Текст книги "Young and Beautiful (ЛП)"
Автор книги: Velvetoscar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)
Зейн спокойно наблюдает за ним, расположившись в кресле, пока Лиам улыбается и с любопытством следует за похождениями Луи взглядом.
– Он уже ушел, – говорит Лиам так, словно это очевидно, словно это нормально, и так всегда было. – Он организатор, ну, ты знаешь. Сказал, что хочет доработать детали декораций и убедиться, что имбирные пряники будут готовиться под идеальной температурой. Тема вечеринки – имбирные пряники, – говорит он, осматривая костюм Луи. – Ему не понравится, что ты не следуешь дресс-коду.
– Я соорганизатор, – отвечает Луи, заставляет себя игнорировать отчетливое разочарование и обманутые ожидания и … а такое вообще может причинять боль? Боль, смешивающуюся с кислородом, наполняющим легкие и затуманивающим мозг.
– Да? – удивленно спрашивает Лиам. – Он не говорил.
Ауч.
– Что я тебе говорил? – с легкостью говорит Найл и хлопает Луи по спине, открывает бутылку Джеймсона, принимает от Зейна сигару и бессистемно набирает сообщения на телефоне.
Снова – ауч.
Луи смотрит на золотую голову Найла.
– Он, наверное, отвлекся, – говорит Зейн, впивается своим привычным скучающим спокойным взглядом в Луи. – Я уверен, как только мы туда приедем, он нам сообщит.
Лиам смотрит на мирно заверяющего Зейна, потом жалостливым взглядом на Луи – заставляющим его желудок скрутиться, а нервы вспыхнуть.
– Да, я уверен, он об этом скажет, – заверяет он.
Луи смеется и делает вид, что ему плевать, снимает жакет, потому что в комнате стало слишком жарко, кладет на стол, готовый выпить, готовый смеяться во все горло.
***
Они прибывают на вечеринку в отель.
Портрет очевидного совершенства. Все золотое, янтарное, карамельное, шоколадное, с веточками омелы и остролиста, свисающими с потолка, в середине стола расположена большая чаша с прянично-кофейным пуншем – очень напоминает вечеринку Зейна, Луи думает, действительно ли Гарри был организатором – ленточки, бантики и ярко-зеленые ветви прикреплены ко всему, что не двигается, в том числе и к сводчатому потолку. Воздух пахнет имбирем, на золотых подносах имбирные пряники и крошечные фарфоровые чашки, наполненные эгг-ногом.
И все бы было очаровательно и здорово, если бы Луи не чувствовал себя обмануто. И забыто.
Особенно, когда он видит Гарри. Улыбающегося, смеющегося, окутанного кучкой красивых людей, поднимающего чашку в воздух и цитирующего какие-то чертовы стихи. И выглядит все пиздец раздражающе. И дохера претенциозно.
Луи стоит в своем нелепом костюме, подходящий под тематическое облачение, чувствует себя полнейшим дураком. И он забыл свой жакет у Гарри. Как же здорово.
– Пойдем поздороваемся с Гарри, – выдыхает Зейн в его ухо, цепляется за локоть и ведет вперед, в ту же секунду появляется Лиам, берет за другой локоть, улыбается чистой напрактикованной улыбкой.
Их якобы альтруистическая забота раздражает Луи лишь больше.
– Я могу поздороваться с ним, когда захочу, спасибо, – ворчит он, но почему-то не уворачивается от их касаний, глаза прикованы к Гарри, пока они идут к нему.
Как по часам люди вокруг него начинают давить, целовать его в щеки, прижимать ухоженные руки к широкому торсу. Парочка человек прижата совсем близко, нарушает личное пространство Гарри в несколько раз сильнее, чем остальные, цепляется взглядами за его прекрасно одетую фигуру – мятый бархат цвета кофе, серебряный галстук-бабочка, браслет из цветков омелы, ничто из этого Луи не выбирал – с жадностью пьет пунш, хотя их жажду этим не утолишь.
Луи готов убивать.
– Мои дорогие гости! – радостно здоровается Гарри как только их видит, Найл присоединяется к трио с открытой бутылкой, прижатой к губам. Глаза Гарри светятся восторгом, он искренне рад их видеть и неоднократно смотрит на Луи, улыбаясь, но Луи этого недостаточно – гордость не позволяет ответить тем же.
– Гарри, – выдыхает Зейн, Лиам смеется, Найл кричит: “Чувак!” и хлопает его по спине.
– Ты рано пришел, – лишь на эти слова хватает Луи, Гарри кивает, взмахивая кудрями.
– Да. Мне пришлось внести изменения в последнюю минуту, – он осматривает костюм Луи. – Обычно я не одобряю такое вопиющее нарушение моих правил, – Луи фыркает на слове “правил”, – но мне даже нравится. Эггног? – ухмыляясь, спрашивает он.
Луи кивает.
– Очаровательно, – говорит Гарри, тон голоса спокойный, приторный и… странный. Может, наглый. Или пустой. Или все сразу.
Как бы Луи не пытался его характеризовать, он неискренний, наигранный, и если где-то под этим лежат благие намерения или подлинное настроение, Луи плевать, потому что глаза Гарри сканируют толпу в поиске знакомых лиц и…
Луи не знает.
Ему это просто не нравится.
И он пытается еще раз.
– Я смотрю, тебе понравилась вся эта штука с имбирем, – выдавливает он через улыбку, натянутую на щеки. – Я рад.
– Как ты додумался до такого, Гарольд? Все такое странное, – спрашивает одна из липучек, ее пышные русые волосы вьются, губы ярко блестят красным, обнажая слишком белые зубы.
– Просто пришло в голову, – лениво отвечает он, поглаживая кончиками пальцев края чашки, взгляд то ли ошалевший, то ли затуманенный, он смотрит вперед ни на что и на все сразу.
Все. Блять. Все.
Луи вымотался. С него хватит.
– Прошу меня извинить, ребята, – выдыхает он, освобождается от слабых хваток Лиама и Зейна. Они смотрят на него пристально, неуверенно. Делая все возможное, чтобы оставаться с виду спокойным, Луи проходит мимо Гарри, резко толкает его и исчезает в толпе.
***
Лучше не становится.
Эта ночь просто какой-то ебаный бардак.
Луи не так все представлял. Нет смеха, нет улыбок, поделенных с Гарри. Нет секретных шуточек, понятных только им, и Луи не защищает Гарри от гарпий, и Гарри не ищет через весь зал глаза Луи и не улыбается ему после этого. Никакой соорганизованности, никаких фотографий, и, наверное, хуже всего то, что Гарри надел свои гребаные часы. Хотя обещал иное.
Луи словно смотрит, как башня из игральных карт, которую он строил неделями, просто рушится и топчется невежественными прохожими, все действительно хреново. Истерически дерьмово.
Музыка праздничная и красивая, скрипки наигрывают призрачные мелодии, его друзья в своей типичной манере смеются, танцуют, потребляют наркотики и алкоголь, словно ‘завтра’ не существует. И Луи пытается, правда пытается повеселиться, потанцевать, проглотить все, что вызовет на его лице улыбку, но эти безрезультатные действия делают его только злее, и что только он не предпринимает, его глаза всегда натыкаются – правильнее сказать, находят – Гарри, идеального организатора, плавающего по комнате, позирующего для фотографий, прижимающего винные губы то к одной, то к другому – “над головами ведь висит омела”.
Невыносимо смотреть.
И Луи пытается забыться. Он охотно впутывается в разговоры, в которые никогда бы не вступил, сближается со всеми, кто позволяет, смеется над шутками, которые не смешны, позволяет принаряженному парню за парнем разговаривать с ним и прижиматься на танцполе.
Но надолго его не хватает.
Не тогда, когда внутренности Луи скручиваются, присутствие Гарри очевидно, мелькает перед глазами, колко напоминая, почему он так зол.
Поэтому не особо удивительно, что около четверти двенадцатого Луи набирает номер такси, игнорируя предложение Лиама присоединиться к нему с Зейном на танцполе, вместо этого фокусируется на Найле, кричащем ирландскую народную песню с какими-то незнакомыми ребятами, они обнимают друг друга за плечи, хлопают кулаками по столешнице и поднимают пинты пива к небу.
Последнее, что он видит, когда молча проходит мимо толпы к выходу – Гарри, улыбающегося и смеющегося, окруженного несколькими людьми, кормящими его бисквитами и пуншем, и какой-то парень с пурпурными волосами расстегивает его бабочку.
Это разжигает в Луи то, что он пытался заглушить всю ночь, и он выходит за дверь, больше не оглядываясь.
***
Он чувствует себя тупым.
Тупым, потому что оделся для гребаной тупой вечеринки – и остался проигнорированным.
Тупым, потому что именно он познакомил Гарри с чертовыми имбирными пряниками и имбирем, ставшими потом фетишем Гарри – блять, он практически вдохновил его на вечеринку – и не был упомянут. Даже хуже, Гарри солгал об этом.
Тупым, потому что он думал, что после двух счастливых свободных от драм дней с Гарри все пойдет хорошо. Что теперь все так и будет дальше.
Тупым, потому что он заставил Гарри засмеяться и думал, что это изменит мир.
Тупым, потому что сегодня он был готов выбить все дерьмо из людей, которые расстроят Гарри – и Гарри все равно предпочел их, а не Луи.
Тупым, потому что он был настолько расстроен, что даже не мог насладиться собой, загубил ебаную ночь и рано ушел, потому что все его раздражало.
Тупым, потому что теперь он стоит здесь, перед дверью Гарри – которая, скорее всего, закрыта – и готов зайти внутрь и забрать свой жакет цвета эггног или блять-уже-неважно-какого. И это какая-то шутка жизни и ебаная ирония или что? Он всегда стоит перед дверью Гарри.
Он чувствует себя до омерзения тупым.
И все равно поворачивает ручку двери, на лице отражается гримаса боли, тело зудит и просится в кровать, и он все сделает, как только придет к себе, дверь поддается, в голове проносятся мысли – неодобрение о несоблюдении безопасности и какое-то облегчение. Хотя ему вообще должно быть плевать, ну ворвется кто-то в его хоромы, сворует всю его хуету, что с того? От фигурок кошек все равно нужно избавиться.
Внутри темно, лунный свет бросает тени туда, куда дотягивается, и суровая мрачность и пустота очень ярко показывают то, что Луи прямо сейчас чувствует. Там, где часы назад в тех же самых комнатах звучал смех Гарри и неуверенные звуки пианино, пока Луи учился играть, теперь ничего. Абсолютно ничего.
Все ушло. И Луи ошибался по поводу всей вселенной.
Очень ярко показывают.
Тихо, глухо, мертво. Луи включает свет, моментально замечает свой жакет, небрежно лежащий на столе. Он не мешкается, направляется к столу и хватает его, уже готовый вернуться в квартиру, снять с напряженных плеч одежду и погрузиться в мягкую теплую кровать, когда замечает небольшую книгу в кожаном переплете, лежащую под жакетом.
Хах.
Он не знал, что Гарри ведет дневник.
Он не будет читать его – он не вторгающийся в личное пространство мудак, в конце-то концов – но он проводит пальцами по потертой затасканной обложке, его сердце колет при мысли о безумных набросках и проникновенных стихах, которые, он уверен, скрыты в дневнике. Перемешанных композициях и музыкальных исправлениях и маленьких окошках в душу Гарри…
На самом деле, наличие дневника даже слегка обнадеживает. Каким-то странным образом обнадеживает, что у Гарри есть пучина, где спрятана его сущность. Что он действительно человек, которого однажды Луи посчастливилось для себя открыть, даже если больше он к себе Луи не подпустит, даже если Луи этого больше не увидит. Даже если Гарри больше не доверится Луи.
Мысль ложится на язык едким привкусом.
Чувствуя себя слегка побитым – или разбитым, Луи еще не понял – он хочет повернуться и уйти, но его взгляд цепляется за рваный лист бумажки, торчащий из книги, зажатый страницами и нежно прижатый как закладка.
И Луи бы не стал этим интересоваться. Ушел бы и все.
Вот только он видит знакомый почерк. Каракули, удивительно напоминающие… собственный почерк Луи.
Глаза болят от усталости и бессилия, он замирает, касаясь бумажки.
Нет, это абсолютно точно выглядит как почерк Луи.
Его сердце и желудок сжимаются, он бездумно открывает книгу между страницами, где заложена настроченная записка.
Луи читает слова, отдающиеся эхом на кончиках пальцев, небрежно написанные столько времени назад, и теперь бережно хранимые на бумажке, оборванной по краям и осторожно лежащей в дневнике Гарри.
За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.
И сзади, аккуратным маленьким почерком два слова:
Луи Томлинсон.
Комментарий к Глава 22.
* здесь имеется в виду то, что latte произносится как lah-tay (или lottay), которое очень похоже на слово lot во фразе very much a LOT
и из-за того, что они похоже звучат, можно сделать шутку, используя слово latte. типа когда тебе кто-то сделал кофе можно сказать “спасибо большое” как thanks a latte то есть thanks a lot, вот и получается каламбур.
_________________________________________________
от автора:
У главы две значимые песни, под которые я писала:
1. The Strokes – “Life is Simple in the Moonlight” – песня, котруя представляля играющей на вечеринке.
2. Scala – “With or Without You” – потрясающая. Я слушала ее на протяжении всегро времени, пока писала. ОСОБЕННО, В КОНЦЕ. Она особенно хорошо подходит Луи. Вот ссылка: (я не могу найти ту самую версию, которую слушала, но это тоже сойдет – с клипом никак не связано, поэтому само видео игнорируйте) http://www.youtube.com/watch?v=cEn6YGsXld4
========== Глава 23. ==========
Луи не может спать.
Он лежит на кровати; к телу, покрытому холодным потом, прилипают накрахмаленные простыни, руки раскинуты в стороны, ладони пусты и открыты.
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Он смотрит в темный и пустой, но все равно кричащий своим богатством и ценностью – как и все в этом ебаном университете – потолок.
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Сердце барабанит. Чувство такое, будто от притока крови голова вот-вот расколется.
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Найл уже вернулся? Он не слышал звука открывающейся двери.
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Гарри уже вернулся?
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Или Гарри уничтожен умом, телом и духом, облеплен множеством бездушных тел, облаченных в версаче и шанель? Или он валяется в канаве? На полу ванной комнаты? Мирно спит в своей постели? Он улыбается? Или терзает себя? Он знает, что Луи давно ушел? Не плевать ли ему? Не плевать ли ему хоть на что-нибудь?
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Да. Нет. Луи не может спать.
***
Луи просыпается от громоподобной игры на пианино – Чайковский? – ранним утром. Но ему плевать даже на это, тело неподвижно лежит в кровати, взгляд упирается в потолок. Он не хочет думать о записке.
Записка.
Записка, которую он написал. Которая скрыта в тетради Гарри с его именем на обратной стороне. Он не хочет думать об этом, потому что ничто не важно – Гарри игнорировал его весь вечер, стер его присутствие из своей жизни, был пустой гордой оболочкой, которой он всегда и являлся. Ничто не изменилось. Гарри не изменился.
“Я НЕ МОГУ ИЗМЕНИТЬСЯ”. Перед глазами Луи промелькнула въевшаяся в кожу Гарри надпись. Как же, блять, иронично.
Слишком много мыслей.
Как и сообщений, которые он видит, как только смотрит на экран телефона. Он видит сообщения то от Зейна, то от Лиама – и, конечно же, ни одного от Гарри, это было бы что-то из ряда фантастики – но не читает их, просто снимает блокировку и ищет единственный нужный ему сейчас контакт.
Гудок звучит один раз.
Пианино останавливается.
– Томмо, – здоровается голос Найла в телефоне и по другую сторону стены. – Ты где?
– В своей кровати.
Смешок.
– У тебя опять похмелье?
– Нет.
– Все нормально? – зевает он. Доносится одинокий звук нажатой клавиши.
– Нет. Приди и полежи со мной. Я во тьме.
– Что это значит? Ты голоден?
– Нет, придурок, не голоден, – раздраженно отвечает Луи. – Я уязвим, стою на краю темной пропасти.
Молчание.
– Ты хочешь пить?
– Блять, Ирландец, просто притащи сюда свою задницу.
Звонок отключается, и резко открывается дверь.
– Томмо, – с улыбкой на лице заходит Найл в наполовину расстегнутой, с пятнами чего-то грязного, рубашке и спортивных штанах, подвернутых до лодыжек. Не мешкая, он плюхается на кровать лицом вниз, моментально занимая половину кровати и сужая свободное пространство Луи.
Луи и не против.
– Спасибо, – хрипит Луи, плотнее заворачиваясь в одеяло, ногам уже гораздо теплее от жара тела Найла Хорана. Может, он и правда дракон.
– Ну чего? На тебя нашел утконос смерти* или как там? – невнятно бормочет Найл в подушку.
Луи закатывает глаза.
– Гарри вел себя прошлой ночью как мудак.
– Ты удивлен?
– Да, – он пожимает плечами.
Внезапно Найл взрывается легким и светлым смехом – ебаное солнышко, его вообще невозможно расстроить и проникнуть под его солнечную толстую кору. Луи хотел бы, чтобы он был таким же. Он ненавидит Найла.
– Не беспокойся за Гарри, окей? Я понимаю, что он – центр твоего внимания, но-
– Он не центр моего внимания, – резко прерывает Луи.
Найл поднимает брови.
– Неважно. Ты все равно должен прекратить. Это сводит тебя с ума.
Спустя секунду до Луи доходят слова, и он кивает.
– Да. Да, ты прав. Поэтому сегодня я не буду звонить, писать или идти к нему. Если он хочет поговорить, он сам может прийти. С меня хватит. Все кончено. Если он хочет знать, почему я рано ушел-
– Ты рано ушел? – удивленно спрашивает Найл.
Ох, даже так.
– Да, рано, – сквозь зубы говорит Луи и злостно смотрит на Найла, но взгляд отскакивает от него и подушек рядом и растворяется в воздухе.
– Хах, я не заметил.
– Пожалуйста, не льсти себе, – сухо отвечает Луи.
Найл улыбается.
– Я был занят.
– Ты невнимательный.
– Я накурен.
– Уже? – Луи вытягивает шею, чтобы ближе рассмотреть лицо Найла.
– Нет. Но собирался. Хочешь присоединиться? Давай посмотрим мультики. Рори принесет завтрак.
Найл вытаскивает его из кровати и тащит в гостиную.
***
Зейн продолжает писать Луи.
‘Ты как?’ пришло ему на телефон тринадцать раз, на четырнадцатый Луи ответил.
‘Все ненавижу. Хочешь выпить кислоту?’
Проходит около пяти секунд, и телефон снова вибрирует.
‘Я иду к тебе’.
***
В дверь стучат один раз.
– Заходи! – кричит Найл с дивана, уже успевший накуриться, глотает апельсиновый сок и водку, как марафонец глотает кислород после длинной дистанции, в одной руке держит пакет сока, в другой – бутылку. Мальчик из стали.
Луи, зарытый в одеялах и окруженный покусанным печеньем и ред булом, выглядывает из-за Найла и улыбается как только видит Зейна – в больших черных очках и толстом черном свитере, которые делают его еще более привлекательным – заходящего в комнату.
– Найл, – спокойно здоровается он, слабо ударяя кулаком о кулак Найла, и идет к Луи.
– Зейн, чувак, – Найл делает отрыжку. Он поднимает вверх курительную трубку. – Будешь?
– Позже, – без энтузиазма отвечает Зейн, уставившись шоколадными глазами на Луи. Он присоединяется к нему в гнездо из одеял, и Луи не может сдержать в себе смех, ведь это Зейн, безупречный Зейн, принадлежащий золотым тронам и гобеленам, а не кучке одеял на диване, пропахшем травкой и луковыми чипсами.
– Привет, Зейн, – моргая мутными глазами, здоровается Луи и кладет голову ему на плечо. – Спасибо, что пришел проведать меня. Как Лиам?
Он ухмыляется.
– Спит. Знатно он вчера повеселился.
– А разве так не всегда?
– Вчера было сильнее, – говорит Зейн с легким качанием головы, ухмылка угасает. – Он становится слишком буйным. Нашел его на крыше полуголого и поглощающего какую-то розовую субстанцию. За ним нужно следить. Он мог себя ранить.
– Господи, – бормочет Луи, но смех Найла практически заглушает его слова. – Это все из-за стресса?
Взгляд Зейна скользит к телевизору, отчего-то резко заинтересовавшись происходящим на экране.
– Наверное.
– Почему ты был не с ним?
Зейн снова смотрит на Луи.
– Я был с Гарри.
Всего лишь какое-то имя заставляет его желудок сжаться.
– Понятно, – ледяным тоном отвечает он и чувствует на себе взгляд Зейна даже когда сам его отводит. Вопросов не задает.
– Все нормально? Ты так рано ушел, – Зейн пристально осматривает Луи равнодушным взглядом. Нет, скорее равнодушным-только-с-виду-а-на-самом-деле-вовсе-наоборот. Луи ненавидит этот взгляд. Луи ненавидит Зейна.
– Я? Чудесно. Великолепно. Невероятно, – голос Луи находится на грани срыва, заставляя и Зейна, и Найла в удивлении поднять брови.
– Он не хотел быть с тобой грубым, Луи.
Резкая боль – как ожог о нагретое железо в мастерской кузнеца – проходит по телу Луи и оседает в спине.
– Но он был. Конец истории.
– Все не так просто.
Луи смотрит на него, пытаясь выразить всю злость во взгляде.
– Не строй из себя блядского супергероя, Зейн. Вчера ты не смог позаботиться даже о собственном парне.
От слов Зейн хмурится, взгляд становится острым и ядовитым.
– Лиам способен сам о себе позаботиться. Я ему не сторож, – тихий, даже устрашающий, голос и сощуренные глаза впиваются в глаза Луи, щеки, шею. – Я люблю его и всегда буду рядом с ним настолько много, насколько возможно. Но я не его хозяин, он может делать все, что ему захочется.
Луи сглатывает, поджимая губы от вины и зарываясь глубже в одеяла. Он никогда не ссорился с Зейном раньше.
Откровенно говоря, чувство ужасное. Зейн взглядом словно вытаскивает из Луи ощущение того, что он неправ, что он совершил ошибку.
– Я повел себя, – бормочет он и смотрит на Зейна, – как мудак.
Зейн кивает.
– Ты повел себя как самый настоящий долбоеб, – громко говорит Найл, выдыхая густой дым и заходясь в кашле.
Зейн кивает, но губы в уголках дергаются в улыбке.
– Ты флиртуешь, – обиженным тоном дразнит Луи, смотря прямо на Найла.
Тот пожимает плечами.
– Слушай, – вздыхает Луи, пытаясь свободно сесть, освободиться от жарких одеял, кладет руку на одно из них и теребит холодную ткань в руках. – Я знаю, ты говорил, что нужно быть с Гарри терпеливее.
Зейн слегка наклоняет голову, взгляд продолжает разрезать Луи на мелкие кусочки.
– Но как долго это оправдание еще будет в силе? Просто, понимаешь, да, иногда я должен учитывать, что он, так скажем, не всегда способен справляться с теми или иными ситуациями. Но все остальное реально становится гребаным оправданием. Почему каждый раз, когда он лажает, я должен ссылаться на его статус раненого солдата и терпеть его проколы и унижения? Я должен принимать все, что он делает, и сидеть, сложа руки, ждать, пока ему станет лучше? Вот так я должен поступать, Зейн?
– Не совсем.
– Именно! И вот, например, прошлой ночью? С меня хватит. Хватит. Все было хорошо – мы прекрасно ладили – он позволил мне быть соорганизатором вечеринки, и мы провели вместе целый день. Спокойный день, чудесный день. Все было… круто, а потом он объявился на вечеринке и вел себя как кретин, и разъебал вообще все, что было между нами, и я… – Луи постепенно стихает, неуверенный, что говорить дальше. Сначала он хотел рассказать о дневнике Гарри и цитате, заставив мозг Зейна напрячься и дать ему самому гадать, что это значит, но часть эгоиста в нем (большая его часть) не хотела, чтобы знал хоть кто-нибудь.
Это между Гарри и ним. И ему это нравится. Поэтому больше он ничего не говорит.
После молчания, длящегося гораздо меньше, чем чувствуется, Зейн вздыхает и потирает переносицу.
– Я слишком устал, – бормочет он, мягко проводя ладонью по лицу, скребя щетину.
Луи беспечно смеется.
Затем слышит смех Найла.
– Знаешь что, Луи? – вздыхает Зейн и поворачивается. Луи моргает, ощущая себя маленьким совенком в гнезде. – Хуй с ним. Просто…делай, что хочешь. Делай, что хорошо для тебя, окей? Забудь о Гарри хоть на секунду и сфокусируйся на себе. Вот что меня волнует. Вот что важно.
Это мило, искренне и мило, и Луи чувствует, как его губы расплываются в улыбке, и рука принимает объятия Зейна, но в груди давит что-то большое и объемное – может и правда камень? – и не сдвигается с места, не становится легче даже после принятия добрых слов и верной дружбы, за которую он действительно благодарен…
Даже Зейн перестал верить в Гарри. Безуспешные попытки, борьба, все то дерьмо, не дающее ему спать по ночам, поедающее его месяцами, только что было отвергнуто и замято, и Луи каким-то образом должен просто взять и забыть?
Да, конечно он может сфокусироваться на себе. Но это не значит, что он не сможет позаботиться и о других.
Не то чтобы у него появилось огромное желание заботиться о Гарри, уж точно не после прошлой ночи. И если оно вообще когда-нибудь было. И…
Блять. Пошло все и правда нахуй.
***
Примерно через час Зейн уходит, под кайфом, глаза стеклянные, он с любовью смотрит на телефон и отправляет Лиаму приторно-сладкие сообщения, поздравляя с похмельем.
– Уже начинаю скучааааать, – кричит Найл, прощаясь, Луи машет, и комната погружается в тишину. Лишь телевизор что-то тихо щебечет, рассказывая о происходящем на футбольном матче, но голова Луи гудит, он не обращает на мелькающие картинки никакого внимания.
Хочет перестать думать о Гарри. Хочет перестать чувствовать себя так, будто по нему проехались танком, а потом еще и попрыгали, чтоб уж наверняка. Что важнее?
– Я ненавижу абсолютно все, Найл, вот честно, – заявляет он, пялясь в экран плазменной панели.
Найл в ответ смеется.
Луи вздыхает, игнорируя тяжеленный камень, блокирующий воздух в легкие и увеличивающийся в размерах.
Он не будет вступать с Гарри в контакт. Не будет.
***
Луи будит Найла мягким похлопыванием по груди.
– Ирландец, мне нужно, чтобы ты спрятал мой телефон, – тихо говорит он.
На него смотрят отвратительно яростным взглядом.
– Отъебись, – рычит Найл и отворачивается.
Луи сглатывает слюну, чувствуя, как телефон прожигает дыру в ладони.
***
Луи всегда знал, что в нем есть щедрая доля мазохиста. Потому что он звонит матери.
После четвертого звонка она поднимает трубку.
– Хм? – здоровается с ним безразличный голос, Луи садится на кровать, ощущая легкую неловкость.
– Мам?
– Кто это?
Если бы в Луи существовал кран, регулирующий его раздражение, то сейчас он определенно открылся.
– Твой сын. Луи.
– Луи, – смятенным тоном произносит она. – Что тебе нужно, милый?
Его внутренний громоотвод неисправно шипит. Конечно же. Блять, ну конечно же. Из рыдающей, нуждающейся мамочки, оставляющей пятиминутные голосовые сообщения, в которых она просит его вернуться к ней, она превратилась в того, кто едва помнит о существовании собственного сына. Желудок больно режет. Так на нее похоже. Так, мать ее, типично.
– Просто хотел поговорить, – выдыхая через нос раздражение, говорит он. Его голос звучит незнакомо, чуждо.
– Оу, – пауза. – Ладно.
Он ложится на спину на свою кровать и чешет кончик носа.
– Как девочки?
– В школе.
Окей. Это тоже ответ.
– Хорошо. Я скучаю по ним.
Она что-то уклончиво бубнит.
– Окей, эм, было приятно с тобой поговорить, – сухо говорит он, по телу расплывается чувство ненужности и жалости, встает с кровати, вообще жалея, что взял телефон в руки, даже если это хоть как-то отвлекает и развевает мысли от Гарри и необходимости зубрить конспекты – все это ему сейчас не под силу. – Позвоню позже.
– Подожди, милый, – вдруг говорит она, Луи навостряет уши. – Найл рядом? Я бы хотела с ним поговорить.
Он бросает трубку.
Нет, блять. Только этого ему еще не хватало ко всему прочему дерьму.
День длится бесконечно.
***
Может в нем не щедрая доля, возможно, Луи – абсолютный мазохист. Потому что если бы с ним все было нормально, он бы не променял уютную квартирку и сопящего Найла на отвратительный холод и ожидание возле двери Гарри. И прямо сейчас он бы не поворачивал дверную ручку, чтобы зайти внутрь.
Он с рвением открывает дверь, оказываясь в квартире сначала телом, и только потом уже разумом, энтузиазм распаляется, конструируя тысячи ставящих в тупик вопросов и обвинений, пока он представляет как будет говорить, смотря в нефритовые глаза.
Внезапным порывом его выбрасывает в реальность – он видит наполненную незнакомцами комнату, они одеты в ту же одежду, что и на вечеринке, окружают Гарри – усталого, художественно растрепанного, стоящего в середине комнаты – выползли, блять, из рекламы гуччи и все еще не отрезвели от дозы диаморфина.
Все глаза смотрят на него.
Гарри моментально поднимает голову вверх.
– Луи Томлинсон, – откровенно удивленным голосом здоровается он, и его тон не то громкое мурлыканье с фальшивой любезностью, которые он создает всякий раз, когда окружен людьми. Это его настоящий голос, настоящего Гарри, и его глаза широко открыты от удивления, внимательно, не моргая, зафиксированы на Луи.
Луи осматривает сцену театра абсурда – люди переплетены друг с другом, с Гарри, держат бокалы шампанского и минеральной воды, смеются самым искусственным в мире смехом и смотрят на Луи как на следующую добычу. Они все здесь по одной причине, встали вокруг Гарри – трахнуть его, использовать, присвоить, выжать все соки – если уже этого не сделали. Потому что они – слепые бездушные хищные суки с задранным кверху носом, банковским счетом и родословной, вцепились своими когтями в лацканы жакета Гарри – и нет, НЕТ, Луи просто не хочет смотреть на это, и думать, и принимать позицию смиренника.
– Ладно. Пофиг. Пока, – говорит он и поворачивается к двери. – Увидимся.
– Подожди! – практически кричит Гарри, Луи поворачивается обратно, удивленно подняв бровь.
Болтовня гарпий становится слегка тише.
– Не хочешь познакомиться с моими изысканными гостями? – спрашивает он, в показных словах все еще голос Гарри, Луи не может его игнорировать, не может отвернуться.
– Не особо, – отвечает он, ощущая, как решимость в его глазах отражается в широко открытых глазах Гарри. – У меня нет манер, я не любезный и не горю желанием остаться. Так что, пока.
Луи выходит за дверь, от кожи исходит пар, во рту сухо, напряжение в комнате позади, после его ухода усилившееся пятикратно, нагоняет его и лижет пятки. Он движется вперед, готовый спрятаться от мира в святостях своей квартиры и успокаивающих руках Найла, когда внезапно слышит звук открывающейся и закрывающейся двери. Смотрит назад – Гарри.
Это Гарри.
– Что? Забыл что-то? – резко говорит Луи, поворачиваясь. – Хочешь, чтобы я принес тебе еще один латте? Имбирное печенье? Датскую ватрушку с сыром? – в голосе чувствуется горечь, откровенное нагое разочарование, он чувствует как мышцы глаз дергаются в уголках. Но ему плевать.
Гарри откровенно пялится на него, в огромных глазах читается удивление. Обида и, может, тень боли некомфортно расположились в уголках, наигранная поза повелителя вечеринок исчезла, растворилась, оставила после себя опущенные от усталости плечи и послушные руки. Он стоит в длинной леопардовой футболке, была бы она темного цвета, ее можно было бы спутать с бесконечностью Вселенной (блять, ну и бред же приходит к нему в голову) и болезненно узких брюках, кудрявые волосы скрывают уши. Его глаза сегодня зеленее.
– Почему вчера ты так рано ушел? – тихим детским тоном спрашивает он. Слова мягкие, хриплые, вьются в зимнем воздухе, оседают хрустящими осадками на мертвых листьях. Губы бледные, кожа фарфоровая, повреждена бессонной ночью эксцесса. На самом деле, это выглядит прекрасно. Блять, он выглядит прекрасно.
