Текст книги "Young and Beautiful (ЛП)"
Автор книги: Velvetoscar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 45 страниц)
Мудак.
– Очевидно, потому что я не хотел там быть, – с едкостью отвечает Луи. Складывает руки на груди, игнорирует дуновения ветра и то, как он колыхает кудри Гарри, как одна из тонких прядок спуталась с ресницами.
Глаза Гарри становятся еще больше.
– Тебе не понравилось? – спрашивает он так, словно Луи уронил его мороженое, вот-вот губа затрясется.
Черт. Нет, не так. Пиздец.
– Конечно, понравилось, придурок кудрявый, – вздыхает Луи, его голос звучит не так жестоко и равнодушно, как он планировал. – Просто в следующий раз, когда ты решишь игнорировать мое существование, пожалуйста, блять, не ожидай, что я буду хлопать тебе от радости.
Наконец-то. Грубая честность. Хорошо говорить это вслух. Сбрасываешь весь груз.
От его слов боль из глаз Гарри исчезает, сменяется на замешательство. Он внимательно смотрит на Луи.
– Я не-Я только-Я сделал это не специально… – выдавливает он, его слова спотыкаются о самих себя. Он опускает голову, сдавшись в попытках связно объясниться, ударяет землю носком ботинка.
– Эм, – говорит Луи, его гнев истощается (в самое неподходящее время). – Это нельзя назвать оправданием, ты ведь понимаешь? – горло саднит от засухи, и все же, блять, нет, это кажется именно оправданием.
Гарри молчит, буравя взглядом землю. Черные ресницы контрастируют с бледной кожей лица – был бы Луи романтичным, подумал бы, что о его ресницах можно слагать поэмы – да и сам по себе он выглядит несправедливо очаровательно.
Ублюдок.
– Я не хотел, чтобы ты уходил.
Блять.
Тихие слова, сказанные в землю, лишь маленькие камешки, старые булыжники, увядающая ива и Луи могли их услышать. И сердце Луи, треснувшее прямо посередине. Или оно раскололось вовсе?
Блять.
БЛЯТЬ.
Ослабевшие ноги еле держат.
Луи сглатывает.
– Тогда почему ты так себя вел? Так… безразлично. Холодно. – Его голос сжимается и дрожит от собственной абсолютной честности, он пристально смотрит на Гарри, уже даже не скрывая эмоций, не пытаясь надеть на себя маску чуждого спокойствия или беспечности, все, что есть, все его чувства – на лице, въелись в изгибы губ, впалость щек, выступ носа, глаза.
Пауза. Тишина. Ебаное ничто. Луи стоит, ждет, и Гарри поднимает голову, показывает глаза, полные боли, туч, беспорядка, шторма. Вспышки молний на радужке, сокрушающий ливень над роговицами. Луи слышит раскаты грома в его груди.
– Мне нужно вернуться внутрь, – говорит Гарри и вот, вот, он делает то, что всегда – собирает себя, перекраивает черты лица в состояние апатии, взгляд – в незаинтересованные ничем зеленые озера. Он пятится назад к двери, взгляд все еще на Луи.
Пальцы Луи немеют, пока он глупо смотрит в ответ.
– Я сделал это не специально, – последнее, что говорит он, почти умоляюще – или Луи пытается себя в этом убедить? – и скрывается за дверью.
Комментарий к Глава 23.
*утконос смерти, на английском platypus of death – что-то грустное, мрачное и прочие синонимы. не нашла аналога, поэтому перевела дословно.
“Nothing to Give” by White Lies
========== Глава 24. ==========
Луи переступает порог квартиры и падает на диван, его сносят собственные эмоции. Несчастно, плохо, ужасно; они кричат имя Гарри и эту тупую цитату Дориана Грея; перед глазами мелькают мириады вопросов.
– Ты ходил к Гарри? – спрашивает Найл, он выходит из кухни, жуя яблочный пирог, куски буквально вываливаются у него из рук, карамель стекает по рукам, он облизывает руки, выглядя сонным и счастливым. Он отвратительно очаровательный. Или очаровательно отвратительный? Луи зажмуривает глаза и зарывается лицом в подушку дивана.
– Нет, – лжет он, голос приглушен мягким бархатом, раздражающим еще больше.
– Как все прошло? – спрашивает Найл, даже не притворяясь, что поверил Луи; сироп, вытекающий из пирога, стекает по его подбородку.
– Я все ненавижу, – стонет Луи, смягчаясь. – Ухожу и больше никогда не вернусь.
– Через две недели закончится семестр. Тебе осталось ходить к нему всего ничего. Все будет нормально, – бормочет Найл блестящими от карамели губами.
– Нет, не будет, – жалобно говорит Луи.
Найл усмехается, дочиста облизывает ладони и прыгает прямо на Луи, полностью на него наваливаясь и заставляя кашлять.
– Блять! – задыхается он, вес Найла буквально расплющивает его. – Какого хера ты делаешь?
– Обнимаюсь, – отвечает Найл, растопырив ноги и руки, улыбается в волосы Луи.
– Ты меня так утешаешь?
– Нет. Я себя так утешаю.
– Ага, я чувствую, – Луи пытается подвинуться так, чтобы у него было пространство для дыхания. Ему удается найти золотую середину, теперь ирландский вес не мешает его легким получать кислород, поэтому он разрешает Найлу лежать на нем. Это в каком-то роде даже мило. Наверное.
– Гарри – полный мудила, – фыркает Найл после короткого молчания.
– Нет, – вздыхает Луи. – Он Гарри.
– Гарольд, – издевательски поправляет Найл, подделывая тон речи Гарри, когда тот говорит свое имя.
Луи смеется.
Наступает тишина, нарушаемая лишь приглушенными звуками студенческого трепа за плотно запертыми окнами, Луи думает, что Найл уснул.
– Мой отец попросил меня приехать в студию завтра утром.
Хм?
Внимание Луи теперь полностью заполучено Найлом.
– В студию? Я думал, трек уже готов к релизу. Уже ведь намечалась вечеринка, празднующая выход трека.
Найл ставит руку на диван, приподнимая себя.
– Готов.
Луи поднимает брови.
– И?
Найл мотает головой, медленно отстраняясь от Луи, и садится, закидывая ноги на стол. Он выглядит встревоженно – Луи не привык видеть Найла таким, его любопытство возрастает новой волной. Девятым валом.
– Я слышал, что Десу сейчас нездоровится, или что-то у него там происходит, – говорит Найл, встречаясь взглядом с Луи. – Сегодня утром он был очень возмущенным. Это плохо.
Ох.
– Ему не понравилась песня. Сказал, что не хочет, чтобы она выходила в свет.
– Я думал, он ее и написал, – говорит Луи. Он пытается оставить мысли о Гарри при себе, а еще лучше – убрать их от себя вообще, старается держать эмоции и выражение лица под контролем – нейтральным.
– Написал. Но, видимо, он изменил свое решение, – Найл пожимает плечами. – Отец мне особо много не сказал. Но произошел какой-то пиздец. Его голос был не такой, как обычно.
– В смысле?
– В том смысле, что Дес, походу, опять сошел с ума, и ты не должен удивляться, что Гарри зацикливается на этом и ведет себя как мудак.
– Нифига себе, – ошарашенный невежливой беспечностью Найла, произносит Луи. – Если с Десом все реально так плохо, как все говорят, то Гарри имеет полное право зацикливаться на этом. Он, блять, не робот, Найл, конечно такое на него влияет.
– Слушай, – говорит Найл, поворачиваясь к Луи всем телом, его взгляд чистый и острый, палец тычет Луи в грудь, циферблат часов опасно сверкает. – Гарри не имеет права к тебе так паршиво относиться, его поведению нет и не должно быть никаких оправданий. Заступись за самого себя, Луи, ты не слабак. Но ведешь себя именно так.
Луи лишь шокированно моргает. В таком свете, в таком тоне, Найл выглядит… пугающе.
Слабак? Какого хера он называет его слабаком?
Луи Томлинсона можно называть как угодно, но не слабаком.
– Не тыкай в меня своим пальцем, – огрызается Луи, хватая парня за палец и опуская его вместе с рукой вниз. – Я прекрасно знаю, что я не слабак, Ирландец. Прекрасно знаю. Но нет ничего слабого в том, чтобы заботиться о ком-то и сочувствовать. Ясно? Так делают сильные. Так что кончай трепаться. Ты не знаешь Гарри так, как знаю я.
Снова наступает пауза – сейчас Найл либо ответит ему язвительным комментарием и злостью в глазах, либо молчаливо встанет и уйдет. Луи не знает, что именно.
Но на губах Найла вырисовывается улыбка. А вот это уже неожиданно.
– Мой мальчик Томмо, – улыбается он и треплет Луи за волосы. – Вот что я хотел услышать. Теперь я знаю, что с тобой все будет хорошо.
И Луи не понимает, что это значит, и что вообще происходит, но Найл встает с кровати, включает игру и протягивает Луи джойстик, ярко улыбаясь. Мозг Луи хочет отдохнуть, у него больше нет желания в этом разбираться.
– Ебать ты странный, – бормочет Луи, принимая джойстик. – Я вообще не понял, что сейчас произошло.
Найл сверкает зубами.
– Я тоже тебя люблю, приятель. Ты будешь индийскую еду или суши?
Луи смеется.
***
На следующий день Луи возвращается с лекций в ужасно нервозном состоянии, уровень стресса в крови зашкаливает (сколько там ему проектов надо сделать? сколько конспектов выучить? ко скольким экзаменам нужно старательно подготовиться??), он даже умудряется забыть о Гарри, мыслями в оценках и расчетах вероятности завалить каждый курс. Это почти невозможно, но все равно может случиться.
Настолько забывает, что оказывается у его двери, ноги сами пришли сюда из-за укоренившейся привычки, хотя привычке было взяться неоткуда, потому что у Гарри они занимаются не так уж и много. Или, возможно, Луи подсознательно хочет увидеть Гарри, и его ноги поняли это раньше, чем мозг.
Хотя нет. Это самое маловероятное.
Но все же, Луи почему-то здесь, смотрит на дверь Гарри, стресс отступает, потому что голову теперь занимают более реальные и мощные мысли.
Гарри.
Он не говорил с ним со вчерашнего вечера, с того самого момента, когда Гарри оставил его на улице со словами “Я сделал это не специально”, крутящимися в холодном воздухе. Слова нельзя назвать особенными, но почему-то кажутся ему значимыми.
Подготовив себя и свои натянутые нервы, он открывает дверь и заходит внутрь, ощущая беспокойство и успокоение одновременно, вдыхая знакомый запах квартиры Гарри – денег, книг, нежного парфюма. Может еще запах полировочного лака и продуктов для волос. Может немного домашнего—нет. Нет. Точно не домашнего. Это было бы странно. Нет. Не домашнего.
Не важно, беспокойство и успокоение все еще есть, омывают Луи с головы до ног, тянут его вниз, просачиваются под одежду.
Беспокойство и иллюзия мира моментально гаснут, как только он закрывает дверь и видит перед собой сцену.
Это Гарри.
И парень.
Парень, который прижимает Гарри к стене, пожирает его тело бесстыдными голодными руками и отвратительно мокрым ртом, пока Гарри смотрит невидящим взглядом в потолок, откинув голову назад. Его рубашка расстегнута, наполовину скинута с тела, оголяет молочные плечи, обнажает грудь, покрытую татуировками. Его штаны расстегнуты, руки незнакомца забираются в них, видимо, совершенно не подозревая о присутствии Луи, ему жутко, ему противно, ему тошно – неизвестный просто пользуется им, и Гарри позволяет, равнодушно прижимая руки к стене, Луи не может даже нормально посмотреть на лицо Гарри, потому что эта сука окружает его, поглощает, топит, и блять-
– Это что за хуйня? – гремит Луи, не в состоянии себя контролировать. Его тело начинает трястись, кулаки сжались, он перебирает у себя в голове, какой из учебников тяжелее (и нанесет максимальный вред, если его кинуть в чью-то голову), он несется вперед, роняя сумку на пол, пытается нормально посмотреть на Гарри, посмотреть ему в глаза, но ебаный незнакомец отстраняется от Гарри и резко поворачивается с шоком и злостью.
Услышав голос Луи, Гарри тут же отворачивается, скрывая лицо, сжимая плечи, он выглядит таким беззащитным, отвергнутым, красивым, разрушенным, трагически сотрясенным, в Луи просыпается желание убивать.
Он направляет всю свою злость на неизвестного перед ним, на парня с грязными светлыми волосами и ярко голубыми глазами с расширенными от желания зрачками, самое что ни на есть идеальное воплощение того, что хорошо бы смотрелось на кулаке Луи. Или вилах. Которые, наверное, есть у этого пацана, потому что хуйню, которую творит этот парень, может творить только дьявол.
Луи горит и трясется от гнева.
Парень смотрит на Луи, надменно и возмущенно, и снова тянется обратно к Гарри.
– Не твоя очередь, – высокомерным голосом говорит он.
И Луи бьет его по лицу.
– ТЫ ЕБАНУЛСЯ?! – кричит парень, хватаясь за нос, из которого хлещет кровь, блять, Луи еще никогда не чувствовал себя так охуенно и удовлетворенно.
– Выметайся нахуй! – кричит Луи, тело трясет от адреналина, ему плевать, если это пересекает все границы, или если Гарри на него разозлится – этому парню лучше свалить. И свалить побыстрее.
И, видимо, Луи выглядит так же устрашающе, как и чувствует, потому что парень тут же пятится к двери, рукой закрывая лицо, другой слепо хватая жакет.
Дверь захлопывается, Луи поворачивается к Гарри, который стоит, отвернувшись от всего, прижатый к стене.
– Тебе не обязательно было это делать, – грубо говорит он, прорезая словами воздух.
– Обязательно, – отвечает Луи, выдыхая через нос, грудь тяжело вздымается, и он осмеливается потянуться к Гарри и нежно положить руку ему на плечо. Тот вздрагивает и сбрасывает ее с себя.
Грудь Луи сжимается.
– Гарри, – голос возвращается к нормальному. – Гарри, эй, приятель. Посмотри на меня.
– Что ты вообще здесь забыл? – отрешенно спрашивает Гарри и отходит от Луи, не поворачиваясь к нему. Почему он на него не смотрит?
Луи сглатывает.
– Я-я хотел заниматься.
– Конец семестра. Тебе больше не нужна моя помощь, – наклонив голову, Гарри направляется в свою спальню.
Луи идет за ним.
– Я просто хочу заниматься. Здесь. Как раньше, – говорит он, его голос тихий, нервный, расстроенный, что происходит? Что-то случилось.
– Просто уходи, Луи.
Грудь сжимается снова, но Луи игнорирует тупую боль.
– Гарри? Посмотри на меня.
– Уходи, – командует он.
Сжимается, не оставляя воздуха.
– Посмотри на меня, пожалуйста, – просит Луи, ему плевать, даже если это мольба, он близко встает позади Гарри, тот останавливается, войдя в комнату, пыльные лучи, проходящие сквозь окна, падают мрачной тенью на его тело.
Гарри напрягает плечи и сжимает кулаки. И медленно, очень медленно поворачивается, так же медленно поднимая голову.
Улыбка, начавшая формироваться на губах Луи, когда он встречается со знакомыми глазами, тут же исчезает, и появляется грубая пульсирующая злость, забирающаяся в вены.
Синяки.
Темные отчетливые синяки.
Один у виска, страшный и фиолетовый, один возле глаза, почти черный, разъедающийся красным. Один – Луи сглатывает – на шее. И он отвратительно похож на отпечаток большого пальца. Края губ опухшие, рядом небольшой порез.
Воздух душит.
– Гарри, – голос Луи ломается, рука тянется к его лицу, чтобы потрогать, чтобы утешить, но Гарри морщится, почти боязливо отшатывается, хмурит брови.
– Они скоро уйдут, – огрызается Гарри. – Они не навсегда.
– Я так не думаю.
Луи хочется плакать. Или ударить кого-то. Но мозг не может нормально функционировать, и он не знает, кого ударить, или зачем, или за что, или как, или-
– Кто это сделал? – спрашивает он, голос звучит спокойнее, чем он ожидал, ярость трясет его. – Этот убежавший кусок дерьма?
– Нет, – сразу же отвечает Гарри и опять поворачивается спиной, он идет к пианино и поднимает крышку. Медленно садится, скамейка скрипит, и пыльный воздух дня – слишком холодный, слишком горячий – мучительно убивает Луи.
– Кто это сделал? – повторяет он, ему хочется звучать мягко и ласково, он не хочет пугать Гарри, но эмоции блокируют разум, он не может думать и действовать, может только чувствовать. – Кто?
– Блять, теперь это не важно, окей? – резко отвечает он, тело напряжено, головой ведет в сторону Луи, но не поворачивается лицом. И потом, внезапно, он тянется и начинает перебирать нотные листки.
Луи беспомощно бесцельно смотрит. Он очень зол. И очень напуган.
– Гарри, – пытается он, голос поддается телу. Такой же ломкий, разбитый и хрупкий.
Гарри начинает нажимать на клавиши. Почти маниакально.
– Гарри.
Звук пианино давит, жестко и быстро лишает комнату пространства и воздуха, голова Гарри наклонена. И все еще открыта рубашка. Луи задумывается, не холодно ли ему, и единственное, что он сейчас хочет – это завернуть его в одеяло – во что-то мягкое, теплое и роскошное. Что-то, что успокоит его, защитит и вылечит.
Луи хочется плакать.
– Гарри.
Беспорядочное клацанье по клавишам резко прекращается, Гарри обозленно опускает руки вниз, с бешеной скоростью встает со скамьи, сдвигая ее.
– Блять, Луи, я занят. Просто уйди отсюда нахуй! – кричит он. Его грудь тяжело вздымается, руки трясутся, эхо пианино отбивается от стен глухим призрачным звуком.
Картинка перед глазами размывается. В глазах встают настоящие слезы, он боится дать сбой, Луи ненавидит это, ненавидит, когда хочется рыдать навзрыд, но из глаз ничего не течет, щеки сухие, в горле ком, и ты балансируешь на грани самообладания и хаоса.
Он выравнивает дыхание – которое предательски прерывается резкими вздохами – и смотрит вверх, заставляя глаза впитать слезы, запихнуть их туда, где им самое место – далеко, далеко от внешнего мира.
– Я не хочу… – установив равновесие, начинает говорить он, но Гарри резко поворачивается, его собственные глаза стеклянные, красные, наполненные мучительной болью.
– Мне похуй, что ты хочешь, – рычит он, сжимая кулаки. Сорвавшийся с подставки нотный лист падает на пол, примерно туда же, куда желудок Луи. И, видимо, еще и сердце. – Мне не нужна твоя гребаная забота, Луи Томлинсон. Не нужна твоя жалость, твоя назойливость, мне нахуй не нужно твое присутствие в моей жизни. Ты не знаешь меня – ты ни черта меня не знаешь – ты вообще ничего не знаешь, тебя нет в моей жизни, мне плевать на тебя, оставь меня, блять, в покое!
Тишина.
Комната превращается в дно океана – пиздец тихо, но давление разрывает тебя и твои мозги на части – Гарри злится, тяжело дышит, не контролирует себя. Он заметно дрожит, дрожит как лист, лицо красное, с фиолетовыми пятнами. В нем почти нет гнева, он паникует, напуган, слезы вот-вот потекут из глаз, но слова.
Но слова.
Слова режут Луи. Проходятся острием лезвия в тех местах, о существовании которых он даже не знал. Они разрезают жизненно важные органы, проходятся рывками по мягким тканям и костному мозгу, пронзают его насквозь, хирургически ровно отрубают конечности – от него не остается ничего.
И все из-за слов.
И не должно же это, блять, ранить так сильно. Ведь раньше такого никогда не было. Луи привык к словам. Он знает слова. Он их использует. Но не так, не такие и не в таком значении.
Проходит минуты две в тишине, а может, два часа, Гарри сражается со слезами, не давая им вырваться, тело трясет, в глазах бушуют ураганы, смерчи – армагеддон, апокалипсис, конец света, называйте, блять, как хотите – бледная грудь покрыта татуировками – кровавой поэзией.
Луи неподвижно стоит. Стоит до тех пор, пока не иссякают силы, потом он внезапно тихо поворачивается, уходит с дырой в теле, со рваными вырезами, Гарри дышит достаточно сильно, чтобы дышать за них двоих. Луи думает, каково быть тыквой на Хэллоуин, когда все режут тебя ради веселья.
Он уходит, по пути поднимая сумку, глядит в потолок, потом глядит в небо, тихо закрывает за собой дверь, и он все время смотрит вверх, потому что как только он опустит голову, из глаз польются слезы.
Он не будет плакать из-за Гарри Стайлса.
Луи не опускает голову.
***
Следующие две недели проходят в тумане стресса и шрифта ворда times new roman.
Из-за написания конспектов, чтения учебника за учебником, пьесы за пьесой, книги за книгой, у Луи почти нет времени думать о чем-то другом. Он даже практически не видится с остальными парнями, изредка перекидывается сообщениями с Зейном и Лиамом (и Лиам все больше сходит с ума под натиском стресса и часто отвечает так, что и половина слов непонятна – видимо, его автокорректор тоже волнуется по поводу экзаменов, и как-то даже ответил с испанским восклицательным знаком, поставив его, по всем правилам грамматики, и в начало, и в конец˚), и, еще реже, иногда встречается с ними на поздних сессиях в библиотеке или комнате Лиама.
Найла он тоже видит не особо часто – тот много блуждает по вечеринкам. Потому что, видимо, Найл толстокожий и неуязвимый, экзамены точно не та вещь, которая его беспокоит.
Нередко Луи, возвращаясь в квартиру после лекции или семинара, обнаруживает там Рори, склонившегося над книгами, конспектами, судорожно исследующего википедию, очки для чтения спадают на нос, золотисто-каштановые волосы торчат в разные стороны. И Луи, уже по привычке, делает ему чай, предлагает сэндвичи, а потом пишет гневное сообщение Найлу: “Ты безответственный уеба”, но ничего никогда не меняется, совесть Найла не просыпается, а Луи слишком устает, чтобы с ним регулярно бороться.
Как-то Найл заходит в комнату, нихера не поднимая настроение разговором:
– Через час я снова поеду в студию.
Луи моментально захлопывает тетрадь, его очки слегка накренились, шапка скрывает волосы – и это хорошо, Луи почти уверен, что они воняют.
– Снова?
Найл кивает.
– Гримшоу тоже бесится. Особенно, на счет этой вечеринки в честь релиза в конце недели. – Он трясет головой, откусывает кончик сигары. – Дес отказался приходить в студию, поэтому все, что нам остается – это склеить вокальные биты, которые мы успели записать. Ебать это муторно.
Луи сглатывает, наклоняет голову, рассматривая конспекты.
– Мм.
Дес. Проблемы с Десом. Гарр-нет.
Нет.
– Этот чувак совсем спятил. Прикинь, пытался напасть на моего отца! Моего отца, – смеется Найл. Он трясет головой, смотрит светлыми голубыми глазами в окно.
Напасть.
Луи снова сглатывает. В горле сухо.
– И он опять разгромил все оборудование. Тысячи ебаных фунтов выброшены в никуда.
– И все из-за того, что он изменил мнение о песне? – спрашивает Луи, максимально напрягает голос, чтобы тот казался безразличным.
– Он, блять, песню другую написал – мы ту даже не использовали! – восклицает Найл, зажигая сигару, щеки втягиваются внутрь, огонек лижет кончик скрученных листьев табака. – Не ебу, что у него там за проблемы.
– Ну. Он психически нестабилен.
– Он психически ебанутый, – клуб дыма вырывается с губ Найла. Он смотрит на свои часы. – Я туда, вроде, последний раз еду. Релиз будет выпущен по расписанию – мы уже устроили промо – вполне укладываемся в сроки, даже перегоняем.
Луи кивает. Он тасует в руках бумаги.
– Кстати, я вчера Гарри видел.
Кровь в жилах застывает.
– Он уходил из студии как раз тогда, когда я зашел.
Гарри? Студия? Зачем ему там быть?
Луи чуть не ломает карандаш пополам. Руки дрожат.
– У него огромный синяк на лице. Не знаешь, откуда?
Найл не знает, что Луи с Гарри больше не разговаривает. Откровенно говоря, Луи не хватило духу рассказать ему. И определенно не хватает духу сказать сейчас – не тогда, когда он узнал, что синяков прибавилось. Прошло почти две недели с тех пор, когда Луи видел Гарри.
Те, что были, должны были пройти. А они есть. Их стало больше. И волнуется даже Найл. На ум Луи приходит только Дес. От картинки, возникшей в голове, его желудок опять начинает резать.
– Не знаю, – с трудом произносит он, закусывает губы, чтобы не сболтнуть лишнего.
Найл, видимо, что-то замечает (единственный раз в жизни), потому что он больше ничего не говорит, лишь поднимает брови, зажимает сигару зубами и ретируется в свою комнату.
Горло Луи жжет.
Все и везде жжет.
***
Каждый день Луи думает о том, чтобы написать Гарри. Но он не знает, что сказать, поэтому не пишет.
Это случается лишь один раз: он покидает экзамен по прозе викторианской эпохи с новообретенной уверенностью, зная, что получит высокий балл – и все благодаря репетиторству с Гарри.
‘Теперь могу смело заявить, что сдал экзамен. Благодаря тебе. Спасибо, я ценю помощь, которую ты оказал мне в этом семестре.’
Он хочет пожелать ему удачи на собственных экзаменах, собирается спросить, как он поживает, но Луи даже не уверен, сдает ли Гарри экзамены, и ему кажется, что он знает ответ на вопрос о его самочувствии, поэтому он отправляет сообщение только со своей благодарностью, и только когда приходит оповещение о доставке, Луи жалеет о своем действии, мысленно делая заметку – больше никогда не разговаривать с Гарри.
Ведь он, разумеется, ему не ответит.
Кроме того, с Гарри покончено – Луи поднимает белый флаг, отступает, признает поражение, Гарри поставил на нем крест, отвергнул – теперь все изменится. Жизнь будет лучше, Луи хорошо отучится в университете, устроится на хорошую работу, заведет отличных психически стабильных друзей, будет много пить и трахать много людей, чьи имена он не будет знать. Университет не крутится возле ебаного Гарри Стайлса, с ним покончено, и жизнь будет лучше.
Вот только.
Жизнь не становится лучше.
Не становится лучше, когда он не может спать по ночам и смотрит в свой телефон, ожидая свечения экрана, оповещающего о сообщении, всего об одном сообщении, большего он и не просит. Даже если это одна буква или пустое окно, что угодно. Не становится легче, когда ему приходится проходить мимо садов, и он не может не посмотреть в окно, ожидая увидеть затемненный силуэт Гарри. Не становится лучше, когда внутри он ощущает опустошение, когда он игнорирует предложения друзей отпраздновать конец семестра, когда с ним флиртуют симпатичные мальчики, когда люди здороваются и улыбаются ему, когда Найл пытается вытащить его в клубы. Ничто вообще не становится лучше.
Он слышит его имя в коридорах, на лестницах, во дворе, в аудиториях – везде. Слышит шепот о похождениях на вечеринки, восхваление его завоеваний, его успеха, его обаяния, его тела, его денег, его причуд, и каждое слово, сказанное отравленным ртом, который нихера не знает Гарри, заставляет кровь Луи кипеть. Но он никого не затыкает, ничего не говорит, просто утыкается в учебники и учит, учит, учит, пока не забывается и не заебывается.
Ничего не меняется и не становится лучше.
Однажды он видит фотографию какого-то парня на фейсбуке. Гарри в красивой одежде, облепленный красивыми людьми, с расширенными зрачками и туманным взглядом. Синяки почти не видны из-за макияжа и темноты. Луи читает подпись к фотографии: “ЛУЧШИЙ ТРАХ В ЖИЗНИ”, его желудок скручивает. И толком не от отвращения, а от волнения и страха. От всего, к этому прилагающегося.
Иногда о Гарри небрежно упоминает Зейн, и тогда Луи прочищает горло и чешет затылок, Зейн одаривает его взглядом и прерывает себя. И для Луи это как помилование.
А иногда на радио появляется одна из песен Деса, и это тоже, блять, не особо круто.
А на экзамене еще был этот вопрос, об Оскаре Уайльде – и Луи застыл, ощущая, как в него ввинчивается эмоциональная спираль паники и отчаяния. Нет, пожалуйста, не здесь, не сейчас, думал тогда он.
Да, нихуя ничего не становится лучше.
Но, может, хотя бы со временем.
***
– Я достаточно важно выгляжу? – спрашивает Найл, крутясь на месте, раскинув руки в стороны, ему нужно честное, объективное мнение.
Сегодня последний день семестра, а потом все разъедутся по домам на праздники. Случайным образом, сегодня ночью также вечеринка релиза нового сингла Деса и Ника Гримшоу “Certain Things”, и Найл радушно пригласил Луи с собой на вечеринку. Последние пару дней он только об этом событии и говорил – полон энтузиазма, абсолютно уверен в своих навыках барабанщика (парень даже не пытается быть скромным), и он с нетерпением ожидает тысячи заявок и абсолютно уверен, что будет пользоваться спросом и станет следующей большой шишкой в современной индустрии музыки.
Если честно, Луи бы не особо удивился, если бы это случилось и стало истинным призванием Найла. Возможно, ему стоит начать поиски нового соседа на следующий семестр.
– Ты выглядишь достаточно важно для человека, который собирается предложить свои услуги и первоклассные умения для предстоящих треков музыкантов. Это считается? – спрашивает Луи, улыбаясь. Он бы хотел улыбнуться шире, но, учитывая окутавшую его хандру, не может.
Найл, наверное, замечает это, потому что он подходит к нему, кладет руку на плечо и сильно сжимает.
– Хей, – говорит он, Луи встречается с ним взглядом. – Сегодня мы повеселимся, да? Бесплатное бухло, бесплатные наркотики, масса возможностей для секса. Мы повеселимся. Я обещаю.
Луи пытается шире улыбнуться.
– Надеюсь.
Какой-то момент Найл стоит, внимательно осматривая Луи, потом кивает и возвращается к застегиванию своего жакета.
– Окей. Что ж, вечеринка начинается, ха?
Луи смотрит вниз на свои руки.
– Ага.
Он пытается звучать радостно.
***
Они приезжают под вспышки фотокамер и запах парфюма, и Луи чувствует себя настолько неподходящим к этому месту, что не может даже пошутить об этом.
Он пытается узнать у Найла, придут ли Зейн с Лиамом, но тот не слышит его, он занят белозубыми мужчинами, которые проходят мимо и пожимают его руки, хвалят его навыки и громко поздравляют. Найл никогда не выглядел таким счастливым, его рукопожатия сильные, уверенные, остроумные шутки вылетают изо рта, заставляя дорогущие мужские сорочки сотрясаться от смеха. Он всех очаровывает, как и всегда, и через пару минут Луи теряет его вовсе.
Поэтому большую часть вечера он стоит возле еды, наполняет свой рот закусками, заливает горло шампанским. Он пишет Лиаму и Зейну – нет, они не придут, у них ‘ночное свидание’ (как Луи еще не стошнило от этих двоих), надежды потеряны, нужно просто заесть свои чувства.
Вечеринка гламурная – до отвращения гламурная – пришедшие знаменитости и громкий смех, конечно, разбавляют обстановку, но все кажется таким… поверхностным, пустым. И самое дерьмовое то, что Луи плевать на этих людей, их статусы, счета, какие-то понятные только их кругам шутки, поэтому он поедает улиток, перепелиные яйца и мечтает о том, чтобы он был сейчас дома в спортивных штанах, окруженный сестрами и видеоиграми.
Штаны слишком узкие, ткань раздражает голую кожу бедер. Ботинки слишком тесные.
Да вообще все дерьмо.
А потом прибывает Ник Гримшоу, сопровождаемый Десом Стайлсом.
И Гарри.
Луи чуть не давится устрицами.
– Почетные гости, – улыбающийся парень приветствует их со сцены, по комнате проходит рябь смеха, некоторые хлопают, некоторые растягивают улыбки шире, все пристально на них смотрят. Украшения людей блестят под светом инкрустированных люстр, и слишком много черного, и слишком много помады, и слишком много парфюма. Всего слишком много.
И помимо всего этого, Ник Гримшоу – ходячая палка с уложенными вверх волосами и огромным количеством зубов – громко смеется, входя в помещение в красном костюме и клетчатом шарфе, и Дес Стайлс в сером костюме с запонками, цена которого больше, чем бюджет маленьких семей, угрюмо ухмыляется и смотрит вперед, под глазами заложены черные тени.
И Гарри.
По какой-то причине, Луи совсем забыл, что Гарри тоже может прийти. Блять, релиз трека его отца, конечно же, Гарри здесь будет. Как Луи раньше не догадался??
В любом случае, он здесь.
Гарри. С блеклыми синяками, язвительной улыбкой, слегка цепляется за плечо отца (почти что робко), разодет в серый твидовый костюм с голубой бабочкой, в петлице – зеленая гвоздика. Вьющиеся волосы идеально уложены на сторону, они выглядят так мягко, так идеально. Он высокий и бледный, и красивый, и…
