судеты, а потом и весь чехословацкий промышленный комплекс (тогда, кстати, очень развитой – только заводы "Шкода" выдавали больше военной продукции, чем вся Великобритания) под себя возьму. Еще венгров, румын в собственную зону влияния – под пушечное мясо. А как же! Надо же мне чем-то с Россией воевать? На Россию в одиночку не ходят! Польше на вид поставлю за блядство с вольным городом Данцигом, чтобы морской коридор получился "Драй-Нах-Остен". Границы надо сблизить для рывка, читали же, небось, мою "Капф", там не врал, не придуривался, все как по инструкции сделаю. Под все это – только и вы, пожалуйста, давайте по уговору! – не только площадь под ваше государство у англичан отобью, но, как просите, создам всяческие предпосылки, чтобы это ваше новое государство наполнить жителями...

   – Бля! – говорит Замполит.

   – Вот отсюда и первые концентрационные лагеря в ожидании. Чтобы переселились "добровольно", но подконтрольно. Кстати, в тех лагерях не сразу гайки стали закручивать, там даже не работали. Первое время – едва ли не санаторий. Даже свадьбы отмечали... Но потом произошло то, что произошло. Невыполнение взаимных обязательств! Гитлер не потянул с Палестиной, сионисты надули с Польшей. Сказали – глотай, ничего не будет! Сглотнул... Тут Франция с Англией, вдруг, непонятно с чего, взад объявили о намерениях, свое решили ухватить. Франция очень надеялась за своей "неприступной" линией "менеджмента" отсидеться, которую за счет Германии построила, отчисляемой ею после Первой Мировой контрибуции. Не сообразили, что Гитлер – ефрейтор, по-генеральски мыслить не в состоянии. С Францией разобрался шутейно. Но с Англией воевал очень странно, можно сказать – вовсе не воевал. "Странная война". Потери немцев в живой силе с 1 сентября 1939 года по 22 июня 1941 года соизмеримы с их же потерями в нашу 250-дневную оборону Севастополя. Еще и блокированным англичанам позволил перебраться на свой остров – прекратил военные действия. Замириться рассчитывал с давней ненавистницей России, оставив все переговоры на сионистов, да на массонство, которых сложновато разделить, как сплелись, да на "второе лицо государства" официального своего фюрер-приемника – Гесса, которого потом прятали все годы от корреспондентов в индивидуальной тюрьме, а совсем недавно, с перепугу, что отпустят, там удавили... И вот пошагал их фюрер дальше Наполеоном – один в один – недоделав, недодумав, вообразив себя европейским стахановцем... И, зубы в зубы, стукнулся с тем, кто тоже глотать умеет.

   – Так считаешь?

   – Нет. Это слишком просто. Узел был покрупнее. Переплетение интересов и невозможность соблюсти все – чтобы и коза, и волк, и капуста, да и пастуха не сожрали.

   – Докажи!

   – Десять тысяч пленных евреев в немецкой форме, взятых с оружием в руках – ветром надуло? – говорит Извилина. – Официальная статистика военнопленных Великой Отечественной войны – смотри сам! – если только еще не вымарали ту графу из общего списка. Обязательно вымарают!

   – Жиды в СС? И почему я нисколько не удивляюсь? – язвит Замполит.

   – Ох, не любишь ты евреев!

   – А я должен? – удивленно спрашивает Замполит.

   – Конституционно пока нет, – говорит Извилина, – но это, опять-таки, дело времени. Некоторые европейцы этот недостаток уже исправили...

   Замполит иной раз тоже умеет свои мысли формировать – любой позавидует, словно находит на него что-то этакое от неизвестного "папы-адвоката":

   – Не кажется ли вам, уважаемые "не господа", что любовь к жидовству, если она исходит не от самих евреев – явление крайне нездоровое? Не сродни ли оное тому, чтобы требовать любви от пытаемого к своему палачу? Может существовать нечто более нездоровое – как любовь по законодательному требованию, некая конституционная любовь? В этой связи с тем, что несвязывается, имею вопрос: сдурели или нарочно? Еще один повод презирать государственное ракообразие? Думаю, ненависть – вполне нормальное здоровое и честное чувство, если она основана на логике, знаниях и тех фактов, с которыми соприкасаешься. Чем больше плача и настоятельных требований любви – тем больше брезгливого презрения это вызывает.

   – Чужое вызубрил или свое написал? Больно кучеряво у тебя получилось, – критикует Петька.

   Леха супится. Замполит к евреям имеет неприязнь относительно недавнюю и, можно сказать, случайную. Но ненавидеть взялся яро, словно хотел наверстать упущенное. Раньше вообще с ними не сталкивался, словно нет, не существует этаких на белом свете. И после того стал в плохие размышления впадать, как однажды уговорил Извилину влезть на израильский военный сайт, и там, слово за слово, в дыр-быр переругался с ихним спецназом по теме – "на танке сидеть или в танке?" Сначала только диву давался – до чего же там ребята упертые – им же русским языком все объясняешь! Даже Извилина, когда печатал, что ему Замполит с Петькой-Казаком надиктовывали, подхохатывал. Молчун тоже смотрел в экран и улыбался. Замполит им про то, что кровью доказано, Афган выставил, надиктовал и припечатал: техника на горном серпантине – ловушка, да и русскому лучше на воздухе помирать, на воле, чем когда последняя твоя память – чужие прелки под носом... Потом понял, что вовсе они не неврубанты, а порода такая особая – обязательно надо, чтобы последнее слово за ними осталось.

   – От этих не дождешься, чтобы сепуку себе сделали за собственную же вину. До последнего с тобой будут спорить, что-то доказывать, – осердился тогда Казак. – Должны же мозгами шевелить, хотя и выпускники национал-академии! Твердые люди, но мягкожопые ужас какие...

   Но когда позже на этот же сайт заглянули – прошлись по ленте комментариев, увидели – тут подтерто, здесь подправлено, целые абзацы пропали... И как-то, вдруг, из общего смысла стало получаться, что в этом разговоре они – дураки, а те спецназовцы еврейские все в белом. Очень это Замполита завело на обиду. Ведь нечестно же!

   – Конечно нечестно. А где ты видел честные войны? – удивлялся ему Извилина. – Это тоже война – информационная! Пусть на первый взгляд и мелочная, но...

   Но Лешка-Замполит очень ругался. Жалел, что ряшки пейсатым начистить не может. Подло ведь!.. Острят, изгаляются по всякому, что это, мол, от вашего природного – "на печь вам, и чтобы сама везла"! "Емели на печи!".. Бля! А что, в самой печи сидеть? Ведь, та же типичная БМД – ловушка и обзор дерьмо! Фугасик под днищем – общая консерва! А если поверх банки сидишь – то тут уже, как кому повезет – либо соскочишь или "сдует". Но тут хоть выбор, шанс, иной раз и ответить успеваешь. Это же горы, а не ваши пустынные дела!

   – И как такие воюют? То им автомат некошерный, то мацу не подвезли, – в очередной раз удивляется Леха. – В Германии стену снесли, так эти у себя строят, огораживаются – китайцы, блин!

   – Отсидеться за стеной можно только, если по ту сторону стены будет средневековье.

   – И будут. Чем большую безнаказанность будут чувствовать, тем больше, чаще.

   – А что им еще делать? Здесь только так – либо тех за колючую проволоку, либо себя. Можно посочувствовать.

   – Городи, городи, да не выгораживай! Извилина – гони справку по вопросу!

   – Организация Объединенных Наций в своей резолюции номер 3379 осудила сионизм как разновидность фашизма, как форму крайнего еврейского национализма. После этого ООН приняла около 70 резолюций, осуждающих сионизм, ставя между ним и фашизмом знак равенства.

   – И что?

   – И ничего. Ни одна из резолюций не была выполнена. А с началом известных событий в России, с приходом в управление ООН Бутроса Гали, все резолюции были отменены. Это только по сионизму. В Израиле евреев меньше, чем в том же США, но и во всем мире евреев около 20 млн. человек, а это от всего населения Земли составляет едва 0,3%. И 33% из всех фиксируемых ООН нарушений прав человека совершаются евреями! Занятно? Это в сотни раз больше, чем в среднем среди других народов. Получается, еврейский расизм в сто раз более злобен и распространен, чем расизм, печально ставших известными на этот счет, англосаксов или немцев.

   – Почему я об этом не знаю?

   – Зато знаешь про то, как в Москве какому-то заезжему иудею в морду дали – трое суток все СМИ гудели, а министр самых-самых внутренних дел обещал это дело под личный контроль поставить. Забыл? – ехидно интересуется Леха.

   – ООН как-то – сколько там? – 36 раз – и это подряд! – выдвигал резолюцию осудить Израиль за агрессию, – выдает очередную справку Извилина. – Однако, 35 раз США накладывало на это решение вето.

   – А один раз что?

   – Воздержались. В 1973 году Израиль резолюцией ООН признали страной-агрессором. Израиль до сих пор оккупирует территории Сирии и Египта

   – Воздержались, значит...

   – Это даже не тогда, когда устроили кровавую бойню с лагерях беженцев. Впрочем, не так давно, особо отличившемуся в том деле не забыли компенсировать "моральный ущерб" – стал ихним премьером и получил Нобелевскую премию мира.

   Лешка-Замполит, сам человек циничный (впрочем – как сам он считал – знающий меру и место), приходил в содрогание, что весь мир вокруг него, с изощрением и тщательностью насаждаемый всем и каждому, стал обладать той крайней формой цинизма, за которой может быть только пропасть без дна.

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   «Израиль активно использует различные еврейские и сионистские организации как базы для ведения операций в рамках Интернет-терроризма. Среди таких организаций – находящийся в Лос Анжелесе филиал Центра Визенталя. Самым активным сотрудником этого центра последних лет является рабби Абрахам Купер (Rabbi Abraham Cooper). Этот раввин потратил миллионы долларов на то, чтобы заставить американский конгресс провести серию широких репрессивных мер против всех, несогласных с сионизмом. Финансируя „сам себя“ из денег калифорнийских налогоплательщиков, Купер использовал спам и кампанию использования поддельных электронных писем, применяемых индивидуально к каждому конкретному законодателю в конгрессе США с целью шантажа и с намерением сыграть на их чувстве вины. Спикер штата Калифорния признал, что с помощью спама рабби Купер завладел 18-ю миллионами денег калифорнийских налогоплательщиков...»

   (конец вводных)

   –

   – Чудны твои дела, о Господи! – говорит Миша-Беспредел. – Жаль, Сашки нет. Посовещаться бы – может, и нам с Александрычем выдвинуться на премию?

   Кого медведь драл, тот и к пню присматривается. Миша-Беспредел с недавнего ходит по лесу очень осторожно, и бога поминает чаще Сашки – человека, который в Бога верит искренне. Хотя Мише такое и непонятно – как можно верить в то, чего не видел? Но теперь скребет затылок – в леших, вот, недавно тоже совсем не верил, а теперь пощупал, а ну как и Бога щупать придется? Вдруг, прав Сашка?..

   Сашка не только с Богом в особых отношениях, но с предметами тоже. Про Сашку, про "Второго", говорят – "Левша", про него говорят – тот, кто "конфетку сделает". Редкий стрелок любит "держать" правую сторону. Сашка-Снайпер любит – его сторона. Единственное – выброс патронов. Но Сашка – "Левша" с большой буквы. Надо, так и кусок консервной банки приспособит под отражающий козырек, да хоть бы и собиратель гильз. Выкрасит красочкой "под ланшафт", облепит мусором – заводские так не сделают. Сашка стреляет из чего угодно, но больше всего любит СВД – винтовку Драгунова и старый "Калашников" под патрон 7,62. Еще, после Сашки не остаются раненые. Он никого не ранит, даже специально. Это у него давнишнее...

   САШКА (60-е)

   Санька примерно в том возрасте справедливости, когда едва ли не каждый ребенок гоняет от кур петуха, чтобы не топтал их – не «наказывал». Сашка не гоняет – петуху виднее, значит, куры того заслужили, да и некогда ему. Санька дружит с инвалидами...

   У Владимира Петровича нет ног, у Евгения Александровича обеих рук, у Николая Ивановича рука и нога с одной стороны, Михаил Афанасьевич живет без желудка, а у Алексея Федоровича непонятно что – ходит так, будто нога внутрь его проваливается, в бане он моется отдельно, позже всех – Санька не знает, как он раненый.

   Живут в длиннющей избе из бревен, прозванной "Инвалидным Бараком". Если с торца смотреть – изба как изба. А если со стороны дороги, то, Санька замерял, получается... ого-го! на сколько его шагов – очень длинная! Раньше в бараке жили одни только инвалиды, те, что из этих мест и без семей остались – совхоз за них поручился, но потом некоторые поумирали, и комнатухи освободились. Теперь в одной стороне семейные – они себе даже отдельный вход прорубили и стенкой огородились, а с другой по-прежнему – комнаты инвалидов и одна их общая кухня.

   Летом много мух. На подоконнике в большой старой миске постоянно настаиваются залитые молоком куски красного мухомора. Кошка ученая – пить не станет, но Санька переживает за котенка, чтобы не подлез. Просит Владимира Петровича, и тот делает поверх миски решетку на четырех дощечках – что-то вроде опрокинутой клетки. Но все равно от мух не избавиться, хотя их и не так много, как на скотном дворе, куда Санька по разнорядке ходит брать коня, окучить картошку инвалидов. Мухи от жары и оттого, что многие в дощатых сараях разводят кроликов, а то и свиней – но этих только до зимы. А вот семейные круглый год в складчину держат корову – самые мухи оттуда.

   Михаил Афанасьевич твердого почти не ест, пьет едва ли не одно молоко – на нем живет, но и то, бывают дни, когда организм и его не принимает. Что бы не делал, очень быстро устает. На впалом животе у него огромный крестообразный шрам. Мало ест, меньше всех. Даже меньше Саньки. Со стола возьмет, укусит и сидит ждет – как оно ему покажется. Говорил, что в госпитале ему вырезали сколько-то метров кишок и еще что-то, а теперь пища перевариться не успевает. Иногда у него с губ выступают мелкие белые шарики...

   У Владимира Петровича обеих ног совсем нет. Отрезано так коротко, что некуда крепить протезы. Когда в бане он сидит на лавке, одной рукой мылит, положенную рядом мочалку, другой придерживается, чтобы не опрокинуться, кила свисает едва ли не до пола. (У Саньки в этом году тоже пошла расти мошонка, он переживает, что вырастет такая же большая, тогда мальчишки будут его обзывать – "килун"!)

   У Евгения Александровича нет обеих рук. Одной по самое плечо, вторая заканчивается у локтя, но сам локоть цел и от него есть коротенькая культя, которую врачи располовинили, чтобы в разрез, между костей можно было пихать ложку. Евгений Александрович даже ходит за грибами со специально вилочкой. Только проверить их не может и потому приносит много червивых. Грибы перебирает Владимир Петрович, режет их нещадно и беззлобно ругается на Евгения Александровича. Владимир Петрович до войны был заядлым грибником, потому сейчас ему без ног быть очень обидно. Евгению Александровичу обидно без рук, он был столяр, и когда Владимир Петрович что-то столярничает, его это коробит – смотреть не может. Шутят, жалко нельзя пользоваться чужим по очереди – Владимир Петрович занимал бы у Евгения Александровича ноги, а в другой день наоборот – отдавал свои руки и отсыпался. Евгений Александрович как-то дошутился, а не убежит ли кто-то на его ногах, и Владимир Петрович очень-очень обиделся – не разговаривал с ним едва ли не месяц.

   Один раз сильно заспорили в июне. Владимир Петрович говорил, что белые уже есть – "колосовики", самое время, а Евгений Александрович уверял, что рановато грибам. Он, когда дорогой с телятника возвращался – смотрел обочины и даже в рощу заглядывал, в обычных местах нет. Рано! Владимир Петрович опять сказал, то будь у него ноги, он бы показал, как надо грибы собирать. На что Евгений Александрович ему ответил, что будь у бабы Мани хер, она бы за деда Филю замуж не вышла...

   Тут кто-то и брякни – сходили бы вдвоем! Пусть Владимир Петрович Евгению Александровичу указывает – где гриб сидит. Слово за слово, да и сделали Евгению Александровичу нечто вроде деревянного наспинника с выступающей дощечкой – куда бы культя Владимира Петровича упиралась, а от него на плечи две дуги и один общий широкий ремень, чтобы двоих охватывал. Евгению Александровичу ремень получилося на грудь, а Владимиру Петровичу на пояс. Корзинку, как обычно, на шею – дуйте за грибами!

   Принесли полную. Евгений Александрович потом охал, отлеживался и говорил, что проклял все на свете – тут Владимира Петровича на себе тащить, а еще и грибы. Но тяжелее всего было не ходить, а за всяким грибом подседать, а потом вставать. Черт ли их Владимиру Петровичу указывает?! Но Владимир Петрович был счастлив и задумчив.

   Алексей Федорович держится особняком, ходит в баню отдельно. У него утиная походка с завалом на одну сторону – словно нога, когда он на нее упирался, вдруг, проваливается, утопает в какой-то яме – только не в дороге, а в собственном бедре. Алексей Федорович обычно говорит басом, а иногда, когда не следит за собой, когда нервничает, взвизгивает, вроде пилы-циркулярки. Евгений Александрович как-то проговорился при Саньке, что у Алексея Федоровича постыдное ранение. А Санька удивлялся – как ранение может быть постыдным? Всякое ранение на войне – героическое! Но вопросы задавать стесняется, словно стыдно об этом спрашивать.

   Все плавают на камье в магазин. И даже безрукий Евгений Александрович, сам, один, без помощников, зажимает весло плечом и как-то упирается, гребет своим обрубком. От этого у него на шее здоровенный мозоль. Только Николай Иванович, у которого есть одна рука и одна нога, воды побаивается, и в магазин, хотя ему удобнее всех, плавает неохотно. Он говорит, что если бы сохранилась правая рука и нога, чувствовал бы себя уверенней. Но лучше, если бы левая нога и правая рука, а то очень заносит, а еще лучше, чтобы все целое было. Только это и коню понятно!

   Сам Санька – левша. В школе его пытаются переучить, но, задумавшись, он перекладывает ручку в другую руку и пишет левой – до окрика.

   В школе Сашку ставят в пример, что инвалидам помогает. Но потом, привыкнув, уже не вспоминают. Только, когда начальство приезжает, говорят про взятое шефство. Другие тоже ходили – день-два, иногда с неделю продержатся и заскучают. Им не интересно, а Сашке жутко как интересно. Сашку инвалиды учат стрелять. Тайком учат. Рыба, какая бы не была, а всем давно приелась. Но сначала Саньку учат стрелять в "фашиста"...

   Дверь закрыта на щеколду – винтовку (хоть и мелкашка) никто видеть не должен. Ее Николай Иванович откуда-то откопал, должно быть, долго прятали – Санька видел, как освобождали ее от тряпок, отдирая их вместе с засохшим маслом.

   Теперь Санька каждый день лежит на полу в длиннющем коридоре – по бокам его двери, здесь у каждого своя собственная комната – маленькая, но своя – а сам коридор выходит в одну большую, общую. Она и кухня одновременно и изба-читальня и самый их инвалидный клуб – едва ли не все время там проводят. Санька в коридоре, а там на кухне, на полу стоит мишень – обыкновенная рамка, куда вправлен, туго натянут лист бумаги – все равно какой, хоть бы и газетной.

   Винтовка закреплена, подлажена под лежащего Саньку, чтобы было удобно. Шевелить ее нельзя – собьется начальный прицел, и тогда все упражнение насмарку, можно только целиться осторожно.

   Евгений Александрович двигает "фашиста" по листу бумаги, наколотому кнопками на кругляки. У него на обрубке руки надет хомут, от него рейка и расщепленная спица, в спицу вставлен "черный фашист". Фашист в каске. Только из картона он вырезан не весь целиком, а от пояса. Саньке нужно попасть ему в голову, но этого мало, попасть нужно точно между глаз. Где сами глаза, Санька с такого расстояния не видит, но знает, что между глаз у "фашиста" прокручена дырка.

   Санька лежит на полу, смотрит в прицел (осторожно, чтобы не сдвинуть винтовку) и тихо командует: "выше, правее, чуть влево, на волос вверх..."

   Потом говорит:

   – Выстрел!

   И тогда Владимир Петрович, который тут же на полу читает свою книгу, протыкает "фашиста" иголкой в месте, где дырка. И снова сидит, читает.

   Страницы Владимир Петрович переворачивает редко, а иногда и не в ту сторону, словно уже забыл то, что прочитал. Еще он называет фашиста – циклопом.

   – Сколько сегодня "глаз в глаз"? – спрашивает Николай Иванович. Он хозяин винтовки – ему и определять, когда Саньке можно будет стрельнуть боевым, когда Саньку допустят на его личную войну...

   Снимают лист, начинают считать...

   – "Выстрелов" было пятьдесят, а дырок получается девять, пусть рядом, но вся равно много.

   Саньку не проведешь.

   – Больше сорока выстрелов один в один!

   – А должно быть все пятьдесят! Каждая лишняя дырка – это в тебя самого попадание – усвоил? Или определим ремнем за каждую?

   Санька ремня не боится, у Саньки отца нет. У него каждый из инвалидов едва ли не отец, если один определит – ремня, то другой не даст бить, следующий раз наоборот, а об общем никогда не договорятся. Здесь не сойтись, всегда будет кто-то недовольный, а кто-то довольный.