Текст книги "Время своих войн-1 (СИ)"

Автор книги: Александр Грог

Соавторы: Иван Зорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 52 страниц)

   Сегодня Седой добрый. Вдвойне подозрительно.

   – Блины затворяете? Правильно. Блин не клин, брюха не расколет...

   Сашка смотрит, как Миша управляется с оладьями (каждый третий, считая некрасивым, в наказание съедает) в который раз думая – до чего же прожора! На него и в подразделениях, зная особую неуемность в пище, ценя особые размеры, как правофлангового, и необыкновенную силу, выписывали двойной паек. Впрочем, Миша считал это заниженной нормой и умудрялся перехватить кусочек-другой на стороне. Всякое готов бросать в свою топку. За это, за всеядность, да кое-что другое, и прозван "Беспределом".

   Тремя днями раньше Дрозд с Сорокой сами навещали Петьку-Казака, смотрели – где будет новый базовый схрон на всю группу.

   – Гриб и огурец в жопе не жилец! – высказывал Казак свое понимание калорийности.

   Ходили за змеями – побаловать себя.

   – Тебе их сам черт указывает! – возмущался Михаил Петькиной удачливости.

   Казак, змей съевший больше, чем иной человек рыбы, довольно ухмылялся. Схватив за хвост, разматывал и ударял о пожню, сильными ловкими пальцами скручивал, отрывал голову, зажав тушку от хвоста, отжимал, спускал кровь. Тут же чулком сдергивал кожу до клоачного отверстия, вываливались кишки, отщипывалось все ненужное с куском хвоста, ронялось под ноги.

   – Наследил-то! Теперь прибирай! – сердился Сашка.

   Следуя привычке – не оставлять следов, зачищали место...

   Миша тоже убил змею, а Петька учил его самостоятельности – разделывать и готовить на пару.

   – Первое дело соус! – говорил Петька. – Муравьев под это дело давить не будем, хотя я и это пробовал. Но в наших условиях муравьев ловить муторно – мы и они неусидчивые. Лучшее, что могу предложить – это кетчуп и майонез из расчета 50 на 50, но предлагать не буду, поскольку и этого нет. Попробуем с хреном. Я у Седого накопал корешков возле бани. Только бы, вот, натереть... Есть терка?

   – Так сжуем, – объявлял свое привычное Миша-Беспредел. – В прикуску!

   И сжевал!.. А змея? Пусть и не одна? Сколько от той змеи... Только на пригляд.

   ...Седой осматривает все, не критикует, но все же недовольно бурчит.

   – Как ночуете?

   – Так, – неопределенно говорит Миша.

   – Почему шалаш не сделали?

   – Так погода на загляденье. Звезды-гвозди – прямо как в куполе, что не замалевали.. Нет охоты в такое время-то еще под что-то лезть.

   – Охоты мало? – перехватывает Седой. – Невольки прибавить?

   – Да ладно тебе, Седой, сейчас сделаем.

   – Ночью дождь будет, – поясняет Седой. – Давай-ка, пока не стемнело, шалаш делать. "Илья" завтра!

   – А если в схроне? Можно успеть наладить верх.

   – Не тот у меня возраст, чтобы под землю, – говорит Седой. – Притянет!

   – Змей-Георгиевич придет работу принимать? Ты за Змея? Извилина?

   И у Седого когда-то было прозвище – "Змей". Передал его Георгию с "наследством", с подразделением. С того ли сам получил, что одежду носил до первого упрека: тогда стирал ее в последний раз, отглаживал, складывал аккуратно, да закапывал в землю, словно часть себя самого – собственную оставленную шкуру. Но "Змей" теперь переходящее, теперь это – "командирское право".

   – Хирург в отъезде. Я приму. Извилина ногу повредил.

   – Что так?

   – Оступился на неровном! – говорит Седой и сердится, вспоминая, как третьего дня...

   ...Отступая в сторону – «дал вид».

   Георгию открылось озеро, и он замер, застыл столбом. Извилина также осторожно выдохнул.

   – Я и не думал, что такая красота может быть!

   Озеро улеглось, словно блюдце в ладони, утонувшего великана. Пять камней – пальцев: четыре вместе, а один в стороне, только подчеркивали это.

   – Неужели само по себе сотворилось?

   Природа правдива в своей открытости и настолько, что это кажется неправдоподобным, и человеку все время хочется в чем-то ее уличить...

   – Есть еще и Божья стопа, но порядком отсюда... Исключительно для бабских дел – их ворожбы. Там бабы купаются, вернее, купались, когда знали, для чего та стопа. А это – Рука или "порука". Древнее место Присяги. Михей смысл передал...

   Георгий понимает, что Седой привел сюда его и Извилину не просто так. Михей с недавних пор авторитет для всех – читали его тетрадки, удивлялись.

   – Теперь рассказывайте, что на самом деле задумали.

   – Да брось ты, Седой, – бормочет Командир.

   – Слышь, Георгий, ты меня знаешь, сочту – за нос водите, зарежу как дурную собаку – ночью зарежу, даже не почувствуешь.

   – Все – правда, – вмешивает Извилина. – Только это часть от общего – вернее первый этап.

   И принимается рассказывать...

   – Все-таки многоходовка, – спустя некоторое время роняет Седой. – На каждом этапе все накрыться может.

   – Ракушка на внешнюю – спираль с расширением.

   – Центр – мы?

   – Да, с нас все начинается.

   – Алмаз алмазом режут, а плута плутом губят. Никак, ты, Сергей, еврейство решил переплутовать? Дождемся? Будет ли на них "Вседомовное Проклятие"?

   Сергей-Извилина не отвечает, поскольку не хочет лгать. Даже сейчас, нераскрывший и десятой доли от целого, да и целое, по правде говоря, у него еще не сложилось, да и не могло сложиться, пока само начало, острием которого они являлись, не пошло врезаться в гангренизированную плоть, срезая куски, выпуская гной, беря глубже, частью срезая и здоровое – это уже от нехватки времени и запущенности болезни... Так вот, этот самый Сергей, думающий уже частью и о пересадке здоровых тканей на глубокие, казалось бы, безнадежные раны, сам являющийся частью проекта Генштаба, одного из многих, разработанным в недрах Главного Разведывательного Управления, давнего, и скорее всего уже позабытого, пылящегося в архивах, не знал что ответить Седому.

   Как так получилось? Могло ли это произойти без "помощи" извне?

   Каждый новый правитель приятно удивлял чем-нибудь из того, что не было у предыдущего. Фигуры едва пометившие кресло в расчет можно и не брать. После невнятных по звучанию, но привычных непоколебимым смыслом речей Брежнева, удивил членораздельной речью, но уже невнятным смыслом, генсек Горбачев. На том генсеки и закончились – пришли иные, вроде бы с осмысленностью и внятностью речей, но поносом дел по стране. Поскольку страну сдали, стали звать их по другому – президентами. За пьяным президентом пришел трезвый, но поносными речами и поносными делами все и заканчивалось. И на третьем уже не видели разницы – трезвый ли русский, трезвый еврей – все равно мелочь. Уже и без разницы.

   "Пипл пилил бабло!" – едва ли не восторженно оправдывалось правительство, у которого блестели глазки новомосковским ажиотажем. – "Скоро наладится!"

   Наглость – второе счастье. В Москве – первое. В 90-е мало кто из обладающих властью не принял участия в параде негодяев. Через два десятка лет быть негодяем было признано обязательным...

   Что не вызывало сомнения – это хазарский путь, где иудейская вера новых правителей – правящего слоя, уже как обязательное, как высшая партийная принадлежность. Но это не вера, хотя и религия, она основана на сиюминутной выгоде и предлагает вход без права выхода на основе элитарности. Все, кто в организации – высшие, кто вне ее – низшие, и с ними можно делать что угодно – как с домашним скотом...

   – Победим? – настойчиво спрашивает Седой, понимая, что – нет, вряд ли, но здесь уже скорее сходясь мыслью с неизвестным ему Монтенем; что бывают поражения в своей славе не уступающие величайшим победам, как так – 300 спартанцев, удерживающих ущелье у Фермопил или Брестская Крепость...

   Извилина пожимает плечами.

   – Группу жалко! – говорит Седой.

   – Другие не справятся.

   – А ты, Извилина, значит, всерьез решил помирать?

   – Кому-то надо – людей не хватает.

   – Без тебя не раскрутится.

   – Раскрутится! – уверяет Извилина. – Обязательно раскрутится. Только чуть медленнее, как бы само по себе... Одним из важнейших факторов операции, является создание и последующее продвижение работающей Легенды, ей нужна опорная точка, но желательно несколько. Сократ не просто яд выпил, он и чашку за собой вылизал. Но здесь только второе было его собственным решением – протестом, первое – обязанностью.

   – Замену приемлешь?

   Извилина отвечает не сразу. Сказано не с бухты-барахты. Таким не бросаются. Отказ оскорбит. Одновременно понимает, что с его помощью легче начнут следующий этап этой сложнейшей операции и, помоги Михей, затеют другие, и хотя нет надежды дожить до конечного, но... Бессмертие откладывается. Каждой ветке гореть по-своему.

   – Серега, я тебе так скажу: не начавши – думай, а начавши – делай! Думай, пока есть время, в полную силу, а потом уже под мысль не останавливайся! Не жалей ни о чем. И никого! Нас тоже.

   Видя последствия, не сотворишь великого. Малого тоже не сотворишь. И продолжения тебе не будет. Сергей отказывает себе в праве переживать об уроне. Прислушивается к себе. Нигде не больно? Значит и не тошно.

   – Стоит ли? – спрашивает у Седого, не договаривая остального.

   – Некоторые знания слишком утомляют – пора уходить.

   – А кто по России дежурить будет?

   – Была бы Россия, а дежурные найдутся.

   И тут Извилина понимает, что, если сам он выживет – ему жить в деревне и учить детей. Долг этот на нем повиснет. Не прост Седой – собственную многоходовку выстраивает, посмертную.

   – Искупаемся?..

   Извилина забирается на "палец". Внезапный ветер морщит озеро.

   – И не думай! – попытается остановить его Седой...

   А еще вспоминает, как днем позже, поутру...

   ...Выйдя из домика "метр на метр, два вверх", едва не наталкивается на Извилину. Тот нетерпеливо переминается, прыгает, поджав под себя больную ногу, потом – нахал! – спрашивает:

   – Удачно?

   – Я не в том возрасте, чтобы отмечать подобное событие дружеской пирушкой, – огрызается Седой.

   – Дождешься? Поговорить надо.

   – Здесь?

   – Я Денгиза, думаю, пригласить, – говорит из-за тонкой дощатой двери Извилина.

   – Кого?!

   – Денгиза.

   – Того самого?

   – Да.

   – И куда?

   – Сюда.

   Седой рассеянно смотрит по сторонам, зачем-то переставляет костыль, затем снова берет, неловко вертит, прежде чем прислонить обратно.

   – Долго думал?

   – Так надо.

   – Лихо крутите, ребятки, как бы до времени не обжечься.

   – Да уж, – натужено проговаривает Извилина из-за дверей.

   – И ты, это, – сердится Седой, – надолго не занимай, мне от твоей новости опять захотелось! Освободишься, Молчуна ко мне пришли.

   – Сюда?

   – А хоть бы и сюда! – рычит Седой. – Чем не штаб-квартира?! Постоянно здесь встречаемся! А будешь пересиживать, скажу Георгию, чтобы определил ко мне в наряд – давно пора "домик" вычищать!

   – Ладно-ладно, развоевался, – Извилина, поспешно выпрыгивает на одной ноге, придерживаясь за дверь, на ходу подхватывая свои костыли. – Сейчас пришлю. Да он и сам подойдет – у него уши со всех мест растут. Громко слишком! – упрекает Седого.

   Молчуна искать не надо, Молчун уже здесь – отшагивает от яблони, как привидение. Извилина оставляет их вдвоем. Но Седой еще терпеливо ждет – пока войдет в дом, хлопнет дверью.

   – Ситянский умер – знаешь?

   Федя-Молчун равнодушен – умер, значит, умер.

   – Что ты ему вколол? – спрашивает Седой, и тут же поясняет: – Ты знаешь, я во всякий бред, вроде отсроченной смерти, не верю – Ситянский не африканец, а ты не шаман Вуду, чтобы ему такое внушить. Потом, когда ты его развернул и по спине ладонью хлопнул, между пальцев у тебя что-то было зажато, вроде пузырька целлофанового маленького – от него, подозреваю, иголочка. Так что вколол?

   Молчун не отвечает – смотрит мимо и чуточку угрюмо.

   – Еще осталось?

   Осторожно кивает.

   – Начнется операция, то же самое мне вколешь.

   Федя смотрит удивленно – прямо в глаза.

   – Так надо. И, возможно, не я один попрошу – Извилина может догадаться. Совесть взыграет, вины свои взвешивать начнет... Но ему, если будет настаивать, вколешь дистиллированной воды. Понял?.. Позже, как закончится, про это скажешь, а то внушит себе... Кто вас знает, молодых... Впечатлительные очень!

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   Научная лаборатория ВВС США трудится над созданием технологии дистанционного воздействия на людей. Так, работа экспериментального комплекса Active Denial System основана на эффекте микроволнового излучения в диапазоне 95 ГГц, которое вызывает раздражение кожи. Сейчас он тестируется военными и полицией. Более избирательное действие характерно для импульсной лазерной установки Pulsed Energy Projectiles, создававшейся в рамках американо-германского проекта Sunshine Project, исторически уходящего в исследования в сфере биологического оружия. Сегодня эта система способна генерировать мощный лазерный импульс, который вызывает сильный нервный шок, сбивая человека с ног. Опытные образцы Sunshine появятся в текущем году. Правда, учёные из университета Флориды предупреждают, что отложенные последствия подобного воздействия на организм предсказать сложно и они могут быть весьма серьёзными.

   Заманчивыми представляются способы прямого воздействия на психику, но исследования в этой сфере только начинаются – пока экспериментаторам удаётся дистанционно формировать в мозгу человека лишь грубые образы (сильный свет или шум). В перспективе же военные намерены научиться воздействовать с расстояния на все органы чувств, вызывая у людей обманные изображения, звуки и даже ощущения и погружая противника в виртуальную реальность в условиях настоящего боя. Для этого, в частности, и ведутся проекты по моделированию деятельности нервной системы.

   (конец вводных)

   –

   Век без ошибок не коротать. Час короток, век долог, но в иной час можно столько ошибок понаделать, на век хватит! В том паскудном для жизни смысле, что внезапно укоротить его, обрезать, поставив не ко времени точку в многоточии. Точку себе, многоточие – уроком, но уже другим. Всякое зло должно вознаграждаться, либо преследоваться. И всякий раз не по заслугам его, а сверх всякой меры – ни награда, ни наказание не должны ему соответствовать – именно так его можно истребить.

   – Всему есть прыщ наследный, иной не мешает и вскрыть! – к месту ни к месту, повторяет Седой, должно быть, держа в уме пословицу о том яблоке, что от яблони ни в какую! Повторяет оное и сейчас...

   ...Николай Васильевич, крещенный калмык, поступил противно как Православию, так и природе человеческой – женился на собственной дочери, младше себя на 25 лет и прижил от нее четырех детей...

   ...Мойша, богатый еврей, торгующий спиртом, не брезгующий заниматься шантажом, мошенничеством и вымогательством (отчего на него было заведен уголовное дело), имея характер скандальный и мстительный, был уличен в поджоге 23 домов своих соплеменников в Староконстантинове...

   Какое значение для русской истории имеют два упомянутых случая? Никакого бы не имели, если бы однажды эти две семьи не породнились, и один из внуков, воспитываемый на позициях ненависти к России, не взял себе псевдоним – "Ленин".

   Псевдоним для мужчины странный, к реке Лена, как и женщинам, носящим это имя, какого-либо отношения не имеющий. Но все же, но все же... Исходя из публикованных в Оренбурге личных писем Зиновьева-Апфельбаума (к Ленину и обратно) можно было заключить, что г-н Ульянов (Бланк по матери), кроме патологической агрессивности, и периодических приступов нервно-мозговой болезни, страдал педерастией, и кроме Апфельбаума (Зиновьева), сожительствовал также и с Лейбой Бронштейном (более известным под псевдонимом – Троцкий)

   Считал ли он, Зиновьев, что после смерти Ленина, как наиболее "близкий" к телу человек, должен заведовать всем этим нежданно свалившимся в руки кагала хозяйством под названием Россия, но с жаром интриговал против своего постельного конкурента, из-за чего тот и этот, растратив силы, пропустили вперед фигуру неожиданную.

   Знал ли о всем этом Сталин? Несомненно!

   С этим укоренившимся презрением, даже брезгливостью, с выражением "проститутка-Троцкий" – выражением ушедшим в народ, использующим его по всякому поводу в обиходе, но, впрочем, считающим, что это касается только "политической проституции". Женская проституция может существовать, как способ выживания средь сильных и жестоких. Но мужская проституция – это не камуфляж, не способ выживания – это отражение истиной души. Всегда и без исключений.

   Гитлер также не отличал педерастии мужской от педерастии политической – изменил своему мужскому естеству? – значит, изменишь и во всем остальном и заключал педерастов в концентрационные лагеря.

   Россия во все времена (кроме новейших) разбиралась с тем, что такое мужеложство по меркам здоровья. Государственное и Общественное преступление! Которое перестало быть преступлением едва ли не первым декретом пришедшего к власти еврейства, и человеческое статус-кво было восстановлено позднее усилиями Сталина. (Еще одно его "преступление" в череде многих.) Но началось то в общем-то почти невинно – какой-то калмык со странностями, окрещенный в "Николаи Васильевичи" женился на своей дочери... Но странности подобных характеров гарантированно отражаются на их потомках, создается "дурная кровь", а если к ней примешивается кровь специально созданная, от той породы, что выводили от времен пустынных скитаний, воспитывая на завете хоть и "ветхом", но к руководству вечном, на "убейте всех".

   Семья-клан являющаяся организатором двух мировых войн, начала с того, что братья Рокфеллеры (все четыре), расписанные отцом по мировым угодьям, женились на своих родных сестрах, чтобы не делить богатство, и преумножить выродков.

   Здоровые нации не занимаются подобным скрещиванием. Выбитые в войнах пассионари, пусть не в прежнем качестве, но восстанавливаются через два-три поколения, а если с идеологическим подогревом, то и раньше – как раз к той войне, на которой должны погибнуть.

   За все разом браться – ничего не сделать. Седой, Извилина и Георгий умеют планировать. Умеют и, распределив, сами работать, не чураясь никакой, даже самой грязной. Крови бояться?.. Когда своей готов щедро плеснуть, чего чужой расстраиваться?

   Являясь людьми выживания – сильными людьми, людьми действия, а не заламывания рук, хватаний за голову и причитаний – в цинизме своем (цинизм в данном случае – крайняя форма реализма), готовы были проталкивать к спасению лишь сильных, а отнюдь не слабых, как это навязывает мораль.

   Новую мораль создают слабые, и не иначе как для собственной безопасности, они прилагают к продвижению ее невероятные усилия, именно мораль они выбирают предметом выживания, и эта мораль позволяет им оставаться за спиной сильных. Слабые плодят слабых, сильные тоже плодят слабых, когда принимают их мораль. Слабость никогда не прикладывает усилий в сторону, чтобы стать сильными, слабость – это форма защиты. Сильные поднимаются в атаку и погибают первыми, слабость остается лежать на земле, дожидаясь – чем дело кончится. Слабость оперирует тем, что у нее, как у всякой слабости, множество талантов, которых не развить туповатым и недалеким "сильным". Их мораль не стоит на месте, она развивается, втягивая в себя все категории, с жаром доказывая, что педерасты изначально, "по факту своего рождения", талантливее остальных, и приводит множество причин, по которому мир должен повиниться перед ними и предоставить ... не замечая, что те же самые аргументы приводились по отношению к евреям, и мир уже перестает понимать, что выращивает.

   Бренд – беззащитный, веками отторгаемый обществом педераст, тонко-чувствующий и ранимый, по иронии судьбы на какой-то момент перестал отличаться от бренда еврея, слился с ним. Бренды способны переноситься и на государства. Маленький беззащитный Израиль в непонимающем его агрессивном и враждебном окружении. Но и многотысячные слеты-парады педерастов всего мира как в Израиле, так и в Нью-Йорке (его филиале и штаб квартире) уже не могут считаться случайными. Все переплелось, все взаимосвязано, все используется по схеме и не один раз, но мир отчего-то больше не в состоянии видеть, сталкиваясь, он уже не блюет – привык.

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   «Нет никакого сомнения в том, что движение абстрактного экспрессионизма в США субсидировалось ЦРУ – интенсивно, но окольными путями (анонимными пожертвованиями некоторым галереям, выставлявшим абстракционистов), без ведома самих художников. ЦРУ не создавало этого движения: организация просто-напросто решила, что абстрактный экспрессионизм – самое мощное оружие против социалистического реализма в идеологической войне...»

   /Би-Би-Си/

   (конец вводных)

   –

   – И кем?

   – По уставу Русской Правды.

   – Это что? Секта такая новая?

   – Старая, – говорит Георгий и еще раз повторяет, разделяя и четко выговаривая слова: – Очень Старая Русская Правда. Только вот, устав недавно обновляли. Частично...

   – Чего хотите? – спрашивает усталый мужчина в выцветшем галстуке, поглядывая на дверь, понимая, что секта – это уже серьезно, на них убеждения не действуют, невозможно подкупить, едва ли возможно перевербовать, внедрить кого-то, кроме как рядовым членом, которым во всех эти сектах, так уж сложилось, конечных целей не видать как собственных ушей – все они расходный материал, а выше уже нереально – во всякой секте все давно поделено, расписано штатное расписание, а всякого претендующего просвечивают таким рентгеном, проверяют так долго, так пристально, что...

   – Что хотите-то?

   – Многого не надо. Право на смену части учителей по вашему району.

   – А директоров? – обеспокоивается мужчина, понимая, что вряд ли имеет дело с авантюристами – не те манеры, а у того, что чуточку прихрамывает и пока молчит, за плечами, как минимум, два "высших" – явно не дутых, как большинство сегодняшних, когда красивые дипломы печатаются на ксероксе.

   – Директора – ваши, – успокаивает Георгий. – Завучей – да, но опять же, подберем из уже имеющихся местных кадров.

   – Каких учителей думаете менять?

   – Как каких? – удивляется Сергей-Извилина. -Истории, русского языка, литературы...

   – Гуманитарных, то есть? – делает у себя отметку мужчина в галстуке.

   – А мы и есть – гуманитарии! – заявляет Георгий.

   – Да, – подтверждает Сергей-Извилина. – Приедут сплошь гуманные кадры, жильем не беспокойтесь, квартиры куплены или сняты. Менять будем только этот педсостав. Но в первую очередь учителей физкультуры. Обязательной Физической Культуры...

   Не добавляя, что под это потребуется утроить количество часов под этот предмет, да и рассматривать его как два параллельных – физическое здоровье и культуру.

   – Только вот насчет вашего сектантства, – мнется мужчина. – Хотелось бы как-то обойтись без религии в школах – в смысле, чтобы она не расходилась, меня под это обязательно сожрут – стоит хоть одной заметке в местной газетенке появиться. А ведь закажут!

   – Копают? – делано сочувствует Георгий.

   – Под кого сейчас не копают! У нас ведь безработица.

   – Даже у вас? – удивляется Извилина, недоумевая, что такое коснулось аппарата, который всегда сидел незыблимо, вечно, как поросшая мхом скала.

   – Школы закрываются, учеников недобор, учителей сокращаем, а под это, говорят, и Районо потребуют сократить.

   – Сектам в школе быть! – категорически рубит Извилина. – Но под такими названиями и смыслом как: "Помоги ветерану", "Познай родной край", "Клуб следопытов по США"... Годится?

   Мужчина с шумом выдыхает воздух.

   – Ух! А под это дело у вас, случаем, спонсоров не найдется?

   – Мы сами и спонсор и донорский пункт, – честно говорит Извилина.

   – Хм... А хирургия? – помолчав, вдруг, спрашивает мужчина в галстуке. – Можете? Если, вдруг, понадобится...

   О задающем вопросы больше узнаешь, чем о том, кто на эти вопросы отвечает. Извилина скучнеет.

   – Нам больше по нраву щадящая, – говорит он, переходя на язык полунамеков. – С местной анестезией.

   – Места у нас замечательные!

   – И люди?

   – Люди тоже, но без некоторых места стали бы еще более замечательными.

   – Тогда надо с самого верха начинать, – говорит Георгий.

   – Областного?

   Видно, что у заведующего дух захватывает от возможных перспектив.

   Сергей неопределенно улыбается, зная, что те его мысли, где он едва ли не всерьез подумывает о будущих, о "планетарных", едва ли ко времени. Пока же... Пока это маленькая подножка тем, кто когда-то воскликнув: "Мы украдем ваших детей!", привел этот долгосрочный план в действие. Действительно, а ведь украли... Едва ли не всех. Сначала у "себя". Постепенно, шаг за шагом, меняя поле игры и правила, раскинули сеть на весь мир.

   Еще Сергей думает, что надо бы и в самом деле составить устав некой "русской правды" – вставить в него мысли, что обнаружил в записях Михея и еще из тех удивительных, древних, вроде "Воинского Требника", которые тот сохранил и отчасти переиначил.

   – Почему бы и нет? – говорит свое привычное "почему-бы-нет" Извилина и, не обращая внимания, что мужчина ошибочно принимает это на свой счет, углубляется в собственное – тонет в мыслях.

   Библия тоже начиналась со свитков. Чем не Евангелие? "Благая весть" – не так ли? Пусть будет "Евангелие от Михея"... Места самые тому подходящие. Чем не Русская Мекка? Здесь до сих пор веруют, что Христос – что бы он на самом деле ни был, чей бы ни был, кому бы не служил, а "не осудит". Одновременно как бы условие ему выставляют – не осудит, по той причине – это если только правду про него говорят – что "всепрощающ он". Ну, а ежели врут, то понятно врут и про все остальное – чего жалеть тогда? Тем боле, по Правде – общей и собственной – надо молиться, как прежде, в первую очередь Солнцу, его встречать и привечать, первый луч, тот, который проникает через тайную дыру в избу. Так извечно – столетиями... Пробку вынуть, луч на лицо себе поймать и приласкаться... Перво-наперво – Солнце, а остальное уже по новым обычаям, хоть Христа, хоть китайского Мао – лишь бы отстали. Солнце не в обиде, ему не до этих мелочей – оно, рано или поздно, все покроет... Живи и радуйся пока оно ни ближе, ни дальше, а сохраняет порядок вещей.

   Язычество, с каких бы мест оно не происходило, прямое отражение тех мест. Без природы нет язычника, она их творит. Природа – великий Храм. Попытки главенствовать – перестраивать, ломать, коверкать, подгонять под свое ложное естество, вместо того, чтобы быть, оставаться частью храма, пусть и не фундаментом ему, а куполом – защитой, – приводит человека, способного эту природу видеть и чувствовать, в негодование...

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   "...И спросил Андрей Первозванный у своего учителя: «Каким народам нести благую весть о царствии небесном?», и ответил ему Иисус: «Идите к народам восточным, к народам западным и к народам южным – туда где живут сыны Израилевы. Но к язычникам Севера не ходите, ибо безгрешны они и не знают пороков и грехов дома Израилева...»

   / "Евангелие от Андрея" – первого ученика Иисуса, не вошедшее в список священных книг по решению Римского католического анклава/

   (конец вводных)

   –

   Почему бы не счесть, что по смерти своего учителя, презрев совет, пошел Андрей – первый Его ученик – к язычникам Севера, но не с благой вестью, не с трактатом о смерти и воскрешении, а чтобы продолжить учиться самому? У кого именно? Чему? Всего два ученика у Иисуса были из бывших воинов: Петр (Скала, Камень) и Андрей Первозванный. Петр-Скала в их группе отвечал за контрразведку и облажался, Андрей за разведку внешнюю и был одним из нас...

   Может ли стать "разведка" религией? Сектой она уже стала.

   Извилина не впервые цепляется за некую, призрачную пока, но возможность сделать так, что... И теперь словно боится спугнуть ее, упустить из рук эту новую тонкую нить. Еще, едва ли не вчера, все эти современные игры в язычество и рассматривал как игры... Только игры. Один раз напрочь отрезанное, засохшее обратно не приживешь. Православие было живым и прививалось на живое – на тело язычества, внедрялось в него, как привитый росток на яблоню, а потом, когда окрепло, стало отрезать иные ветви, обращая себя в новый ствол, и постепенно, словно выдавило из себя все, заставило забыть, оставило кормиться только ее плодами. Но лучшими своими чертами Русское Православие обязано Язычеству – тому, что переняло от него – иного быть не могло, поскольку взросло оно на его корнях.

   Религии творят люди, – думает Извилина, – будь то новейшая, тщательно насаждаемая религия об исключительности еврейской нации, и вины всего остального человечества за вековые преследования ее, но здесь, как во всякой вере, вера существует за счет веры, неверие не только оскорбительно, но и преступно, потому как основательно бьет по карману. Холокост – ударная глава новейшей библии – тот самый конец тарана, которым ее вгоняют в сознание, ее видимая вершина... но таран этот поддерживают и раскачивают всеми информационными средствами, тоже всего лишь люди, пусть извращенные, старающиеся добиться достатка большего, чем вольны сожрать, но люди. Преуспели, укоренили не на пустом. Раньше все споры прекращало обвинение – "еретик!", после чего человека с недолгого скорого суда волокли на костер. Теперь выдумано и внедрено новое определение, после которого не отмыться, остается только оправдываться или принять на себя – "антисимит!", оно выступает синонимом "еретику" или "фашисту". Европа запугана, выучена, как в собственные времена средневековья, когда повсюду пылали костры, а дальше – Россия, но цель – русские, их духовность и национальные богатства...

   По большому счету, – размышляет Извилина, – церковь от секты лишь тем и отличается – сколько находится ее счету – на какую сумму всего сосчитано: имущества во владении, коем она вольна распоряжаться, вертеть по всякому, сколько душ, которыми опять же вертит, как хочет, сколько реальных дел, которые отметились в истории пограничными столбами. Такие ценности, как земли, культовые здания, административный аппарат – его возможность дотягиваться, руководить самыми отдаленными уголками, опять же древностью собственного устава и устоявшимися традициями... Рассматривая по маленькому, все это возможно приобрести, слепить или подогнать. Но основой являются люди. То, что церкви теряют, а секты наращивают. Некоторые секты, войдя в согласие, возможно, в скором времени объединятся – либо будут проданы под это или другое, как продаются и объединяются корпорации, и опять будут проданы еще не один раз в угоду каких-то теневых целей – их рядовые доноры-пайщики этого и не заметят.

   Само время изменилось. Заразившись цинизмом, время требовало полного понимания, расчета по всем пунктам, оно требовало верить во что-то не со страха божьего, не веры ради веры, не другого эфемерного, а материального, оно хотело понимать то, во что требуется верить, разложить его по полкам и проставить ценники.