Текст книги "Young and Beautiful (ЛП)"

Автор книги: Velvetoscar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)

Лицо Гарри вновь кривится в гримасе, но он молчит, взгляд движется с губ Луи вверх, к его глазам. Глаза стеклянные, но слез нет.

– Зейн – мой лучший друг, – дрожащим голосом говорит он. На вопрос, конечно же, не отвечает. – Они – мои единственные друзья. Я не хочу, чтобы они смотрели на меня вот так. Только не снова. Я не могу здесь остаться, не тогда, когда Зейн так на меня смотрит.

– Как?

Голос Гарри становится еще тише и слабее, грозится перебиться сухими всхлипами.

– Он ненавидит меня, Луи. Ненавидит, я не могу здесь остаться. Я не хочу.

Луи игнорирует острую боль—как будто иголкой зашли под кожу—которую причиняют его слова.

Он не хочет оставаться? Даже если здесь Луи?

Луи не мог оставить Гарри, даже если бы попытался, даже если бы так было нужно.

– Я не ненавижу тебя, – говорит он, отталкивая от себя мысли. Потому что сейчас речь не о его сердце—речь о сердце Гарри. – Я не ненавижу тебя, ни капли—Я просто тебя не понимаю. Ты никогда не давал мне понять тебя. Я хочу… – он останавливается, не зная, что говорить дальше.

По комнате проходит свист ветра, залетевшего в окно.

На его лице глубокая складка между бровями, он поднимает трясущуюся руку и осторожно касается щеки Луи. Касание как дуновение, как шелк по коже, но прошибает как электрический ток. – Ты не заслуживаешь—, – начинает он, взгляд смягчается, электрический заряд превращается в огонь.

В красные раскаленные угли, разгорающиеся внутри, поджигающие самообладание.

– Блять, прекрати говорить мне, чего я заслуживаю! – он рявкает злостно и раздраженно, цепляется за запястье Гарри, удерживает ладонь на месте. Ладно, может он и ведет себя немного эгоистично. Но сейчас ему можно, сейчас это позволительно. – Не оставляй за собой бардак, Гарри. Не надо. Мы во всем разберемся. Мы оба. Ты и я, – когда Гарри начинает мотать головой, Луи рычит и усиливает хватку на запястье. – Да. Только—только не уезжай пока что, ладно? Останься. Пожалуйста, останься.

Гарри смотрит на него затуманенным взглядом, прижимает холодную руку к щеке. Вглядывается, словно пытается отыскать в его чертах сомнение, в словах – подвох.

– Пожалуйста, – мягче повторяет Луи.

Проходит сколько-то минут ничем не перебиваемой хлестающей тело Луи агонии.

А потом взгляд Гарри становится яснее, уголки губ поднимаются чуть выше, и он кивает. Быстро, едва ли заметно, но кивает, и Луи облегченно выдыхает, отпуская запястье Гарри.

– Хорошо, – на новом выдохе говорит он, – хорошо. Хотя бы на ночь, окей? Просто дай мне—дай поговорить с Зейном, он меня послушает. Я расскажу ему обо всем со своей точки зрения… может, я смогу на него повлиять. Я знаю, что ты не хотел причинять Лиаму боль—

– Никогда, – перебивает Гарри, искреннее болезненное слово вырывается изо рта, смотрит широко открытыми глазами, потерянным взглядом. – Я бы никогда—Я бы в жизни не сделал это специально, – сглатывает он.

Луи кивает.

– Я знаю. И Зейн знает. В глубине души он знает. Просто сейчас он слишком расстроен, чтобы адекватно размышлять над этим. Я с ним поговорю.

Он решительно пятится к двери, уверенность разливается по телу в сочетании с адреналином, истерией, паникой, переполняющими эмоциями и недостатком сна.

– Что—сейчас? – Гарри хмурит брови. – Я не могу просить тебя об этом, Луи, – его голос полон сомнений.

– Я с ним поговорю и вернусь, окей? Оставайся здесь. Только поговорю и вернусь.

– Пожалуйста, не уезжай – на самом деле пытается сказать он.

Гарри не отвечает.

– Пожалуйста, – говорит Луи и останавливается, потому что Гарри стоит и молчит. Луи нужно услышать обещание. – Останься.

Гарри продолжает молчать.

Сердце Луи дрожит, горит, контузит и дробится.

– Ради меня.

Гарри поднимает глаза.

– Пожалуйста, останься ради меня.

Но тишина все тянется и тянется.

И потом. Наконец-то.

– На ночь, – обещает Гарри тихим голосом, встречается с Луи взглядом. – Я останусь на ночь.

Луи чувствует в груди образование новой Вселенной.

Спасибо, господи, всему на свете.

Этого достаточно. Конечно же не самый лучший вариант, но достаточно хотя бы такой альтернативы.

Он поворачивается и идет к двери, Гарри смотрит на него немигающим взглядом, из-под нахмуренных бровей. Смотрит на него, не обращая внимания на кудри, попадающие в лицо из-за ветра, прежде чем стремительно кидается вперед, не давая руке Луи коснуться дверной ручки.

– Луи, – говорит он одновременно тихо и громко, голос поддается страху.

Луи поворачивается.

Гарри смотрит на него, взгляд живьем опаляет.

– Прости, – говорит он разбито, немощно. – Я не знаю—тебя не было с нами вечером, и я не знаю, если в этом виноват—Я не знаю, если я– Я не хотел—, – он не договаривает, сглатывает, смотрит огромными глазами. Руки сжимаются в кулаки, безвольно расположены по бокам. – Спасибо. За то, что приехал. За то, что пришел сюда.

Блять.

Луи тает изнутри.

– Я всегда прихожу, – говорит он, губы дергаются в самоуничижительной улыбке. – По крайней мере, к тебе, – он пытается звучать равнодушно, но в голосе слышится уродливая боль. Он облизывает губы.

– Если в этом виноват я—

Резкое молчание.

Его сердце будто растягивают. Отторжение, отторжение, отторжение.

– Это я должен извиняться, – говорит Луи. Отворачивается, смотрит куда угодно, кроме Гарри. – Я не должен был тебя целовать.

Боковым зрением он видит, как Гарри напрягается.

Луи проглатывает накатываемую желчь.

– Ты нуждаешься в друге, – говорит он механическим голосом, старается звучать так, чтобы слова не дрожали. – И я понимаю, почему. Не знаю, чего я ожидал, просто… – он смотрит на Гарри, смотрит в его огромные, огромные зеленые глаза и на бледное, испуганное лицо, на нахмуренные брови, на красивые и красные губы, деформирующиеся в гримасу. – Я забылся. На секунду забылся и… – выдыхает через нос.

Сейчас не время, Луи. Сейчас не время.

Но кто если не Луи будет игнорировать свое рациональное мышление, вместо этого подчиняясь чувству справедливости, сердцу и прочему дерьму; забылся тогда, забывается и сейчас, не может нормально думать, выходит из-под контроля.

– Я подумал… Я подумал, может, если бы ты знал, что я… – останавливается, отворачивает взгляд, звонкость голоса вянет.

Окей. Господи, он не может сказать это.

Сглатывает вставший комок.

– Я никогда больше так не сделаю, – вместо этого говорит он, блять, как же больно думать об этом. Все надуманные мечты терпят крах. – Я больше никогда не заставлю тебя проходить через это.

Он не смотрит на Гарри, но слышит его дыхание, его резкие выдохи и глубокие вдохи, и видит, как трясутся его руки. Но посмотреть не может, не может, не может.

– Я не…. Я не хочу заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь, – продолжает он, выдыхает и заставляет себя поднять глаза. – И я никогда не буду от тебя этого требовать.

Господи, блять, помоги.

Гарри смотрит на него, разинув рот, усталый и розовощекий, олицетворение чего-то между замешательством, и оцепенением, и ужасом, он просто смотрит прямо в глаза и ничего не делает.

– Пожалуйста, не уезжай. Хорошо? Я вернусь. Я вернусь и все исправлю, – тараторит Луи, потому что его слова ужасные, постыдные, жалкие.

Он пришел сюда, чтобы узнать, что на самом деле случилось с Лиамом, потому что Лиам пострадал —сильно пострадал—и вместо этого он выставил себя кретином, набросился на Гарри со своими жалкими любовными проблемами, и зачем?

Зачем он это делает? Почему он не может остановиться? Почему он вечно тонет в Гарри и не может адекватно думать? Почему он концентрируется на этой чуши, на этих ебаных собственных эмоциях вместо действительно важных вещей?

А может, это все же важно.

Он не знает.

Но что он знает точно – ему нужно съебывать отсюда как можно быстрее.

– Я вернусь, – как будто при наступающей лихорадке говорит он и захлопывает дверь, оставляя Гарри стоять в полутемноте с открытым ртом и широко открытыми мокрыми глазами.

**

То что сейчас еще ночь—или очень-очень раннее утро—до него дошло только у ворот университета.

Матернувшись, он повернулся и пошел в свою квартиру. Может быть поспать, может быть просто чай выпить, может посидеть в тишине. Но вернулся он только потому, что, во-первых, Зейн все еще был в госпитале, сидел и в одиночестве ждал приезда родителей Лиама, и во-вторых, Луи был не в состоянии сейчас разговаривать с Гарри.

Не тогда, когда он едва, блять, держится. Не тогда, когда он вывернул себя наизнанку, рассказал о всех чувствах, эмоциях и словах, которые не понимает. Сейчас есть более важные вещи.

Кроме того – сколько раз Гарри еще должен отвергнуть Луи, чтобы до того наконец дошло? (Видимо, дохуя.)

Погрязший в мыслях, он открывает дверь в квартиру, небо все еще черновато-синее, звезды уже не такие яркие, и очень слабый намек на солнечные лучи появляется на горизонте.

Погрязший в мыслях, включает свет и не видит фигуру за столом, сидящую в темноте, не видит пальцы, вцепившиеся в блондинистые волосы.

Он хочет ударить по кухонному столу со всего размаха и—может? —поплакать, и чуть не ударяет Найла.

– Еб твою мать! – вздрагивает он и отпрыгивает, когда Найл поднимает голову. Он глубоко вздыхает, зажмуривает и открывает глаза, затыкает мысли, и на выдохе с облегчением произносит: – Найл??!

Но Найл молчит.

Он скользит руками вниз по лицу, поворачивает голову в сторону, его кожа оттенка слез, мутная и сырая, он одет с иголочки и в то же время пиздец как паршиво выглядит.

Что происходит?

– Найл? – снова спрашивает он, осторожно подходя к парню, осматривая его. С ним что-то…. не так. Просто не так.

Найл – яркий, живой и ни к чему не восприимчивый. Не такой.

– Что случилось, Ирландец? – спрашивает он, смахивая все на случайность, на неправильно падающий свет, на недопонимание, но Найл мотает головой и—

Луи кажется, что он только что слышал… тихий всхлип? Настоящий всхлип?

Взволнованный, паникующий и пиздецки расстроенный—это еще более душераздирающе, чем эмоциональный срыв Зейна—Луи обвивает его плечи рукой, прижимает его к себе сильнее, и Найл тут же льнет, прижимается сильнее, плечи дрожат, и он молча плачет.

Что случилось что случилось что случилось.

Кровь Луи барабанит в ушах. (Самая. Худшая. Ночь. На свете. )

Так они и сидят вдвоем на кухне ранним утром – Луи спокойный, потому что стал специалистом в сдерживании слез, обнимает Найла и пытается впитать в себя все, что сейчас происходит, и Найл трясется, изредка издавая тихие болезненные звуки, а Луи только слушает, потому что ничего сделать не может.

Уже позже всхлипы стихают, дрожь в теле почти прекращается, и Луи ждет.

– Я проебался, – прерывает тишину Найл хриплым дрожащим голосом.

Луи садится рядом с ним, в сердце колет от такого тона.

Найл опускает руки, его лицо в красных пятнах—следы от ладоней—волосы грязные от постоянного пропускания их через пальцы и остатков лака, глаза опухшие, красные, тусклые. Он выглядит разбито и сломано. Луи сглатывает.

– О чем ты? – мягко, осторожно спрашивает он, не разжимая сильной хватки за плечо.

– Я сильно проебался, Лу, – выдыхает он, его лицо кривится, он сильно зажмуривает глаза, блять, нет, нет, нет, за сегодня было слишком много слез.

Луи так устал.

– Ты слышал, что случилось? – продолжает Найл, проглатывая слезы, дыхание медленное и шаткое. Он мельком смотрит на Луи и опять отворачивается, скрещивает руки на груди. – Сегодня? С Лиамом?

– Да, – Луи горько кивает, усиливая хватку за плечи. – Поэтому я и приехал. Меня привезла мама.

Найл кивает, делает глубокий вздох ртом, пытается сосредоточиться и не кинуться снова в слезы.

– Добрая женщина.

Луи ухмыляется.

– Ага. Спасибо тебе за это.

Найл сжимает челюсть, с лица словно мигом уходит вся краска, все соки, отливает вся кровь.

– Нет. Нет, не говори так, – голос такой, словно его душат, блять, да что случилось?

– С ним все будет хорошо, – ласково заверяет Луи. – Хочешь пойти к ним? Там сейчас Зейн. Скоро приедут родители Лиама, либо они уже там—

– Блять, Луи, хватит! Хватит! – говорит Найл, отталкивает его, вырываясь из объятий, и вскакивает с места. – Я… – он подходит к окну, напрягаются плечи.

– Ты, блять, что? – растерянно спрашивает Луи. – Что случилось, Найл? С ним все будет хор—

– Это сделал я.

Тишина.

– Что? – все так же растерянно спрашивает Луи. – Сделал что?

– Я сделал это с Лиамом. Я дал ему это дерьмо. И сам тоже принял.

Ебаный.

Пиздец.

– Ты дал… – безэмоционально повторяет Луи.

– Я не знаю, просто… Блять, мы же выиграли—мы выиграли, Луи! Каждую ебаную номинацию выиграли именно мы, и я охуенно проводил время, и слушал всю похвалу и комплименты, и предложения людей, их восхищения, и блять—блять, я просто… Я чувствовал себя на вершине мира, понимаешь? – он смеется, сухо, пусто, проводит рукой по волосам, смотрит в окно на пробуждающееся небо, повернувшись спиной к Луи. – А Лиам-то всегда на все согласен, и я дал ему… и так получилось, что эти таблетки были полным дерьмом… некачественным, ужасным дерьмом, Лу. Это я, блять, дал их ему. Мне надо было остаться и посмотреть, как он отреагирует, а я ушел и—

Луи не видит его лица, слова резко обрываются.

Луи едва видит перед собой, в его глазах размытые пятна, у него только что мир, блять, перевернулся.

В ушах тарабанит тираду кровь.

– Почему ты ничего не сказал? – дерганным голосом спрашивает Луи, огромными глазами смотрит Найлу в спину. Голову штурмуют собственные мысли.

Что что что.

– Я испугался, – тихо признается Найл. Прохладная синева увядающего ночного неба освещает его бледную кожу, впитывается в его спутанные пряди волос. – Я пиздец как испугался и ушел, – сглатывает он. – Я просто ушел, – голова резко наклоняется, словно обрываются нитки, что держали ее.

Луи нагружают мысли.

Он пытается переварить информацию, думает о Рори, думает об исчезновении Найла, о ярости Зейна на Гарри и—Гарри.

Блять.

– Какого хуя ты ушел? Какого хуя ты ничего не сказал Зейну? – Луи резко встает и спрашивает, но он не злится. Он не может сейчас злиться, слишком многое произошло, слишком много из него высосали, на ярость и ненависть не остается ни сил, ни места. – Найл, ты же пиздец как дерьмово поступил. Ты же лучше этого. Он мог умереть, и ты бы просто спрятался??

– Я знаю.

– Ты знаешь??

– Да, блять, да, знаю, – Найл повышает голос и поворачивается. Лицо перекошено от боли, на лбу залегла морщина, лицо сине-белое, прозрачное. – Я поговорю с Зейном.

– Хорошо, – Луи подходит к нему. – Я пойду с тобой. Сразу же, как наступит утро.

– То есть через час.

Луи кивает.

– Через час.

В воздухе витает напряжение, и Луи все еще нихера не понимает.

– Гарри сказал Зейну, что это сделал он, – он медленно и осторожно озвучивает свои мысли, наблюдая за реакцией Найла.

Найл моргает чуть сильнее обычного, лицо окатывает удивлением.

– Что?

– Гарри сказал, что это сделал он. Зейн его чуть не убил. Он был рядом или…? – спрашивает Луи, его сердце начинает стучать быстрее, потому что недостающие куски начинают складываться, там, где были несовпадения, теперь появляются объяснения.

– Нет, его с нами не было, – удивленно отвечает Найл. – Он был за углом, хандрил из-за тебя.

Луи сейчас стошнит от головокружения.

– Что?

– Он всю ночь был как сам не свой. Почти ни с кем не разговаривал. Постоянно пялился в свой ебаный телефон. Он даже от Гримми отвернулся.

Господи.

– Тогда почему он… – Луи пытается найти ответ на свой вопрос. Ноль вариантов.

Блять.

– Я должен поговорить с ним.

– Я должен поговорить с ним, – озадаченно бормочет Найл, Луи останавливает его, когда тот поворачивается в сторону двери.

– Нет, пожалуйста. Дай мне—дай сначала я с ним поговорю. Мне нужно поговорить с ним наедине. Первым. Потом поговоришь ты, окей? – с надеждой в голосе спрашивает Луи, пристально смотрит на Найла, балансирует на грани. Не сорваться, не ринуться первым. Сердце колотится как бешеное.

Найл кивает.

– Да, окей. Конечно. Только. Только скажи ему, что я обязательно расскажу Зейну правду.

– Конечно. Я напишу тебе, когда мы закончим. Придешь потом, да? Или—ай, ладно, – Луи едва может думать и составлять предложения. Стук сердца оглушает все остальные органы.

Найл снова кивает.

– Да, все норм, окей.

– Окей.

Они смотрят друг на друга, а потом Луи кидается вперед, обнимает Найла сильно, почти яростно.

Найл застывает, его тело сковывается от неожиданности, но потом он расслабляется, выдыхает и оборачивает теплые руки вокруг тела Луи.

– Мы все исправим. Это полный пиздец, я знаю, но все будет хорошо, – говорит он приглушенным тканью блейзера Найла голосом.

Найл кивает.

– Виноват я, поэтому я сам все исправлю, Томмо. Я облажался, а не ты. И сам попытаюсь все исправить. Ну, то что еще можно исправить, – он ослабляет хватку, эмоции на лице прочитать невозможно. – Не знаю, как такое вообще исправляют.

– Может, ‘исправить’ не совсем то слово, – говорит Луи. – Мы справимся с этим. Все мы. И когда Лиам проснется, мы все с ним основательно поговорим, окей?

Найл кивает, пытается нормально улыбнуться.

– Окей. А теперь иди. Покори своего принца.

Луи грустно улыбается.

– Боюсь, никаких покорений принцев не будет. Все не так. Он нуждается только в друге, Найл.

Найл по-настоящему ухмыляется.

– Он нуждается в тебе, вот и все. Давай. Вали уже, – смеется он, и Луи еще раз его обнимает и выходит за дверь.

**

Он открывает дверь и сразу же находит взглядом Гарри, сидящего за столом перед открытым дневником.

Гарри просто смотрит на тетрадь, положив руки на колени, просто пялится.

Щелчок закрывающейся двери возвращает его к жизни, он резко поднимает голову, лицо на миг озаряется.

И они смотрят друг на друга через всю комнату.

Рука Луи на дверной ручке, куртка распахнута.

Гарри сидит за столом, розовато-желтые лучи солнца подсвечивают кончики кудряшек, плечи ссутулены и сжаты.

– Ты этого не делал, – говорит Луи и делает шаг в его сторону. – Ты сказал Зейну, что это сделал ты, но ты не делал.

Лицо Гарри дергается, но он ничего не говорит.

И Луи продолжает.

– Это сделал Найл. Сейчас он у нас в квартире. Он мне все рассказал. Он не знал, что ты взял вину на себя. Понятия не имел. Но он все исправит. Как только взойдет солнце, он пойдет и расскажет Зейну.

Гарри кусает губу и молча смотрит за движениями Луи.

Луи доходит до стола, коленями упираясь в древесину вишневого дерева. Он смотрит на Гарри сверху вниз. Пиздец, как же он влюблен.

– Нахуя ты это сделал? Думал, Лиам не скажет правду? Думал, Найл ничего не расскажет? Зачем ты это сделал?

– Я сказал Зейну еще до того, как узнал, что Лиам оправится, – тихо говорит Гарри. И продолжает смотреть.

– А Найл?

– Я дал ему шанс, – Гарри сглатывает и пристально смотрит. – Его карьера, Луи. Он так хорошо сегодня сыграл. Он же просто ребенок, ему все дороги открыты. И подобный инцидент может разрушить его жизнь—

– А твою нет?! – перебивает Луи, Гарри стоит на своем, мотает головой.

– Лучше я, чем он.

Луи едва удерживается, чтобы не открыть рот.

– Найл хороший. Найл хороший человек. И у него будет хорошая жизнь. Он этого заслуживает. А я что? От меня ожидают подобных действий. Никого бы не удивило, что это сделал я. И я хотел сказать Найлу, хотел, но—

– Но я добрался до него первым, – заканчивает Луи, наблюдая, как Гарри нерешительно к нему подходит. – И теперь он расскажет Зейну, и Лиам расскажет Зейну, и– блять, Гарри, о чем ты думал? Твое признание было нахуй никому не нужно. Решил в мученики заделаться? И, блять, ради чего, придурок!

Он хочет злиться, но не может, его голос на грани истерического спокойствия, облегчения.

– Прости, – под нос выдыхает Гарри.

– Хватит извиняться.

– Прости.

– Блять, – вздыхает Луи и усмехается, потирая глаза. Он смотрит на Гарри, пробегает взглядом по всему телу и еще раз смеется, мотая головой, блять, какой же пиздец творится. – Значит, ты все же остаешься? – в голове крутится только это. – Насовсем?

Гарри внимательно на него смотрит.

– Возможно.

– Никаких ‘возможно’. Останься. Ну же—тебе больше незачем уезжать.

Он молчит, подозрительно много молчит, вместо этого смотря на Луи. И в конце концов кивает, совсем слабо, но это хоть что-то, и его взгляд буквально буравит Луи.

– Прекрасно, – говорит Луи, расслабляя все мышцы в теле.

– Что ты тогда имел в виду? – задает он неожиданный вопрос странным голосом. И смотрит на Луи, яростно, впивается взглядом как коршун лапами в добычу, руки расположены по бокам.

Луи моргает.

– Тогда?

– Когда ты сказал, что не будешь от меня ‘этого’ требовать?

Ох.

Ну все, пиздец.

Луи сглатывает, наклоняет голову, прочищает горло.

Ебануться.

– Ох. Эм. Ну. Я—

– Что ты имел в виду, когда сказал, что ‘ты не знал, чего ожидал’? Когда ты сказал, что забылся.

Взгляд на Луи буквально, блять, выжигает дыры. Голос тоже кажется странным.

Блять блять блять.

– Просто… – начинает он, оглядывая полупустую комнату, расслабляет плечи на выдохе. Усталый, он смотрит на Гарри, в эти огромные проницательные глаза, медленно поджаривающие тебя на огне инквизиции. – Ты важен мне, – признает он тихо, открыто, обнаженно. Его голос дрожит от давления чувств, которым он разрешает уйти из головы, выйти наружу. – Ты очень, очень мне важен. Ты многое для меня значишь. Я не знаю, как так получилось, и в какой именно момент все перевернулось вверх тормашками, но так уж оказалось, что ты для меня теперь очень много значишь. И это очень крохотное, и в то же время очень громадное чувство… И оно тихое. Оно тихое и до безумия мощное, и оно настолько въелось, что иногда я просто забываю о нем. Но в какие-то моменты оно полностью окатывает меня и я… я забываюсь, или что-то в этом роде. Я забываю, что я не должен. Что я не могу. Забываю, потому что в такие моменты я думаю только о том, как сильно я—

Нет.

Нет нет нет.

Он не может сказать этого. Он не может так поступить с Гарри.

Не с тобой.

Он закрывает рот, втягивая воздух.

Глаза Гарри становятся еще больше—это вообще возможно?—и смотрят на него, все его тело повернуто к Луи, сконцентрировано на Луи, он как сгущенная энергия, готовая рвануть в любую секунду и навсегда изменить мир. Как секунда до Большого Взрыва. Гарри и есть Большой Взрыв.

Луи смотрит в ответ, засовывает руки в рукава жакета и сильно сжимает ткань—ему нужно ухватиться, вцепиться хоть во что-то—пытается ровно дышать—блять, он опять вывернул себя наизнанку, снова себя опозорил, вновь иссушился—пытается успокоиться и расслабить напряженные мышцы лица, не показывать, как же больно и—

– Скажи.

Голос Гарри мягкий, уверенный, хриплый, застревает в горле.

Луи как будто дают пощечину.

Он сильнее сжимает ткань рукава.

– Чт—

– Скажи, – повторяет Гарри, его веки дрожат, в глазах испуг и твердая решимость, на лице читается лишь уверенность, медные кудри обрамляют фарфоровую кожу.

– Сказать что? – задерживая дыхание, спрашивает Луи.

Что он просит? Не может же…

– Скажи, – повторяет Гарри и делает шаг вперед. Его глаза становятся стеклянными, смотрят на Луи так, словно он – единственное, что существует во Вселенной, и блять. – Пожалуйста, – последнее слово едва не шепотом.

И Луи снова забывается.

– Я люблю тебя, – после секундной паузы говорит он, понимая, что во всем мире исчезает кислород. Он горит, горит на ебаном огне и не может оторвать взгляд от глаз Гарри. – Вот, – вскоре добавляет он, нуждаясь в уменьшении давления, в снятии стучащего в ушах напряжения, но изо рта слово вылетает как нечто слабое и хрупкое, словно произнесенное из последних сил, и он не чувствует лица, и даже не знает, смог ли выдавить улыбку.

Он не знает, чего ожидал от Гарри.

Но уж точно не того, что тот сорвется в слезы.

Одной быстрой цунамической волной Гарри сносит, разрывает слезами, и он плачет, плачет, плачет, зарываясь лицом в ладони, и блять, нет, Луи слишком много слез видел за сегодня.

– Кудряшка, – тихо говорит он и хочет засмеяться и сбросить с себя все тяжелое, маловажное, потому что он устал гореть на вечном огне; делает шаг вперед. – Я… – но он не знает, что говорить.

Гарри плачет.

Но потом. Но потом он внезапно качается, телом резко подается вперед, Луи ловит его, и Гарри в него вцепляется, вцепляется в грудь, зарывает свое лицо в его шее и держится за Луи изо всех сил, и плачет, хватаясь трясущимися руками за ткань, впиваясь пальцами в кожу.

Луи в недоумении—нет, блять, он шокирован, поражен и запутан—обнимает его в ответ, не понимая, отвергли ли его таким образом, отмахнулись или что, он просто обнимает в ответ.

Спустя какое-то время Гарри наконец поднимает голову, всхлипывает и прерывисто дышит. На его лице читаются сплошные эмоции, нагое облегчение, вперемешку. Все сразу.

И прежде чем Луи успевает нежно дотронуться ладонью до его щеки, прежде чем успевает рассмотреть его лицо, понять, что он чувствует, навсегда запомнить, Гарри подается вперед красными полуоткрытыми губами, сырыми щеками и слипшимися ресницами и он—

Он целует Луи.

Он целует Луи, запуская руку в волосы, другой рукой цепляясь за жакет, и он все еще плачет, а Луи умирает. А может уже мертв. Поцелуй мягкий, тревожно мягкий, нежный, медленный как капли дождя, падающие с мокрых листьев. Как будто он пытается быть осторожным, будто он смакует, словно держит нечто хрупкое, хотя Луи кажется, что его заперли в мраморе. Такое разительное отличие от их прошлого поцелуя, от их прошлого паникующего и отчаянного слияния.

А потом Гарри резко вдыхает сквозь слезы, отстраняется, разрывает поцелуй прежде, чем Луи успевает опомниться и ответить на него—а после целует в уголок рта, и все, теперь Луи безусловно мертв.

Он едва понимает происходящее, едва держит себя в вертикальном положении, прерывистые вздохи Гарри теперь ощущаются на щеках Луи, мокрый поцелуй за мокрым поцелуем—скулы, челюсть, нос, лоб, виски, веки, маленькое расстояние между бровями, ямочка между губами и носом, подбородок—он просто выцеловывает Луи, мажет по лицу влажными сладкими губами, благоговейными, внимательными, издыхающими, лицо Луи мокрое от слез Гарри, поцелуев Гарри, от Гарри, и это самое идеальное чувство на свете, самый великолепный момент, переплетающийся с восходом солнца и порывами ветра, облизывающими кожу холодными дуновениями.

– Я думал, – начинает Луи, путается рукой в волосах Гарри и смотрит, смотрит на его розовые щеки и дрожание ресниц, пока он касается губами лица Луи. – Я думал, тебе нужен друг?

Гарри останавливается, оставляет последний рваный поцелуй рядом с левым ухом, мотает головой и вцепляется в Луи сильнее.

– Мне нужен ты, – говорит он, встречается с Луи взглядом. Его глаза сверкают. Блять, они сверкают и искрятся, ярче, чем восходящее солнце, важнее, чем восходящее солнце, теплее, чем все солнца на планете во всех измерениях бесконечной Вселенной. Они – столкновение звезд, сверхновых, лун, туманностей, они коллизия всего сущего. – Я не знаю, чего я—Я ничего не знаю, – говорит он, берет лицо Луи в руки, искренне смотрит. – Мне нужен ты. И ты гораздо больше—ты гораздо больше. И я—

– Ты ушел, когда я поцеловал тебя, – говорит Луи, растерянный, бездыханный, водит подушечками пальцев по голове Гарри, заставляя его веки дрожать как сломанные крылья мотылька. – Ты ушел, и я подумал—

– Ты гораздо больше этого, – перебивает Гарри пылко, одержимо, хватает, горит. Его взгляд уже не такой мутный, слез больше нет, ресницы все еще влажные, сверкают под приглушенным светом и восходящими, просыпающимися солнечными лучами. – Я не мог так с тобой поступить. Я не мог. Не с тобой, Луи. Ты гораздо больше.

Ох, Гарри.

– Ты можешь, – с нежностью говорит Луи, подносит руку к его лицу и проводит подушечками пальцев по гладкой бархатной коже.

Гарри закрывает глаза, льнет к нему, тает от прикосновений.

Луи умрет.

– Нет, – бормочет Гарри, глаза закрыты, ресницы щекочут пальцы Луи. – Я хочу все сделать правильно, Луи. Все по-другому. Потому что ты другой.

– Ты другой, – говорит Луи, потому что теперь может, потому что готов пойти ко дну, готов заново полностью вывернуться, готов взорваться. Теперь он улыбается, теперь он может ощущать болезненную, широкую, ослепляющую улыбку на своих губах, губы Гарри тоже поднимаются вверх. – Я никогда не встречал такого, как ты. Ты воскресил мою веру в человечество, Кудряшка. Одним только своим существованием, – он смеется, улыбается, проводит пальцами по губам Гарри, чья улыбка становится шире, чей взгляд впивается в Луи, яркий и искренний взгляд. Кружащий голову, отрезвляющий. – Только потому что кто-то вроде тебя существует… Ты заставил меня вновь влюбиться в этот мир.

У Гарри на мгновение перехватывает дыхание.

Но Луи понимает. И ему нравится, что он понимает это чувство.

– Ты подарил мне мир, о существовании которого я не знал, – успокаивающе шепчет Гарри в ответ, смотрит на Луи с нежностью, с трепетом, с обожанием.

Блять, где весь воздух??

Сердце Луи взмывает. Взмывает над верхушками деревьев, на птичьих крыльях, прорывается сквозь облака и гонится за Солнцем.

– Я всегда готов дарить тебе все на свете, – говорит Луи, голова кружится, воздух одуряет.

Он под наркотическим кайфом? С ним все хорошо? Разве какая-то гребаная эмоция может творить такое с людьми? Его будто и правда накачали.

Он пиздец как счастлив.

– Я всегда готов дарить тебе все на свете, – копирует Гарри, искренне, и они смотрят друг на друга, теряются друг в друге, Гарри широко улыбается и опускает застенчивый взгляд на губы Луи. – Если ты этого хочешь, – тихо добавляет он.

– Я хочу лишь того, что ты можешь мне предложить, лишь то, что ты хочешь мне предложить, и то, что я смогу дать взамен. То, что я всегда смогу тебе дарить, – улыбается Луи, наклоняется вперед. И целует его, ища утешение и комфорт в атласных губах Гарри, которые мгновенно поддаются и раскрываются. Целует, потому что может, наконец-то может, потому что теперь это нормально. Это то, чего хочет Гарри.

До охуения. Сильно. Счастлив.

– Всегда? – хихикает Гарри сквозь поцелуй, губы теплые и красные как яблоки. Он хихикает. Этот ублюдок хихикает и льнет ради еще одного поцелуя, невозможно мягкого и невозможно идеального, льнет к телу Луи и—клик —как пазл.

Они целуются так, будто целовались так ебаную вечность, и совпадают друг с другом как ключик с замком, и Луи так омерзительно сильно счастлив.

Ему кажется, что он слышит, как мир вздыхает с облегчением.

– Всегда, – подтверждает он, и они слегка отстраняются друг от друга. Гарри теплый, розовощекий, цепляется за Луи, еще никогда он не был таким спокойным и таким нежным.

– А теперь, – говорит он, а Гарри подается вперед и с нежностью прижимает свое лицо к Луи, потому что тоже может. Жмется к нему как котенок, вдыхает его, прижимается полностью. Луи чувствует сладкий запах его кудрей, слышит его дыхание. И шире улыбается. Парит над миром. – Нам надо зайти за Найлом. А потом пойти к Зейну.