Текст книги "Young and Beautiful (ЛП)"
Автор книги: Velvetoscar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)
В конце концов он сдается (а разве он не всегда так делает?), открывает сообщение и смотрит на ответ Гарри.
Это смайлик. Осьминога.
Ладно…
Луи отправляет ему розу и засыпает, кладет голову на подушку, улыбаясь и вдыхая аромат ткани, сладко пахнущей домом.
***
Приходит Новый Год.
Луи идет на вечеринку к Стэну, небольшую, до боли в животе веселую вечеринку, которую тот устраивает в его очаровательной квартирке на другом конце города, несмотря на то, что был приглашен на небезызвестную Новогоднюю Феерию Зейна. И да, он немного расстроен (не мог привести нормальные аргументы, почему он должен тратить кучу денег на транспортные средства и променивать друзей детства на гламурное дерьмовое шоу в каком-то элитном отеле), потому что не увидит парней, но, в независимости от всего, ему весело, и он напился уже так, что позабыл о всех на свете —особенно Гарри, от которого он не слышал ничего с тех пор, как получил смайлик-осьминога – стрелки часов все ближе движутся к новому году, и он даже смог найти себе новогодний поцелуй.
Это симпатичный парень со стоячими от спрея волосами и в модной рубашке, воняющей второсортным парфюмом, его зеленые глаза, так вглядывающиеся и улыбающиеся Луи, очень легко забыть, они легко общаются всю ночь, обмениваясь комплиментами и напитками. Зеленый заставляет его думать о Гарри – но это позорное сравнение, потому что Луи уверен, что цвет глаз Гарри единственный в своем роде, и Силы Мироздания знатно там повозились, создавая новый оттенок в цветовом спектре, вкладывая в него единственного больше яркости и энергии, чем во все население.
Или Луи выпил слишком много текилы.
Неважно, в общем, какие там глаза у парня с жесткими волосами, но тот следует повсюду за Луи (его нельзя винить, если честно, сегодня Луи выглядит фантастически) и полностью пользуется возможностью, когда выпадает шанс приблизиться к нему вплотную, а когда все кричат, отсчитывая секунды, и начинают издавать посасывающие звуки, парень хватает его за шею, влажно целуя.
– Ура! С Новым Годом, – слабо поднимая палец вверх, Луи поздравляет парня и, избегая его взгляда, выпутывается из его рук и идет искать своих друзей. Он видит в глазах парня разочарование, но все равно уходит, ему, если честно, похуй, какое мнение сложится о нем у незнакомца.
– Луи! – кричит Стэнли с пьяным энтузиазмом, и в одну секунду оказывается окруженный людьми, поглощенный массой горячих тел, смеющихся, заливающих алкоголь в губы друг друга и празднуя еще один ‘год, который они выжили’.
Ему интересно, что делают Зейн с Лиамом – наверное, обнимаются.
Интересно, что делает Найл – конечно же веселится на вечеринке, наверное, трахается с какой-нибудь девчонкой, может и с несколькими.
Интересно, что делает Гарри.
Он достает свой телефон, выбираясь из толпы, в голове туманная пьяная дымка и усталость, им завладело странное чувство брошенности и одиночества, несмотря на хорошее настроение, отличную компанию и только что поцелованные губы. Он находит одинокий уголок в доме, уставленный наполовину наполненными никому не нужными чашками, пустыми бутылками, свечением его телефона и мыслями о Гарри, а потом—
Гарри Стайлс высвечивается на экране телефона.
Блять.
Он написал Луи. Снова.
На Новый Год. В полночь.
Охуеть.
Он открывает сообщение, пробегая глазами, сердце прорастает дырками и гоняет кровь по телу, заставляя ее вырываться из одних сосудов и заливаться в другие как фонтаны у Букингемского Дворца. Разум – катаклизменная утопическая пустота, из-за алкоголя в организме он не в состоянии нормально ориентироваться в пространстве и контролировать ебаные эмоции, бурлящие внутри него.
Гарри написал ему.
Новый Год.
Снова.
Он читает.
‘Я знал солдата молодого одного, -
Все улыбался, – забавляла жизнь его;
Ночами спал он, с удовольствием вставал,
И спозаранку жаворонку подпевал.
Зимой, – испуганный, в грязи и вшах,
Со взрывами и криками в ушах,
В окопе пулю он в себя влепил,
С тех пор о нем никто не говорил.
А вам – давай парад и героизм!
Цветет патриотический цинизм.
Молитесь, чтобы никогда не знать
Тот ад, где юность будет умирать.’
Луи глядит на экран.
… Что за?
Вот что Гарри ему отправил? Новый Год, полночь, он написал Луи третий раз в своей жизни, и он…отправил ему поэму о солдате, совершившем суицид?
Сердце протыкают иголками, больно и безжалостно, и единственное, что приходит ему в голову – может, это какая-нибудь игра? Какое-то скрытое послание. Он сглатывает большой комок в горле, пока набирает сообщение; первая мысль – лучшая мысль.
‘Кудряшка, это самое удручающее и депрессивное новогоднее поздравление, которое я получил за всю свою шикарную жизнь.’
Он стоит, смотрит на телефон, дав себе пьяную нерушимую клятву, что не сдвинется с места, пока не получит ответа. Он слышит, как кто-то кричит его имя из другой комнаты.
– Луи!
– Минуту! – кричит он в ответ, не сводя взгляда с экрана, холодными руками крепко сжимая телефон.
Он ждет.
Ничего.
Ждет.
Телефон вибрирует, и он немедленно прочитывает сообщение.
‘Это искусство, Луи Томлинсон’
И секунду спустя:
‘Счастливого Нового Года’
Луи с облегчением выдыхает. Господи, блять, спасибо – это просто Гарри, который, как обычно, странно себя ведет.
‘И тебе того же, мистер загадочность. Я сейчас на вечеринке и вижу парня с галстуком-бабочкой, он ведет себя как самый испорченный мудила в мире. Сразу о тебе подумал! х’
Почти моментальный ответ.
‘Смешно, ведь я тоже о тебе думал. В поле моего зрения женщина, которая смотрит на себя в каждое зеркало и настаивает на ее умопомрачительной красоте. Хотя в ней нет столько самолюбования, сколько его в тебе.’
‘Это потому что она не такая красивая, как я’
Он получает ответ в виде смайлика подсолнуха. Ничего, было и похуже.
На губах играет нежная улыбка, пока он перечитывает сообщения. Умиротворенный и радостный, он возвращается обратно на вечеринку – в пучину разврата и алкоголя.
***
Луи приходит домой в стельку пьяный.
Пьяный настолько, что сейчас был бы не против прийти к себе в квартиру и застать Найла в спортивных штанах, играющего на пианино, и был бы не против еды, раскиданной по всей квартире, и стаканов с виски, с пивом, покрывающих каждую поверхность.
Пьяный настолько, что, возможно, принял бы предложение Лиама о тройничке с ним и Зейном, сделанное давным-давно.
Пьяным настолько, чтобы позвонить Гарри.
На третий гудок он поднимает трубку.
– Да? – слышится спокойный голос, поразительно приятный звук проходит по артериями и легким Луи, барабанной дробью и электрическими зарядами. По телефону его голос кажется еще ниже, глубже.
Луи не может удержать в себе смешок от такого приветствия, закатывает глаза к темному потолку спальни.
– Вот так ты здороваешься со всеми своими друзьями? Или я исключение? – бормочет он.
– Я ко всем отношусь одинаково, Луи Томлинсон.
Луи закатывает глаза. От этого кружится голова. Он откашливается, во рту вкус текилы.
– Да. Конечно. Счастливого нового года! – громко и счастливо поздравляет он.
Он буквально видит ухмылку Гарри через телефон.
– Много выпил?
– Что? Не. Пару глотков сделал.
– Что ж, сегодня тебе все можно, – говорит он. Черт, как же далеко его голос. Но Луи отчетливо может представить его лицо, его волосы, его глаза. То, как изгибаются губы, когда он разговаривает.
Слишком много текилы.
– Как же ты проводишь вечер, Кудряшка? – заглушая свои мысли, спрашивает Луи.
Он слышит глубокий вздох.
– Мой отец закатил в нашем доме вечеринку, – слова тяжело ему даются.
– Ты не пошел к Зейну? – удивленно спрашивает Луи. Странное облегчение пробегает по его телу от мысли, что Гарри тоже там не было. Что Луи…ничего не пропустил.
– Нет, не смог, – вздыхает он. – Все вышло из-под контроля. Папе…лучше такого не устраивать.
Луи фыркает.
– Мягко говоря, – говорит он, алкоголь мешает фильтровать слова и держать язык за зубами.
– Ага, – тихо выдыхает Гарри и замолкает, Луи начинает думать, что расстроил или обидел его, но Гарри снова заговаривает. – Все равно ему нужно было идти спать. Поэтому я сказал всем уйти.
Луи поднимает брови.
– Ты всех выгнал? Кучу долбанутых поп-звезд и светских львиц? Именно ты сказал всем уйти? – Слова замораживают его, в голову лезет картинка – Гарри, одинокий, маленький, уставший Гарри вступает в толпу шумных красивых людей из темных огромных дверей своего особняка. Он хмурит брови. – А ты сам-то пил?
– Конечно же нет. Не то настроение. И мне нужно было заботиться об отце. Была довольно…рисковая ситуация. За ним нужно было пристально смотреть.
Луи кивает, чувствуя накатившую на него странную меланхолию. Гарри. Бедный Гарри.
Он скучает по Гарри.
– Тогда не такой уж и счастливый новый год, – хмуро говорит Луи и икает.
– Хмм, я бы так не сказал, – хмыкает он. – Я великолепно украсил место. Было слишком красиво. Я сначала даже хотел заставить гостей ходить с завязанными глазами.
Луи смеется. Да, Гарри бы мог такое потребовать.
– Отправишь фотографию?
– Если к утру не будет все разрушено.
Наступает тишина, Луи вздыхает, его пьяный разум плавает и цепляется за звук дыхания Гарри через телефон.
– Все хорошо, да? – тихо спрашивает он. – Хорошие выходные?
Гарри словно не на другом конце провода, а рядом с ним. Он чувствует, как Гарри кивает.
– Да. Немного устал.
– Я тоже. Мне так плохо, – говорит он все, что приходит в голову, Гарри отрывисто смеется. – Больше никогда не буду так много пить.
– Ты тоже к Зейну не ходил?
– Неа. Был на вечеринке лучшего друга. Очень круто повеселился. – Он снова икает. – Вроде как.
Гарри снова смеется, по проводам бежит шелковый сладкий звук его смеха. Луи улыбается.
– Значит, у тебя был счастливый новый год.
– О, да, определенно, – с энтузиазмом говорит Луи. – Даже получил новогодний поцелуй!
На линии становится тихо.
Луи ждет звука, слова, хотя бы шороха, но ничего не происходит, он отодвигает телефон от уха, чтобы проверить, не оборвалась ли связь, на проводе ли все еще Гарри, да, он там. Но в трубке лишь тишина.
– Эм, алло? – спрашивает он.
– Я должен идти, – отвечает Гарри, чуть ли не мгновенно, его голос становится жестким. – Я устал.
Нет.
Желудок Луи сжимается, на языке появляется кислый вкус, скручивающий внутренности.
– Но, – протестует он, желудок пульсирует. – Кто же будет поднимать мне настроение, кроме тебя! – он надеется, что Гарри не повесит трубку.
– …Зачем? Ты, вроде как, хорошо проводишь время.
– Ну, было дело, да. С друзьями мне было хорошо. Но этот поцелуй был просто ужасным, Гарри, ужасным. Он невъебенно подпортил мою атмосферу праздника. И я на двадцать процентов уверен, что лак для его волос нанес непоправимый ущерб озоновому слою и пиздец моему обонянию. Он был ходячей химической колбой.
Гарри смеется.
– О, так вот что я почуял вечером? – небрежно комментирует он, Луи слышит улыбку, играющую на его губах.
– Да, определенно его запах. – Снова наступает пауза, но она не неловкая, они оба улыбаются, Луи играет с тканью своего одеяла. – Я бы хотел, чтобы ты был здесь, – говорит он очень, очень, очень нежно.
Блять. Он не то хотел сказать. Нахуй текилу. Больше никогда.
– Правда? – спрашивает Гарри, он звучит испуганно, удивленно. Врасплох захваченно, если угодно.
– Да. Ты бы сделал все повеселее, да? Придумал бы надлежащий дресс-код, странную тему карнавала, и все бы целовали твою задницу. Это был бы грандиозный праздник. Ну, он и так был грандиозным, но с твоими усилиями чуть получше.
– Конечно, – его голос нарушает вырвавшийся смех.
Луи тепло. По всему телу жар. Наверное, подействовала вторая волна алкоголя.
– Я все делаю лучше, понимаешь, – продолжает Гарри. – Ты бы умер, если бы увидел, какие букеты я сегодня сотворил в середине стола.
Луи смеется, сильнее, чем должен.
– Что? – раздраженно говорит он. – Они были тщательно подобраны и скомпонованы!
– Ради бога, думай, как хочешь, – смеется Луи, вытирая слезы из глаз. Почему алкоголь делает его таким наивным?
– Ты прав. Я бог, ради меня надо думать, – голос Гарри самодовольный, нахальный и очаровательный, Луи улыбается еще шире – что невозможно физически, но улыбается же.
– Знаешь что, Кудряшка, – говорит он, голос хрипит от усталости, желания сна и недостатка воды. Завтра ему будет хуево. – Ты – первый человек, кому я позвонил в этом году.
– Ты – первый, с кем я заговорил в этом году, – негромко отвечает Гарри, голос, как и у Луи, отягощен истощением. Он делает паузу. – Ну, если не считать, что я кричал на гостей, когда пытался их выгнать.
Они оба смеются.
– На самом деле, это даже не смешно. Это трагично! – говорит Луи, имея в виду поведение гостей, оборачивает руки вокруг живота, чтобы согреться. Счастлив, счастлив, счастлив. Пьян, пьян, пьян.
– Как и моя жизнь, – хихикает Гарри, но в предложении столько откровения, столько правды, Луи буквально сразу трезвеет, конечно, а кто бы не отрезвел от глубокого проникновения ножа в центр живота.
Гарри зевает. Как детеныш льва.
– Я должен отпустить тебя в кровать, Кудряшка, – улыбается Луи, но он не хочет отпускать, просто знает, что должен.
– В кровать, – соглашается Гарри, начиная уже невнятно разговаривать.
– Счастливого нового года и все такое.
– То же самое, мой друг.
Луи фыркает – когда-нибудь он привыкнет к напыщенности его слов.
– Как мило, – вздыхает он, заставляя себя попрощаться. – Спокойной ночи, Гарри Стайлс. – Его губы прижимаются к телефону, трутся о динамик, пока он говорит. Он представляет, что губы Гарри делают так же. Их губы трутся о голоса друг друга.
– Спокойной ночи, Луи Томлинсон.
Они вешают трубки, губы Луи пьяные, мягкие, не в состоянии убрать глупую улыбку, он ложится в постель и выключает свет; приходит сообщение.
Гарри Стайлс.
Это смайлик падающей звезды, и Луи не понимает, что это значит, но погружается в сонное царство Морфея с мыслью о том, что эта звезда – идеальна.
Комментарий к Глава 25.
от автора:
песня для главы: Awful Sound (Oh Eurydice) – Arcade Fire, она потрясающая и с каждым прослушиванием становится только лучше. больше всего под эту песню мне представляется сцена, где Гарри и Луи прощались возле квартиры Гарри, снег, приближающиеся праздники, слегка напряженная атмосфера. мне кажется, подходит.
от меня:
простите, простите, простите, что так задержала с главой. мне категорически не хватало времени, сил и терпения больше, чем на 1-2 страницы (а в ворде их получилось 38), поэтому все было долго. плюс я моталась из одной точки города в другую и делала документы. к сожалению, меня здесь не будет еще недели две-три в связи с поездкой, но как только приеду, налью себе кофе и начну переводить. заранее извиняюсь за задержку.
поэму, которую Гарри отправил Луи, называется “Suicide in the Trenches” или “Самоубийство в окопах.”
на английском оно звучит просто поразительно:
‘I knew a simple soldier boy
Who grinned at life in empty joy,
Slept soundly in the lonesome dark,
And whistled early with the lark.
In winter trenches, cowed and glum,
With crumps and lice and lack of rum,
He put a bullet through his brain.
No one spoke of him again.
You smug-faced crowds with kindling eye
Who cheer when soldier lads march by,
Sneak home and pray you’ll never know
The hell where youth and laughter go.’
========== Глава 26. ==========
Как только Луи и его мама переступают порог университетской квартиры, на Луи прыгает Найл и обнимает; по-видимому, своей хваткой он пытается показать, как сильно скучал, но Луи кажется, что он пытается его задушить.
– ТОММО! – радостно вопит он, сильными руками выжимая весь воздух из легких. – Как жилось, чувак? Я скучал! Мы все скучали! Зейн сказал мне притащить тебя к нему сразу, как только ты приедешь – все уже там! – Он улыбается – голубые глаза напоминают о январе и начинающемся семестре – сверкает как солнце, толстый вязаный свитер закатан до локтей, теннисные туфли белее снега, уже начинающего подтаивать, открывая темную землю.
– Полегче, я не хочу умирать, – говорит Луи, откидывая челку назад, и улыбается, если честно, еще никогда он так не наслаждался одним лишь присутствием Найла. Вообще, смотреть на обстановку, вдыхать запах их квартиры – своего рода успокоение, приливной волной нежно приносящее радость и облегчение, и да, он определенно будет скучать по девочкам (подарок Шарлотты аккуратно завернут и положен в сумку), по Стэну, по причудам родного города, но Луи, наконец, спокойно и благоговейно принимает тот факт, что олицетворение дома привязано теперь не к единственному месту.
Даже пианино доставляет удовольствие своим видом.
– Найл, мой дорогой! – восклицает мама Луи, крепко заключая прыгающего мальчика в объятия, Найл громко смеется, обнимая ее в ответ, обнимая так, словно они знакомы всю жизнь.
– Простите, что не приехал, – искренне говорит он, целуя ее в щеку. – Меня захлестнули юношеские обязанности.
Юношеские обязанности?
Не приехал?
Его приглашали??
Луи поднимает брови.
– Оу, милый, все нормально, – говорит она, разглаживая складки на его джемпере. – Я очень рада тебя видеть.
Луи успешно подавляет смешок и не фыркает в никому ненужный момент. Нужно поддерживать вещи такими, какие они есть, и если концепция ‘Найл – лучший друг его мамы’ безотказно работает, дает свои плоды – это помогает маме справиться со всем дерьмом, что, она считает, происходит в ее жизни – что ж, пускай. Искусав губы до крови, Луи смирился, и посмотрите, где он сейчас – теперь может спокойно улыбаться, не реагируя на происходящее.
– И я скучал, – счастливо отзывается Найл, и они вступают в какой-то неинтересный Луи разговор, а тот пока распаковывает вещи – заботливо ставит фото его с семьей на прикроватную тумбочку – и каждые четыре минуты проверяет телефон.
Потому что Гарри написал ему, что он сегодня приезжает. И, сложив два и два, вполне и даже более чем вероятно, что он один из тех, кто сейчас сидит в квартире Зейна. И это здорово. Просто факт того, что Гарри вообще пишет ему, уже считается хорошим прогрессом. Не то чтобы сообщения от Гарри приходят каждый день, и Луи не слышал его голоса с Нового Года, но Гарри пишет ему, а значит, Луи имеет право считать, что тот думает о нем, что ему не плевать. В своем особом значении, но не плевать.
И часто Луи просыпается под эти сообщения – Гарри всегда пишет ему в глубокую ночь, которую вполне можно назвать, поскрипев зубами, очень ранним утром – и иногда это просто одно слово (‘loblolly’ или ‘scurryfunge’ или ‘de profundis’*, и Луи понятия не имеет, что они означают, но есть в них какая-то величественная красота, заставляющая Луи делать скрины каждого из сообщений), а иногда короткие непонятные, случайные фразы. Например, ‘Я хотел бы плавать как корабль’ или ‘Сиалии – самые красивые птицы на планете, они были созданы для утреннего воздуха’ или ‘Мне никогда не сравниться с красотой моих ванильных свечей’. Порой это что-то совсем странное, совсем не поддающееся разгадке – ‘Я бы хотел быть игольницей’. Луи также время от времени получает цитаты. ‘Я знала, что создам сенсацию, – прошипела Ракета и погасла’. Или ‘Я верю в Уилла Хьюджеса’.
Конечно же Луи не запоминает их слово в слово. Конечно нет.
Но это – все, что у него есть. Все, что он получил.
Постороннему любое из сообщений будет казаться ничтожной каплей мрачной несущественности. Но для Луи, каким-то странным, неосязаемым, необъяснимым образом, в них хранились секреты вселенной, катались сладким наслаждением на языке, облекались в форму самого хрупкого хрусталя, достойного образа пожизненного почитания и великой ценности.
Он прекрасно понимает, как же жалко это звучит.
Но внутри него все имеет колоссальное значение, поэтому ему нужно к Зейну, и, желательно, прямо сейчас, потому что там, скорее всего, Гарри, а Луи бы очень хотел его увидеть.
Поэтому после того, как его мама и Найл вдоволь насмеялись, выпили достаточно чая (Найл положил в свою чашку семь сахарных кубиков и весь крем), Луи вскочил со своего места, хлопнул в ладоши и слишком сильно улыбнулся.
– Ладно, ребятишки, – пропел он, расправляя мамин жакет, предлагая ей надеть его. – Время – золото! Нас ждут книги, которые нужно купить, расписания, которые следует распечатать и истории, которые необходимо рассказать! Мам, еще раз спасибо, что была таким приветливым провожающим, это очень ценно, надеюсь, ты без проблем доберешься до дома. Не забудь проверить девочек. Скажи им, что я их люблю и уже скучаю. – Каким-то образом ему удалось засунуть ее руки в рукава, она улыбнулась, рассмеялась, Найл удивленно поднял брови.
– Куда-то торопишься, Луи? – с насмешкой спрашивает он, по-прежнему сидящий на кухонном табурете.
– Тороплюсь? Что? Нет! Ты что? – удивленным тоном настаивает Луи, порхая по комнате и собирая вещи в сумочку, хватая ключи. – Просто пытаюсь влиться в новый учебный год! – щебечет он. Передает все собранные им вещи ей в руки.
Она вскидывает брови и ухмыляется.
– Окей, окей, – отвечает. – Я поняла намек. Пока, милые, – его мама делает шаг и прощается с Луи, целуя его в лоб, потом целует в лоб Найла.
Когда она почти выходит за дверь, пока Луи с Найлом активно ей машут, Луи кричит:
– Пиши или звони Найлу, если тебе что-то понадобится!
Что заставляет Найла засмеяться, ее – улыбнуться, и, наконец, уйти. Ура.
– М, можно поинтересоваться, – говорит Луи, закрывая за ней дверь и возвращаясь к Найлу. – Как часто ты переписываешься с моей мамой?
Найл пожимает плечами и идет к пианино.
– Пару раз в неделю?
Ого.
– Я, ее сын, с ней меньше разговариваю.
– Я знаю, – улыбается Найл. Говнюк маленький.
Луи лишь закатывает глаза. Слишком сильно скучал, не может даже нормально рассердиться.
– Еще бы ты не знал. Ладно, пофиг, что бы между вами ни происходило. Ей вроде как лучше. Она кажется, – он замолкает, пытаясь подобрать нужное слово. – Счастливее.
– Грустные люди – мое самое нелюбимое зрелище, поэтому я исправно выполняю свою работу, и они чувствуют себя лучше, – объясняет Найл с улыбкой и принимается стучать по клавишам, звук туманом расстилается по великолепной, красивой – господи, как же Луи скучал – большой квартире, отскакивая от атласных подушек с кисточками.
Луи идет в ванную комнату, чтобы почистить зубы и (может быть) поправить прическу, и позволяет неосознанным мыслям о том, что Найл абсолютно прав, пробраться в голову и остаться там теплой пульсацией. И Луи чертовски рад и благодарен за то, что встретил его.
***
Они переступают порог комнаты Зейна, и Луи сразу же замечает Гарри, сидящего за столом с Зейном и Лиамом и пьющего из чашечки.
На нем золотой костюм (боже) с соответствующим галстуком-бабочкой, буквально сияющий в свете. И если раньше такое нелепое сочетание одежды знатно бы повеселило Луи, заставляя его швыряться саркастическими фразочками по поводу внешнего вида и делая из субъекта полного придурка, то сейчас его мерцающий, завернутый в золото вид согревает атмосферу, словно коллапсирует звезда, или садится солнце. Золото греет кожу Гарри – нетронутую, чистую, сверкающую, без единого синяка – и оживляет глаза, плавно сменяющие самодовольное хладнокровие на естественную искренность, как только взгляд находит, останавливается и впивается в Луи в грязной джинсовой куртке, подвернутых черных джинсах и белых конверсах, надетых на голую ногу.
– Я вернулся, – провозглашает Луи не тихо и не громко, для Гарри, и все головы поворачиваются к нему, вся болтовня прекращает свое существование. Найл стоит рядом с ним, слегка поддевая плечо Луи своим.
И, непонятно как, но на какое-то время в комнате становится оглушительно тихо, несмотря на вскочившего с кресла Лиама, шумно приветствующего, разодетого в дорогие из-за своей простоты жилет и брюки, и Найла, проносящегося мимо Луи и усаживающегося на место, где стоит полный бокал вина и лежат трюфели, и Зейна, поджигающего сигарету напрактикованным движением, разжигая пламя в замедленной съемке.
Становится оглушительно тихо, пока Луи смотрит на Гарри, и Гарри смотрит на Луи, и мир вокруг них перестает существовать.
Луи улыбается сквозь тишину и закладывающий уши туман, проходит мимо всех движений, приветствий, смеха, идет прямо к хрупким винным бокалам и украшенному столовому серебру, лежащему на вышитых салфетках, идет прямо к Гарри, внимательно его изучающему, с розовогубой улыбкой и яркими зелеными глазами, обрамленными, застекленными в золото.
Садится рядом с ним, не спуская с Гарри глаз, они смотрят друг на друга, как если бы их связали веревкой, не давая шанса повернуть голову и заставляя смотреть в глаза человека напротив, вот только их заставлять не нужно. Оглушительно тихо, поразительно ярко, все в золоте. Словно весь мир вокруг погружается в цвет, что надет на Гарри, и Луи лишь остается удивляться, как ему это удается вершить. Как он прогибает мир под волокна своей одежды, и волокна своей души, и, блять.
Ты волшебник, Гарри?
– Привет, – выдыхает он, устраиваясь задницей на деревянном стуле и широко улыбаясь; каким-то необъяснимым неосознанным образом ему удалось сесть ровно так, чтобы уровень его глаз совпадал с уровнем глаз Гарри.
– Привет, Луи, – в ответ улыбается он, его голос такой тихий, такой бархатный; словно он только что проснулся.
Они продолжают смотреть друг на друга, находясь в пузыре бессловесного теплого золотого комфорта.
Луи с каждым днем становится все сопливее.
– Я тоже рад тебя видеть, – говорит насмешливый приятный голос, вытягивающий Луи из своего разума, он хлопает глазами, смаргивая рябь путающихся мыслей и поворачивает голову на звук – Зейн, затягивающийся сигаретой, смотрит прищуренными глазами, с издевкой, между Луи и Гарри, словно прекрасно знает, что между ними происходит. И на это совершенно невыносимо смотреть, потому что даже Луи не имеет понятия, что между ними происходит, потому что ничего.
Ничего не происходит. Затишье не перед бурей. Просто вечное затишье.
– Зейн, – здоровается Луи, прочищая горло и заставляя прибавить тону голоса бодрости. Особых усилий прилагать не надо – он ведь действительно рад его видеть. Он любит Зейна. – Как отметил Рождество? Как прошла вечеринка?
Он все равно чувствует взгляд Гарри на себе.
– Ты многое пропустил, – в ленивой манере привычно отзывается он, поднимая бокал вина. Он развалился в кресле, словно на него накатила лень и ему до смерти скучно, спокойно исследует взглядом все происходящее вокруг. Или, если быть точнее, Луи и Гарри. Он мечется между ними, смотрит на каждого по отдельности, а потом на обоих, и взгляд его кажется самой настоящей физической пыткой, а вовсе не визуальной нематериальной работой глазного яблока, словно он слышит каждую мысль в их разумах, читает каждое отправленное ими сообщение, которое, в каком-нибудь из пространственных измерений, все еще отправляется радиоволнами от одного другому…
Окей, ладно, просто это пиздец как раздражает, Луи толком сидеть не может под таким напористым взглядом, все время поправляет волосы и теребит молнию своей толстовки.
– Хорошо отдохнул, Луи? – внезапно вежливо спрашивает Лиам, и когда Луи поворачивается к нему, то замечает немного потушенный взгляд, будто ему больно. – Я с тобой почти не переписывался. Ты был занят, да?
Оу, Лиам обиделся.
– Ну, ага, нет, я был, наверное, – невнятно отвечает Луи – а как, блять, сосредоточиться, когда контролируется каждый твой звук, насильно зажимая губы одним только взглядом; Зейн изучает его как субъект препарирования, Гарри выжигает своими ебаными глазами дырки в его коже, оставляя шрамы, а теперь еще и Лиам с щенячьими глазами, надутыми губами и жаждой внимания Луи…
Как же много всего.
Спасибо, господи, за Найла, зарывшегося в телефон и отправляющего сообщения, не глядя нащупывающего бутылку вина на столе и выпивающего ее содержимое, закидывающего ноги на стол. Он меньше всего внимания обращает на существование Луи и да, Луи его очень любит.
– Я пытался проводить с моими сестрами как можно больше времени, – отвечает Луи, понимая, что голос от волнения чуть не дрогнул, показав, какой дискомфорт причиняет ему этот разговор. Героическими усилиями он запихивает все свои эмоции обратно, берет бокал с терпким вином, встречается взглядом с улыбающимся Лиамом. – Прошу прощения, если я соизволил показать плохие манеры, Пейн. Как говорят – люби тех, кто с вами рядом, – напыщенно говорит он и ухмыляется, допивает бокал в один глоток и подмигивает, и этого достаточно для удовлетворения любопытства Лиама, достаточно для того, чтобы он забыл все надуманные обиды и улыбнулся, расслабляя мышцы лица и шестеренки мозга.
– Мы скучали по тебе, – широко улыбается он, Зейн, сидящий рядом с ним, кивает, хоть он и выглядит непричастным к разговору, его поза, его понимающий взгляд раздражает. И это херово. Потому что в первый день семестра Луи не хочет получать стресс. Особенно из-за своих друзей.
Поэтому он поворачивается к Гарри сразу же, как только Лиам переключает свое внимание на Зейна, сжимая его руку и шепча сладкие вещи на ухо, заставляя глаза Зейна отвернуться от Луи и наблюдать более интересную ему картинку. Спасибо всему Олимпу.
Но Гарри выглядит так, словно все это время ожидал Луи, потому что в ту же секунду, как Луи к нему поворачивается, Гарри едва вздергивает бровями и дергает уголком губ; их плечи сталкиваются, стулья близко расположены друг к другу – наверное, слишком близко, как такое могло случиться? – буквально вплотную. Он ухмыляется, но дружелюбно, и смотрит на Луи с неограниченной терпимостью, или забавой, или… нежностью.
– Хорошие каникулы? – спрашивает Луи, выдыхает вместе с улыбкой.
Гарри кивает, эта чужеродная незнакомая теплота в его глазах затмевает собой все тени, наполняет любые пустоты, которые когда-то Луи так яро ассоциировал только с ним.
– Да, я бы сказал. Именно такие, какие я заслуживаю.
– Значит, все было прекрасно? – внезапно вылетает из Луи, он не может поверить, что слышит в своем голосе нотки застенчивости, глаза – и зрачки – Гарри становятся больше.
– Я не заслуживаю “прекрасное”, Луи, – тихо говорит он, а в глазах – в лесных зеленых чащах – пробиваются из-под земли тонкие родники поражения, ласки, симпатии, видимо, слова Луи тронули его и в то же время заставили напрячься.
– Полностью заслуживаешь, – смиренно выдыхает Луи.
И вновь становится до безумия тихо.
– Сегодня! – внезапно и громко объявляет Найл, выпрямляясь в кресле, резко убирая ноги со стола. Он улыбается, сжимая телефон в руках, его щеки окрашены румянцем красных роз, в тон ярким губам и вину. – У всех есть настроение для вечеринки?
– Где? – сразу спрашивает Зейн.
Найл улыбается еще шире.
– Здесь, конечно же.
Губы Зейна плавно расплываются, оголяя белые зубы.
