Текст книги "Young and Beautiful (ЛП)"
Автор книги: Velvetoscar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 45 страниц)
– Я за.
– Прекрасно! – радостно восклицает Лиам. – Я тоже за! – он поворачивается к Луи и Гарри, широко открыв глаза, ослепляя энтузиамом. – Что насчет вас?
Луи смотрит на кивающего Гарри.
– Маленькая вечеринка еще никому не вредила, – нежно улыбается он и подносит к губам чашку, изящно отпивая с оттопыренным мизинцем.
Будто не Гарри сейчас выпил что-то, а Луи – потому что греть в животе начинает именно у него. Сопливое мудло, сколько можно.
– Замечательно, – Найл облизывает губы и игриво вздергивает бровями. – Потому что я уже всех пригласил.
Смех Зейна переплетается с клубящимся сигарным дымом, распространяясь по всей комнате.
Сегодня так сегодня.
***
Вечеринка… невероятная.
Слишком много людей приезжает в одно мгновение, и вскоре становится душно и жарко, но в самом сердце праздника Зейн, Лиам, Найл, Луи и Гарри, и они практически не отходят друг от друга, окруженные хаосом, весельем и криками.
Поначалу Луи ожидает обыденного – он и Гарри давно доказали, что если они на вечеринках вместе, в конце все катится к хуям – готовит себя к тому, что Гарри будет, как обычно, игнорировать его весь вечер, наденет свою излюбленную маску и будет тереться с гостями, но…
Этого не происходит.
Гарри не надевает масок. Он не меняется, не становится пустым и очаровательным, не притворяется, словно Луи здесь нет. Он остается с Луи, смеется над его шутками, наливает ему алкоголь, кричит тосты, объявляя всему миру: “Весь мир – наша игровая площадка!”, и смотрит на Луи, а когда они пьют, никто из них не осмеливается нарушать зрительный контакт.
Это так одурманивающе, упоительно, отравляюще. Тебя накачают наркотиками и заставят запить чистейшим алкоголем – твой разум и то будет яснее.
Люди прижимаются к Гарри, пытаются ненавязчиво оттолкнуть Луи подальше, куда-нибудь в толпу (ведь кто такой Луи? Кто его семья? Его имя не кажется знакомым), но Гарри их игнорирует. Он очаровательно улыбается, нажимая на их кнопки управления, говорит что-то жеманное своим приторным хриплым голосом и оставляет их, в толпе выискивает Луи и вновь оказывается рядом с ним; так, так близко. Улыбается ему, щекоча дыханием его лицо, насыщая теплом своего тела его одежду, следует за Луи, когда они идут покурить, и они смеются, смеются, смеются, и пьют, пьют, пьют.
В какой-то момент Гарри осыпает их шампанским и лепестками роз ( – Блять, ты где нашел розы?! – пьяно смеется Найл, обхватывая его в медвежьи объятия), и между ними проходит волна смеха, граничащая с пьяной истерией, потому что они молодые, потные, пьяные и жаркие, с лепестками роз, прилипающими к коже, а за влажным оконным стеклом холодный ветер гоняет снежинки по кругу.
– Со свободой, книгами, цветами и луной, кто не был бы счастлив? – кричит Гарри, скалясь улыбкой красными губами, вся комната на него благоговейно смотрит, гости смеются как гиены и делают фотографии для инстаграма; и раньше бы в Луи поднялся гнев, залетел бы без приглашения неконтролируемый приступ ярости, потому что Луи ненавидит гарпий, ненавидит до остервенения, но теперь он лишь способен на то, чтобы смотреть на Гарри, и на то, как он улыбается, и на то, как мокрыми губами чмокает Зейна, Лиама и Найла.
– Я обожаю тебя, Гарри Стайлс! – кричит Луи, потому что может, потому что в венах бурлит алкоголь, и Гарри поворачивается к нему, встречая широкой искрящейся улыбкой, обнажающей ямочки, похожие на отпечатки пальцев ангела, и все в золоте.
Потому что если Гарри цепляется за Луи, прижимается и следует за ним, Луи цепляется за него сильнее.
Все просто невероятно.
***
Ночь постепенно угасает, вытекая сквозь дрожащую хватку пьяных пальцев.
После того, как Зейн решил порисовать – что закончилось ужасающим беспорядком, с акрилом и масляной пастелью на костюмах парней, небесно-голубыми мазками на шеях и малиновыми брызгами на волосах – усталость исчерпывает себя, и, поддерживая друг друга, Зейн и Лиам направляются в кровать, переплетя раскрашенные пальцы вместе.
Уход главного организатора дымовой заслонкой истощения разбавляет атмосферу. Поэтому потихоньку гости начинают уходить, один за другим, либо кучка за кучкой.
Уходит даже Найл, все еще в стельку пьяный алкоголем и наркотиками, обхватив руками двух милых веселых юношей.
– По клубам, парни? – счастливо спрашивает он риторический вопрос и, не замедляя шага, направляется к двери.
– ПО КЛУБАМ! – кричат и смеются они, и уходят, перед тем как захлопнуть дверь, Найл смазанно и мокро целует Луи и Гарри, после себя оставляя безмолвие.
Теперь здесь только Луи и Гарри.
– Было очень… громко, – комментирует Луи, лениво улыбаясь из-за пьяного оцепенения. Он развалился на диване, закинув руку с бутылкой шампанского на спинку. К коже руки прилепились два лепестка с густыми мазками черной краски.
Луи чувствует себя произведением искусства.
Или он просто очень пьян.
– Найл – самый громкий из всех, кого я знаю, – бормочет Гарри сквозь улыбку, примостившись на подлокотнике дивана. Кончики конверсов Луи касаются бедер Гарри. Он смотрит на Луи. Слегка настороженно? – Я должен идти. Мне нужно спать, лучше всегда засыпать тогда, когда счастлив. – Он виновато улыбается, но слова цепляются за кожу Луи.
– Ты счастлив? – спрашивает он, наклоняя голову от любопытства.
Призрачная улыбка рассеивается, губы Гарри превращаются в нечто более спокойное и вдумчивое. Во что-то настоящее.
– У меня на то есть все причины.
В комнате становится теплее, скручивает и до того пьяные внутренности Луи еще больше.
И в миг все рушится.
– Я должен идти, – снова говорит Гарри, на этот раз отчетливее, и встает, обдавая холодом кончики обуви Луи и стирая с его лица улыбку.
– Уже? – спрашивает он, садится, волосы в полном беспорядке, кожа покрасневшая. Он не хочет, чтобы Гарри уходил.
– Да, – отвечает он, не глядя.
Он идет к двери, протягивает руку, чтобы потянуть за ручку и открыть ее, и Луи чувствует, что все его хорошее настроение вот-вот распадется на частицы – на атомы, потому что, когда он пьян, все ощущается в разы сильнее – когда вдруг Гарри останавливается. Останавливается, а Луи пристально наблюдает, сердце шумит в ушах; двадцать стуков сердца, от силы семь секунд нерешительности, и Гарри опускает руку.
Медленно поворачивается.
– Я не… – начинает он, смотря в сторону. Кусает губу. – Я не чувствую… – пытается снова, тревожно проводя ладонью по задней части шеи.
– Не устал? – предлагает Луи, не моргая, с колотящимся сердцем.
Гарри показывает слабую улыбку и поднимает взгляд на Луи.
– Не устал, – подтверждает он.
Что-то в желудке Луи расслабляется, разматывается напряженный клубок. Он улыбается, хлопая по освобожденному месту рядом с ним.
– Ну, тогда, составь мне компанию, потому что я тоже не устал.
Улыбка Гарри ослепляет комнату, погружает ее в туннель белого света, пока он идет и осторожно садится, Луи чувствует нарастающее желание запеть. Он садится, подворачивая под себя ступни, скрестив ноги, и небрежно кладет ладони на колени, внезапно окатываясь желанием быть более трезвым и менее потным, чтобы его волосы не путались в алкоголе, краске и лаке для волос. Блять.
– Знаешь, а я никогда не устаю, – непринужденно говорит Луи, наблюдая за Гарри – тот словно зажался и стал застенчивым. А вот это уже что-то новое.
– Почему? – бормочет он, не поднимая глаз, изучая свои руки.
– Потому что я бессмертный, – отвечает, слегка откидываясь назад, и спокойный естественный тон голоса заставляет Гарри засмеяться.
– Ты не такой, как все, кого я знаю, – через какое-то время комментирует Гарри. Он слегка улыбается и теперь смотрит на Луи. – Ты смешной.
– Буду с гордостью носить этот ярлык, мой друг.
Гарри смеется снова.
Наступает тишина, непринужденная, спокойная. Даже, можно сказать, мирная, но пьяный разум Луи создает вопросы – важные вопросы – поразительно быстро ввинчивая их в сознание, его мозг не находит никаких веских причин не спрашивать, как раз сейчас то самое время, когда Гарри сам принял решение остаться, тогда, когда он счастлив, когда они, наконец, друзья.
Поэтому он спрашивает.
– Твой отец причиняет тебе боль, Гарри?
Вопрос падает камнем в тихой комнате; громко, сильно, обрезая все концы к отступлению. Но у Луи и не возникает мысли скрыться от ответа, который получит.
Он видит, как улыбка Гарри смывается с его лица, видит, как опускаются глаза и сжимаются кулаки. Брови хмурятся. Молодец, Луи, добился своего, того, чего не хотел. Гарри забаррикадировался от него.
Луи выпрямляет спину и плечи, ладони потеют.
– Я знаю, что… Знаю, м, наверное, я не должен этого спрашивать. Я знаю. Прости меня. Но меня это беспокоит. Ты не обязан говорить мне, не обязан вообще показывать, что услышал вопрос, просто… Я должен был спросить. Должен был. Прости, – бормочет он, сглатывая, теперь желание быть более трезвым удваивается.
Гарри расслабляется, разжимая руки, сильно закрывает глаза, вырывая воздух, сотрясающий тело. Луи не может перестать смотреть на него.
– Все нормально, Луи, – тихо говорит он, и лишь эти слова уже помогают Луи расслабиться, забить поры сладким кайфом изменений. – Я… понимаю. Понимаю тебя. Дело не в этом. – Он открывает глаза и смотрит на Луи. Тени вернулись. – Он не прав. Он не – эм – иногда не понимает, что он… здесь. Он не домогается меня и не делает это специально. Просто… – Гарри останавливается, подыскивая нужные слова, сглатывая горькую правду, отворачиваясь. – Иногда он не знает, кто я такой. И пугается. Он… Луи, он просто не прав.
– Но что с ним произошло? – нажимает Луи, поворачиваясь к Гарри всем телом. Теперь тема разговора уже не кажется такой хрупкой. По крайней мере, она не разобьется от дуновения чужого дыхания.
– У него серьезная болезнь. Психическая, – бормочет Гарри, словно пытаясь сделать фразу неразборчивой для понимания. – Наркотики сделали хуже. – Сглатывает. – Делают.
Единственное, что сейчас чувствует Луи – моральный удар по животу. Моральной битой, моральной ногой, может, чем-то потяжелее.
– Да? – спрашивает он, всем своим голосом стараясь показать, насколько ему не плевать. – Он… опять начал принимать?
Гарри кивает.
Луи плохо и безотрадно горько.
– Но что можно было ожидать? – продолжает Гарри мрачным озлобленным голосом. – Он был во всемирно известной рок-группе. Это же клише. Героиновая зависимость. Алкоголизм. Проблема в том, что никто не ожидал, что он.. – Он срывается, перестает говорить. – Это своего рода запустило его болезнь как механизм. Ускорило процессы. Сделало все хуже.
Луи кивает.
Голос Гарри звучит хрупко. Неудобно.
– Сложно, да, но… он же мой отец. Даже если… – Сглатывает снова. – Он этого иногда не признает. Не хочет им быть. Он не ушел в себя полностью, нет. Он все еще прекрасен в музыке, но. Героин. Ты понимаешь.
Нет. Луи не понимает.
Ему хочется выблевать все органы.
Лицо Гарри кривится, когда он говорит.
– Но ему не нужно было творить эту хуйню с собственной дочерью. Джемма была слишком юной. А он просто дал ей попробовать. Так все и началось. Мой отец сделал ее зависимой просто, блять, потому что не хотел делать это один. – Его руки снова сжались в кулаки. – А теперь смотри, что происходит. Она не разговаривает с нами, – голос дрожит, но Гарри не придает этому значения. – Она не разговаривает со мной.
– Гарри, – начинает Луи, чувствуя, как эмоции топят его. Мокрая одежда прилипает к мокрому телу.
– Я один должен следить за ним, потому что она просто ушла, – говорит Гарри сквозь зубы, в уголках глаз формируются слезы. – Я один, Луи.
Сердце Луи трещит по швам.
– Ты не обязан, – говорит он, прижимаясь ближе, испытывая необходимость коснуться, успокоить. – Ты не должен. Это мешает тебе жить. Это опасно. Просто положи его в госпиталь-
– В госпитале ему хуже, Луи. Он ненавидит их. Я не могу так поступить с ним, не могу, – твердо говорит Гарри, в голосе злость, уверенность, и он вновь смотрит на Луи, разваливая его на части.
– Найми кого-нибудь. Медсестру? Они смогут о нем позаботиться – блять, Гарри, они учатся этому! – подчеркивает Луи, когда Гарри начинает трясти головой.
– Я – его сын. Это моя ответственность. Я – все, что у него есть.
– Пиздец, Гарри! Это, в первую очередь, вредит тебе.
– Откуда ты знаешь, что мне вредит? – взвинченный Гарри поворачивается к нему, чтобы видеть его полностью. Их колени сильно сталкиваются, буквально впиваясь чашечками суставов друг в друга. – По-твоему, будет лучше, если я его брошу?!
– Не бросишь, ебанутый, просто будешь жить в другом месте. Блять, ты можешь посещать его и тратить все свои свободные дни на этого человека, Гарри, ты не можешь отрицать того, что жить с ним под одной крышей – дохера опасно и сложно. Слишком много взваливается на плечи восемнадцатилетнего парня. Не строй из себя героя.
Гарри трясет головой, садится, скрещивает руки.
– Я больше не буду это обсуждать.
– Гарри, – вздыхает Луи, кладет свою руку на руку Гарри. – Ему хуже.
– Ему лучше, – огрызается он. – Все было нормально, пока я был дома. Все было даже хорошо. Песня – ему нравится песня. Это помогает.
– Да уж надеюсь, он же ее написал, – Луи закатывает глаза.
Гарри молчит.
– Слушай, я не хочу ссориться. Не хочу. Я все еще пьян – и очень зол, если честно – сегодняшняя ночь была веселой, и я скучал по тебе, Гарри. Я скучал по тебе. И не хочу ссориться, – его черты лица смягчаются, пока Луи продолжает говорить, голова наклоняется к нему с каждым словом, вылетающим изо рта Луи. – Но, пожалуйста, пожалуйста, рассмотри другие варианты. Те, где он все еще присутствует в твоей жизни, но ты отступаешь от него на добрых пару шагов. Это может ему помочь. Иногда людям нужна дистанция. – Он продолжает держать свою руку на руке Гарри. Ткань золотого жакета теплая и немного влажная, еще не остывшая от сегодняшней ночи. Она гладкая, как и его дыхание.
Гарри затихает, видимо, действительно раздумывая над словами Луи. Хоть и без особого желания.
– Да, ладно, – говорит он, слегка сердито, смягчаясь. Он смотрит на Луи, пытаясь надуть губы. – Хотя я до сих пор не понимаю, почему тебе не плевать.
Луи улыбается, чувствуя, как напряжение вытекает из тела по кончикам пальцев, когда он убирает свою руку от Гарри. Отсутствие прикосновения сопровождается холодом и тяжестью.
.
– Ты застрял со мной, Кудряшка. Лучше привыкни к этому.
Гарри отворачивает лицо, но Луи успевает заметить улыбку.
Наступает тишина.
– Я не… – начинает Гарри и останавливается. Он передвигает ступни чуть дальше друг от друга, выбирается из плена скрещенных рук. – Я не привык… иметь друзей. У меня был лишь Зейн, он был даже больше, чем друг – лучший друг – но, м-м. Я сам виноват, сам разъебал нашу дружбу. И, просто… я не умею. Дружить. Я не знаю, что мне делать. Но… спасибо. За, хм, то, что рядом. Я, не, эм, я правда ценю это. И мне правда нравится… быть рядом с тобой. Я рад, что мы друзья. И, – он улыбается Луи. – Прости, что раньше был таким мудилой.
Вполне возможно, что Луи взорвется от количества контрастирующих в нем эмоций, наворачивающих круги, врезающихся в стенки желудка. Каждая эмоция, известная человечеству, извергается как вулкан, открывая клапаны тела; он правда…
Гарри извиняется.
Гарри говорит Луи, что ему не плевать.
Гарри нужен друг, и здесь есть Луи, и Гарри говорит Луи, что он счастлив, что Луи – его друг, и…
Он не спит?
– Сейчас блевану, – жмурится Луи, чувствуя, как туманится разум, брови Гарри взлетают вверх по лбу, и он тут же отстраняется.
– Да?
– Нет, наверное, нет, – продолжает Луи, смаргивая дымку в голове. – Я просто… Пьян. – Он повторяет слова Гарри снова, и снова, и снова, и снова. – И, да, ты реально был невероятным мудилой. – Улыбается он, ощущая, что снова возвращается в реальность, вид перед глазами вновь становится четким. – Помнишь датскую ватрушку?
Гарри кривит лицо и смеется, закрывая лицо рукой.
– Мне так жаль, – говорит он и смеется, поэтому Луи слегка ударяет его и тоже смеется.
Господи, как же хорошо. Он реально не спит?? Это его настоящая жизнь?
– Ну правда же! Это было ужасно!
– Ну, ты просто внезапно начал вести себя как все остальные, – защищается Гарри. – Мне нравилось, каким ты был до этого. Нравилось, когда ты.. не знаю. Эм. Бросал мне вызов, наверное? – Он смотрит на свои ноги. Он всегда смотрит вниз. Луи всегда хочет поднять его подбородок и устремить его взгляд наверх. К небу, солнцу, луне и звездам, чтобы они увидели и поняли, что несравнимы с ним.
Очень, очень пьян.
– Я думал, ты меня ненавидишь, – говорит Луи, от улыбки уже болит лицо.
– Ненавидел, немного. – Ухмыляется Гарри. – Все еще ненавижу.
Луи закатывает глаза.
– Но, кхм. Ты хороший, Луи. И, эм, ты… сильный человек. И… я восхищаюсь этим, – Слова с трудом облекаются в звуки, он играет с рукавом жакета, кудри падают на лицо, и Луи хочет подразнить его за его неловкость и неуклюжесть, как его отполированная, гладкая эффектная речь спотыкается о ненужные междометия и запинается пробелами секундной тишины между словами, но…
Его сил хватает лишь на восхищение.
– Ты тоже, ты тоже хороший. И сильный. Сильнее, чем я, чем кто бы ни было.
Черты лица Гарри сглаживаются в нежную кроткую сладость, в которую Луи хочется зарыться и вдохнуть полной грудью. И это не то чтобы очень обнадеживающе и круто.
– Спасибо, – искренне отвечает он, прежде чем громко зевнуть, широко открыв рот.
– Пора идти? – предлагает Луи, наблюдая за ним, пальцы покалывает от всего, просто от всего.
– Пора идти, – кивает Гарри и трет глаза.
Они прощаются, улыбаясь, Гарри обещает написать Луи на следующий день, и ему не кажется, словно они идут в противоположных направлениях, когда каждый из них разбредается в сторону собственной квартиры в снежный холод.
Даже наоборот, Луи кажется, словно они идут вместе, и мысль топит снег под ногами.
* не стала переводить слова, потому что два из них (loblolly и scurryfunge) старые, используемые в Англии века два-три назад, и, чтобы адекватно перевести и не выставить Луи дураком, который не знает синонима слова “уборка”, нужно знать достаточно много архаизмов, а я такими знаниями не обладаю, да и много времени на поиски (а здесь бы больше часа пришлось бы исследовать эту тематику) тратить ради двух незначительных деталей не особо хочется, а третье ‘de profundis’ – это название охуенного, прочитайте обязательно письма-исповеди Оскара Уайльда, когда он находился в Редингской тюрьме, и позже опубликованное как одно из его произведений.
loblolly – это непреднамеренный произошедший пиздец, когда первоначальный замысел оного был все же добродетельным, если более простыми словами, то “ты планируешь как лучше, а становится только хуже”.
scurryfunge – это спонтанная быстрая уборка по дому/квартире/комнате/любому месту, когда ты узнаешь, что сейчас к тебе кто-нибудь придет, будь то друзья или кто-то более официальный.
Комментарий к Глава 26.
от автора:
о’кей, для главы нашлось две песни.
1. Change My Mind by One Direction. Я ЗНАЮ, ЗНАЮ. Понимаете ли, эта песня вдохновила меню на всю главу как давным-давно, так и тогда, когда я наконец-то села и начала писать ее.
2. Supersymmetry by Arcade Fire. Послушайте ту часть, где голос перестал петь, почти в конце песни, где просто мелодия, вот ее я играла в голове, когда писала Луи, вновь увидевшего Гарри после долгой разлуки. Так что, надеюсь, послушав, вы прочувствуете всю сцену полностью.
от меня: да, я понимаю, что после почти трехнедельного отсутствия было бы справедливо выложить что-то более длинное, но как автор пишет, так мы и идем, не думаю, что было бы честно заставить вас ждать еще одну неделю и выложить две главы. пускай будет так. спасибо огромное всем за комментарии, кстати, они очень подняли настроение после поездки;)
========== Глава 27. ==========
***
Для парней семестр начался довольно эффектно.
Зейн стал главной фигурой слухов в университете, после того как его объявили лучшим учеником своего факультета, на втором месте – Лиам.
– Ум, красота и деньги? Ходячая мечта! – услышал Луи какую-то девушку в один из дней. За словами последовали хихиканья и одобрения, а в Луи – желание выблевать все раздражение, накапливающееся каждый день из-за случайно услышанных обсуждений.
Людям серьезно интересно про это разговаривать?
Вскоре об этом было напечатано в университетской газете – статья была разработана Лиамом, о чем он гордо объявлял каждый раз, когда появлялась возможность – а так же у Луи от шока чуть не остановилось сердце, когда он столкнулся лицом к лицу с самим канцлером возле башни, где договорился встретиться с Зейном и вместе пойти на ланч. Здесь, под старинной ивой, возле серой каменной стены здания, тянущегося в серое небо, стоял высокий, пугающий своей серьезностью, мужчина, длинная худая фигура, смоляные черные волосы и гладкая загорелая кожа видны были издалека, еще тогда у Луи промелькнула мысль, что, имей бы люди видимые ауры, над этим человеком летала бы пиранья или вампир.
Луи, когда понял, что Зейн с этим мужчиной его уже заметили, и подойти все-таки придется, впился в Зейна взглядом ‘ты что, блять, издеваешься, нахуя ты так поступаешь?’, на что тот ответил лишь дружелюбной ухмылкой.
– Луи Томлинсон? – спросил Хан Малик. Черт, он выглядел так влиятельно, а его взгляд был таким оценивающим, что у Луи невольно пробежали мурашки страха по коже, и язык завернулся в трубочку, потому что всего одно неверное движение, и его исключат из школы. Возможно, выгонят с континента. Кто знает, где у этих богатых есть связи.
– Луи Томлинсон, – подтвердил он, пожимая руку мужчины, чувствуя, как его кости превращаются в алмазы от давления сильной хватки ладони.
– Я слышал о Вас столько хорошего от моего сына, – он отпустил руку Луи, всматриваясь в него острым черным взглядом. – Вы состоите в каком-нибудь неакадемическом клубе вне рамок официальной государственной университетской программы? В газете? В Совете? Мне не доводилось слышать Ваше имя.
– Эм, нет, – ответил Луи, засовывая руки в карманы и пряча подбородок в широком шарфе. – Я пока что осматриваюсь. – Ложь. – Но я думал пойти в драматический на следующий год. – Он пожал плечами. – Ну, из-за потенциальных возможностей.
Хан Малик кивнул, продолжая смотреть на Луи.
– Именно. Что же, я призываю Вас присоединиться. Мы рады продемонстрировать наших умных студентов, в конце концов, это коренным образом отражается на нас. Репутация, закрепленная за университетом, представляет собой долгие годы упорного труда и оценки личностных и деловых качеств студентов, мистер Томлинсон.
И это определенно можно было считать за комплимент, а выражение лица Зейна, стоящего за спиной его отца – проявлением гордости. Поэтому Луи выдавил радостное:
– Конечно, сэр, спасибо, – после этого Зейн утащил его на ланч в виде пасты и вина.
С тех пор и пошло: ‘Зейн Малик’, ‘Зейн Малик’, ‘Зейн Малик’.
Новость о том, что его мама подписала контракт на съемки в новой части “Властелина Колец” (сколько их вообще??) привлекла дополнительное внимание к Зейну и его впечатляющей родословной. Из-за этого на вечеринках его преследуют сладкие речи внезапно появившихся фанатов, жаждущих “известности”, наигранно-дружелюбные приглашения на ужины, банкеты, на их “сюда” и их “туда”. Они здороваются и окликают его, когда он проходит по двору университета или по холлу, фотографируют его, когда он не видит, смотрят, облизывая взглядом фигуру, не то с благоговением, не то с суждением, и…
И, честно говоря, Луи совершенно поебать на всех них. Так же как и Зейну.
Потому что его статус знаменитости чувствуется только во внешнем мире – не в их дружеском узком кругу – и Зейн едва обращает внимание на приток фальшивого почитания и непрошенных похвал. Он улыбается при комплиментах, затягивается сигаретой, когда его знакомят с какой-то персоной, и молча проходит сквозь массу студентов в дизайнерской одежде, потому что это Зейн. Луи наблюдает за ним, наблюдает, как он непоколебимо идет по коридорам, в то время как каждый его шаг сопровождается шепотом.
Это все удручающе и раздражающе, но. По крайней мере, у Зейна есть Лиам, который всегда с ним. Лиам, начавший семестр с блестящим успехом, играющий счастливого мужа Зейна. Как ангел-хранитель, он с легкостью отпугивает излишнее внимание, всегда рядом, когда вокруг слишком много людей, всегда очаровательно общается с теми, кого Зейн должен, но не знает. Когда девушки или парни начинают распускать руки и языки, из ниоткуда появляется Лиам, с фирменной фотогеничной улыбкой, в чистой накрахмаленной рубашке, вытягивает руку и ждет, пока ее пожмут.
– Лиам Пейн, – искренне представляется он, словно ему есть дело до человека перед ним, а другой рукой крепко обвивает талию Зейна. – Уильямс, да? Я, кажется, твоего отца знаю.
И разговор перетекает в совершенно другое русло, Зейн влюбленным взглядом смотрит на Лиама, тот во время всего диалога не убирает руку с его талии и заполняет неловкие паузы смехом или вежливыми вопросами.
Это очень мило, правда.
И Луи восхищается тем, что Лиам присматривает и заботится о Зейне, и все выглядит так естественно и легко, особенно с его аккуратными предложениями и отполированной улыбкой.
Как уже было сказано, Лиам и сам успешно начал семестр, потому что он, конечно же, куда без этого, один из лучших учеников в университете. Он присоединился к каждому клубу, организации и внеклассному мероприятию, известному человеку – Хан наверняка просто обожает его – и разгуливает по корпусу как неприкасаемый, и всегда чисто и бодро выглядит, будь то в футболке джерси после изматывающей практики на поле, в идеально сидящем жилете после совещания Студенческого Союза или в парадной мантии после обеда с профессорами. Он прекрасно овладевает собой, контролируя уровень стресса (хотя, еще только начало учебы), но бывают моменты, когда Луи посещают мысли, что Лиам живет немного… напряженно. Луи не знает, как реагировать, потому что он, по сути, толком и не знал Лиама в начале прошлого семестра, вдруг это просто такая традиция – с треском и шумом начинать год, но… порой Лиам действительно не щадит себя.
Особенно это заметно, когда они гуляют.
Когда они теряются в неоновых огнях пабов и клубов, в тесно прижатых друг к другу потных телах; Луи волнуется, что вежливый, порядочный Лиам бесследно исчезнет, а вместо него появится экстатичная, пропитанная хаосом, пустая оболочка.
Грубо говоря, он принимает наркотики, дохуя превышая меру, мало спит и никогда, никогда не говорит ‘нет’.
Луи видит, что его беспокойство отражается в глазах Зейна – Зейна, который всегда доставляет Лиама домой, как только из-под горизонта выклевывается солнце – но в их маленьком кругу эта тема не затрагивается и не обсуждается, поэтому Луи избавляется от накативших мыслей и пытается не обращать внимание. Изредка в его голове возникает голос Найла, их разговор, произошедший давным-давно, о том, что он ‘любит тусоваться’, и это сказал Найл, король всех вечеринок, поэтому его слова, при виде Лиама, скребут изнутри слизистую, пробуждают доселе неизвестное чувство страха… или угрозы. Но зачем зацикливаться на этом? Все, наверняка, под контролем.
Так что, в целом, все прекрасно, и все, особенно Лиам, мозолят уши жужжанием о великом апрельском матче по гребле, их университет против университета соперника. Найл снова решил присоединиться к команде – ведь когда у тебя есть бабло, ты можешь делать все, что тебе вздумается – и старательно занимается с Лиамом, после тренировок они всегда потные и счастливые, перекидываются какими-то лишь им понятными шуточками про гребную команду, пока Зейн с Луи дружно закатывают глаза, улыбаются и кидают в них виноградинки, развалившись в креслах возле стола в гостиной.
Ну. Лиам старательно занимается.
Найл…
Найл движется в неизвестном никому направлении, помогая себе грести новообретенным статусом ‘подающего надежды перспективного человека музыкальной индустрии’. Большинство своего времени, помимо занятий греблей, он неустанно тратит на вечеринки, обратно возвращаясь с девушкой – чаще, с девушками – да и то лишь для того, чтобы переодеться и пару раз попрыскаться парфюмом, а потом так же стремительно уйти, крикнув Луи: ‘я люблю тебя!’ и захлопнув за собой дверь. Он хвастается предложениями, которые получил, и именами, известными всему шоу-бизнесу, которые за него дерутся, Найлу плевать на предложения и этих людей, но ему, Луи уверен, нравятся подающиеся на блюдечке возможности и игра, в которую он определенно выигрывает.
На самом деле, Луи правда не понимает, почему этот придурок решил остаться в университете, когда, определенно, невероятная карьера ему обеспечена, даже если он просто отсюда уйдет.
Однажды поздней ночью он затрагивает эту тему; они оба сидят в боксерах возле пианино, поедают сэндвичи с сыром и потягивают виски из бутылки. Они наигрывают отрывки мелодий, в качестве заднего фона приглушенно работает телевизор, где идет дерьмовое реалити-шоу, и в какой-то момент Луи смотрит на золотого мальчика с яркими глазами и розовыми щеками и понимает, что он может делать все, что захочет.
– Почему ты остался здесь, в универе? Тебе же сделали кучу охренительных предложений, ты можешь работать, где угодно, – спрашивает Луи, откусывая хлеб.
Найл отрывает свой взгляд от экрана телевизора и смотрит на Луи.
– К чему ты клонишь?
– Почему ты остался здесь? – повторяет Луи, закатив глаза. – Почему ты не свалил отсюда делать деньги и карьеру? Для этого в университетах и учатся – чтобы потом делать то, что у тебя уже есть. У твоих ног весь мир. Почему ты не пользуешься шансами?
Найл улыбается, широко растягивая губы, откусывает сэндвич.
– Мне здесь нравится. Нравятся мои друзья, – он многозначительно смотрит на Луи, ухмыляясь и откусывая большие куски, потом продолжает говорить, слова невнятные из-за большого куска сэндвича, едва влезающего в его рот. Отвратительно, но один раз можно и потерпеть. – Здесь мой дом, – он жестикулирует рукой, обводя ей все пространство комнаты.
В его предложении и в тоне голоса что-то мелькает. Что-то между слов, сидящее в паузах, что-то, все объясняющее. Полушепот, тихий и уверенный, намекает или даже разъясняет, что он и Луи будут друзьями на всю жизнь, что они – одна из тех дружб, которая ни за что не сломается, особенная, та самая, про которую обычно говорят родители или дедушка с бабушкой (“В университете ты знакомишься со своими лучшими друзьями – я там встретила того-то и того-то, и мы дружим уже тридцать лет!”), и в этом есть что-то неожиданно связывающее, родное, заставляющее Луи чувствоваться себя невероятно тронутым. К его же огорчению.
