Текст книги "В парализованном свете. 1979—1984"
Автор книги: Александр Русов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)
Все еще значащийся в Центральной картотеке под номером 269 874 131 865 744 Пропавший много лет работал в научно-производственном объединении «Клон», занимаясь экспериментальной и теоретической деятельностью, непосредственно затрагивающей Основы и потому не совместимой с Ними. Имеются серьезные основания полагать, что Пропавший поставил необычный опыт на самом себе (копии телеграммы, писем и заявления Пропавшего прилагаются), чем и вызвано, по мнению Бюро Проверки (см. «Экспертное заключение Х-cf-Кл.3а-4»), его мнимое исчезновение, а в действительности – спонтанное превращение, до сих пор, как полагают (Р-13, Кл.а-4), традиционной науке неизвестное. Тем не менее ни один из опрошенных экспертов (см. «Приложение Х-cf-Кл.124, гр. 6») не допускает – цитирую: «возможности простого деления, расщепления, умножения или, в общем случае, мультипликации многоклеточного организма без специального на то письменного разрешения Бюро Проверки, выдаваемого, как известно, лишь в виде исключения и только по ходатайству наших сотрудников». Как Вы знаете, Пропавший неоднократно отвергал многочисленные предложения, отказываясь сотрудничать с нами. Серьезным доводом против того, что наблюдаемые лица имеют к Пропавшему прямое отношение, служит утверждение авторитетного специалиста в области Основ (Р-13, Кл.а-5, п-7/1), категорически отрицающего – цитирую: «допустимость нарушения принципа Вельзевула-Брэда, согласно которому генетическая адекватность вследствие клонирования во всех случаях влечет за собой абсолютное внешнее сходство особей». Наблюдаемые лица:
1) Доктор наук (копия диплома прилагается), заведующий лабораторией Кустов Антон Николаевич. 42 года. Шатен. Рост 175. Комплекция нормальная. Держится подчеркнуто прямо и независимо. В суждениях категоричен. Носит очки. Тип лица скорее аскетический. Характер неуживчивый. В быту ведет себя правильно. Проживает по адресу: Улица Строителей-Новаторов, 14, кв. 71.
2) Писатель Усов Платон Николаевич (настоящая фамилия Кустов Антон Николаевич). 63 года (по паспорту 61). Волосы редкие, мягкие с проседью. Носит усы «щеточкой». Близорук (—5d, расстояние между центрами 68). Рост 174. Моложав, подвижен. Имеет некоторые сведения об интересующих нас фактах. Повышенная возбудимость. Верхняя челюсть вставная. Характерная особенность: частое покашливание. Осколочное ранение в области левого бедра. По данным писательского справочника, проживает на Метростроевской улице, во втором этаже дома, где молочная, в квартире № 3.
3) Светотехник-звукооператор (по другим сведениям, человек без определенной профессии) Кустов Платон, по прозвищу Тоник. 22-х лет. (По другим данным, 21 года). Образование полное среднее. Рост 177. Худощав. Прихрамывает на левую ногу. Носит темные очки. Жидкие светлые усики. Проживает в пригороде по адресу: поселок Строительный, ул. Ученого Академика Павлова, 1 (на пересечении с ул. Поэта Пушкина).
Наблюдаемое лицо № 3 при личном общении достаточно легко пошло на неформальный контакт. Ужин в ресторане стоил Вашему сотруднику 40 р. 98 коп. +7 % чаевые (копия счета прилагается). Упомянутое лицо призналось, в частности, что поддерживает постоянную связь не только с доктором Кустовым, но и с писателем Усовым. Хотя оно называло их в разговоре своими приятелями, о том и другом отзывалось крайне неуважительно.
В том же приватном разговоре наблюдаемое лицо № 3 несколько раз упомянуло о больном палаты № 3 отделения кризисных состояний (Городская больница. Четвертый проспект Монтажников), высказав претензии по поводу плохого питания в этой больнице. Поскольку Четвертый проспект Монтажников находится в другом секторе, более подробных сведений не имею, но обращаю Ваше внимание на следующую очевидную возможность. Интересующее нас лицо может оказаться мнимым больным, симулирующим болезнь с целью получения больничного листка и сокрытия на известное время.
Жду дальнейших указаний.
Подпись:
Фанат, внештатный агент 7-й ступени по совместительству, в миру – Л. В. Петров, старший научный сотрудник Института биологических исследований, зампред. Профкома, активист».
«Агенту Фану.
Наблюдаемый Тоник сегодня явился на работу без опоздания.
Подпись: Фаната (Фанта), внештатный сотрудник по совместительству 14-й ступени, в миру: бюро обслуживания Клуба Таня (со 2-го этажа)».
«ЦИРКУЛЯР АВ-9
Бюро Проверки доводит до сведения всех, занимающихся делом № 269 874 131 865 744, что, в случае ненахождения клиента в установленные сроки, Системой Контроля и Учета биоэнергии будут приняты меры для наказания виновных по всей строгости Закона. Срок исполнения один месяц».
Агент Фан-Скаковцев Александр Григорьевич нажимает кнопку с надписью «Off», и экран меркнет. Только яркая точка остаточного тлеющего разряда продолжает светиться посредине. Устаревшая техника. Никуда не годный кинескоп. Жаркое солнце палит в окно. Фотохромные стекла совсем потемнели.
Мгновение помедлив еще, указательный палец Александра Григорьевича принимается прыгать по кнопкам, будто собирая со стола крошки от завтрака. На экране что-то дергается. На экране что-то вновь возникает. И вот уже совершенно отчетливо: улыбающаяся пианистка с озорной челкой на лбу. И вот уже крупным планом: опухшее от слез лицо кающейся Магдалины.
Теперь не только указательный, а и безымянный палец Александра Григорьевича скачет по кнопкам, легко касается мягко пружинящих, попискивающих клавиш. Женские портреты проходят чередой. Женские портреты рождаются на глазах. Четкость изображения в целом приличная. Качество изображения в целом пристойное. Только вот что-то происходит при наборе шифра Кл.-333. Возникают многочисленные помехи. Развертку корежит и перекручивает, как если бы заело пленку в кинопроекторе.
Александр Григорьевич пытается выяснить причину помех. Александр Григорьевич набирает снова и снова: Кл.-333, – но снова и снова изображение начинает темнеть и оплавляться по краям, будто горит и дымится остановившийся кадр.
Александр Григорьевич нажимает кнопку поиска. На выходе информация преобразуется в визуальные образы. Выскакивают разные крупные планы, фрагменты лиц. Усики. Очки. Вздернутая губа. Наморщенный нос. Очки в легкой оправе. Очки в тяжелой оправе. Очки в тонкой оправе с темными стеклами. Модные, старомодные, допотопные очки…
Но все это – случайные пробы. Все это – выбор условий. Еще только намечается общий ход предстоящей игры. Последовательно нажимаются кнопки «Set», «Move», «Memory off». Уже все пальцы Александра Григорьевича задействованы, привычно скользят по клавишам, кнопкам, регистрам, берут аккорды, однако при этом рождается не музыка, а изображение, не фуга – но четырнадцатиэтажный дом на улице Строителей-Новаторов.
Вот распахнутое окно на седьмом этаже. В окне – яркое золото женских волос, обрамляющих белое пятно лица. Обесцвеченное, точно на вылинявшей цветной фотографии, изображение.
Пальцы игрока стремительно движутся. Глаза неотрывно следят за экраном. Правая нога давит на педаль. Камера модельера-оператора стремительно взмывает вверх и оказывается на уровне седьмого этажа, откуда вся внутренность квартиры видна как на ладони – включая колючий кактус на низком, очень низком кухонном подоконнике.
Вот крупным планом распахнутая створка. Вот женщина в раме окна глотает сырой холодный воздух. Вот к ней сзади подходит мужчина. Нервическое лицо в очках перекошено. Он кладет руку ей на плечо, она резко оборачивается, теряет равновесие, вываливается из окна.
«Stop».
Пальцы замерли. Игра приостановлена. Изображение застыло. Распростертое в свободном падении тело.
«Off».
Экран снова чист и тускл. Александр Григорьевич что-то записывает. Александр Григорьевич задает новую программу, снова пытается набрать Кл.-333. Машина жалобно попискивает. Экран искрит. Александр Григорьевич Фан давит на педали, берет аккорды, набирает ГБ4ПД14, нажимает кнопки «Set», «Move», «Memory off», «Play». На экране возникает общий вид городской больницы. На экране возникает холл отделения кризисных состояний. В холле идет занятие аутотренингом. В креслах, расслабившись, сидят больные.
ДБ7р27. «Move».
На экране миниатюрная женщина воспаряет над креслом, где только что сидела. Ее возносит, и она кружится в бесплотном воздухе, будто фигуристка на льду.
9?7-ЪОо%
…Лицо Кустова 1-го крупным планом. Очки. Веки приспущены. Сомнамбулическое состояние. Но вот его левая рука вздрагивает, он отрывается от кресла, повисает в воздухе, подлетает совсем близко к скрытой камере…
Фан делает пометку в блокноте. Фан переписывает в блокнот индекс, вспыхнувший на нижних строчках экрана.
…Аутотренинг закончен. Кустов 1-й разговаривает с миниатюрной фигуристкой. Интересно о чем?..
Пометка в блокноте: «Проверить! Смоделировать!»
…Стоят разговаривают…
Фан решает чуть сдвинуть рычажок на панели, изменить ракурс, чтобы видеть его лицо.
…Подходит третий, в тренировочном костюме, становится спиной к телевизору, загораживает весь экран…
Рычажок передвинут до упора. Обойти третьего не удается. По-прежнему загораживает. Сплошная спина.
…Лиц не видно…
Убрать!
Александр Григорьевич в волнении кусает губы. Александр Григорьевич в азарте игры нажимает красную кнопку «Moving off». Когда же уберется из поля зрения этот субъект?!.
…Человек в тренировочном костюме выходит из кадра…
Наконец-то!
…Человек в тренировочном костюме через открытую дверь выходит в коридор…
Кустова не видно. ДБ7р27. Вернуть изображение Кустова не удается.
Фан в раздражении. Нажимает кнопку «Play off».
…Человек в тренировочном костюме бросается к окну на лестничной площадке, рвет на себя оконную раму…
Как опять найти Кустова? Где он сейчас? Как его вычислить? Как снова набрать? Фан сбит с толку. Его палец забылся на кнопке «Play off».
…Человек в тренировочном костюме вскакивает на подоконник, выпрыгивает из окна…
И тотчас начинает мигать цепочка зеленых индикаторов на панели. Изображение меркнет. На экране дисплея возникает надпись:
«Хлысталов Б. Н. 46. Учтено… Согласовано… Зарегистрировано… БЮРО ПРОВЕРКИ»
Развертку перекашивает. Развертка сама восстанавливается. Фан в недоумении смотрит на экран. Фан хмурится. Качает головой. Он допустил ошибку. Забыл нажать блокирующую клавишу «Preserve». Досадная оплошность. Одной человеческой жизни как не бывало. Жизни не жалко – стыдно перед собой. Страдает профессиональная гордость. И что это с ним такое творится в последнее время?
Агент Фан выключает дисплей. Агент Фан отключает большой компьютер. Агент Фан пытается вспомнить. «Хлысталов, Хлысталов…» Нет, пожалуй, в отделении Петросяна он не встречал такого…
31
Центр управления находится под угрозой упорядочения штатного расписания. Центр Управления находится под угрозой сокращения штатов. Угроза нависла давно – теперь она стала реальностью. Только и разговоров везде, что о деле Кустовых, хотя дело Кустовых – лишь маленькое звено в цепи подобных, начиная с получивших широкую огласку дел Эдипа, Эгиста, Клитемнестры, Медеи, Ниобы, многоликого Януса, обоих Голядкиных и миллионов других, безымянных. Однако верховные инстанции Центра понимают, что если в ближайшее же время не удастся овладеть ситуацией, приостановить неконтролируемую путаницу, межродственные преступления, таинственные исчезновения, многочисленные извращения и недозволенные превращения, затрагивающие основы Основ, то на Земле вновь воцарится хаос, как до сотворения мира, каналы связи с Астралом будут окончательно засорены, а сама постоянная, жизненно важная для человечества связь необратимо нарушена, что повлечет за собой неизбежное вымирание рода людского или гибель его в результате катастрофы и – как следствие этого – ликвидацию Центра Управления, которому попросту нечем станет управлять. И если случится так, что Астрал, находящийся под протекторатом Вольвы, перестанет служить промежуточным резервуаром дефицитной жизненной энергии, перестанет быть совершенной системой, надежно амортизирующей всякого рода критические ситуации на Земле и в окружающем космосе, тысячи агентов и руководящих работников Центра в одночасье лишатся своих рабочих мест, а вместе с ними – привычных привилегий, персональных жетонов, неограниченного права беспрепятственных перемещений, бесплатного проезда в любом виде наземного транспорта.
Дело Кустовых стало своего рода эталонным и показательным для Центра. Вынесение по нему обоснованного, справедливого, нестандартного решения позволило бы не только восстановить ряд магистральных каналов связи, устранить ощутимую часть все увеличивающихся помех, но и наглядно продемонстрировать способность Центра самостоятельно и квалифицированно решать сложные задачи, выдвигаемые современностью. Злые языки Вольвы утверждают даже, что дело Кустовых было специально инспирировано для поднятия престижа дряхлеющего учреждения.
Что касается отделения кризисных состояний, то его медицинский персонал в злополучный день трагической гибели Хлысталова с самого утра слился в порыве солидарности, взял повышенные обязательства, встал на трудовую вахту, как бы предчувствуя нависшую опасность. Профессор Петросян в конфликтной ситуации с главврачом больницы и сопровождающими его лицами бескомпромиссно выступил в защиту интересов больных, разрешив под свою ответственность продолжать занятия аутотренингом в холле – на дорогом ковре, в дефицитных креслах. Мурзаханов – Китаец появился утром в своей буддийской пагоде на час раньше, чтобы успеть дополнительно принять двух пациентов, срочно нуждавшихся в иглоукалывании, в том числе писателя Усова. Сильно простуженная Нина Ивановна Пшеничная, невзирая на недомогание, не пошла на прием к врачу, а мужественно приступила к исполнению своих служебных обязанностей. Даже многочисленные неодушевленные приборы, несмотря на резкие скачки напряжения в сети и отсутствие соответствующих стабилизирующих устройств, не выходили, как это часто случалось раньше, из строя, готовые скорее погибнуть на боевом посту, нежели спокойно отлеживаться месяцами в тыловой ремонтной мастерской.
Нелепая смерть больного Хлысталова еще больше сплотила коллектив отделения, привыкший, в силу специфики своей работы, иметь дело со всевозможными вредными влияниями и веяниями не всегда даже понятного, научно объяснимого происхождения. Впоследствии Нина Ивановна самокритично и чистосердечно призналась, что ее замечание Хлысталову относительно того, что он не умеет расслабляться, было абсолютно непедагогичным и излишне категоричным: в тот день на краткий миг ему как раз это удалось. Он готов был даже взлететь, но возникший в воображении Нины Ивановны образ мальчика с пальчик, пролезающего сквозь прутья зарешеченного окна, почему-то насторожил ее, поэтому она не дала ему разрешения на самостоятельный взлет. И надо же было случиться, чтобы дверь на лестницу оказалась открыта и на пути больного возникло другое окно – без решетки!
Нина Ивановна казнила себя. Несчастный случай, уверяла она на планерке, произошел по ее вине. Она жестоко подавила в Хлысталове естественное для любого человека желание взлететь.
– Оставьте, уважаемая, – пытался успокоить ее Грант Мовсесович Петросян. – При чем здесь вы?
Но она продолжала твердить, как безумная:
– Нужно было его отпустить!..
– Вы слишком впечатлительны, – заметил на это профессор Петросян, переходя к другому вопросу.
Действительно, Нина Ивановна была неповинна в смерти Хлысталова. Как и Центр Управления – в целом. Виновата была случайность. Отдельная неточность. Неувязка с открытой дверью. Частичный недостаток в координации действий отдельных сотрудников Центра, который распорядился жизнью Хлысталова непреднамеренно, руководствуясь самыми благими намерениями, отыскивая единственный путь истины в глухом лесу заблуждений. Виноват был только агент из комнаты на девятнадцатом или сто девятнадцатом этаже, забывший вовремя нажать одну и отпустить другую кнопку, но и его вина была слишком незначительной, чтобы кому-нибудь из руководства пришло в голову назначить специальное разбирательство по этому небольшому вопросу.
32
– Тоник! Кхе!.. – слышится в телефонной трубке. – Мне тут щенка предлагают.
Оглушительно звенит мембрана. Будто звонят прямо из соседней комнаты, а не с другого конца города.
– Ну и что?
У Тоника невозмутимый голос. Он рассматривает красоток, приклеенных кусочками липкой ленты к стене. Он еще не решил, с которой из них проведет сегодняшний вечер.
– Может, вместе съездим? Ты ведь разбираешься в собаках…
С рыженькой итальянкой, решает наконец Тоник. А тому миллионеру скажем дружно: «На хрен ты нужен? Ва фан куло, бамбино! Аривидерчи, Рома!..»
– Когда ехать?
– Да хоть сейчас. Кхе!
– Куда?
– Об этом не беспокойся. Возьмем такси.
– Деньги, что ли, девать некуда?
– Ты обиделся? Кхе! Из-за рисунков?
Тоник шмыгает носом. «Еще чего, – думает. – Обижаться на всякого стронцо».
– Ладно. Заходи. Там решим. Слышь? На лыжах в этот выходной пойдешь?
– Кхе!
– Не понял…
– Спасибо, Тоник. С большим удовольствием.
Щенок оказался в большом порядке. Ну что ты! С голубыми ободками вокруг темных зрачков. Платон сам собирался взять его на руки, но Тоник не дал.
– Ты же его задушишь, стронцо. Или потеряешь.
Так и вез сам всю дорогу за пазухой. Куртка насквозь провоняла псиной.
– Для такого щенка совсем недорого.
– Ты так считаешь, кхе?
– Только учти, он тебе квартиру отделает. Двадцать луж в день, поня́л? А наказывать до полугода нельзя. Ни в коем случае. Иначе собаку изуродуешь.
– На кого я его теперь оставлю? – сокрушался Платон. – В Будапешт же его с собой не возьмешь. Кхе!
– Отдашь соседям.
Щенок шебуршился, жалобно попискивал, царапался, пытался выбраться наружу.
– А ты? К тебе нельзя? Ненадолго…
– Так я это… тоже собираюсь…
– Куда?
– Туда же. В Будапешт. Уже, можно сказать, провентилировал вопрос. Осталось только решить, по какой линии ехать: по светотехнической или звукооператорской.
– К Ирэн?
– К ней, – признался Тоник.
Платон поправил сбившийся шарф.
– Хорошая женщина. Кхе! Красивая. Молодая. Интеллигентная. Слушай… Женись! А? Замечательная женщина… Кхе!..
– Так я это… – замялся Тоник. – В принципе я, конечно, не против. Но пока что-то не очень получается… В смысле насчет командировки. Посодействовал бы…
– Нужно подумать. Кхе!..
Платон остановился, задумался. Машины со свистом и хлюпаньем проносились мимо. Шел снег. А он стоял и думал – прямо посреди тротуара. Посреди Метростроевской улицы. Никакого Тоника рядом не было. И никакого щенка. Вообще никого не было рядом. Прохожие опасливо обходили сумасшедшего по мостовой, то и дело оглядываясь, чтобы не попасть под машину.
33
В воскресенье договорились встретиться на Строительной. Прямо у Тоника. Накануне Тоник до глубокой ночи хозяйничал – хотел как следует накормить ребят после лыж. Немного угостить, побаловать. А то небось забыли вкус домашней жратвы. Оголодали, стронци.
С вечера подморозило, окна затянуло ледяными узорами, и утром, когда рассвело, голубой домик Тоника, стоявший на пересечении двусторонней улицы Ученого Академика Павлова и односторонней – Поэта Пушкина, то есть, можно сказать, находившийся почти в лесу, выглядел особенно уютно. Кажется, зазимуй здесь – и никто на свете тебя не отыщет. Конспиративный домик. Дембельный. В смысле – вот такой! Здесь чувствуешь себя, по крайней мере, человеком.
Вдвоем же тут жить еще лучше. А вот третий обязательно окажется лишним. Трое – это уже население. Маленькое отделение или даже крошечный взвод. Казарма, стало быть. Вроде как учреждение. Трудовой коллектив. Обязательно возникнут конфликты и осложнения. Конкуренция. Интриги. То, се… Тоник не раз замечал. Хотя очень иной раз хочется, чтобы собрались все, и чем больше, тем лучше. Но что-то потом обязательно бывает не так, какая-то царапина остается в душе.
Почему-то людей как магнитом тянет друг к другу. И, точно баграми, растаскивает в разные стороны. А в чем причина, где тут собака зарыта, Тоник пока что не понял. Вроде бы всем вместе бороться за жизнь – против мамонтов, например, или древних ящеров – уже не надо, не те времена, а люди по-прежнему продолжают собираться в большие компании. То собираться, то разбегаться в разные стороны. То миловаться, то морду друг другу бить.
Ке каццо!
Этот бело-голубой дом с наличниками и застекленной верандой был, наверное, единственным местом на свете, где Тоник не носил темных очков, которые делали его похожим на какого-нибудь супергангстера. И еще – когда ходил на лыжах. Казалось, тут бы ему их только и надеть, чтобы не слепил снег. Но дело-то все в том, что Тоник любил яркий свет. И искрящийся на солнце снег любил. От света и снега у него никогда еще не болели глаза.
Утром он встал чуть свет, затопил печь. Антон приехал ровно в десять, как часы. Как договаривались. Тоник уважал точность в людях, потому что точность – это вежливость королей. Ну и графов, конечно. Граф Монте-Кристо, к примеру, которого Тоник приобрел на макулатурные талоны, вообще никогда не опаздывал. Ясное дело, Антон – культурный человек. Доктор наук все-таки. А вот Платон, этот стронцо, этот теста ди каццо, приковылял только в половине двенадцатого. Влетел запыхавшийся – на усах иней.
– А лыжи где? – спросил Тоник.
– Что? Лыжи?.. Ах ты! Забыл…
Антон вежливо так отвернулся к окну. Его тоже можно понять. Стоило терять попусту полтора часа.
Тоник удалился. Вскоре дом сотрясло далекое громыхание, будто где-то в горах случился приличный обвал.
– Меряй, – сказал он, вскоре вернувшись, на ходу отряхиваясь от пыли, и бросил Платону под ноги старые, заскорузлые лыжные ботинки.
Усов опустился в продавленное кресло, посапывая, стал переодеваться.
– Кажется, подходят. Кхе!..
– На шерстяные носки? – строго спросил Тоник.
А Усов только: топ-топ! Об пол.
Затем Тоник извлек из чулана две ободранные, разновеликие и разноцветные лыжи, а также разные палки – одну бамбуковую, другую алюминиевую. Обе без кружков.
Вышли на крыльцо, спустились по ступенькам, надели лыжи. Тоник, точно трактор, сразу взял темп и упорно попер вперед, глубоко проваливаясь в рыхлый нетронутый снег, припадая на левую ногу, оставляя за собой рваный, неровный след. Снег проседал какими-то углами, уступами, нависал над лыжней острыми, обваливающимися кромками. Идущий вторым Антон чуть сглаживал борозды, но даже за третьим лыжником, одна лыжа у которого постоянно убегала вперед, а другая едва тащилась, не оставалось все-таки хорошо оформленной лыжни. Словно прошли не трое, а всего лишь один человек. На каждый неловкий, растянутый шаг Платона приходилось несколько решительных, энергичных шагов Тоника. У писателя к тому же разъезжались не только лыжи, но и палки норовили разбежаться в разные стороны, так что стоило большого труда усмирять их.
Вдали, за полем, показалось несколько деревенских домиков. Сухие былинки там и тут неприютно торчали из земли. Небо стальным козырьком нависло над опушкой леса, к которому стремительно, им наперерез, приближался лыжник в черном. Метрах в ста от них лыжник резко свернул налево и скрылся за деревьями, выступающими неровным мыском.
Тоник первым достиг хорошей лыжни. Казалось, две узкие, параллельные ложбинки были вырезаны в снегу острой стамеской, а потом чуть отполированы тонкой шкуркой. Теперь он уже не брел, а летел. И летели ему навстречу полосатые стволы берез. И ветер свистел в ушах.
– А, рёбя! Поднапрем! – орал он на всю округу. – Слабо́ догнать? Сосиску вам в рот! Ва фан куло!
Черный лыжник вновь мелькнул за деревьями. И снова исчез.
Морозный воздух звенел. Пар валил изо рта. Лыжня делала небольшую дугу, оставляя в стороне какой-то поселок. Проплавив низкие мглистые облака, ненадолго выглянуло солнце. Оно казалось непривычно маленьким, просто крошечным. За краем снежного обрыва, подкрашенного розовым светом, виднелось нечто похожее на гряду вздыбленных ледяных глыб, отливающих зеленым и желтым, точно грань старинного зеркала.
Тоник ждал их.
– Ну! – весело воскликнул запыхавшийся Платон, будто это не Тоник пожалел его и дождался, а сам он догнал Тоника на лыжне. – Вроде бы добрались до Гренландии? Кхе!
– Сам ты Гренландия! Марс это…
– Почему тогда не Юпитер? Кхе!
– Сказано: Марс. – Тоник сплюнул. – Совхозный поселок, поня́л? Или не он… Что-то смутил ты меня.
Они прошли еще сколько-то, и Тоник совсем перестал узнавать местность.
– Завел я вас, кажется, мужики…
– Давай вернемся. Кхе!
– Не! Должны выйти.
Впереди снова замаячила фигура лыжника. Тоник прибавил ход.
«Вот жмет! Вот каццо! – восхищенно подумал он и замахал палками изо всех сил. – Все равно ведь догоню!»
И пошел. Полетел! И, почти уже догнав, видя близкую спину, заорал во всю глотку:
– Лыжню, стронцо! Ва фан ку-у-у-ло!
Тот оглянулся и сошел с лыжни, уступая дорогу. Как положено. Тоник на хорошей скорости поравнялся с ним, заглянул в его круглую под тесным шлемом румяную будку, но тут лыжи запутались, захлестнулись, и, потеряв равновесие, Тоник зарылся головой в снег.
– Сука… В рот… – ярился он, поднимаясь на ноги, отряхиваясь и отплевываясь.
Никакой лыжни впереди не было. И вообще – никаких следов: сплошная нетронутая целина. Хорошо накатанная лыжня кончалась неровной ямкой, образовавшейся от падения, а лыжник в черном, плотно облегающем его костюме, мало, однако, похожем на обыкновенный лыжный, стоял рядом с выражением молчаливого сочувствия на лице.
Подоспели Антон с Платоном.
– Слышь? – обратился Тоник к лыжнику, здоровая будка которого показалась ему знакомой. – Случаем мы не Марс проехали?
– Это гренландская Вольва, – отвечал тот. – До Марса еще очень далеко.
– Чего?
– Я же говорил! Кхе! – неизвестно чему радовался этот стронцо Платон.
Этот недоделанный каццо. Над Тоником, стало быть, смеялся. Мол, Тоник дороги не знает. Мол, сам не знает, где живет и куда нас ведет. Ладно, каццо, запомним. Смеется тот, кто смеется последним…
– Ты мне мозги-то… Тьфу… – все еще плевался снегом Тоник, ближе подступаясь к черному лыжнику. – Я же местный. Тут где-то Марс должен быть… – Все усы, щеки и брови были у него в снегу. – Где Строительная?
– Я туда как раз, – совсем мирно сказал незнакомец.
Голос у него тоже был очень знакомый, но Тоник его все-таки не признал. Лыжник легко оттолкнулся тонкими, упругими палками и проехал метра два по инерции.
«Как это? – не понял Тоник. – По такому-то снегу? По самой целине, можно сказать. Ке каццо?»
Все трое двинулись вслед за лыжником в черном плотном костюме – вроде как у аквалангистов – по такой же, как прежде, ровной, прямой и блестящей, хорошо выделанной лыжне.
«А ведь он не здешний, не со Строительной», – сообразил вдруг Тоник.
– Вам Строительная нужна? – обернулся лыжник.
– Ну!
А сам подумал: «Давай-давай, каццо, не отвлекайся. Смотри, если не выведешь…»
Но мужик к Строительной вывел. Только почему-то с противоположной стороны. Как если бы они сделали большой круг.
– Может, зайдете? – предложил Тоник, проникнувшись к мужику. – Чайку горяченького…
– Да неудобно как-то, – засомневался тот.
– Нормально, – сказал Тоник.
Подойдя к дому по улице Поэта Пушкина, они сняли лыжи и застучали ботинками по крыльцу, обивая снег. Провожатый оставил свои черные, под стать костюму, лыжи на крыльце, снял в прихожей ботинки и вошел в одних белых шерстяных носках, мягко ступая.
– На улице спереть могут, – сказал Тоник. – Лучше бы занести в дом.
– Никто их там не возьмет, – уверенно возразил гость.
– Классные лыжи! – сказал Тоник с завистью. – Фирменные?
Провожатый пробормотал что-то вроде «угу».
– И где такие достают? – более риторически, нежели из практического интереса, спросил Тоник.
Тот же, что был в носках, лишь взглянул на него, сразу переведя взгляд на Антона Николаевича, который почему-то почувствовал вдруг в ногах нехорошую слабость. Видно, далекая лыжная прогулка изрядно утомила его.
– Да в Центре Управления, – просто и весело ответил Тонику новый знакомый, улыбнувшись какой-то слишком уж доброй, открытой улыбкой.
– Управления чем? – поинтересовался Тоник.
– Да, собственно говоря, всем… Вот…
Он расстегнул герметический клапан нагрудного кармана, извлек оттуда еще-более белую, чем носки, чистую карточку и автоматическую ручку в виде сильно вытянутой стальной капсулы.
– Вот мой телефон. Звоните в любое время. Зовут меня Александр Григорьевич…
– Чудной какой-то у вас телефон, – сказал Тоник, разглядывая карточку. – Всего три цифры. Местный, что ли? В Москве-то семизначные номера…
– В Москве? Там я часто бываю, – заметил Александр Григорьевич. И добавил: – Вам по этому телефону всегда ответят. Вам тоже, – приветливо обратился он к Антону Николаевичу. – Если что понадобится…
– А другим? – спросил Тоник. Александр Григорьевич, казалось, замялся.
– Другим не всегда.
– И где же, извиняюсь, находится это ваше управление?
Духарное какое-то нашло на Тоника настроение.
– Вы только позвоните, я машину пришлю.
Тут уж Тоник не выдержал.
– Ты чё, стронцо, выдребываешься? – взорвался он. – Машина. Управление… Ва фан куло! Понял?
В ответ гость только снисходительно улыбнулся и как бы вполне дружески взял Тоника за руку, словно желая отвести его в сторону и спокойно все объяснить.
– Дурак, что ли? Ненормальный? Пусти! Больно!!!
Тоник вскрикнул. Пальцы его будто зажало в тиски. Он начал медленно оседать прямо на пол, но Александр Григорьевич столь же легко и непринужденно удержал его, вывернул руку Тоника ладонью вверх, заинтересовавшись вдруг причудливым расположением линий.
– Это какая? Да, правая. Хорошо. Правая не меняется в течение жизни… Ну вот… Склонность к искусству… Любовь к путешествиям… Знатное происхождение… Маркиза… Скорее всего, итальянская… Да, совершенно точно: итальянская маркиза в роду… А теперь давайте вы… Хотите?
Антон с опаской протянул внезапно взмокнувшую ладонь.
– Жить вам осталось… Хм!.. Семейная дама… Вам сколько, сорок два сейчас?.. Давайте-ка левую… Благородным происхождением не отличаетесь… В роду имеются кочевники арабы, возможно турки… К искусству глухи… К наукам…
Платон нетерпеливо ерзал в продавленном кресле, тряс головой, посмеивался.
– Ну уж и мне заодно. Кхе!..
Александр Григорьевич с удивлением взглянул на него, провел тонкими, длинными пальцами по высокому покатому лбу, прорезанному глубокой морщиной.
– Вам-то зачем, Платон Николаевич? – сказал он как бы даже с укором, как о неуместной шутке.
Как старому знакомому, с которым имел давние, неплохие, но и совсем не простые отношения.
– Давайте, мужики, садитесь за стол. Суп вскипел, – звал Тоник.
Сытый обед разморил мужчин. Антон Николаевич чуть не заснул прямо за столом. Тоник предложил всем прилечь на часок вздремнуть, и лыжники разбрелись по дому, устроились кто где сумел.
