Текст книги "Время своих войн-1 (СИ)"

Автор книги: Александр Грог

Соавторы: Иван Зорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 52 страниц)

   – Ненавидите?

   Председатель вздыхает.

   – Сложно все. Ненависть – нехорошее чувство, оно кишки палит, грудину жжет. Тут больше от брезгливости. Гадину, что ребенка укусила, положено задавить, рубануть пополам лопатой и еще несколько раз на мелкое, чтобы не отросло ничего. Нельзя в этом мире нам ходить рядом. Всегда следует убить, даже если не кусила, а только примерялася, если в дом твой заползла. Хоть и говорят теперь, что полезные они, да и мне, например, убивать всякого гада очень даже брезгливо – это все равно, что жабу давить, но надо для пользы общего. Задавишь, глядишь, дождь пойдет, – высказывает он известную народную примету. – Очистит все... Ненависть? – задумчиво повторяет он. – Ненависть слишком сильное чувство. Брезгливость, презрение, отвращение к их поступкам, к их образу жизни – вот все это присутствует в полной мере. А ненависть? – покачивает головой Председатель, будто не может избавиться от этой занозливой мысли. – Когда совесть раздавали, ихние дома не ночевали – прятались кто где.

   В русской глубинке чаще попадались те, кто так и не "облучился", умудрился остаться русским – они не множились ненавистью, были сыты презрением. Отгораживались брезгливостью, ставя заборы своей жалости.

   Чем больше зверь, тем больше пространство ему нужно – Георгий, когда выпадала пауза, где бы ни был, имел неистребимую привычку шататься по округе – расспрашивать про "жисть". И поскольку в этой "жисти" был он свой – легко вписывался, перенимая характерные привычки, подстраиваясь в каждой местности под тот едва уловимый ритм общего понимания "ситуевины" и индивидуальности всякого собеседника – сходиться с людьми на полном откровении ему было легко.

   – Председатель – это не звание, не должность – прозвище у меня такое.

   И словно на зуб пробует – покатав во рту, сплевывает с горечью:

   – Председатель!

   Георгий молчит – видит: человеку надо выговориться.

   – Пора отстреливать, по узелкам пройтись, спрямить те посреднические линии, пока окончательно не пустили по миру! – говорит Председатель. – Общая мотивация есть. Похмелье – опять же мотивация и основательная. В жестком похмелье совершаются многие чудеса. Не дразни похмельного! Вся Россия в похмелье. Чего больше всего враг боится? – зло шутит он. – Что у нас водка кончится, что телевизоры сломаются! Что начнем смотреть во все стороны трезвыми глазами и прикидывать – как в такой яме оказались, по чьему-такому умыслу? И тут уже направлять не надо, тут кто первый пальцем ткнет...

   Качественно отстреливать надо было в девяностые, а теперь едва ли не поздно, – думает Георгий. – Было время стрельб, словно российская природа специально создавало ситуации, чтобы бизнесмены среднего и низового звена не слишком уж размножались на ее теле – теле России. Сейчас же, если отстреливать тех, чья собственность вдруг в одночасье взросла всего на одном слове, которое повторяли себе другие – "обобрали!" – мера недостаточная, чтобы... – так и недодумывает собственную мысль.

   – Мы выжили потому, что технику не раздали по личным хозяйствам, а оставили на балансе колхоза, правда, пришлось переименоваться в самоуправление. Колхозом сейчас называться – гусей дразнить. Как нас не срамили, не пытались кислород перекрыть – выжили. Да ты посмотри, что у остальных делается – техника давно в землю вросла, а наша, худо-бедно, еще дышит. Земли, конечно, каждому дому нарезали – по гектару, а под угодья по два, но вот если надо на личное хозяйство какую технику – пиши заявку, а расплатись трудоднем.

   Георгий сам бы мог многое порассказать – мог бы, к примеру, о птицефабриках, которые бульдозерами сносились вместе с курами – ради поставок "Ножек Буша". Убийство хозяйств России было поставлено на поток. Наряду шла и психологическая обработка обывателя – поток статей о неэффективности хозяйствования социализма, а заодно тихой сапой подведение новых законов о недровладениях. И союзный парламент расстреливали за то, что не давал переписать всеобщую собственность под всякое акцизное владение "Абрамовичей". Крупнейшую авиакомпанию мира – "Аэрофлот" – раздробили на 418 мелких компаний. Чем не диверсия? Им не обеспечить надлежащее содержание и обновление самолетного парка, да и не стремятся – "деньгу качают". Естественно, самолеты стали падать. Взрывы метана, гибель шахтеров. Порой месяца не проходило, чтобы очередных не завалило. Причина? – Разрушение инфраструктуры. Следствие? – "Реформы" в экономике. Чем не диверсия? Да, чего не коснись! А все вместе – государственная измена. Диверсанты на госслужбе, наемники иностранного капитала... Разгром тысяч и тысяч колхозов и совхозов, с целью подсадить страну на иглу внешних поставок продовольствия. Превращение страны в сырьевой придаток. Уничтожение будущего. Не диверсия? Нефтяные деньги на закупку продовольствия, предназначенного странам "третьего мира", того самого, пропитанного консервантами, давно запрещенными в "цивилизованных" странах, но, тем не менее, продолжаемыми этими "цивилизованными" странами массово выпускаться – скрытая генетическая бомба уничтожения населения ставшего лишним. А уничтожение, да подмена коренного населения на людей для которых эта земля чужая... Не диверсия?

   Когда все началось?

   Знакомый следователь еще в начале восьмидесятых говорил ему о набитых сверху донизу базах, где гнил товар и портились продукты. Между тем пустеющие полки магазинов все больше оскорбляли людей, которые работали и не могли на заработанное что-либо купить. Но еще больше оскорбляли множащиеся, видимые издалека очереди – верный признак того, что в магазин что-то "выбросили". Все недовольства возникают в очередях, именно ими вспрыскивается раздражающее недовольство и мысль что надо что-то менять. Те, кто пытался обратить внимание на базы, не только следователи, но более высокий уровень, даже работников прокуратуры, быстро понимали свою беспомощность. Настойчивые, не соглашающиеся на регулярные картонные коробки дефицитных продуктов и возможность отовариваться в магазинах с черного хода, быстро "выветривались" со своих должностей, остальные усваивали правила, и для собственного успокоения, соглашались считать, что это обычные "временные частности на местах". Впрочем, тех, кто озадачивался смыслом, было ничтожно мало, и почти совсем никого, чтобы вывести из происходящего логическую картину, угадать, что целенаправленно готовится.

   Когда народу становится "все равно", его можно вести куда угодно, и даже к расстрельным рвам со стоящими по краю телевизорами...

   Армию тогда еще снабжали, и относительно хорошо. Во всяком случае, нормы питания в Воздушно-Десантных даже для солдат отличались значительно...

   Может быть, тот следователь видел больше и дальше и уже тогда прощупывал, намекал, а не взять ли вам, ребятки, все в свои руки? Или, думаете, вас не коснется? Тогда Георгий не понял, а когда понял, ясно стало, что ничего не получится. Поздно. На народ навалилось усталое разочарование. Вроде того мельника, что целый день молол, обернулся, а возить нечего. Пытались что-то понять глядя в телевизор – ждали.

   Каналы ТВ куплены не для того, чтобы в них говорилось что-то определенное, а для того, чтобы что-то определенное замалчивать. Телевизионные каналы принадлежат "компаниям". Все становится на свои места – театр абсурда исчезает, когда власть рассматривается как хазарская, оккупационная – грабящая и уничтожающая страну...

   Как не крутись, какие позы не выдумывай, а не складывается русско-еврейский роман.

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   «Русский народ – великий народ. Русский народ – это добрый народ. У русского народа – ясный ум. Он как бы рожден помогать другим нациям. Русскому народу присуща великая смелость, особенно в трудные времена, в опасные времена. Он инициативен. У него – стойкий характер. Он мечтательный народ. У него есть цель. Потому ему и тяжелее, чем другим нациям. На него можно положиться в любую беду. Русский народ – неодолим, неисчерпаем...»

   /Сталин/

   «Подразделение, в котором меньше 50 процентов русских, становится небоеспособным и подлежит расформированию...»

   /высказывание маршала СССР Баграмяна/

   (конец вводных)

   –

   – За десять лет ты первый, кто интересуется, – говорит Председатель. – А что – начинает что-то меняться в государстве? – спрашивает с надеждой.

   – Почему так подумал?

   – Почему-почему... – переспросил недовольно Председатель. – Потому, что ты приехал!

   – Я не по этому.

   – Тогда ешь, вот, апельсины! – пододвигает тарелку.

   Георгий, не глядя на руки, ловкими четками движениями, говорящими об огромной практике, надрезает кожуру не затронув плода, одним разом, снимает ее красивым бутоном и роняет на стол...

   – Напрактиковался где? – спрашивает Председатель.

   – Это я на кухне одной, барменом подрабатывал, – тушуется Георгий.

   – Ври больше! За версту военный! Африка?

   – Африка тоже, – помедлив признает Георгий – случается попасть в дом, где соврать – все равно что в углу нагадить.

   Редко, но пробегает по лицу судорога, и делает видимое усилие, превращая его в застылое, словно отдает приказ, заставляя волевым желанием забыть то, что забыть нельзя.

   – В боях бывал? Расскажешь?

   Георгий отшучивается.

   – Бой таков: медведь ревет, корова ревет, сам черт не разберет, кто кого дерет!

   – Как и у нас. Ничего не понять. Кого бить?

   – Скажу – толку не будет. Не добьете.

   – Мы отходчивы, – соглашается Председатель. – Помутозим, но потом простим. Лишь бы не уворачивались – гоняться лень.

   – Развоевался! – неодобрительно бросает хозяйка. – Мало били? Кто из города с переломанными ребрами приехал? Хорошо хоть голову не насквозь пробили, не покололи!

   – Высиживай собственные яйца! – огрызается Председатель.

   – Это когда такое? – спрашивает Георгий.

   – Да, было дело... Наладился свеклу с картошкой в Москву свезти, – неохотно сознается Председатель -

   Георгий хмыкает. Нет города более сволочного и равнодушного, чем Москва. Всасывает тебя, перемалывает, перекраивает на свой лад – всех, кто хочет и кто не хочет, сплевывая, кто не вписывается...

   Вот и председатель рассказывает, как остановили на трассе у самой Москвы. Избили двух шоферов, некоторым машинам прокололи колеса, разбили кирпичом ветровое стекло...

   – Искали старшего – меня, должно быть. Милиция приехала – штрафанули за то, что машины стоят неправильно. Про остальное сказали – это ваши бандитские разборки – нам оно до лампочки! Один, правда, посоветовал, чтобы не надумали здесь ночевать. Четыре машины уговорил – сдал тем же самым, с рынка. Это чтобы хотя бы горючку отбить – какой там ремонт! Так и здесь умудрились обмануть против первой договорной цены. Всучили другие деньги, по плечу похлопали и сказали – еще приезжай! Встретим! Мне остальной картофель везти назад – себе дороже. Тут же в пролеске пришлось все вываливать... Подъехали какие-то, тут же в леске посыпали всю картошку и свеклу химией, вроде дуста – это чтобы малоимущие не растаскали, это чтобы покупали на рынке по их ценам...

   – Обидно?

   – Чего обижаться? Ездил на пиры мудило, да одарен был там в рыло, – самокритично отзывается Председатель. – Жизнь беспутная: саней нет, впрячь нечего, да и ехать, по совести, некуда... Сам-то как? Вижу человек бывалый. Где топтался?

   – Кое-где... Но много.

   – Черт – жаль глобуса нет, показал бы.

   – Эти вряд ли на глобусе отыщем – мелковаты, да и сплошь новые формирования, еще не устоялись в собственных границах – колышутся.

   – Да, это тебе не в Анголе...

   – А что в Анголе? – живо интересуется Георгий

   – Читал тут недавно: при подготовке спецподразделений в Анголе, а там их лепят из детей-сирот, чтобы повысить старательность во всякую практику учений каждый десятый патрон боевой.

   – И ты эти бредни повторяешь? – укоризненно говорит Георгий.

   – Еще, как тут один недавно сообщал по жвачнику – дети ложатся в круг, головой к центру, в касках, а посередине гранату взрывают... Сочиняют?

   Георгий хохочет.

   – Что не так? – удивляется Председатель.

   – Кто тебе позволит каски портить?

   – Вот-вот! Торгуй коня под цыганскую правду! – опять бросает хозяйка неодобрительно и походя цепляет гостя.

   – Зачем в люди по печаль, когда дома плачут?

   – Я туда не слезы утирать...

   – Новые делать?

   Георгий вздыхает. И как бабе объяснишь? Особо, когда она права? Сделал бы внушение, если бы не мужьина жена. Тут еще и Председатель – не сразу поймешь какую географию толкует: дельное российское или пустой африканский упрек.

   – Незваных бы в шеи, а там, глядишь, и наладится, – говорит Председатель.

   "Своих бы в шеи, что незваными стали, потом оставшихся проредить мелким гребнем, – думает Георгий. – Древние лечили кровопусканием, не разделяя человеческий организм и организм государства, заставляя включаться резервам. Разве сам, когда начинает лезть простуда, не ищешь холода, не ложишься в холодную воду, заставляя включиться защиту по самой полной – вышибить болезнь, когда она еще слаба? Но слаба ли сегодняшняя болезнь? Если гангренизировано все тело, про что, впрочем, лгут – не может быть такого, чтобы на все тело России это передалось! Золотушной она стала – это точно, но "золотуха" – кожная болезнь, поверхностная, наносная – это лечится. Но, если глубже, если... Тогда тоже... Как там говорил Извилина? После всякой смуты рождается Империя. Вывод? Понятен вывод: – Приблизь смуту! Пусть Извилина про это не говорит, но подает не только мысль, но и то, что за мыслью..."

   – А сам почему председателем? – спрашивает Георгий, переводя разговор в другое русло.

   – Для того и генерал, чтобы ничего не делать! – говорит за хозяина его вторая половина, выставляя губницу – кушанье из муки с брусникой.

   Председатель вздыхает как Георгий.

   – Женки, что лошади – товар темный. Тут машину подбираешь: так и этак ее, уже на всех оборотах, вроде и подходит по всем статьям, а возьмешь – с таким норовом окажется, пока подладишься, а эта... Норов сама меняет, четное с нечетным путая.

   – Не равняй с механикой! – восклицает жена. – Или плоха стала? Под тепло терпи и выхлоп!

   Георгий любуется хозяйкой. Скажет, так скажет, словно колодезной за шиворот вольет – остальное время молчит. Редкое качество для женщины. Хотя, если подумать, ни в чем нет идеала – молчит выразительно, не мышкой, а кошкой – хоть с лица у нее читай! И Георгий вынуждает себя признать, что нравятся ему люди, которые умеют молчат так, будто речь толкают.

   Хозяин тоже насквозь понятен – настоящий русский. Не родился таким, так впитал от земли. Если ругаться, то для отведения души, драться – для встряски сердца, чтобы проверить его на испуг. Не того характера, кто, вспоминая обиду, всякий раз переворачивает свечу комлем вверх – отчего все свечи сгорают к середине... С привычкой, как у всех деревенских, постоянно что-то делать и не считать это за работу.

   – Какого гада машину купил нерусскую? – говорит хозяйка. – Вот теперь и мучайся с нею!

   – Зараза итальянская – чих у нее такой, будто простудилась на жестоком для нее климате, – поясняет Председатель.

   – Может, нажралась не того! – выявляет хозяйка свои познания в технике. – Ты какой бензин в нее залил?

   – Самый лучший!

   – Наш?

   – А какой здесь еще может быть? Наш!

   – Вот-вот! Наш она жрать не будет!

   – Заставим! – скрипит зубами Председатель, соображая, что придется заново снимать топливной насос и фильтры... – Где нет помех, там нет услады!

   – Она одна – сплошная помеха!

   – Как и ты! – утверждает Председатель и жалуется Георгию, поминая обиды: – К примеру, в запрошлый год на одиннадцатое сентября юбилей выдался – пятилетие. С утра по телевизору плач – ежегодный сбор соболезнований, друг перед дружкой выгибаются, кулачками грозят. Хотел этот цирк посмотреть, так не дала – взяла, да выключила!

   – Почему я должна их жалеть? Христос менял из храмов выгонял бичами, а тут меняльные храмы свои понастроили повыше церквей, что церквей – туч выше! – это что? Замаливать грошики себе и детишкам на пропитание? Вот тряхнули их боингами, как дланью, да и посыпались менялы. Выше Храма ничего не должно быть!

   – Не заговаривайся! – обрезает Председатель. – Менялы-то как раз в тот день на работу не вышли, а гибли там одни дворники, да пожарники. Работяги, короче.

   – Правда, что ли? – удивленно вскидывает глаза хозяйка, но смотрит на Георгия, словно муж для нее не авторитет.

   Георгий кивает.

   – Чего ж так? Проболтались, когда вдарят?

   – А ты вспомни, как Марсик, сосед наш – дали же уроду имячко! – словно коту какому-то! – забулдыга беспросветный, страховку получил за свою гнилушку? Сам запалил, а свернул на проводку! – говорит Председатель. – Здесь тоже, небось, под снос было предназначено, сносить дорого, а тут не только снесли, но и страховочку сверх того получили.

   – Эх, человеки!

   Хозяйка сердито выходит, хлопая дверью.

   – Что за Марсик?

   – Да так... Потеет жравши, зябнет работаючи. Речей не стоит, – отмахивается Председатель и спрашивает: – Теперь таким самое время выпало

   – Народишко в поганство обратился?

   – Это ты брось! Народ всегда одинаков, и в нем есть и великое, и поганое одновременно. Вопрос в том, какие качества народа сумеют пробудить. Что, как сегодня говорят, спонсируется. Понятно, что властью, всякому отдельному это дело не вытянуть. Вот ты не от этого ли ушел? Чем там занимаешься?

   – Сдаю в аренду тело, мозг и душу на срок, определенный контрактом.

   – Душу-то зачем?

   – Без души дела не сделаешь, фальшь получится, спотыкание. На самом простом – пробуксовка, да и ученики чуют. Там инстинктами думают. Сказать, придраться не могут, но чуют, кто сполна из себя выжимает, без остатка, а кто только вид делает. И потом, дела без души быстро привыкаются – протухнешь на душу.

   – Много работы?

   – Работы много. Кто-то соседями недоволен, и повстанцев – тех, кто их разъедает – подкармливает, снабжает и обучает. Мало кто в сопредельных государствах соседом доволен. И тут недовольные, сам понимаешь, дополнительные найдутся, в том числе и соседи соседей.. Ликбезом приходится заниматься – тактикой действия в составе подразделений, чтобы не сам по себе, да не абы как. Плюс, по оружию консультации – доселе незнакомом по региону. Дел много... Только не все платить в состоянии. Смена диктатора, который "зарвался" и решил перепродать свои недра вовсе не той корпорации, по которой было решение. Смена власти... Там такое, в стране на какой-то миллиончик жителей, вполне такое можно произвести силами в сто или двести контрактников. Плюс в минус перевести или наоборот – как закажут. Проблему так называемых повстанцев решить, которые до того занимались по большей части бандитизмом, паразитируя на населении. Впрочем, это единственный способ там выжить – обложить "налогом на жизнь" какой-нибудь региончик. Проблема повстанцев решаема в ту или иную сторону. Можно списать, а можно не списать, а только их лидеров, а попутно сделав из них героев, знамя и идею, поднять до власти, но уже со своим руководством, тем, которое за это платит, пусть и талонами, закладными на будущие желтые коржики. Так делается всегда и везде, только в разных размерах. Дальше – больше. Случается, в расклад вступают игроки-тяжеловесы. Концерну "А" не нравится, что концессия на разработку получена концерном "Б". Группа "А" не может вступить в открытую войну на своей территории, тем более в странах, где, вроде бы, все железно поделено, но... почему бы и нет? И так далее... Но главное в этом – знаешь что?.. Это... Все это – Россия через какое-то время! Это наше будущее отбрасывает тени... Потому для меня Африка – учебный центр, полигон.

   – Может и мне туда податься? – говорит Председатель, косясь на дверь. – Стрелять умею.

   – Уменье дорого, не в раз дается. Просто "гуси" без приставки "спец" уже не нужны. Африканцы вполне выучились не только тактике малых подразделений, но и стратегическому планированию, оперируя довольно крупными соединениями. Им вполне по силам проводить операции по захвату укрепленных городов, даже столиц. Да и как исполнители стоят они в десятки, порой, а то и в сотни раз дешевле наших – расходного материала много. Работы для иных "спецов" стало много меньше. В общем-то, теперь там только особые "спецы" и нужны. Летуны ли на старые "Миги" – повстанцев утюжить, инструктора ли для повстанцев – учить как эти "Миги" сбивать, но только на обычных капралов, на стрелков, больше того спроса нет. Взводных на свою голову наготовили много, как бы впрок заготовляли, и выяснилось, что некоторых из них слишком хорошо готовили, не так надо было бы. Выбывают они не столь скоро, как хотелось, и новых учат теперь сами. Вечные проблемы, вечный урок...

   Председатель хмыкает.

   – На председателей заявок нет, – неловко шутит Георгий. – Потом, все не так прибыльно, как кажется. Фирма забирает себе 75% от суммы контракта – это только за предоставление посреднической услуги, фактически ничего не гарантируя, не беря на себя ни малейшей ответственности, никаких обязательств по "фарс-мажору": как вытащить из пекла, когда только помощь "извне" откладывает скорые "кранты"... Занятно, что посредники почти в ста процентов случаев евреи.

   – "Еврей шашечкой махать не будет"? – поминает Председатель поговорку времен Гражданской.

   – Слишком велики доходы, что передоверить их кому-то еще. Иногда кажется... Впрочем, возможно случайность, но смотри сам: Украина сегодня – лидер, как по официальному экспорту военных во все горячие точки планеты, так и не по официальному. Огневые столкновения между славянами и даже украинцев с украинцами уже некая ненормальная нормальность, во всяком случае, больше удивлений не вызывают... А тут бы следовало удивиться и пощупать посредников.

   – А сам как? Тоже летун?

   – Нет, я по другому делу. Пехота!

   – Ага – ври больше!

   – Есть места, где еще имеются претензии к качеству. Контрактники-наемники хороши хотя бы тем, что не сдаются в плен. Для иных мест – это достаточно много. Это товарный знак.

   – Настолько идейные?

   – Нет. Какая идея за деньги? Не хочу углубляться, но основная причина – скажем так – богатое воображение и некоторый опыт предыдущих случаев – конкретные примеры. Слишком хорошо все представляют, что ожидает попавшего в плен...

   Сколько не говори, а картинку увидит только тот, кто был. Вместе с ней тут же почувствует запах – все воспоминания строятся на запахах. На фоне детей с раздувшимися животами (вовсе не от переедания), да и взрослых, что едва ли не ежедневно умирают на твоих глазах десятками, сотнями не по собственной воле, все это, рано или поздно, начинает восприниматься как часть обязательного ландшафта. Есть регионы, где жизнь человечья не стоит ни полушки, во всяком случае, ее значительно перевешивает жизнь коровы, дающей молоко. Что по сравнению с этим жизнь человека, который не способен дать ничего? И что здесь жизнь чужака, который только забирает жизни, опять же давая ничего взамен? Только то останавливает, что за ним стоят такие же чужаки. Только этим он отличается, выпадает из общего, становится более весомой фигурой, на которой до времени наложено серьезное табу. Что есть его жизнь, если за ним, вдруг, уже никто не стоит, когда он выпадает из общего круга? Только то, что в этот момент становится экзотичной фигурой, особо интересной, потому как будет умирать особо долго. Белый – это экзотика... Собственная смерть привычна, смерть белого – событие, о котором будут говорить достаточно долго, которое запомнится, оставить некий след – отчего же не насладиться? Всегда кажется, что чужаки умирают несколько по другому...

   В Африке все больше "диких гусей" из славян.

   – Что делаешь?

   – Всякое! – пытается увильнуть Георгий. – То какие-то фирмы от концернов предлагают контракт на "обеспечение охраны собственности". Тут сразу надо понимать, что их понятие собственности весьма растяжимое – это все, что только могут укусить, дотянуться, ухватить. И здесь о том, переварят ли, речь вовсе не идет, как и о возможном недовольстве соседей, которые, быть может, тоже на этот кусок зарятся и уже считают своим. Если "обеспечили охрану собственности" в неком отдельно взятом регионе, застолбились, то жди – затем, как по магии неизвестного кукловода, границы этой собственности вдруг оказываются гораздо более широкими, впитывают, втягивают в себя места дотоле неведомые, и все начинается по новой. Захлестывается таких людей на чужое, вроде пены захлестывает! Приходят новые, потому как старые уже выдохлись, нажрались этим по горло и хотят передохнуть, да потратить то, что наработали. Но это редко, начал жрать – не остановится пока не лопнет. Вот тогда начинается самая работа – все рвут куски. Отсеиваются потому, что аппетит имеют во много раз больше собственных возможностей, не умеют довольствоваться малым.

   – Вот скажи, какого черта ты вообще туда забрался? – неодобрительно косится Председатель. – Не мог что ли работы поближе найти, с климатом помягче? У нас, например?

   – А какого черта там вообще от двух до семи тысяч "контрабасов"... наемников, то есть, ежегодно делают? Деньги люди зарабатывают! Душу отводят! Чаще, впрочем, чужие души, не свои. Ронины! Воины без хозяев.

   – Что-то не похоже чтобы ты за длинным африканским рублем гнался!

   – Соображаешь, – одобряет Георгий, начиная собственную игру-вербовку. – Понятно, что не за этим. Учусь. На чужом наше разглядываю, понять хочу. Там модели выстраиваются сродни нас от всех времен, только события развиваются в несколько раз быстрее. Вот смотри, как понять к примеру такое: местных африканеров вроде бы во много раз больше, и "дешевле" они, злости вполне хватает, терять нечего, все равно помирать – навалились бы – смели Европу в унитаз! Но не сметают... В собственном котле друг дружку бьют на радость корпорациям. У нас похожее было и есть. Много русским помогло в семнадцатом и последующую сотню лет то, что в тысячи раз нас больше? А кто правил и правит? Правит не тот, кого больше, а тот кто лбами умеет сталкивать!

   И картинку видит собственного "желтого контракта": "...Закопают в песок, не будет молитв, залпов в воздух и прочих глупостей. Разделят немудреные вещи. Каждый возьмет что-то на память..."

Глава ВОСЬМАЯ – «ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА...»

   (Центр «ПЕРВОГО»)

 ГЕОРГИЙ (90-е)

   Кино войну сильно уплотняет. Там только случаи чередуют, ни время, ни расстояния, ни стоптанные сопревшие ноги. Ни язвы по всему телу от укусов, ни личинки подкожные, что привычно выковыриваешь щепой. Редчайший случай – засада. Здесь только одна сторона вступить успевает, вторая уже покойники, хоть и на ногах. Засады только на тропах, потому плаваешь вольно. Плывешь в зеленой сырости. Расталкиваешь, обтекаешь. Две минуты – мокрый навсегда. Всякую дрянь на себя собираешь и той же зеленью мокрой смываешь. Часами, днями. Всю жизнь. Чтобы нос к носу вышли в зеленом этом опостылевшем море – это действительно случай. Мелькнули друг другу... даже не рожами, а непонятно чем, колыхнулись ветви – все, отплавались, секунда решит. Кто кого? Заливай горячим – жарь в зелень! – хвались, у кого поубористей... Потом, кто авторитетнее оказался, место осмотрит – а было с чего, или сгрезилось? Случай это, дурной, бестолковый, вредный. Вовсе не киношный.

   А вот на тропах пакостить, так это за милую душу. Что они нам, что мы им. Не столько растяжки – это удовольствие по нынешним временам дорогое. Шипы, колодцы в одну ногу – туда вошла, обратно кожа чулком к стопе. Либо сиди, жди, пока откопают. Терпи, гадай – сунули змею или нет.

   Змеи, змеи, змеи... Всегда и везде. Сначала шарахаешься, потом привыкаешь, и раздражение вызывают лишь те, что не срисовал заранее. От которых вздрагиваешь, что оказались не там. Желтые, зеленые, коричневые, с рисунком, без рисунка, толстые и как глисты. Болотные, тростниковые и даже пальмовые, что живут на вершинах. Есть еще и птицеяды, что стоят в зеленой тросте, как те самые тростинки, такие же зеленые, покачиваются, охотятся на маленьких птичек – и даже, как уверяют местные, бьют их влет. Жутко ядовитые. Женьку, который отошел отлить, ударила в член, умер минут через пять. А уж орал! Но все считали, скорее от шока, а не яда. Все-таки маловаты эти змейки и тонкие – тоньше мизинца. Их легко отличить. Если заметил, что одна из тростин от сквознячка движется не в такт с остальными, смотри у нее глаза поверху – две малюсенькие черные бусинки. Тогда уже уходи медленно, не тряси ничем – они на движение и тепло реагируют...

   Очень настырные водяные, противного белесого цвета, иногда с едва заметным узором по спинке. Отгоняешь, но все равно лезут на облюбованное. Когда лежишь в "секрете", в кореньях у самой воды – могут на голову взобраться и так достать, что приходится место менять. Насекомые особая песня. Если бы действительно насекомые, а так не поймешь что. Бывает размером чуть ли не по локоть, как стелька от сапога, только рыжая с множеством ножек. Дави не дави – ни хрена ей не делается, как и стельке. Еще и почва мягкая, пружинит. Между камней бы ее зажать да потереть... Такие крупные, конечно, редко попадаются, зато детишки сотнями расползаются. От любого укуса нарыв.

   Вдоль реки (когда в наряде) большей частью продираешься согнувшись в три погибели. Это не потому, что с того берега постреливают – для прицельного выстрела слишком далеко. Выше плеч сплошной сросшийся потолок. Внизу корявые ободранные стволы, словно специально расставленные, поддерживать это безобразие. Ниже все сорвано, расчищено водой во время разлива. Вода давно ушла, оставив слой грязи, который хорошо держит следы. Видно не только где проползла змея, но и малюсенькие дорожки насекомых. Ливень, который предваряет тропический час, снова сотрет все следы. Змеиные и наши.

   Мы ищем следы высадки. Узкая, периодически подтопляемая полоса под зеленью, идеальная природная ловушка следов. Словно раскинувшийся ленивый предатель, сдаст каждого, кто попытался ее коснуться.

   Река здесь делает огромный поворот, образуя подкову, в центре которой наше зеленое проклятие. Единственное место высадки, где можно сразу же затеряться и дальше, так и не увидев неба над головой, выйти к горному массиву и там уже прятаться бесконечно долго, потерять или похоронить целую дивизию. Если есть иное, древнее, страшное, что зародилось еще до человека и пугало его всегда – это там.