Текст книги "Young and Beautiful (ЛП)"
Автор книги: Velvetoscar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)
– Да.
Найл наблюдает за ним, стучит по столу пальцами, его волосы слегка засалены и взъерошены – видимо, он часто пропускал их через пальцы. Щеки раскрасневшиеся, глаза стеклянные, смотрят со скукой на Луи.
– Нет, – после молчания легко отвечает он, все еще наблюдая за Луи. – Сначала еда. Не хочу завтракать в одиночку.
Луи глубоко вздыхает, издает полный страдания вздох, и с серьезным выражением лица смотрит в глаза Найла.
– Ирландец, я серьезно. Мне нужно заниматься.
– Но ты идешь не заниматься.
– И с чего же ты так решил?
– Потому что ради занятий ты не встаешь так рано. Ты спишь до последнего, тем более, сегодня я не притрагивался к пианино.
Луи резко поворачивается и сужает глаза.
– Ты хочешь сказать, что все это время знал, что твое гребаное пианино меня будило? И все равно продолжал играть?
Найл гордо улыбается.
– Я не буду отвечать на вопрос.
Луи закатывает глаза и идет к двери с твердым намерением игнорировать Найла и начать свой день, думая лишь об одном: осенний латте.
– Я видел, как много ты вчера разговаривал с Гарри. Даже перед тем, как пойти домой, – внезапно говорит Найл, он все еще стоит у стола, впивается в Луи любопытным взглядом.
Черт. Он что, не может просто забыть?
– Ты имеешь в виду тогда, когда ты убежал от меня и бегал как шизанутый? – спрашивает Луи, неохотно останавливается и поворачивается лицом к Найлу, руки в карманах, сумка своим весом давит на плечо.
– Ага, – улыбается Найл. Глаза блестят. – Могу я предположить, что ты идешь в его квартиру?
– Нет, – быстро отвечает Луи и отводит взгляд, чувствуя, как распаляются щеки.
– И где же ты тогда будешь заниматься? Библиотека по субботам открывается в десять.
Блять, точно.
– Я пойду в старбакс. Возьму что-нибудь из серии Рождественского Сезона, – говорит правду Луи, а потом откровенно лжет: – Я, наверное, там и останусь.
– Старбакс, говоришь? – интересуется Найл, поднимая брови. – Прекрасно. Сам тоже куплю что-нибудь. Я с тобой.
– Нет! – слишком резко говорит Луи, он понятия не имеет, как будет объяснять Найлу два стакана кофе. – Ты будешь меня отвлекать.
Найл осматривает его снизу доверху спокойным, довольным, немного страдающим с похмелья взглядом, встряхивает головой и зевает.
– А, пофиг. Увидимся, когда вернешься. Если ты вообще вернешься.
– Конечно, вернусь.
Он кивает, Луи пытается уйти раньше, чем Найл ляпнет что-нибудь еще.
– Передай Гарри привет, – кричит он, и дверь после Луи захлопывается.
***
Он едва удерживает тяжелую дверь открытой, заходя к Гарри с обеими занятыми подставкой для стаканчиков кофе руками. Он взял оба вида – латте эгг-ног и имбирный пряник – воздух на улице свежий, слегка пахнет дымом и холодом, запах цепляется за одежду и кожу даже тогда, когда он заходит в квартиру, теплую пустую мягко освещенную квартиру.
Пустую.
Луи привык к местонахождению Гарри, поэтому тишина его не тревожит, он машинально идет в спальню, дверь в которую слегка приоткрыта, и слышен счастливый звук пианино.
Луи чувствует, как на его губах появляется улыбка.
– Я купил подааарки! – практически пропевает он, врываясь через дверь и держа над головой кофе как Симбу, Гарри вздрагивает, пальцы исчезают с клавиш, и он резко поворачивается.
Его глаза сразу же встречаются с глазами Луи, синяки под ними – явный показатель неспокойной ночи, но взгляд такой же спокойный и оживленный, как вчера, уголки губ слегка приподняты. Белый свитер, сделанный словно из паутины, открывает плечи, свисает тонкими прядями на бедра, черные сапоги на каблуке обволакивают ступни, покоящиеся на педалях пианино. Волосы растрепаны в искусном беспорядке – растрепана и его душа, следует напомнить себе – распушены на макушке в большие завитки, шелковые кудри падают на лицо, цепляются за ресницы, щекочут щеки.
Если он и удивлен присутствием Луи – все же тот не предупреждал, когда именно появится – то не показывает этого, на его лице сдержанность, спокойствие и легкий оттенок улыбки.
Улыбки, причиной которой стал Луи.
Просто потому что Гарри увидел его.
Его.
Наверное, этот факт не должен вызывать такие противоречивые чувства, но что есть, то есть.
– Привет, – тихо здоровается Гарри и смотрит на картонную подставку в руках Луи, улыбка становится шире. – Что это?
– Подарки, – повторяет Луи, наблюдая, как губы Гарри меняют форму, усталые глаза напрягаются. – Ты же сказал, что с ягодами покончено, да?
Гарри кивает, возвращая взгляд к Луи, на губах играет осторожная улыбка. Утреннее солнце пробивается сквозь окна, пробуждает и разжигает свет на поверхности пианино, нежно пробегает по волосам, бледным рукам. Некоторые лучики достают до глаз.
– Поэтому я подумал, что кофе со вкусом Рождества может быть твоим новым фетишем, – продолжил Луи, улыбаясь, полный энергии и взбудораженного чувства чего-то хорошего, наступающего на пятки. И он не мог понять, почему. – Так что, попробуй их и скажи, что думаешь. Давай обсудим. Давай устроим мозговой штурм и решим, что лучше. Нужно же с чего-то начинать, да?
Гарри непонимающе моргает, улыбка постепенно угасает.
– Моим новым фетишем? Ты принес их для меня?
– Да.
– Оба?
– Снова да.
Гарри хмурит брови, осматривает Луи.
– Тебе нужно с чем-то помочь или…?
Луи вздыхает, трясет головой, подходит к Гарри и с шлепком садится на скамью. Гарри вздрагивает и слегка отодвигается, с настороженностью смотрит на Луи.
– Господи, Кудряшка. У меня нет никаких скрытых намерений. Никогда не думал, что, может, мне просто хочется благотворно повлиять на тебя? После всех твоих странных одержимостей – клубника в ноябре? ты издеваешься? – ты не можешь винить меня за искреннее желание помочь пропащей душе. Поэтому я сижу перед тобой и предлагаю тебе протестировать объекты, которые изменят твою жизнь.
– Изменят мою жизнь, говоришь? – теперь ухмыляется Гарри, расслабив плечи и положив руки обратно на клавиши, возобновляя наигрывание мелодии.
– Да, сэр. Попробуйте, – Луи протягивает Гарри подставку из-под кофе и ожидающе на него смотрит.
Гарри растягивает губы в широкой улыбке, обнажая зубы – выглядит больно. В груди Луи, в принципе, чувствуется так же. Она словно сжимает его жизненно важные органы и пытается стереть их в порошок. Гарри поворачивается к нему, прижимает ладони к глазам, сохраняя на лице улыбку.
Брови Луи поднимаются вверх.
Что за херню творит Гарри?
– Эм, зачем ты закрываешь глаза? – интересуется Луи, по-прежнему держит два стаканчика, пытается объяснить ситуацию хотя бы самому себе.
– Это дегустация. Не следует видеть то, что пробуешь, – медленно объясняет Гарри, и без того не особо внятные слова закручиваются в улыбке, он сидит с ладонями, прижатыми к глазам, широкие рукава джемпера сползли по худым запястьям вниз.
Луи продолжает смотреть.
– Ты понимаешь, что стаканы одинаковые? И ты не знаешь, где что находится. А значит, технически, все равно их не видишь.
– На них этикетки. С детальным описанием, – объясняет Гарри, Луи смотрит на едва видимые стикеры на кофе, на которых написано ‘Латте. Имбирь.’ и ‘Латте. Эгг-Ног.’. Хотя, правильней было бы сказать “нацарапано”, потому что почерк очень неразборчивый. Но у каждого свои заморочки.
– Окей, – говорит он и пытается не улыбаться из-за манеры поведения и детской позы, в которой сидит Гарри, подносит правой рукой один из стаканов к ожидающе приоткрытым губам. Все идет гораздо лучше, чем он ожидал.
Он медленно наклоняет стакан вперед, голова Гарри слегка опрокидывается назад, он делает крошечный глоток. И сразу же кривится.
– Нет, – только и говорит Гарри и поворачивается влево.
– Хорошо, – смеется Луи, поднося к его губам другой стакан.
Гарри громко отпивает и удовлетворенно, но слабо улыбается.
– Гораздо лучше, – он раскатывает вкус на языке и опускает руки, большими зелеными глазами смотрит то на один стакан, то на другой.
– Ну, достаточно вкусно для фетиша? – спрашивает Луи, Гарри берет из его рук оба стакана и рассматривает ближе.
Он кивает, читая этикетки.
– Думаю, да, – рассеянно отвечает он и тыкает в латте с имбирем. Поднимает голову и смотрит на Луи. – Вот этот отвратителен, – комментирует он.
Луи пожимает плечами.
– Не знаю, я бы так не сказал. Это, конечно, не мое, но кому-то же нравится.
– Нет, он правда отвратительный, – он смотрит вниз на объект разговора. – Я ему сочувствую.
Брови Луи поднимаются.
– … Ты сочувствуешь латте?
– Да. Немного.
– И почему же?
Гарри снова поднимает голову, он выглядит необъяснимо маленьким, истощенным, обессилено невинным из-за своих широко открытых глаз, растрепанных волос и высеченных из рубина губ.
– Потому что он не такой вкусный, как остальные. И его, скорее всего, быстро забывают.
Луи улыбается, не зная, что сказать, пытаясь показать, что вовсе не очарован его словами, Гарри возвращает латте со вкусом эгг-ног Луи и сильно сжимает стакан с имбирным кофе.
– Имбирь – мой новый фетиш, – внезапно объявляет он, снимает крышку и смотрит на пенистую янтарную жидкость.
По-другому и быть не могло.
– Дай угадаю. Потому что тебе не нравится вкус, и ты чувствуешь себя виноватым за то, что он тебе не нравится? – интересуется Луи, искренне потрясенный – нормальные люди о таком не разговаривают. Как вообще работает мозг Гарри Стайлса? Почему он работает так заразительно странно?
– Потому что я понимаю, что не обязательно быть идеальным, чтобы тебя любили, – поправляет Гарри, поднимает взгляд, на лице спокойная решительность, Луи задумывается, употреблял ли он сам когда-нибудь в собственной жизни свои же цитаты, взятые с собственной головы, а не снятые с чужого языка. Он почти чувствует увядающую уверенность.
И снова.
– Я знаю это чувство, – говорит Луи, крутя в руке стакан кофе.
В какой-то момент их взгляды встречаются, они смотрят друг на друга, одновременно тихо и громко, спокойно и бурно, Гарри первый не выдерживает натиска и опускает голову, начинает рассматривать поддон своего стакана. Луи смотрит на свой.
– Окей, тогда, – тишина прерывается, Гарри слушает его голос, проводит пальцами по краям стаканчика. – Моим фетишем будет эгг-ног.
Гарри сразу же поднимает голову.
– Твоим фетишем?
– Да. Моим. Думаю, школа достаточно большая и сможет выдержать две одержимые персоны, – улыбается Луи и отпивает кофе.
Гарри следит за движением и хмурит брови.
– Не уверен.
– Конечно, сможет. А теперь. Время заниматься! – пропевает Луи и кладет сумку на скамейку, игнорируя взгляд Гарри. Он не открывает сумку и даже не думает об этом. По крайней мере, не тогда, когда у него есть еще целый стакан кофе. И не тогда, когда не наступило даже девяти.
Черт, зачем он так рано пришел, напомните?
– Ты не сядешь в свое кресло? – спрашивает Гарри, смотрит на сумку и Луи, занимающих почти все пространство, оставляя его практически сидеть на краю.
На лице Луи появляется улыбка (“твое кресло”), – он трясет головой, хрустит костяшками пальцев и нажимает на клавиши.
– Я люблю пианино. И люблю их скамейки.
– Правда?
– Нет, – почти сразу передумывает Луи. – Я их ненавижу. Но хочу посмотреть, как ты играешь.
Брови Гарри поднимаются, но лицо остается нечитаемым, он начинает наигрывать мелодию.
– Ты и весь остальной мир, – говорит он, пальцами набирая темп.
– В смысле? – Луи наблюдает за быстрыми и в то же время плавными движениями рук.
– Я великолепный пианист, – ехидно ухмыляется Гарри. – Я прекрасно управляю своими руками.
– Ты придурок, – без энтузиазма отвечает Луи. – Полный придурок.
– Хей.
– Что? Ты это заслужил, – Гарри кидает на него взгляд, но продолжает играть, Луи теряется в движении его пальцев. – И не думай, что я буду просить тебя научить меня играть. Найл пытался, и мы ни на йоту не сдвинулись с места.
– Даже если бы ты попросил, я бы не стал. Я не учу.
– То же самое ты сказал, прежде чем стать моим репетитором. И смотри, где ты сейчас.
– Заткнись.
– Спасибо, Кудряшка. Тебе тоже хорошего дня.
Гарри закатывает глаза, но смеется.
Луи запоминает этот звук.
***
В течение последнего часа Гарри учит Луи играть. И все идет гораздо лучше, чем Луи ожидал.
Гарри удивительно терпеливый, его длинные пальцы спокойно находят нужные клавиши, тщательно объясняют Луи каждый аккорд, медленно описывают каждый звук и значение ноты, его голос слушать гораздо увлекательнее, чем голос Найла, длинные тянущиеся слоги, глубокий насыщенный тон, почти затерявшийся среди нот. Он тихо сидит, пристально, можно даже сказать с любопытством, смотрит, и Луи задает вопросы, неуверенно нажимает на клавиши, заставляя пианино издавать дрожащую мелодию, время от времени поглядывает на Гарри, чтобы увидеть в глазах знак одобрения.
В целом, приятный опыт, заставляющий Луи улыбаться и смеяться, когда Гарри в ужасе широко открывает глаза из-за особо отвратительного звука, который Луи умудряется выдать из инструмента.
– Я, оказывается, что-то помню, – азартно восклицает Луи, солнечно улыбаясь Гарри, и улыбка того становится шире, пока он наблюдает за движениями рук Луи на пианино.
– Ты не так уж ужасен, – сообщает он, и Луи, из-за тона, которым сказано, не может сделать ничего, кроме как посмеяться и хлопнуть его по рукам, играющим рядом.
Его взгляд вновь падает на чернила, выведенные на месте, где Гарри носит часы – на протяжении всего урока он постоянно замечал черную надпись, и с каждым разом его любопытность возрастала. Зачем делать татуировку там, где всегда будешь носить часы? Что там написано? Почему он ее закрывает?
На эти вопросы Луи никогда не искал ответов, но сейчас они ему очень нужны.
Он играет еще несколько неполных частей колыбельной, а после, Луи, окончательно поддавшийся искушению, постукивает по инкрустированному корпусу часов указательным пальцем.
– Что говорит татуировка? – напрямую спрашивает он, глядя на Гарри, прижимает щеку к собственному плечу и пытается выявить реакцию.
Которая, конечно же, напоминает оленя посередине дороги, увидевшего огни машины.
– Ничего, – сразу отвечает Гарри и убирает руку, лицо становится серьезным, совершенно безэмоциональным, пианино замолкает, аккорды отдаются эхом в погрузившейся в молчание комнате.
Луи наклоняет голову, с любопытностью и пытливостью изучает профиль Гарри, тот смотрит на клавиши, черты лица, заостренные из-за истощения, становятся, почему-то, еще более выразительными.
– Все нормально. Я не буду осуждать тебя, – успокаивает Луи, переплетая свои ноги в лодыжках.
На лице Гарри появляется слабая ухмылка.
– Ты всегда меня осуждаешь, – бормочет он.
– Только тогда, когда осуждение заслужено, – беззастенчиво защищается Луи. – Но, вопреки распространенному мнению, я не раню твои чувства намеренно. Я не злой.
Гарри скользит подушечками пальцев по клавишам, наклоняя голову, кудри следуют за движением головы.
– Я знаю, – шепчет он.
Каких-то два простых слова заставляют сердце воодушевленно сжаться. Его улыбка, наверное, становится шире, но он не в состоянии почувствовать это, голову странно ведет, мысли путаются, и он касается своим плечом плеча Гарри, пытается посмотреть ему в глаза.
– Слушай, я не хочу совать свой нос туда, куда не нужно. И ты никогда не должен думать, что обязан мне все рассказывать. Даже если я очень этого хочу. И меня это сводит с ума, как кота – валерьянка. – Он улыбается, потому что Гарри издает смешок. – Но, просто знай, ты не должен чувствовать себя странно или неловко. Не со мной.
Так хорошо говорить эти слова, говорить то, что долго сидело в волокнах твоей кожи и неумолимо давило – эти мысли никогда не обращались в слова, они лишь безлично и безымянно сидели внутри него. Но теперь он выстраивает их в предложения и выпускает их наружу… Он чувствует, что сделал что-то важное, выполнил какую-то миссию, сделал еще шаг к чему-то великому. Даже если для Гарри слова ничего не значат, для Луи они значат хотя бы то, что он показал ему свою заботу, пусть и окольными путями.
Он потерялся в новообретенных чувствах выполненного долга и самоудовлетворения и даже не заметил молчаливые движения Гарри.
Он снимает свои часы.
Без малейшего намека на сомнения.
С поникшей головой он осторожно расстегивает пряжку на кожаном ремешке и стаскивает часы с запястья, выглядящего маленьким и голым без веса бриллиантов и тяжелого присутствия богатства.
На запястье жирным шрифтом заглавными буквами слова ‘I CAN’T CHANGE’. И они не такие изобличающие и кричащие, как Луи думал.
Он поднимает взгляд на Гарри, нейтрально смотрящего на слова и совсем слегка в направлении Луи.
– Я пытаюсь понять, это обнадеживающее сообщение или нет, – вслух размышляет Луи.
– Я тоже.
Слова впиваются в кожу Луи. Оба сидят так какое-то время: Луи пытается расшифровать смысл, понять, взять на себя необъяснимый вес, пока Гарри тихо и почти спокойно смотрит, не двигая ни одним мускулом.
– Не скрывай ее, – говорит Луи после молчания, чувствуя себя странно невесомо, но он сказал именно то, что хотел, наполнил слова всеми возможными чувствами.
– Мне нужно. Мой… – Гарри резко останавливается, неожиданно обрывается, видимо, думает, сказать или нет, осторожно продолжает. – Моему отцу не нравится.
Луи чувствует вспышку гнева, горение под кожей, в венах, чувствует необходимость противодействовать призрачным намекам, дрожащим в словах Гарри.
– Мне нравится.
Гарри поднимает голову, глаза насыщены сильной эмоцией, еще слишком незнакомой и чужой, неподдающейся определению, и Луи видит, как Гарри пытается скрыть ее, удержать на расстоянии – но не может.
– Спасибо, – искренне говорит он, но голос увядающий, мягкий, словно эхо пробежало по комнате и исчезло – так же как и звуки пианино, малейшие частицы которых, кажется, все еще звенят в комнате. И нет улыбки, смеха, приятной шутки, кажется, словно этот момент – самый теплый момент между Луи и Гарри, согревающий все внутренности тягучей патокой признательности, заполняющей все пустые места в грудной клетке и трещины в едва залатанных костях.
– Не за что, Кудряшка, – улыбается он.
Они сидят в тишине на скамейке, сумка Луи не тронута, запястье Гарри прижато к его колену.
Луи безмолвно достает из кармана ручку. Эта татуировка, по каким-то причинам, очень важна для Гарри, очень важна, и Луи чувствует, как отчаянно желает Гарри, чтобы она таковой не являлась. Так не должно быть. И даже если он ничего не знает о значении татуировки, не имеет ни малейшей зацепки, чтобы сделать хоть какие-то выводы, он чувствует – момент слишком личный, слишком значительный, его нельзя игнорировать. Поэтому он молча пишет то же самое на внутренней стороне своего запястья.
– Вот, – говорит он, чувствуя на себе взгляд Гарри. – Теперь никто из нас не может измениться. – Он слегка улыбается и смотрит на Гарри. Его лицо невозможно прочесть.
Тишина, что следует после, длинная и мучительная. Гарри не двигается, Луи сидит, гадая, поступил ли он продуманно. Это было слишком бестактно? Навязчиво? Слишком?
Но Гарри, наконец, смягчается, мягко улыбается, совсем чуть-чуть приподнимая уголки губ, рассматривает запястье Луи, прежде чем почти застенчиво поднести собственное запястье к его руке, надпись с надписью, Луи ладонью вверх, Гарри – ладонью вниз. Так и хочется наложить надписи друг на друга, думает Луи.
Странная мысль для такого времени суток.
– Хм, из нас бы получилась неплохая пара, – улыбается Луи, игнорируя мысли.
– Мы не можем измениться, – бормочет Гарри, повторяя раннее сказанные слова Луи.
Воздух в груди Луи почти исчезает, пока они молча сидят, невольно слушая ветер за окном.
– Не надевай свои часы на сегодняшний вечер, – после гложущей тишины говорит он, боковым зрением видит, как Гарри повернул голову и посмотрел на него, сам впивается взглядом в их запястья, словно хочет выжечь настоящую татуировку. – Зачем ты скрываешь ее? Ты же сам ее сделал, она же навсегда въелась в твою кожу, в конце-то концов.
Он встречается со взглядом Гарри, его большие глаза так и просятся назваться “щенячьими”.
– Я не хочу объяснять ее. Ну, если люди будут спрашивать.
– Ты не обязан делать это.
Он смотрит вниз.
– Они заставят, найдут способ выудить из меня информацию, я знаю, – бормочет он, хмурит брови.
Огонь рассекает внутренности Луи – гнев это или сочувствие, понять он не успевает.
– Я никому не позволю заставлять тебя делать что-то, чего ты не хочешь.
Гарри поднимает взгляд.
Луи смотрит в ответ.
В воздухе висит значимость. Обещание.
***
Остаток дня, попросту говоря, замечательный.
Гарри делает им чай и сэндвичи, Гарри учит Луи наигрывать простые мелодии на пианино, Гарри выпендривается перед Луи игрой на скрипке, Гарри слушает приукрашенные истории Луи, которые больше смешные, чем интересные. Они проводят вместе весь день, весь день, ни разу не открыв учебники, даже не притронувшись. Вместо этого, Луи наслаждается каждым моментом, каждой секундой, поглощает тягучие слова Гарри, редкие прокашливания горла, хриплый отрывистый смех, и то, как он иногда запускает длинные пальцы в волосы и как ковыряется в зубах после слишком длинного обеда – на это должно быть противно смотреть, но Луи это кажется реальным и драгоценным, он внимательно, стараясь быть незаметным, с нежностью смотрит на представление перед ним.
Теперь они сидят в гостиной, расположившись в изящных декоративных креслах, и очень пылко спорят.
– Прости, а кто внес в твою жизнь имбирь? – непреклонно и самоуверенно спрашивает Луи, наливая себе шампанское.
Гарри раздумывает, разворачивает шоколадку и кладет себе в рот, в глазах играет озорство.
– Наверное, Сесиль.
– Какая нахер Сесиль?
Гарри выгибает бровь.
– Моя любимая служанка.
– Она не считается.
– Почему? – интересуется Гарри, он искренне обижен на слова Луи, на лбу и между бровями складки хмурости, губы до неприличия надуты.
– Потому что она не может устраивать такие же вечеринки, как и я.
– Говорю в последний раз – ты не будешь соорганизатором вечеринки.
– А здесь ты не прав, кузнечик. Сегодняшний вечер обещает быть великолепным, потому что его устраивают Луи Томлинсон и Гарри Стайлс.
– Я не устраиваю вечеринки вместе с кем-то.
– Теперь устраиваешь. Давай же, я знаю, о чем говорю.
– Оу? Даже так? – сухо говорит Гарри, достает из вазы лилию и подносит ее к носу.
– Даже так. Я остроумный, очаровательный, любезный, манящий. Завораживающий. Хорошо одетый. Пожалуй, идеальный.
– Ты дебил.
– Я бы такими словами не бросался.
– Значит, я буду бросаться ими за тебя.
– Гарри! – протестует Луи, садится прямо и делает обиженное лицо. – Я принес тебе латте! Два латте!
Гарри смотрит на него, лилия скрывает его нос и губы.
– И ты слишком много говоришь это слово.
Следует тишина.
Длинная тишина.
Луи оживает:
– Гарри Стайлс. Ты только что пошутил каламбуром?*
Они смеются, просто смеются, Луи, сгибаясь, хихикает, сжимая губы, Гарри широко улыбается, едва позволяя смешку вылететь изо рта, выглядит довольным собой.
– Я больше никогда не буду с тобой разговаривать, – фыркает Луи, улыбаясь.
Гарри смотрит на него какую-то секунду и снова возвращает свое внимание к зажатой в руке лилии.
– Не думаю, что я замечу, – губы дергаются в ухмылке.
Луи кидает в лицо Гарри подушку, ломает стебель цветка напополам, заставляя его уже по-настоящему засмеяться.
***
– Теперь давай выберем тебе наряд на вечер. Я ведь все-таки организатор…
– Соорганизатор.
– Ну так вот, мне нужно одобрить твой выбор. Ты должен быть достаточно нарядный и изысканный. Но не претенциозно изысканный. Привлекательно изысканный. Словно ты умеешь надевать штаны, но вполне можешь забыть их в машине своего друга.
– Я не знаю, что это значит.
– Это выражение.
– Такого выражения не существует.
– Слушай, ты моей помощи хочешь или нет?
– Нет.
– Но я все равно помогу тебе, так что замолчи и позволь мне украсить тебя как павлина. Павлин уже есть, осталось украсить.
Гарри позволяет Луи отвести его к гардеробу.
***
Вечер накрывает университет с головой, и Луи с неохотой подбирает сумку и готовится к выходу, пока Гарри звонит поставщикам и массово отправляет сообщения о вечеринке всем, кому не лень.
В голове все еще странно гудит из-за сегодняшнего дня – подозрительно счастливого дня – который он провел с Гарри, и ему не хочется уходить, но на нем все еще плохо сидящий джемпер и узкие джинсы, что расходится с его моральной эстетикой – в таком виде нельзя появляться на вечеринках как соорганизатор.
– Что ж, – вздыхает Луи, когда Гарри заканчивает очередной звонок. – Думаю, мне пора вернуться и переодеться. Будь готов. Забери Найла – он будет ждать меня.
Гарри кивает и рассматривает Луи.
– Вы с Найлом хорошие друзья?
– Да, я думаю, – удивленный вопросу, отвечает Луи. – Он был самым первым другом, которого я здесь встретил.
– Ты не знал его раньше?
– Неа. Встретил его в тот день, когда переехал сюда.
Гарри кивает, словно подтверждает что-то в своей голове, и направляется к двери.
– Тщательно подготовься к вечеринке. И, все же, постарайся выбрать что-нибудь из того, что предложил я, – дразнит Луи.
– Я даже немного взволнован, – говорит Гарри, открывая Луи дверь. – Прошло столько времени с тех пор как устраивал вечеринки вместе с кем-то.
– И правда, – размышляет Луи, кивая в благодарность. – Ты был такой монашкой в последнее время. – Он делает паузу. – Если не учитывать кучу секса.
Гарри ухмыляется, но улыбка не касается глаз.
– Приятное изменение.
– Надеюсь.
Он поднимает брови.
– Ты надеешься? Конечно, приятное – все уже начинают думать, что я стал скучным.
– Хорошо, – четко говорит Луи. – Пускай думают, – он продолжает под настырным вопросительным взглядом Гарри. – Если существуют люди, которые искренне верят, что ты скучный – ты, кто коллекционирует кошачьи фигурки и устраивает пикники в разгар зимы – то тогда они точно не те люди, что заслуживают быть вокруг тебя.
– Что ты-
– Они смотрят на тебя как на листок бумаги, Гарри, – продолжает объяснять Луи, полностью поворачиваясь к Гарри, в чьих глазах удивление и концентрация. – Словно ты – одна плоская поверхность, на которой бы были видны все изъяны, если бы они там были, и все. Будто в тебе больше нет ничего, кроме того, что ты показываешь. Просто веселье. Просто наслаждение и… – Он замолкает, не хочет говорить “поиграться и выбросить”, хоть слова и жалят язык, зудят в мыслях. – Ты не такой. Ты больше похож… на книгу. У тебя есть обложка, и да, она веселая, но, эм, за ней же так много, правильно? Под обложкой удивительные цитаты, и запоминающиеся отрывки, и так много всего остального, так много, что… понимаешь, нельзя понять с первого чтения? Что-то, что важно, что-то существенное. Понимаешь? – заканчивает он, прекрасно осведомлен, что мямлит, бессвязно излагает мысли, но он делает это искренне. Заканчивает речь, опуская руки по бокам, смотрит на Гарри.
Он не планировал говорить об этом так складно и бесперебойно.
Но, несмотря на отсутствие у Луи красноречия, Гарри, похоже, понял суть, теперь смотрит на Луи каким-то задушенным и в то же время довольным взглядом, губы дрожат в улыбке, в глазах мечется нечто среднее между растерянностью и радостью.
– Ты начинаешь звучать как я, – говорит он, сжимая губы, ладонь на двери, Луи стоит в проходе, соединяющем квартиру Гарри с остальным миром.
– Приму это за комплимент.
Оба широко улыбаются, встречаясь с холодным ветром, облизывающим кожу, издалека доносится приглушенный гул людей.
– Если я книга, – говорит Гарри, его улыбка становится еще шире, заставляя ноги Луи задрожать, – тогда кто ты? Книга для детей?
Луи смеется. Смех сливается с солнцем.
– Наверное, сказка. – Он искренне улыбается, засовывает руки глубже в карманы жакета, потирает подбородок об мягкую ткань шарфа, плотно обернутого вокруг шеи.
– Тогда какая? Питер Пен? – в голосе слышна насмешка, но нежность перекрывает все остальное, обнимает Луи теплом и лестью.
Он, наверное, никогда не привыкнет к доброй стороне Гарри.
– Да, наверное, – Луи снова смеется, его голос еще никогда не был таким мягким, он наклоняет голову, рассматривая Гарри, под джемпер забирается холодный ветерок. – Вечно молодой, – улыбается он. – И незрелый.
Из Гарри вырывается смех, он смотрит на Луи светлым любопытным взглядом.
– Тогда какой сказкой буду я?
– Пиноккио, – сразу же отвечает Луи.
Гарри озадаченно моргает.
– Пиноккио? Почему?
‘Потому что ты стал настоящим’ – хочет подразнить Луи, хочет засмеяться.
– Потому что, клянусь, твой нос с каждым разом становится все больше, – вместо этого говорит он и не может удержать вырывающийся смех, когда слышит возмущенный крик Гарри и видит взгляд, полный смятения. – До вечера, коллега, – продолжает он, подавляя хихиканье и поворачивается.
– Гарольд, – на автомате поправляет Гарри, все еще слегка обиженный высказыванием.
– Гарольд, – вносит изменения Луи, улыбаясь. – Гарольд, мой коллега.
Гарри смотрит, Луи смеется, и они обмениваются улыбками, прежде чем Луи машет на прощание и спускается по лестнице в сад.
***
– Шесть часов, Томмо! Нам пора! – кричит Найл, с иголочки одетый в костюм шоколадного цвета и белоснежные найки. Он смотрит на часы. – Они могут уйти без нас, а Нельсону я дал выходной, мы будем в полной жопе, если ты сейчас же не выйдешь!
– Готов! Пойдем! – кричит Луи и выходит из ванной комнаты (где он, конечно же, не провел больше половины часа, это было бы просто ужасно) в кремовом костюме. Он, конечно же, не пренебрег ранее сказанным выражением “эггног – мой новый фетиш” и оделся во все, сочетающееся с цветом напитка. Но все лишь в честь праздничного сезона. И вечеринки, где он, технически, соорганизатор.
Не из-за Гарри или кого-то еще. Он не добивается смеха, улыбки или неохотного дружеского закатывания глаз. Конечно, нет.
Это было бы странно.
Брови Найла взмывают вверх, когда он видит Луи.
– Ты типа снегом нарядился или что?
– Или что, – закатывает Луи глаза, осторожно, без надобности проводит руками по жакету.
– Я соорг-
– Да, да, устраиваешь вечеринку, это я уже слышал, – отмахивается Найл и следует к двери, в одной руке бутылка Джеймсона, в другой – Хеннеси. – Все еще не могу поверить, что Гарри на это согласился. Он передумает.
– Нет, не передумает. Все, пойдем, жеребец, – торопит Луи, идет за хохочущим Найлом и оставляет квартиру в тишине, захлопывая дверь.
***
Когда они приходят к Гарри, самое последнее, что Луи ожидает увидеть – это Зейна и Лиама практически в одинаковых костюмах карамельного цвета, курящих сигары и попивающих эггног – мутная жидкость оседает на стекле стакана каждый раз, когда они делают глоток.
Гарри нигде не видно.
– Где Гарри? – спрашивает Луи, не успевая даже закрыть дверь, осматривается вокруг, встревоженный открытой дверью в спальню и темным пустующим пространством внутри. Он осматривает комнату за комнатой и обнаруживает пустую кухню, пустую ванную, пустое все остальное.
