Текст книги "Young and Beautiful (ЛП)"
Автор книги: Velvetoscar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 45 страниц)
Жаль, что Луи уже давно разрушен для каких-либо связей с другими людьми.
– Ладно, не буду задерживать, – дружелюбно говорит он, но в его голосе чувствуется намек на сожаление. – Просто хотел поздороваться, – пожимает плечами.
И теперь Луи чувствует себя колоссальным мудаком.
Ну блять.
Только сэр Ромео поворачивается, собираясь уйти, Луи успевает вытянуть руку и слегка схватить его за предплечье.
–Хей, подожди. Не уходи. Я просто… стою здесь и притворяюсь, что мне интересно смотреть за восьмеркой парней, засовывающих весла в реку. Мне понравится любое предложенное мне развлечение, – улыбается он, и, окей, он сделает это. Он будет подыгрывать, мило болтая, и в конце дня получит золотую звездочку.
Ура.
Лицо Ромео озаряет широкая улыбка, он сразу же поворачивается, становится к Луи ближе.
– Ты правда думаешь, что нашелся бы человек, который отказался бы от твоей компании после такого высказывания?
Луи по-настоящему смеется.
– Вау. Моя компания интересна только потому что я умею находить подход к людям с помощью слов?
Флирт. Упс.
– Ты находишь подход не только с помощью слов, если я все правильно помню, – ухмыляется Ромео, взглядом пробегая по Луи.
–Не думаю, тебе было не до запоминания, – отвечает Луи, ничуть не тронутый его ответным кокетством.
Ромео снова смеется, приближается еще ближе, с новоприобретенной уверенностью кладет руку Луи на спину.
– Посмотрите, кто шутит! – говорит он никому конкретному, улыбаясь слишком… азартно. Ярко. Слегка раздражающе.
Не так прекрасно, как некоторые.
Луи кивает, а в голове возникает лишь один вопрос – сколько времени еще будет длиться гонка.
– У меня очень огромный список качеств, которыми можно восхищаться. Пройдемся по всем?
– Разумеется, – отвечает Ромео, голос становится ниже, и Луи поворачивает к нему голову, как только чувствует его тело, прижимающееся к нему, взгляд парня чересчур намекающий и откровенный, досконально выедающий, Луи не чувствует ничего похожего.
Он только собирается сделать шаг назад, отстраниться, придумать какое-нибудь оправдание, и вдруг:
– Луи?
И Луи поворачивается на этот голос как молния, и видит Гарри, слабо сжимающего зонт, черты лица застыли в… окей. Ужасе, даже гадать не нужно. Лицо искажено, брови нахмурены, рот приоткрыт, будто вот-вот искривится. В волосах все еще держится нарцисс, издевательски яркий и нежный.
– Гарри, – с облегчением произносит он.
И не может понять.
Гарри все еще смотрит на него вот так, и у него есть вполне сносная теория, почему, но… быть такого не может.
Его взгляд мечется между Луи и Ромео и останавливается на Луи; выражение лица становится детским, несерьезным и непреклонным.
– Мне надо поговорить с тобой, – говорит он, смотря только на Луи. Дыхание становится интенсивнее, грудь резко вздымается и опускается. – Пойдем, – говорит он, берет Луи за руку и тянет. – Ну же.
Луи, шокированный происходящим, без возражений идет за ним, вяло прощаясь взмахом руки с Ромео через плечо.
– Куда мы? – испуганно спрашивает Луи. – Гонка же не закончилась.
– Это обычная гонка на лодках, – огрызается Гарри, хмурится и быстрым шагом идет в сторону садов. – Я не хочу—Я хочу уйти. Пожалуйста, давай уйдем.
– Ладно, конечно, давай уйдем, – говорит Луи, окончательно путаясь, пытаясь заглянуть Гарри в лицо.
Что происходит?
Что только что произошло?
Возможно ли то, что Гарри ревнует? Конечно же, он не ревнует. Сам же сказал, что желает Луи в качестве друга и только. Он хочет успеть собраться к Бритсу? Ему надо помочь выбрать наряд?
Блять.
Гарри серьезно ревнует. Да или нет?
В голове Луи штормовой волной находит вопрос за вопросом, пока Гарри тащит Луи по лестнице, к двери своей квартиры, настежь открывает ее как только они доходят (Луи мысленно делает заметку – чуть позже отругать Гарри за то, что опять не закрыл дверь) и влетает внутрь, отпуская руку Луи сразу же, как захлопывается дверь.
– Что случилось? – спрашивает Луи, рассматривая блуждающего по комнате Гарри, который, резко выкинув зонт, сразу же начинает расстегивать костюм. Угнетенность и разочарование пытаются протолкнуться сквозь зубы. – Гарри, – настойчиво и резко говорит он.
И Гарри замирает, руки опускаются, бросая нарцисс на мантию. Он глубоко вздыхает —плечи опускаются, глаза закрываются, ресницы дрожат. Стоит в середине комнаты, подносит руки к лицу и прижимает ладони к глазам.
– Прости, – после молчания говорит он странным голосом, продолжая закрывать глаза руками. – Я не знаю, почему—Я не знаю, что случилось, – вздыхает снова и опускает руки, кожа вокруг глаз стала розовой от сильно прижимающихся ладоней.
Луи успокаивается.
Гарри явно вне зоны своего комфорта и осознания.
Луи способен понять и отнестись к этому благосклонно.
Он молча подходит к Гарри и кладет руку на спину, рисуя большим пальцем успокаивающие круги.
– С тобой все хорошо? – спрашивает он, наклоняет голову ближе к его лицу.
Гарри смотрит не на него – в пол.
– Да. Да, все хорошо.
Проходит мгновение, рука Луи помогает Гарри успокоиться, веки перестают дрожать.
– Я хочу… – мягкий надломанный голос прорезается сквозь тишину. – Я хочу тебе кое-что сказать. Я много об этом думал. Прошлой ночью и сегодняшним утром.
Рука Луи замирает.
О боже.
Правильно ли он понимает?
Гарри влюблен в него? Наконец-таки это случилось? Боги сжалились над Луи, увидев его плачевное эмоциональное состояние, и даровали ему величайший подарок, о котором он только мог попросить?
Гарри скажет ему?
Пожалуйста, блять, пожалуйста.
(Вот прямо сейчас божественное вмешательство было бы как нельзя кстати.)
– Мм? – выдает Луи, стараясь сохранять спокойствие.
Гарри кивает и трет глаза, прежде чем отойти от Луи и его успокаивающих прикосновений. Он подходит к окну, бросает взгляд на сады и садится в мягкое кресло, переплетает пальцы, оперевшись локтями о колени. Смотрит в пол.
– Я решил переехать, – тихо говорит он, моргая темными ресницами, выделяющимися черной смолью на кремовой коже. – От отца. Я сделаю так, как ты сказал—найму кого-нибудь, кто знает, что делать. Я проведу подробное собеседование и найду кого-нибудь, с кем он может нормально контактировать. Так будет лучше, – он поднимает голову, одновременно грустный и обнадеживающий взгляд широко открытых глаз врезается в Луи. – Так будет лучше, да?
Луи молчит, руки безвольно висят вдоль тела.
Ох.
Ладно.
Это не… не то, что он ожидал, но… Но это здорово!
Шестеренки снова начинают работать, обрабатывая только что сказанное Гарри, он тут же подходит к нему и садится на диван рядом, его переполняет облегчение.
– Конечно, будет, – мягко говорит он, успокаивая Гарри взглядом, он не знает, стоит ли сейчас прикасаться. – Так будет лучше. Я об этом позабочусь, – неуверенно улыбается.
Гарри смотрит на него, изгибая губы в слабой улыбке. Он блуждает взглядом по лицу Луи, останавливается на глазах, будто ищет ответа.
– Почему ты ко мне так добр? – внезапно спрашивает он ласковым низким голосом, а в глазах словно мелькает восхищение. – Почему ты стал моим другом?
В грудь Луи ударяют с такой же силой, с какой бьют в гонг.
Ему перечислить весь список? У них есть лишняя неделя?
Он ищет в закромах разума ответ, а потом отвечает самым честным и простым:
– Потому что ты – это ты.
Гарри широко улыбается и смягчается еще сильнее, если это вообще возможно.
Внутри Луи начинается мировая война.
Эйфория против Отчаяния.
– Никто не относится ко мне так, как ты, – тихо говорит Гарри спустя какое-то время. – Никто не смотрит на меня так, как ты.
И.
Пиздец.
Луи кажется, что шатается весь его мир и сильно ударяют в висок, внутренности мигом иссушиваются.
Неужели это так очевидно.
Его жалкая, чувствительная, слащавая, высасывающая все силы любовь к Гарри написана на лице, Луи – посмешище, и Гарри видит это. Видит каждую эмоцию, что чувствует Луи, он знает. Знает, что Луи больше нечего скрывать, и ему плевать на это, он не чувствует того же, потому что не может, потому что его растили в ебанутом обществе, и у него была самая ебанутая, самая херовая жизнь, и…
Луи чувствует себя идиотом.
Идиотом, который хочет скрыться от всего, что сейчас происходит. Какого хуя на него всегда сваливается все и сразу, слишком много и слишком резко.
Он откидывается на спинку дивана, увеличивая дистанцию между ним и Гарри, заставляя того нахмуриться и насторожиться, рассматривая каждый миллиметр лица Луи.
– Луи? – спрашивает он, не понимая происходящего.
Ох, господи, блять.
Луи вынужден отвернуться. Он не может вынести столько всего одновременно. Гарри слишком много видит.
Слишком много видит и относится к этому с равнодушием. Ему плевать на все, что Луи так отчаянно желает.
Между ними пролегает тишина, Луи изнутри режут опустошение и паника, он точно знает, что не уйдет, но так же точно знает, что не хочет открываться Гарри и дальше—Гарри, который продолжает рассматривать его, как будто пытается разгадать шифр Розеттского камня.
Луи все равно продолжает молчать.
– В последнее время ты был таким грустным, – бормочет Гарри, скорбные слова нарушают покой, глаза впиваются в Луи слишком интенсивно, и в то же время недостаточно. – И я не могу понять, почему.
Луи напрягается.
Пиздец пиздец пиздец.
– Из-за меня? Слишком много? Меня слишком много? – как отдаленный гром рокочет голос Гарри, тихо, и грустно, и блять…
– Нет, – моментально отвечает Луи, поворачиваясь к Гарри—к черту все, он лучше свое тело раскромсает живьем, чем заставит Гарри хоть на секунду в чем-то обвинять себя. – Абсолютно нет. Тебя никогда не будет слишком много, Гарри. Никогда. Неважно, что—что бы со мной не происходило, как бы далеко к хуям все не пошло, я всегда… – он срывается, сглатывает. Руки трясутся, сжатые в кулаки, лежащие на коленях.
Блять.
Ему… трудно. Охуенно трудно.
И он толком не уверен, почему.
Гарри сглатывает, смотрит на него со страхом во взгляде. Как ребенок, который вот-вот заплачет, наблюдая, как один из родителей навсегда уходит из его жизни.
Луи закрывает глаза, проталкиваясь сквозь тяжесть, нависающую и перекрывающую каждый воздушный канал.
– Гарри, – говорит он спокойным голосом, выруливая разговор к тому, что действительно важно. – Я очень, очень горд тобой за принятие решения съехать от отца. Очень горд. И я буду с тобой в течение всего пути. Если тебе нужно будет где-то переночевать или остаться, если тебе нужно будет что-то найти или просто… если тебе просто нужен кто-то, кто сделает охуительно вкусный чай и съест все печенье, – Гарри издает смешок, расслабляясь и успокаиваясь, – я буду здесь. Рядом с тобой. На этом диване. Или там, где я тебе нужен. Больше тебе не придется ничего делать в одиночку, понятно? Потому что какая бы проблема перед тобой не стояла, даже при том, что ты достаточно сильный, чтобы решить ее, даже гораздо сильнее, я всегда буду рядом, чтобы помочь и дать все, в чем ты нуждаешься, взгромоздить на свои плечи то, что ты не сможешь держать, блять, я восполню все твои утраты и заполню любую трещину. Запомни, ладно?
Возможно, он говорит это не только Гарри, но и себе. Больше он вообще ни в чем не уверен.
Гарри слушает, не двигается, не произносит ни слова, глаза смотрят в пол, голова склонена.
Их окружает густая тишина, прерываемая только отдаленными криками людей с матча, Луи кажется, что он видит одинокую слезу, прокладывающую мокрую дорожку вниз по щеке Гарри, но тот сразу же закрывает лицо руками, склоняет голову ниже и не издает ни звука.
Мимо ползет время, Луи рвано дышит, сердце неровно бьется, он смотрит на смиренно сидящего Гарри, скрывающего лицо руками, и думает, плачет ли он, и если да, то почему скрывает свои слезы от мира, от Луи.
Он теряется во времени и, смотря на прекрасно-трагедийного Гарри, забывается сам.
Бездумно и слепо осторожно тянется рукой к шее Гарри. Рука встречается с прохладной кожей, и даже не успевая осознать, что делает, ведет большим пальцем по мягкой коже, не моргая и не дыша.
Он чувствует, как под его пальцами расслабляются мышцы Гарри, как все его тело сбрасывает с себя напряжение.
А потом, настолько медленно и осторожно, что едва можно понять происходящее, он смотрит, как Гарри убирает одну руку от лица и запускает ее в волосы. Пальцы скользят, начиная с макушки склоненной головы, сквозь волны кудрей, медленно, медленно, а затем трутся подушечками о палец Луи, замораживая его движение.
И Луи прекращает дышать.
Луи застывает, не решаясь нарушить хрупкость момента, пальцы Гарри касаются большого пальца Луи, мягко, почти невесомо. Только там. Луи не видит его лица—другая рука все еще его скрывает—но это, блять, и неважно, потому что рука Гарри вновь двигается, болезненно медленно, скользит дальше вниз, пальцы цепляются за ладонь Луи, пальцы переплетаются и нежно сжимают, и…
И это чувствуется уже по-иному.
И Луи по-прежнему не дышит.
А потом Гарри вскакивает.
Луи испуганно моргает, его рука падает на подушки, Гарри отстраняется и идет к окну, не издав ни единого звука. На лице буря, черты лица напряженны и сжаты, и Луи может описать это лишь как олицетворение внутреннего конфликта.
Под покровом кожи—внутри Гарри—что-то происходит.
Что-то непомерное, колоссальное и важное.
Что-то… что может быть схоже с тем, что происходит с Луи.
И может Гарри так же перегружен и переполнен, как и Луи, и даже больше, потому что он не понимает этого.
И может… может Гарри нуждается в направлении, в том, кто укажет правильный путь.
Может Гарри просто нужно. Знать.
Может ему просто нужно знать то, что уже знает, что так давно понял Луи.
Блять.
Шатаясь, Луи встает, сердце готово выбить дыру в грудной клетке и пролететь через всю комнату, забрызгивая стены. Колени дрожат, ладони потеют, а дыхание исчезает, исчезает вообще все, но он все равно идет к Гарри, стоящему к нему спиной напряженно и тихо.
– Гарри, – шепчет он, приближаясь к нему, позволяя себе повременить одну секунду.
Всего секунду.
Чтобы посмотреть.
Чтобы понять, что Гарри не знает. Чтобы понять, что Гарри нужно знать, что Гарри хочет знать.
Гарри не реагирует на Луи, ни отодвигаясь, ни приближаясь, в глазах тьма, дыхание резкое. Пальцы слегка трясутся, оцепенение в шее выделяется пульсирующей веной. Взгляд прикован к окну, к миру снаружи, но он смотрит сквозь, пульс колотится, поджигая Луи сильнее.
Потому что Гарри тоже чувствует.
Теперь Луи уверен.
– Гарри, – шепчет он, и, вытягивая руку, кладет ее на талию Гарри, слегка сминая рубашку, ощущая вес, переносящийся на руку.
У Гарри перехватывает дыхание.
Блять, перехватывает дыхание.
А Луи видит ебаные звезды из-за нервов, из-за страха, из-за трепета.
Заверяя себя в корректности действий, он кладет другую руку Гарри на щеку, встает перед Гарри, блокируя вид из окна, блокируя все остальное.
Гарри хмурит брови, Луи осторожно поворачивает его лицо к себе, чтобы посмотреть в глаза.
Гарри сопротивляется, перепуганный взгляд уставляется в плечо Луи.
– Пожалуйста, посмотри на меня, – шепчет Луи тихим выдохом. – Гарри. Пожалуйста, посмотри на меня.
В ушах Луи шумит и бурлит кровь, пока он ждет.
Пока Гарри не шевелится и не дышит, смотря в одну точку истощенным испуганным взглядом, готовым вскипеть от эмоций. Он балансирует на краю пропасти, и Луи не знает, в какую сторону он упадет, но терпеливо ждет, пока Гарри на него посмотрит, ждет, и ждет, и ждет.
И все.
Эти глаза, глаза, что начали все то, что с ними творится, скользят по лицу Луи, смотрят в глаза, и щелк!
Щелк.
Все сходится вместе как нужный кусок пазла.
Потому что в то же мгновение Луи больше не боится, он воспламеняется. Один взгляд в глаза Гарри—ставшие такими родными, утешительными и настоящими—заполняет Луи уверенностью, упованием и надежностью, переполняющим чувством, что все, на данный момент, идеально во всей вселенной, все абсолютно правильно.
Так все и должно быть, к этому все шло.
И он целует его, не думая ни секунды более.
Не давая себе времени передумать, облажаться и превратить все в пыль, он наклоняет голову Гарри и сам подается вперед, сердце подступает к горлу, и Гарри рвано вздыхает– о да, этот ублюдок задыхается—открывает рот и взрывает внутри Луи все лампы.
Ровно пять секунд сплошного Луи.
Луи, вливающего свои чувства в застывший открытый рот Гарри, и кажется, что он воскрешает его, вдыхает жизнь в его пресные легкие, отдает Гарри все свое без остатка, потому что у него есть только воздух, которым он дышит, и даже его он дарует Гарри, все до последнего вздоха.
А потом внезапно Гарри возвращается к жизни, как поражающая молния, ломающая кости.
Сразу, без предупреждения, без сигнала, он хватается за рубашку Луи, руки впиваются в ткань и притягивают его ближе, ближе, ближе, мягким сладким возрождающим к существованию ртом (еще бы, восьмое чудо света).
Луи не видит, не думает, не чувствует, не дышит, ошеломленный тотально, на поражение, ошеломленный всем и сразу, ошеломленный Гарри, его мягкостью, его запахом, его касанием, Гарри, потому что Гарри целует его в ответ, а он целует Гарри, и все ужасное, что когда-либо происходило с Луи, становится абсолютно неважным, вот оно, блять, вот оно решение всех проблем. Ощущение и вкус Гарри, двигающегося как кровавая поэзия, непринужденно, по-настоящему, как будто так и нужно, тепло, и гладко, и неебически великолепно, руки тянут ткань его кардигана, ступни ударяются друг об друга, волосы щекочут щеку.
Луи теряется в ощущениях и перестает следить за своими руками, он теряет их и не может найти, не может их даже чувствовать, но они больше не на лице Гарри, и, где бы они не были, Гарри разрешает, потому что не останавливается, и Луи не хочет, чтобы хоть что-то из этого когда-нибудь прекращалось.
Голова кружится, его дурманит, высушивает, шатает, он задыхается, но все равно крепко сжимает, забирает и отдает свое дыхание, они перемещаются к окну вплотную, спина Гарри прижимается к холодному стеклу, запотевающему от их горячего дыхания, и Луи наконец-то отыскал, где его руки. Они пытаются справиться с пуговицами на рубашке Гарри.
Хорошая работа, руки. Хорошие руки.
Они аккуратно расстегивают каждую пуговицу, и Луи даже не чувствует, что это делает он, все сон, все просто сон, но рот все еще ощущает вдохи и выдохи, солнечный свет, запах дома, и уши слышат слабые сладкие звуки, что издает Гарри, позволенные слышать только Луи, и он почти закончил с этой гребаной желтой пуговицей—спасибо, господи, спасибо—и чувствует горячие руки, давление пальцев вниз по своему животу, к пуговице брюк—
И вдруг во рту Луи становится холодно, а руки сжимают пустое пространство.
Он моргает, пытаясь понять, что случилось, и видит перед собой запотевшее стекло окна. Испуганно поворачивается.
Гарри тяжело дышит, глаза стеклянные, дикие, губы красные и мокрые как свежая лава, одежда мятая, благодаря Луи. Он вытирает свой рот, лицо белое, белее, чем должно быть, белее, чем обычно, он опасливо шагает назад и трясет головой.
… Что?
Что происходит?
– Гарри? – хрипит Луи, ошеломленный, ничего не понимающий, все еще тонущий в адреналине и Гарри.
– Нет, – шепчет Гарри, грубо и разбито, судорожно трясет головой. – Нет. Не с тобой, Луи. Не с тобой, – бормочет он. Что?
Луи не может вздохнуть.
Не может и Гарри.
Почему здесь нет воздуха?
Должно быть, Гарри забрал его с собой.
– Не с тобой, – резко говорит он и бросается за дверь, вышвыривает самого себя, громко хлопая ею и оставляя Луи одного, обрамленного рамкой окна. Задыхающегося.
========== Глава 32. ==========
Не с тобой.
Внутренний двор здания размывается перед глазами.
Не с тобой.
Ноги шаркают по траве, глухо стучат о камень.
Не с тобой.
Прохладный воздух бьет по лицу и ерошит волосы.
Не с тобой.
Кровь пульсирует в ушах, перемешиваясь со скоплением голосов, просачивающихся под кору мозга.
Не с тобой.
Он наконец-то видит дверь, ведущую в его комнату, воздух рвет легкие при вдохах, то, что осталось от сердца, слабо бьется внутри.
Ключи звенят в подрагивающих руках, но все равно попадают в щель замка с первого раза, он со всей силы толкает дверь плечом, просто потому что ему нужно зайти внутри, нужно, чтобы эта гребаная дверь открылась, нужно уехать.
Он хочет домой.
Это все, чего он хочет.
Это все, о чем он думает.
Ну.
Не только об этом.
Не с тобой, Луи.
Он хватает и бросает каждый видимый предмет гардероба в свою сумку (одежды просто дохерища, но кто он такой, чтобы складывать ее аккуратно), смаргивает слезы, уже начинающие скапливаться в глазах, дрожит, ощущая мокрые изобличительные дорожки от капель на щеках. Со рвением распихивает по бокам сумки айпод, телефон, жакет и томсы, губы горят от воспоминаний.
Все горит.
И все морозит.
Он умирает в огне и во льдах—и да, блять, да, сейчас он может драматизировать сколько угодно, потому что его душа просто рвется на части, и он никогда, никогда в жизни еще не ощущал себя настолько ужасно.
Возможно, некоторые люди просто не созданы для любви. Возможно, некоторые из них просто недостаточно сильные.
Проглатывая удушающие всхлипы, унижение и ебаные воспоминания—ощущение мягких волос Гарри, нежной кожи и глубокое гулкое урчание, вырвавшееся из глотки, когда он притянул Луи к себе, притянул—которые жалят, воспоминания, которые заставляют заново всхлипывать, тянут за сердце как тетиву и резко отпускают, вынуждая вздрагивать. Он перекидывает сумку через плечо, даже не задумываясь о том, чтобы оставить Найлу записку—к счастью, он все еще на матче, празднует свой заведомый выигрыш. Он напишет ему потом, когда рана будет уже не такой свежей, болезненной и кровоточащей, не рвущейся только потому, что держится, хоть и едва, разорванными тканями и сосудами.
Не оглядываясь и не думая—думать сейчас слишком больно—он захлопывает дверь, тяжело и прерывисто дышит, зажмуривая покрасневшие глаза, убирая оттуда вставшие слезы, и выходит на улицу, на издевательски яркое солнце, высмеивающее его блестящие от влаги щеки.
Он слышит голос комментатора матча и гул веселящейся толпы, становящийся все тише с каждым шагом в сторону ближайшего железнодорожного вокзала.
**
Когда он приезжает домой, то делает то, что не делал вечность.
Луи обнимает маму, как только открывается дверь.
– Луи? – проговаривает она, застигнутая врасплох, не зная, что делать с руками, держит их на весу, а потом сильно обнимает его тело. – Что ты здесь делаешь? Что произошло?
И он снова бросается в слезы (или он так всю дорогу и плакал?), сжимает ее крепче, пытается восстановить дыхание и способность говорить.
– Мне просто нужно было уехать оттуда, – выдавливает он заглушенным тканью ее футболки голосом, жмурит глаза сильнее, и по ебаным щекам текут ебаные слезы. В нем сейчас столько горечи и слез, что, кажется, кожа должна сморщиться, как кончики пальцев, долго находящиеся в воде, щипаться как посоленная открытая рана.
Он чувствует, как она кивает, кладет одну руку на спину и начинает гладить, ничего не говоря—прямо как настоящая мама—Луи сейчас только это и требуется. Только это.
Дом.
Уют.
И, может быть, мама.
– Приятно видеть тебя, – говорит она, проводя пальцами по спине. – Даже в таком состоянии.
Луи шмыгает.
В “таком состоянии”. Хах.
Она и половины не знает.
– Хорошо быть дома, – говорит он, и голос срывается на последнем слове.
И это правда. Да, она может и бесит его, может и эгоистичная, может и сумасшедшая, и может между ними целая пропасть непонимания и гора проблем, но она все еще его мама… И прямо сейчас ему необходимо это как никому другому.
– Давай, Бу, – мягко уговаривает она и, не ослабляя хватку, ведет его внутрь квартиры. – Я сделаю чай. Ты мне обо всем расскажешь.
Когда Луи хочет запротестовать, она тихо шипит и слегка улыбается.
– На этот раз я послушаю тебя, обещаю, – говорит она.
И он верит.
Они идут на кухню, и Луи осознает, что снова может нормально вдохнуть.
**
Это случилось. Они поговорили. И довольно-таки продуктивно.
Она слушала, как и пообещала, кивала, где это было необходимо, в нужное время смотрела на него с сочувствием, смеялась над его сухими шутками, которые иногда выдавал, выпихивал сквозь щели его опустошенный и разрушенный разум.
Это было мило.
В новинку.
Еще лучше ему становится, когда домой возвращаются сестренки и визжат от удивления и восторга, видя его, уставшего и опухшего, сидящего за кухонным столом в потрепанном джемпере и с шестой чашкой чая в руках.
– Луи! Ты дома! – радостно кричит Шарлотта и чуть не опрокидывает его со стула, когда запрыгивает на колени.
Он неосознанно смеется, дует на тонкие прядки волос, что выпадают из высокого хвоста. Мех на капюшоне толстовки щекочет нос и периодически больно тыкается в левый глаз.
– Я тоже рад тебя видеть, мелкая, – улыбается.
Он чувствует, что мама смотрит на них, и, повернувшись в ее сторону, видит, что она улыбается, стоит возле плиты и ждет, пока закипит чайник. Есть в ее взгляде нечто странное и нервное, нечто отчужденное, как будто она читает книгу или увлеченно смотрит фильм и не до конца осознает, по крайней мере, не в деталях, что творится, но на ее лице добрая улыбка, нежная, и Луи достаточно даже этого.
И он опять чувствует подступающие слезы.
Блять, просто прекрасно. Он превращается в нытика. Великолепно.
Из раздумий его вытаскивает тихий топот маленьких ног, девочки тянут Шарлотту в сторону и пытаются забраться к нему на руки.
– Луи! – одновременно визжат они, смотрят своими яркими, светлыми, еще не знающими никакого горя глазами.
– Привет, – улыбается он, ерошит косички, целует розовые холодные щеки, похожие на кожу персиков. – Как мои девочки себя чувствуют?
И они смотрят на него, улыбаются с бескрайним обожанием, с отсутствующими молочными зубами, они – сочетание розово-голубого оттенка и липучек на ботиночках, ему сейчас психологически только это и нужно, только этого он и хочет.
– Хорошо, что ты дома, – вновь говорит его мама, смотрит на него, и, оу, она расчувствовалась, наблюдая за ними, и теперь даже не замечает сильного пара, стремительно выходящего из носа чайника, не слышит свиста, что постепенно начинает набирать обороты.
Он не кивает ей в сторону чайника, осведомляя, что вода вскипела, не раздражается от легкого свиста. Лишь улыбается в ответ и опять, блять, опять чувствует прилив эмоций и благодарности за свою маму, благодарности, которую он не ощущал уже очень давно, вдобавок ко всему сестренки тычут маленькими пальчиками ему в ребра и—
Да. Больше ему ничего не нужно. Вообще. Ничего.
**
Когда Луи поднимается в свою комнату, чтобы закинуть сумку и написать Найлу, он отмечает, с горьким привкусом во рту, что Гарри не позвонил и не написал. Скорее всего даже не знает, что он уехал домой.
Да и откуда?
Он сглатывает ком, больно стоящий в горле, и набирает сообщение, проникновенность которого оставляет желать лучшего.
‘Удачи на Бритсе. Не смогу прийти. Расскажу позже.’
Найл реагирует секунд через одиннадцать, не больше.
‘ты че блять серьезно??! где ты?? я приеду за тобой’
‘дома’
‘Томмо что за хуйня? Это же блять самый охуенный день за всю историю существования планеты, мудила!’
И потом:
‘что случилось’
Луи не хочет отвечать правдой, не сейчас, он еще не готов принять и переварить все случившееся, поэтому вместо этого он пишет: ‘Повеселись, Ирландец. Отправь фотки’ и кидает телефон на прикроватный столик, выходит из комнаты, оставляя все проблемы позади, возвращаясь вниз к семье.
**
На ужин приходит Стэн.
Все проходит мило и весело, они смеются, девочки все время норовят забраться к нему на колени, хихикают, стоят возле его стула с соусом на щеках. И он не ругает их за неряшливость или невоспитанность—потому что всегда их балует—и Луи улыбается на пару с мамой, наблюдает за их действиями и смеется.
Они едят десерт, пока играют в видеоигры, мама Луи, по ее же настойчивому утверждению, моет посуду, а девочки бегают туда-сюда, показывают им свои игрушки и всячески пытаются привлечь внимание.
Стэн улыбается, щипая Луи за щеку.
– Тебе надо чаще приезжать домой, – говорит он, и Луи смеется, успевая укусить его за руку.
– Может я и останусь здесь, – он хочет сказать это в шутку, но его голос слегка дрожит, и Стэн моментально понимает, потому что его улыбка становится не такой широкой, а взгляд – более настойчивым.
– Может, – повторяет за ним Стэн, и когда Луи отворачивается и сглатывает, он все равно чувствует на себе взгляд Стэна.
**
Периодически, пока они идут, обувь трется о землю, издавая характерный шум.
– И ты просто уехал? – спрашивает Стэн, хмуря брови и пристально смотря на Луи. – Даже позвонить не пытался?
Солнце садится, небо становится мрачным, таким же как и Луи, руки которого засунуты глубоко в карманы. Только что он вылил на Стэна всю свою историю, вообще всю, до единого слова, рассказал ему все о Гарри, все о Гарри-и-Луи, обо всех тупиках, обо всех ‘почти’, и уже так устал от всего, что ему пришлось вспомнить, что высасывает из него все силы на протяжении многих месяцев, что хочет как можно быстрее завершить разговор и перестать думать о нем, но диалог об этом еще только начался.
– Он тоже не пытался мне позвонить, – его слова уносятся дуновением ветра, им же скручиваются и ломаются.
– Ты даже не проверял.
Он смотрит вниз, изучает каждую трещинку под ногами и каждый жалкий пучок травы, пытающийся прорасти здесь. Луи тщательно выбирает, куда шагнуть, чтобы не наступить на них.
– А зачем? Он не позвонит.
– Откуда ты знаешь?
– Не позвонит.
Стэн замолкает, вздыхает и тычет локтем в бок Луи.
– Он вернется, всегда возвращается, судя по тому, что ты мне сказал.
Луи сильно кусает внутреннюю сторону щеки, просто так. Он никогда так не делал, вообще никогда, но сейчас ему просто ничего другого не приходит в голову. Острая боль от зубов как-то успокаивает.
– Знаешь, мне кажется, он тебя правда любит, – добавляет Стэн немного мягче, из-за чего Луи приходится закрыть глаза.
– Нет, Стэн, – говорит он, когда открывает их, глаза жжет от влаги. – Он не умеет любить. – Почему его голос так звучит? Почему он звучит так слабо, тихо и хрупко, если Луи вовсе не такой? – Я ему не нужен.
Простые слова. Финальный ответ. Точка. Луи пожимает плечами, Стэн вздыхает, и до конца обратной дороги до дома они больше не разговаривают.
**
Как Луи и думал: Гарри ему не написал.
Он ложится в кровать, когда на небо еще даже не восходит луна—уже успел почитать близняшкам сказки на ночь, посидеть и поговорить с другими сестрами и поцеловать маму в щеку—и ненависть к телефону возрастает с каждой секундой, с каждым разом, когда он, как одержимый, проверяет, не высвечивается ли на экране имя Гарри.
Он видит целый поток сообщений от Найла, но не читает их, большинство из них с восклицательными знаками, а значит, с ними все хорошо, они веселятся, определенно празднуют победу, он услышит обо всем в подробностях чуть позже, обязательно услышит, но сейчас ему нужно побыть наедине с собой, нужна тишина и осознание чего-то, чего он не хочет понимать.
