Текст книги "Young and Beautiful (ЛП)"
Автор книги: Velvetoscar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)
Они издевались над миром, игнорировали мир, обожали мир, и Гарри цитировал Китса, Байрона, Уайльда и иногда По, и Луи выцарапывал их имена там, где было не разрешено, фотографировал и фотографировал, чтобы когда-нибудь, когда у него пропадет память и появится много лишнего времени, он всегда, всегда сможет вспомнить то, как выглядел Гарри, когда принадлежал Луи целый день. То, как он улыбался, держал пакеты, соскальзывающие с рук в варежках, то, как контрастировал его серебряно-серый шарф с бледной кожей, то, как ветер подхватывал его смех и бархатный голос, крутился в волосах, и то, как его профиль, обрамленный светящимся солнцем, горел черным на фоне светящейся фонарями и фарами панорамы города.
Солнце путешествовало по небу, пока не начало спускаться, а они все шли, и шли, и шли, отхлебывая дымящееся какао, вдоль реки, прятали подбородки в шарфах и пробовали жгучую сладкую жидкость из стаканов друг друга, и обсуждали, бывает ли у рек жажда.
– Думаю, ей понравится какао, – сказал Луи, наклоняя стакан и выливая немного шоколадной, на вид шелковой, жидкости в речную воду. – Грязная вода наверняка быстро надоедает, пускай попробует что-нибудь вкусное.
Гарри засмеялся, повторяя его действие.
– Мне кажется, она сказала спасибо, – улыбнулся он, слушая как шипит вода, ударяясь о камень, а когда Луи посмотрел вверх, глаза Гарри отразили свет, окрашивая мир в зеленый.
– Давай найдем место, где мы никогда не были, – выдохнул Луи. Гарри встретился с его взглядом, весь такой спокойный и довольный, с розоватыми от ветра щеками. – Но после сегодняшнего дня, мы больше никогда туда не вернемся.
– Чтобы мы всегда помнили его и только нас двоих? – счастливо спросил Гарри, уже разворачиваясь в другую сторону.
Луи кивнул, а сердце дрогнуло. Потому что все, чего он хотел, было так близко, так ощутимо. Так далеко и недосягаемо.
– Чтобы оно было нашим.
Гарри кивнул, а потом сорвался с места, оставляя за собой детский смех, и Луи, не задумываясь, схватил его за руку. В глазах Гарри промелькнуло удивление и превратилось в радость мгновением позже, и они, вцепившись друг другу в руки, чуть позже нашли крохотное место под мостом, увитое плющом и захламленное гладкими, ограненными речным течением, камушками. Место было маленьким, немного зловещим, слегка обрушенным, оно было их, только их..
Позже, когда взошла луна, когда начали просыпаться звезды, они вернулись обратно на университетскую территорию со слабостью и болью в ногах, с горящей от морозного ветра кожей.
Луи замешкался, когда Гарри начал взбираться по ступенькам, ведущим в сад, где была его квартира.
– Хорошенько прогрейся, Кудряшка. Выпей чай, надень какие-нибудь отвратительные тапочки и наслаждайся остатком ночи, – сказал он, сердце громко колотилось в груди, едва ли не перебивая его самого. С чего бы это?
Даже при голубоватой темноте Луи увидел, как выражение лица Гарри изменилось.
– Ты со мной не пойдешь?
Тук, тук.
– Да у меня своя квартира есть, вроде как.
– Ох. Да, да, конечно, – сказал Гарри, нахмурившись, начав бить землю носком ботинка. – Тебя, наверное, ждет Найл.
Тук.
Луи хватало лишь на шутки.
– Да, он хочет обниматься почаще.
– Обниматься? – повторил Гарри, нахмурившись еще сильнее, чуть ли не до сердитости.
Тук, тук, тук.
– Он требующий внимания ирландский мальчуган. Только и делает, что обнимается. Но неважно. Как бы заманчиво не звучало оказаться в ловушке под его бледным тяжелым телом, я думаю, что лучше проведу вечер, слушая, как ты играешь для меня на пианино. Любую песню, которую я захочу. Даже если это Spice Girls, – развязно улыбнулся он.
И в мгновение Гарри оживился, засветился как луна на небе.
– Только если ты будешь подпевать.
– Я о другом варианте и не думал.
Они поднялись по лестнице; вот и все, что с ними постоянно случалось, вот и все, чем они всегда были.
Вместе, но раздельно. Счастливы, но не влюблены. Близко, но… так, блять, далеко, что Луи было сложно дышать, думая об этом.
И с того самого дня все так и осталось.
Все то же самое. Но все так по-другому.
Мирно, спокойно, радостно и тепло. Но неизбежно, жалко, ядовито и больно.
Потому что с каждым нежным взглядом, которым Гарри одаряет Луи, Луи может практически представить, каково это, когда тебя любит Гарри. Действительно любит, в правильном смысле. Он практически мог представить, что они – нечто большее, чем условились, нечто большее, чем они есть на самом деле.
И это сильно, сильно ранит.
И со временем становится только хуже, потому что каждый барьер Гарри открывается, разрешая Луи—и только Луи—войти.
Конечно же, Луи не может отказаться, не может уйти от всего этого подальше.
И каждый день, в обязательном порядке, он появляется на пороге Гарри после лекций, с сердцем в руках и мозгом где-то в луже на полу.
– Ты здесь! – обычно говорит Гарри, когда Луи заходит, улыбаясь, и красуется каким-нибудь галстуком-бабочкой, что он выбрал на этот день, предлагает кусочек экзотического сыра, которым он одержим в этот раз, проигрывает любую нелепую песню, которая не надоедает.
– Я здесь, – усмехается Луи в ответ, стараясь казаться расслабленным, но терпит крах где-то между ‘влюбленный и сломанный’, снимает обувь, не сводя с Гарри глаз, и идет к нему, всегда находя оправдание, чтобы задеть его плечом, столкнуться с его локтем и коснуться пальцев.
– Как день прошел, мой кудрявый друг? – спрашивает Луи, обнимая Гарри за плечи одной рукой и подводя его к окну. Каждое прикосновение теплое, каждое произнесенное слово кажется чем-то большим.
– Я пообедал с добрым профессором в ярком месте, пахнущем гардениями, и обсудил с однокурсниками, как недооценен желтый цвет, – отвечает Гарри, улыбаясь Луи, довольно прижимаясь к нему в привычной манере, словно Луи нечто важное для Гарри, нечто великолепное, нужное и незабываемое. – Мой день прошел совершенно замечательно.
– Я рад, – улыбается Луи, не в состоянии отойти от Гарри. Он не может его отпустить. – Значит, никаких драм? – и в этих беззаботных словах заключается настоящий вопрос, лежит под словами.
– Никаких драм. Он снова начал принимать лекарства. Какое-то время все должно быть более-менее спокойно.
Луи кивает, улыбаясь.
Улыбается, потому что может себе это позволить. Потому что они теперь часто разговаривают о важном. Теперь, когда Луи знает все, абсолютно все, они могут говорить о темах, которых раньше избегали и в свете дня обсуждать проблемы. И им даже не нужно становиться серьезными, отяжелять себя информацией и окатывать ледяной массой сочувствия. Они могут позволить себе улыбаться между словами и смотреть друг другу в глаза, и это многого стоит.
Но бывают и темные дни.
Луи знает, что без них никак, распознает бессонные ночи во взгляде и замедленных движениях губ. Но даже эти темные дни сейчас кажутся другими.
Потому что однажды случается то, чего никогда не было раньше.
Они тогда сидели в квартире Гарри, развалившись на креслах и лениво делая домашние задания, позже собираясь встретиться с парнями и пойти на ужин в их любимый ресторан. Между беззаботной веселой болтовней, игрой на пианино и большим количеством выпитых чашек чая, Гарри позвонили, что заставило его брови нахмуриться, крепко сжать глаза—смахнуть усталость—и поджать губы.
Это было обычным явлением—встревоженные звонки от Деса, на которые Гарри отвечал тихим бормотанием в трубку и удалялся из комнаты, продолжая разговор достаточно тихо, чтобы Луи не мог слышать ни слова. И только после длительного времени, договорив, он возвращался в комнату, представая со спокойным выражением лица, добитым почти до безразличия.
И в этот день, как и обычно, голос Гарри утратил былую энергичность и легкость, когда он ответил на звонок, низкий тон бормотания пронесся через комнату, от чего Луи нахмурился и сразу же попытался занять себя чем-то. Он сел на стол Гарри, пытаясь не вслушиваться в тембр его голоса, игнорируя беспокойство, неровным стуком отбивающее в голове, отчаянно пытаясь не подслушивать разговор. Взял перо Гарри, обмакнул в жидкие чернила и начал рисовать бессмысленные черные линии на бумаге, лежащей на столе, наблюдая как чернильные пятна расползаются по ней как кровь. Линии непрерывные. Ущерб непоправим. Чернила скоро засохнут и затвердеют, навечно впитываясь в белые листы.
А потом случается то, чего он ожидал меньше всего.
Гарри зашел в комнату, лицо смялось эмоциями, брови сильно нахмурились, буквально сходились на переносице, телефон все еще был прижат к уху. Он не посмотрел на Луи, не посмотрел даже в его сторону. Просто пошел вперед, молча, маленькими шагами, пока не уперся в стол.
Луи посмотрел на него, внутри друг с другом в опасную игру играли удивление и беспокойство, старался заглянуть Гарри в лицо, но тот лишь примостился на краю поверхности стола, и только потом взглянул на Луи, прижавшись к его правому колену своим левым.
Продолжил говорить низким-низким голосом.
– Не делай так, – сказал он, его голос захлебывался отчаянием. Он сильно сожмурил глаза.
Луи сглотнул, смотрел на него и не мог понять, что только что было, что только что произошло. Раньше ему никогда не было позволено слушать.
– Я не могу поехать домой. Мне нужно учиться, – после небольшого молчания сказал Гарри, и теперь в его голосе была сильная боль, которую он тут же проглотил и напряг плечи, пытаясь успокоиться. – Нет, пап.
Сердце Луи кольнуло.
Бездумно и неосознанно он взял руку Гарри в свою.
Гарри не дернулся и не отпустил.
– Да. Да, обещаю. Не делай так больше. Так нельзя.
Пауза.
– Знаю.
Еще одна пауза.
– Хорошо.
И еще одна.
– Я не могу. Но—окей. Я попытаюсь. Правда. Если появится возможность, я приеду. Мне нужно учиться… – Гарри закусил губу. – Папа, я должен ходить в университет.
Луи сжал его руку.
Его сердце остановилось, когда Гарри тоже сжал ее.
– Хорошо, ладно, договорились. Я не—нет, пап, нет—ладно, да. Хорошо, окей. Я пос—алло? Алло? – Гарри отодвинул телефон от уха, посмотрел на экран и швырнул на стол.
– Все хорошо? – тихо спросил Луи, понимая, что не хочет отпускать руку.
Гарри уставился на место, куда упал телефон и перестал двигаться, потом повернул голову, рассматривая Луи, в глазах чуть ли не слезы.
– Нет. Он хочет, чтобы я вернулся. Он злится, потому что не понимает, что мир не крутится вокруг него, – вздохнул и наклонил голову, рассматривая татуированные руки, положенные на колени.
Сердце Луи кольнуло слегка сильнее.
(Окей. Тотальный пиздеж. Сердце Луи заколотилось, а не просто кольнуло. Кольнуло – это иголкой, его же сердце словно искромсали.)
– Я не знаю, что делать, когда он вот такой, – продолжил он тихо, сжимая руку Луи. Голосом маленького ребенка, ни больше, ни меньше.
Луи молча смотрел, не в силах даже моргнуть.
В первый раз в жизни Гарри пытался найти в Луи утешение. Не сомневаясь в своих действиях. Не пытаясь скрыть явную нужду в помощи. Он искал в нем честное, открытое утешение.
И на секунду, на мимолетную секунду, такую же прекрасную, насколько и болезненную, Луи позволил себе представить, что происходящее – то, что у них всегда было и будет. Позволил себе представить, что они вместе, единый крепкий союз, молодая и прекрасная пара со всем миром у ног и проблемами, с которыми никогда не придется справляться в одиночестве.
– Перестань постоянно об этом думать, – сказал Луи, вглядываясь в лицо Гарри. – Делай лишь то, что в твоих силах, Гарольд. И тогда все будет сделано правильно.
По губам Гарри пробежала ухмылка, в глазах, казалось, отразился Луи, теплой ладонью держащий ладонь Гарри.
– Это твое кредо?
Луи улыбнулся в ответ, ощущая вокруг себя тепло Вселенной.
– Да, видимо, – он замолчал, глаза Гарри будто реально искрили, и блять, больно обжигали. – Но вообще, я и без своей философии ничего неправильного никогда не сделаю, ты меня вообще видел?
Из Гарри вылетел смешок, мгновенно исчезнувший, забрав с собой все напряжение и тьму, что сгущалась и нависала над ними густым облаком.
Все исчезло.
И вот такие крохотные детали, мелкие продвижения по лестнице взаимоотношений придавали большую… значимость. Казалось, что между ними нечто большее. Потому что Гарри начал впускать Луи, даже не осознавая этого. Потому что он начал искать в Луи утешение, покой и счастье.
Он начал искать Луи вербально, морально и физически.
В один из дней Гарри в буквальном смысле слова искал Луи.
– Сегодня я постараюсь держаться как можно дальше от него, – пообещал Луи, опустив голову на руки, сидя за кухонным столом, пока Найл бренчал на гитаре, опершись о столешницу. – Хотя бы один день… Чтобы забыть, почему я влюблен в него. Только на один день.
Брови Найла поднялись вверх.
– Ты серьезно думаешь, что это тебе поможет?
– Нет конечно, – пробубнил Луи, губы потерлись о тыльную сторону рук, пальцы впились в кожу век. – Но я могу представить, что все получилось. Дай хотя бы представить, Ирландец. Не рушь все. Оставь хотя бы что-то для лелеяния надежд.
– Ладно, ладно, – сказал он, подняв руки в знак защиты, зажав медиатор между большим и указательным пальцами. – Только не залезай ко мне ночью в кровать поныть о том, что ты, видите ли, не видел его целые двадцать четыре часа и скучаешь.
Блять.
Он ненавидит Найла за его предсказательные способности.
– Ненавижу тебя, – проворчал он.
– Знаю.
А потом постучались в дверь, пиздец, они будто на каком-то ебаном скетч-шоу.
– Кто бы там ни был, скажи им уйти, – сразу же запротестовал Луи. – Я жалок и едва держу себя в руках. Меня отвергли, я одинок и неразговорчив, без исключения—
– Луи, блять, – вздохнул Найл, раздраженно вскочил с места и пошел к двери. – Хватит выебываться и строить из себя королеву драмы.
Луи поднял голову и злостно посмотрел на него, глаза красные, на голове хер пойми что.
– Тебе не понять горя, глупец.
Найл закатил глаза и открыл дверь.
И там стоял Гарри. Держал в руках чайник. Яркий, искрящийся, дестабилизирующе красивый Гарри с ветром в волосах. В розовой рубашке, с веточкой гвоздики, прикрепленной к карману, и светло-серых штанах, иллюзорно удлиняющих его ноги на бесконечность.
Пошло все нахуй.
Луи хотел разозлиться. Правда. Хотел сказать, чтобы Гарри ушел, потому что у него слишком много домашней работы на завтра, или потому что он решил пойти на вечеринку с Найлом (ха!), или помочь Лиаму с новым проектом для газеты (дважды ха!), или просто потому что они слишком много времени проводят вместе, никогда не разлучаются, но он не смог. Он всесовершенно, абсо-блять-лютно не смог.
Потому что как бы сильно когти не впивались в сердце и разум Луи, когда он рядом с Гарри, находиться порознь – что-то сродни невозможному, а отказываться от его компании – еще хуже.
– Гарри, – на выдохе произнес он, как будто только что вышел из комы.
– Луи! Вот ты где! – просиял Гарри, заходя внутрь и целуя Найла в лоб. – Ты не пришел ко мне. Я тебя везде искал. Я принес чай! Хочешь? Он заказан из Японии и стоит 1000 фунтов, – радостно пробормотал он, ставя все на стойку. – Возможно, это мой новый фетиш.
– Круто, – сухо сказал Луи, но почувствовал, как улыбка натянула щеки, он, наверное, смотрел на Гарри как на творение из хрусталя и кристаллов. – У тебя всегда такие разумные, практичные и экономически незатратные фетиши.
– Ох, Луи. Разве я когда-то говорил, что хочу быть практичным?
– Наверное, и в голову никогда такой мысли не приходило.
– Конечно не приходило! – он криво улыбнулся. – Быть практичным очень скучно.
Они улыбнулись друг другу, и желудок Луи прокрутился волчком по горизонтальной оси; Гарри пришел в его квартиру, а значит Гарри хотел быть рядом с Луи.
Потому что Луи – друг Гарри.
Пиздец нахуй, почему все, блять, так неебически хуево.
Жизнь – ебануться какая сложная штука.
– Лады, ребят. Я пойду на практику. Скоро будут большие гонки, – ухмыльнулся Найл, поглядывая то на одного, то на другого, ставя гитару на место. – Развлекайтесь, детки. Напишите, если захотите пойти на вечеринку с нами.
– С нами? – спросил Гарри.
Луи продолжал смотреть на него, чужие голоса доносились через какую-то плотную дымовую завесу, он едва осознавал, что Найл вообще что-то говорит. Упс.
– Зейн, Лиам и я, – сказал Найл. – Мы идем на банкет. Или что-то подобное. Неважно, посмотрим, главное, что намечается хорошая вечеринка.
Гарри кивнул, и эта гребаная тупая ямочка появилась на его щеке и начала издеваться над Луи.
– Мы, наверное, сегодня никуда не пойдем. Луи?
Луи кивнул, желудок сделал гимнастический прыжок и ударил по другим органам.
– Мх-м.
– Но спасибо за предложение, Найл. Ты очень гостеприимный хозяин, – нагло улыбнулся Гарри и неосознанно выставил одно бедро вперед, тонкими бледными руками по-прежнему держась за чайник.
– К вашим услугам, – сказал Найл, приподнимая невидимую шляпу, спустя пять секунд его в квартире уже не было. А сердце Луи упало в пятки, потому что Гарри посмотрел на него своим нежным взглядом зеленых глаз.
– Так что, – низким тягучим голосом сказал он. – Готов испробовать чай?
Луи, наверное, кивнул бы так же энергично, даже если бы Гарри предложил ему мышьяк.
Во что превратилась его жизнь.
Быть наполненным равным количеством боли и удовольствия. Выделяться в учебе и поддерживать отличные отношения с замечательными друзьями, влюбиться в единственного человека в мире, который не способен любить.
Жизнь и правда неебически сложная штука.
***
Всю неделю без исключений Найл капал Луи на мозги.
– Это будет самым лучшим и охуенным днем за всю историю, – восклицает он в 7,023 раз, блуждая по квартире и собирая одежду, которая понадобится на тренировке. – Мы выиграем гребаную гонку, -большой матч по гребле между представителями конкурирующих университетов должен был наступить чуть меньше чем через неделю, – и как только вытрем победный пот со лба, мы оторвемся на Брите, выигрывая каждую ебаную категорию, на которую были номинированы, а потом поедем в клубы и будем веселиться, пока не начнем ссать кровью!
Брови Луи взмывают вверх, когда он читает сообщение от Гарри—он идет к ним в квартиру и несет шоколадную пасту и миндальное вино, ко всему прочему, видимо, одетый в костюм соответствующих оттенков—и он бормочет:
– Ничего менее привлекательного в своей жизни не слышал.
– Лучше бы подготовился, Томмо. Отдыхай, пока есть возможность, потому что потом будет самый лучший день в твоей жизни.
– Сильно сомневаюсь, – говорит он, набирая ответ.
– Вот увидишь, – улыбается Найл, закидывает полотенце через голову и идет к двери, подбирает спортивную сумку, и именно в этот момент в дверь стучат. Луи тут же озаряется улыбкой, зная, что пришел Гарри. – Вот увидишь.
***
День, который Найл окрестил “Самый Охуительно Великолепный День За Все Существование”, начался довольно мирно.
Прошлой ночью они все, слегка подуставшие, пошли в квартиру Зейна, открыли несколько бутылок шампанского и сквозь неимоверное количество тостов желали Лиаму и Найлу удачи и победы в долгожданном матче.
– Не проебись! – радостно пел Луи, поднимая бокал в воздух, пенистая жидкость лилась по его руке, и Гарри смеялся, с его губ слетал не смех, а музыка.
Они глушили бокал за бокалом, улыбаясь и смеясь, Зейн прижимался к шее Лиама губами, целуя и осыпая улыбками, Найл громыхал на пианино, а Гарри шептал Луи на ухо о том, что на торжество они должны одеться в сочетающиеся костюмы.
– Ну Луи, – скулил он, держась за руку Луи, на лице играли обида и упрямство. – Это же главный матч года! Они не смогут соревноваться, если будут чувствовать, что мы не оделись в самое лучшее.
– Кудряшка, я не надену это подобие комбинезона, – повторил Луи, вздыхая и убирая челку со лба, пытаясь стереть с лица широкую улыбку, потому что с каждой секундой оставалось все меньше сил на то, чтобы ее скрывать.
– Ничего не понимаю. Почему подобие? Почему ты не наденешь? – он надул и без того пухлые губы.
И в Луи все сжалось и рассыпалось.
Но изнутри, только изнутри, внешне он оставался прежним.
– Потому что я не хочу быть похожим на девятимесячного младенца. Я надену сочетающуюся одежду, надену, но уж точно не спальный мешок с ногами.
– Здесь еще руки.
– Ты меня понял.
– Ну давай хотя бы наденем что-нибудь желтое? Весна же. Желтый – самый лучший весенний цвет.
– Зеленый тоже хорош.
– У тебя нет вкуса, Луи. Мы наденем желтое.
– Я на такое не соглашался.
– Луи! – снова заскулил он, и Луи засмеялся, когда Гарри потянул его за джемпер.
– Окей, окей, нытик. Наденем твой желтый. Но я согласился лишь потому что знаю – желтый подчеркивает тон моей кожи.
Гарри улыбнулся, Луи задержался взглядом на ярких глазах и мягких темных ресницах.
– Конечно подчеркивает. Ты был рожден для желтого. Сядь сюда со мной, хочу послушать, как поет Зейн.
Позже, ближе к глубокой ночи, когда остальные легли спать, а Гарри, бодрый и энергичный, буквально прыгал и кружился, не в состоянии усидеть на месте, они пошли прогуляться. Просто вокруг кампуса. Ненадолго.
– Мой папа, скорее всего, не пойдет на награждение, – сказал Гарри, под его серыми отполированными ботинками, светящимися при лунном свете, хрустнула замерзшая трава. – Ему сейчас плохо. Он не выходит из дома. Едва ест. Ломает много мебели, – на его губах появилась сухая улыбка. – Не может контролировать свое поведение за столом.
– Разве ему нужно? Я думал, он уже давно выступил, – Луи нахмурился, внимательно изучая лицо Гарри.
Тот потряс головой.
– Они отменили выступление. Разве можно полагаться на Деса Стайлса?
Луи закусил щеку от тона, которым говорил Гарри—слегка резким, слегка разочарованным.
– А к тебе он как относится? Ничего не делал?
Теперь наступила очередь Гарри закусывать щеку.
– Когда я приезжаю к нему, он пытается меня избить, – медленно сказал он после длительной паузы. – Он пугается, потому что не знает, кто я. Не признает меня. Он… он настолько ушел в себя, что просто… всех остальных забывает. Потворствует своим демонам. Я не знаю, – мягким голосом, с легкой неуверенностью. Зубы впились в губу.
– Что будешь делать, когда закончится семестр? – осторожно спросил Луи, не сводя с Гарри взгляда.
– Поеду домой.
– Гарри.
– Я его не оставлю, Луи.
– Ты сам сказал, что с ним тебе сложно.
– Я – все, что у него есть.
– Будь его ‘всем’ сколько угодно, можно же быть осторожнее! Найми ему кого-нибудь на дом. Сиделку или еще кого. Пускай он сидит дома с кем-то, кто специально обучался, как обращаться с такими, как он, а сам живи своей собственной жизнью, Гарольд. Хватит уже разгребать его ошибки.
– Мне надоело говорить об этом, – нахмурился Гарри. – Давай что-нибудь поделаем. Хочешь испробовать вино под звездами? Вино весной всегда лучше.
– Гарри… – вздохнул Луи, тряся головой. Гарри должен выслушать.
И должен перестать фальшиво заигрывать, фальшиво флиртовать, устраивать фальшивые свидания с вином, звездами и прочей заманчивой хуйней.
– Я просто хочу повеселиться, – вздохнул Гарри в ответ, как будто все было так просто, как будто в уголках глаз не было морщин от недосыпа и прочего причиняющего неприятности груза. Он нахмурился и посмотрел на небо, засунул руки поглубже в карманы жакета, золотые пуговицы сверкнули в темноте.
– Знаешь, чувствовать – это абсолютно нормально, робот. Чувствовать эмоции, – подразнил Луи, но получилось слишком нежно. – Грусть – это абсолютно нормально. И радость тоже, – он продолжал тыкать пальцем в ребра Гарри с улыбкой на лице, пока Гарри не посмотрел на него, став менее мрачным, на его губах даже заиграла небольшая ухмылка.
– Я могу быть счастливым, – сказал он, слова будто окунули в деготь. Темные кудри контрастировали с бледной кожей, а взгляд стал теплым и довольным, в глазах появилась усталость. – Я счастлив, когда я с тобой.
Улыбка Луи дрогнула, кровь в жилах застыла.
Блять.
Блять, это больно. И красиво. Блять.
– Ты тоже делаешь меня счастливым, – в тот же миг ответил Луи, на одном дыхании, резко и ломко, голос отравился ядом, ядом по имени Гарри Стайлс.
Гарри посмотрел на него, слишком близко и слишком пристально, как будто не знал, верить или нет его словам, но потом, внезапно, его губы расплылись в улыбке, и, так же внезапно, в душу Луи влилось солнце.
– Хорошо, – сказал он, прежде чем наклониться и сорвать проростки цветков с холодной земли. Выпрямился и протянул их Луи, слабо улыбаясь. – Вот. Держи кусочек весны.
И Луи засиял, просто, блять, засиял, принимая небольшой букет, разжимая плотно сжатый кулак. Он извлек оттуда один цветок и с широкой улыбкой, широкой настолько, что буквально разрывала кожу вокруг губ, передал оставшиеся цветы Гарри.
– С тобой поделиться?
Из-за ответной улыбки Гарри Луи бы задержал дыхание, если бы вовремя не опомнился.
Они пошли назад, Луи проводил Гарри до двери, сжимая в руках весну и ответно улыбаясь, и сам отправился домой.
Он заснул, водя кончиками пальцев по цветку, лежащему на прикроватном столике, а другой рукой прижимал к груди телефон, где мигало пожелание спокойной ночи от Гарри.
Теперь они все одеты и готовы—Луи надел слаксы и желтый кардиган с белым поло, Гарри – желтую вышитую блузу и классические брюки, прицепил цветок нарцисса на кудри, которым Луи посвящал любовные сонеты у себя в голове—стоят на одной из сторон берега реки, пытаются найти остальных парней среди скопления студентов, журналистов и работников съемочной группы.
– Пиздец, ну здесь и людно, – кричит Луи, и Зейн гордо улыбается.
– Будет еще хуже, – говорит он, не повышая голоса, но его, каким-то образом, все равно слышно, он машет Лиаму, садящемуся в лодку, и Найлу, следующему за ним и посылающему воздушные поцелуи в толпу.
Люди сталкиваются друг с другом, кричат и ободряют, машут банками пива и бутылками воды.
Луи поворачивается к Гарри, чтобы показать ему парня, стоящего чуть дальше них и пьющего что-то из, кажется, свечки, и буквально забывает все, что хотел сказать, когда видит Гарри, спокойно наблюдающего за зрелищем, прищурив глаза, сжимая зонтик, который возник из ниоткуда.
Ебаный зонтик.
Пиздануться.
– Что это за херня? – оправившись от небольшого шока, спрашивает Луи.
– Зонтик. Солнце слишком яркое, – моментально отвечает Гарри, не отрывая взгляда от спектакля, творящегося перед ним, с равнодушием наблюдая.
Луи вздыхает и трясет головой.
– Зонтик так зонтик.
Спустя несколько минут, под шум студентов, голоса дикторов и зажигающего сигарету за сигаретой Зейна, под давление сгущающейся толпы, абсолютно внезапно—потому что Луи был слишком занят, восхищаясь гребаными солнечными зайчиками, отражающимися от зонта и танцующими на нежных щеках Гарри—начинается гонка.
– ДАВАЙ, ЛИАМ! – кричит Зейн, сложив руки вокруг рта, и это, наверное, самый первый раз, когда Луи слышит его кричащим.
– ДАВАЙТЕ, РЕБЯТА! ПОКАЖИ, КТО ТУТ БОСС! – орет Луи, вскидывая кулак в воздух и изо всех сил стараясь звучать восторженно.
Просто ему никогда не была интересна гребля.
Оказывается, Гарри тоже не особо заинтересован в этом спорте, и Луи хоть как-то пытается притвориться, что взволнован, Гарри же просто отправляется бродить без цели вдоль реки, крутя зонтик и широко улыбаясь каждому, кто к нему подходит.
А Луи пытается не смотреть, потому что, в самом-то деле, он не имеет на Гарри никаких прав, и уж тем более не может ревновать его, но все равно, все то время, пока Зейн пытается пробраться через толпу для лучшего вида, Гарри оказывается в периферии его зрения.
Тело за телом, и все подходят к нему, визжат, смеются, флиртуют и… блять, пиздец как раздражают Луи.
Ну а Гарри, ожившая картина Рембрандта, лишь каждому улыбается, грациозно кланяется и идет, и идет вперед, не убирая с лица улыбку.
И Луи это успокаивает, пускает по телу теплые мурашки, потому что Гарри счастлив. Просто счастлив. Без каких-либо причин.
– Мне кажется, ты здесь не ради гонки на лодках, – говорит голос позади Луи, заставляя его дернуться и повернуться, увидеть смутно знакомые черты лица.
– Ну, – говорит Луи, рассматривая парня: серые глаза, растрепанные ветром каштановые волосы и красивые плечи, – допустим, что из всех вещей, хоть отдалённо относящихся к водному спорту, с ним меня больше всего связывает просмотр Титаника. Но даже он заинтересовал меня на минимальном уровне.
Парень засмеялся, таким ярким, слегка отрывистым смехом. Знакомым.
– Ты из тех, кто начинает реветь, как только Джека начинает тянуть под воду?
– Да, я один из тех, кто потакает изобилию эмоций, окружающих сцену, когда Джека трагически проглатывает бездна моря, да, – фыркает Луи, и парень снова смеется.
– Луи, правильно? – спрашивает он, засовывая руки в карманы джинсов.
Окей. Значит, они знакомы гораздо больше, чем предполагает Луи.
– Абсолютно, – отвечает он, напрягает память и пытается вспомнить, кто это вообще такой.
– Судя по твоему взгляду, ты меня не помнишь, – ухмыляется парень.
Верно.
– Эм—
– Да ладно, все нормально, – смеется он, высовывая руки. – Мы были не в самом, так скажем, лучшем состоянии, когда познакомились. Я могу простить тебя за то, что ты забыл парочку вещей. Ну или совершенно все, как я понимаю, – он слегка улыбается, у него выраженная линия челюсти, слегка тронутая щетиной.
В Луи как будто натягиваются струны. Крадущееся подозрение.
– Ты с той… вечеринки? – спрашивает Луи со страхом, что уже прекрасно знает ответ. Каковы вообще шансы? Он же знает, какое место в его жизни занимает ортодоксальность. Ебаная вереница совпадений. – С той вечеринки в доме?
Парень улыбается, зажимая зубами нижнюю губу.
К горлу подкатывает тошнота.
– Ты—Мы…?
Улыбка парня становится шире, о да, вот оно—смех судьбы, играющей злую шутку.
– Ох. Ну. Привет, – неловко говорит Луи, а сам думает —куда, блять, делся Зейн, и почему он не стоит под боком у Луи. Или Гарри. Где, блять, вообще Гарри?
У него такие друзья дерьмовые.
Парень снова смеется—он слишком много смеется—и жмурится, отворачивается от солнца, вглядываясь в лодки вдалеке.
– Ладно. Меня зовут Ромео. Я учусь на инженера…? – говорит он, пытаясь расшевелить память Луи, но нет, Луи даже не помнит, что разговаривал с парнем, который отсасывал ему в темном углу незнакомого дома, что уж говорить об имени.
Может, это было сказано после коитуса. Все, что творится после него, Луи обычно не запоминает.
– Прости, приятель. Если дело касается умения рассчитывать дозу алкоголя и вообще пить, то я в этом чуть больше, чем ноль, – виновато улыбается Луи, атмосфера накаляется неловкостью, и у него сейчас нет особого желания притворяться, что он симпатизирует каким-то там незнакомцам, и неважно, связывает ли их случившийся секс или нет.
Ромео кивает (что это вообще за имя такое? Луи бы запомнил его), проводя рукой по задней части шеи, и поднимает взгляд на Луи, смотрит на него сквозь ресницы. И, если честно, он очень симпатичный.
