Текст книги "Young and Beautiful (ЛП)"
Автор книги: Velvetoscar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 45 страниц)
Луи обхватывает себя обеими руками, позади слышен шорох ног.
– Ах. Луи, – говорит мужской голос, в тоне не чувствуется ни единого намека на радость.
– Ах. Чарльз, – Луи поворачивается. – Давно не виделись, – продолжает он, рассматривая его – он почти не изменился: все такой же острый взгляд, волосы тронуты сединой, костюм, как и всегда, накрахмаленный и выглаженный, челюсть напряжена. Луи даже не пытается натянуть улыбку, ощущая на себе взгляд каждого, кто находится в комнате. Ощущая на себе взгляд Гарри, ставшего мягким и обеспокоенным, ощущая, как он вглядывается в его лицо.
Чарльз кивает, слегка поджимает губы, светло-каштановые волосы отливают золотом при свете лучей солнца и света, проходящего через призму окон. Так странно находиться с ним в одной комнате, как будто ничего не изменилось и не прошло столько времени. Так странно. Луи кажется, что он спит. А может, все так и есть? Может это просто очень длинная похмельная галлюцинация? Кто знает, вдруг жизнь не настолько дерьмовая, и это все же сон.
– Полагаю, твоя мама уже сказала, почему я здесь? – спросил Чарльз, моментально превращая свой голос в деловой. В свой привычный.
Блять, столько времени прошло.
– Конечно, – Луи скрещивает руки сильнее. – Ты здесь, чтобы проверить, напрасно ли ты тратишь деньги.
После этого следует молчание, все смотрят на него, глаза Лиама еще чуть-чуть и вылезут из орбит. Брови Найла поднимаются, почти достают до взъерошенной челки, глаза Зейна прищурены, оценивающе разглядывая всех и вся. Брови Гарри нахмурены, и теперь он смотрит на Чарльза, не моргая и не двигаясь с места, впиваясь в него взглядом.
– Разве я виноват, что у меня о тебе такое мнение? – отвечает мужчина, наклоняя голову.
В Луи начинает кипеть кровь.
– Ни капли, Чарли. Но все же. Было бы прекрасно, если бы ты предупредил. Я даже чай не успел сделать! – из него сочится сарказм, перемешанный с раздражением.
По комнате расползается напряжение. Лиам от дискомфорта переминается с ноги на ногу.
– Может, поговорим где-нибудь наедине? – спрашивает Чарльз, сверля взглядом.
– Великолепная идея. Сюда, – говорит Луи, он зол, он уже зол, не прошло и пяти минут, ведет Чарльза в свою комнату.
– Все нормально? – одними губами спрашивает Найл.
Луи кивает, кусая себя за язык. Он слышит как Зейн шепчет Лиаму:
– Нам пора, Ли.
Он заходит в комнату, запускает отца, оставляя дверь приоткрытой. Вот уж дверь он точно не закроет. Сама мысль о том, чтобы остаться действительно наедине с отцом, в этой ловушке, подобна сравнению с самыми жуткими страданиями.
– Так, – начинает Чарльз, расставляя ступни далеко друг от друга, запихивая руки в карманы серых брюк.
– Так. – Луи скрещивает руки на груди, ставит ноги в то же положение.
Он осматривает Луи, блуждает по нему взглядом, с неохотой поздравляет:
– Ты завел здесь отличные связи. Я удивлен. И доволен.
Луи фыркает.
– А я-то как тебя рад видеть. Оу, как у меня дела? Все замечательно, спасибо, что спросил. Как девочки? Они тоже очень хорошо. Так здорово чувствовать проявление твоей заботы, – ровным сухим тоном говорит он.
Чарльз сжимает губы.
– Луи. Я здесь не для этого.
Вау. Просто, блять, вау.
Луи трясет головой, пытаясь скрыть гримасу отвращения, скептически смотрит на него, укутанного в неоправданно дорогую одежду и алчность.
– Я не помню, когда последний раз видел тебя, – говорит Луи низким голосом. – Мы так и будем притворяться, что все нормально? Не зададим вопросов? Не обменяемся рукопожатиями? Не снимем друг перед другом шляпки?
– Я плачу за твое обучение, – продолжает Чарльз, игнорируя его слова. – Я трачу много денег. И мне хочется быть уверенным, что ты – хорошее вложение. Только и всего.
И еще раз. Вау.
– Ну ты мне и скажи, – огрызается Луи и разводит руки в стороны. – Это моя жизнь. Это я. Я – хорошее вложение, отец?
Он вздыхает, потирает виски.
– Какие у тебя оценки?
– Мне тебе, блять, что, табель успеваемости выдать? Сам ищи эти документы. Я учет не веду. – Он врет. Оценки можно посмотреть онлайн когда и где угодно. Абсолютно любому студенту. Но ему этого он говорить не будет; встречаясь с жестким взглядом Чарльза, он напрягает челюсть и дает себе установку – смотреть ему прямо в глаза, не моргать.
– Ты не ведешь учет своей работы? Ни одной?
– Блять, у меня тут не ебаный офис, не видно?
– За языком следи.
– А что не так? – наигранно-невинно спрашивает Луи.
Чарльз молчит.
– Зачем ты вообще пришел? Еще и так неожиданно. Просто посмотреть, как я тут тружусь? Ты не мог позвонить школе? Избавил бы меня от кучи неприятностей и сохранил бы время обоих.
Чарльз опять молчит, рассматривает Луи, вглядывается в лицо, а потом кивает.
– Да, ты прав. У меня другие причины, – пробегает глазами по комнате. – Я хотел посмотреть на мужчину, которым ты становишься.
Луи кивает, едва подавляет желание закатить глаза.
– Ну. Вот он я. Кто есть, тот есть. Если ты этого не одобряешь, то предлагаю сделать то, что ты должен был сделать в первую очередь – сходить к секретарю или кому-то там. Поговорить с ним. Разрешить все вопросы. Найти ответы. И потом уже решить ‘стою я’ или нет.
И опять тишина.
Чарльз смотрит злостно.
Луи – враждебно.
– Ты правда не изменился с тех самых пор, когда я видел тебя в последний раз, – спокойно отвечает он. – А тогда ты был просто мальчишкой.
– Не учи меня жить.
– Я не учу.
– Блять, – выдыхает Луи через нос и отворачивается.
– Каковы твои планы, Луи? Что ты собираешься делать с предоставленной мной тебе возможностью?
Возможностью.
– Упущу все, что можно, просру все нахуй.
– Я серьезно.
Луи знает это, знает, что его отец хочет поговорить и поступить надлежащим образом, поэтому это вгоняет его в такую ярость; поэтому он бродит по комнате, переставляет вещи, осматривает, он не хочет стоять спокойно, не хочет играть в игру, затеянную Чарльзом, давать ему то, что тот хочет. А еще он не хочет сдаваться.
– Я как-нибудь разберусь, окей? – не раздумывая, говорит он, изучая шторы.
– Тебе нужна карьера.
– У меня будет. Я очаровательный. Я достаточно много знаю. Со мной все будет хорошо, Чак, – он тянется к ручке гардероба.
– Я не буду финансово тебя поддерживать, знай об этом.
– Ты уже десять лет этого не делаешь. Мне этого и не нужно. Не хочется напрягать твою чековую книжку.
На лице Чарльза вздуваются желваки.
– Значит, ты планируешь стать бездомным.
Луи вздыхает, осматривая стакан, стоящий на тумбочке.
– Слушай, все будет нормально, окей? Со мной все будет охуительно нормально.
– Каким это образом? – спрашивает он, приближаясь к Луи. – Куда ты пойдешь? Что ты будешь делать? Кто тебя будет слушать?
Луи молчит, вопросы слишком стремительно на него набрасываются. Он не любит думать о будущем, не любит и не хочет слышать и слушать эти мысли. Из-за них появляется чувство беспомощности. Паника. Он ничтожен, ничего не умеет, слишком молод. Мысли о будущем его нихера не успокаивают.
Он ненавидит это. И ненавидит, что отец вечно так делает.
– Луи, – тихо говорит Чарльз. Низким тихим голосом. Звучит как угроза.
Луи игнорирует его.
– Ты не имеешь права задавать такие вопросы. У меня нет причин на них отвечать.
– Луи.
– Просто уйди, блять, просто уйди, – продолжает Луи, голос на октаву выше. – Все это поебенское размусоливание бессмысленно. Ты приехал сюда просто посмотреть на меня? Ну так езжай обратно!
– Луи, – снова говорит он, более настойчиво, края слов и углы его тона острые. Острые настолько, что что-то разрезают внутри Луи. В каких-то местах, о существовании которых он не знал.
Почему ему не похуй? Почему это его беспокоит?
Что его отец вообще здесь делает??
– Со мной все будет хорошо, – тише говорит Луи, почти себе под нос.
– Луи. Не полагайся, что о тебе будет заботиться мир, – говорит Чарльз, а Луи смотрит на пол, себе в ноги. – Уж кто-кто, а ты ему почти ничего предложить не можешь.
И вот оно. Вот что задевает Луи. Просто охуеть как задевает.
Он чувствует, как весь его, казалось бы, талант к чему-то, просто утекает сквозь пальцы, его уверенность в себе рушится, выдергивает опору из-под ног.
Но потом дверь с хлопком открывается.
– Да как, блять, вы смеете говорить такое, – шипит голос.
Луи поднимает голову.
В дверях стоит Гарри, в глазах бурлит ярость. И у Луи замирает дыхание.
Чарльз оглядывается.
– Извините, чт—
– Вы не имеете, блять, никакого права приходить сюда и говорить такое своему собственному сыну. Ни одного! Ебаного! Права! – Гарри почти кричит, лицо краснеет от ярости, глаза широко открыты и блестят. Он будто горит весь, пылает ярким пламенем, обжигает и трещит, готов истребить мир и само Солнце.
Челюсть Луи наверняка отвисает.
Он не спит?
Как он вообще здесь оказался? Все это время стоял под дверью и слушал?
– Ваш сын – Луи – потрясающий, – продолжает Гарри, с особым жестоким рвением заходит внутрь, в глазах мельтешит внутреннее пламя. И сейчас он – воплощение несокрушимости, одержимости, демонстративного неповиновения. Даже если тело слегка дрожит, и дыхание чересчур резкое, и линия плеч трясется – от гнева ли или страха – но он продолжает впечатывать слова в окружение комнаты, не перебиваясь на элементарные вдохи-выдохи. – Он действительно умный – а уж я точно знаю, потому что был его личным репетитором – может написать отличное эссе, он прекрасно запоминает формулы, уравнения и с легкостью вычисляет в процентах всю ту банальную хуйню, что здесь требуют. Но то, что он умен, доказывают не только его образованность и оценки. Он умен везде и всегда, о чем бы вы не подумали. Он—он видит людей насквозь.
Его глаза такие яркие. Как будто глянцевые, стеклянные, блестящие. Луи не может отвести взгляда. Не может чувствовать. Он не чувствует собственного языка, сердцебиения, холодного пола под босыми ногами. Лишь слова Гарри – исключение всему этому. И лишь шок на лице Чарльза, не способного сказать ни слова.
– Он понимает людей, он честный, умный, хороший и он просто… просто знает все. Абсолютно все, – Луи может умереть от остановки сердца, вот прямо сейчас, в эту самую, мать ее, секунду. Голос Гарри стал более шатким, его тело словно ослабевает. И в этот момент Луи понимает, что это не просто вспышка ярости или энтузиазм, ставший гневом, нет, его поглотило другое – мучительный кошмар, агрессивный страх, террор. Гарри в ужасе. В его глаза проникает страх. – Он не такой как все – все остальные скучны, они пусты изнутри, – изо рта выходит рваный выдох, он задыхается словами. Руки дрожат. – Он совершенно другой. Хороший. И он – Ваш сын. Блять, Вы должны им гордиться, так сильно гордиться. Вы должны… – резко прерывает себя, трясет головой, кулаки крепко сжаты, грудь вздымается. – Вы говорите такое своей семье… Своему сыну. Говорите такое Луи. Когда должны почитать то, что у Вас есть. Вы должны быть благодарны, – он делает глубокий судорожный вздох, собирает в себе остатки самообладания, успокаивается. – Поэтому не смейте говорить, что он ничего не может предложить миру, – и на секунду становится оглушающе тихо, в лице Гарри что-то меняется, играет с чертами его лица что-то необъяснимое. Что-то до боли нежное, искреннее, что невозможно понять и расшифровать. У Луи перехватывает дыхание, когда Гарри продолжает. – Не смейте, потому что он – весь мир.
На последнем слове его голос ломается.
И как будто швырнули со всей силы в воду, захлопнули дверь бункера – все шумы резко прекратились, в ушах звенит. Тишина. И нарушает ее лишь яростное дыхание Гарри. И бешеное биение сердца Луи.
Слова эхом отдаются внутри черепа и стенок организма, отпрыгивают от грудной клетки и вдавливаются в барабанные перепонки, наверное, навсегда. Охренеть.
Охренеть.
Он ведь еще часов десять назад думал, что Гарри хочет от него избавиться. Гарри, который только что заступился за него перед отцом, буквально послал его нахуй и сказал… сказал эти потрясающие великолепные слова о Луи.
Это слишком. Луи не успел переодеться. Даже душ еще не принял.
Почему всегда все тотально меняется за секунду? Почему всегда всего становится чересчур много?
– Ты слишком наглый для своего возраста, – наконец отвечает Чарльз, спокойно, тихо, заостряя внимание на каждом слове, разглядывая Гарри с завуалированной неприязнью. – Ты к этому разговору никак не причастен.
– Извините, что не смог не подслушать весь тот пиздец, что вылетал из Вашего рта, и просто уйти, сэр, – огрызается Гарри; и это не тот Гарри, которого Луи видел перед незнакомцами. Это не павлин, что широко и криво улыбается, просто потому что может, не золотой мальчик, швыряющий в толпу остроумные комментарии и заманивающий всех к себе взмахом руки. Это не ходячий труп с пустым взглядом.
Это яркий, живой Гарри. Сражающийся за Луи. Искренне. Яростно. Это Гарри. Живой. Самая живая его версия, которую Луи когда-либо посчастливилось увидеть. Луи хочется рыдать.
Нахмуривший брови Чарльз поворачивается к Луи.
– Я пойду в студенческий офис. Здесь я уже увидел достаточно. Ты был прав. Мне не стоило приходить, – он шагает к двери, вперед, туда, где стоит Гарри, высокий, светящийся изнутри, который тяжело дышит и наконец-то разжимает кулаки.
Луи прищуривает глаза, наблюдая за его уходящими пятками, но что-то неожиданное и болезненное резко распухает в его груди, что-то, не имеющее названия.
– Ты видел ровным счетом ничего. Пришел сюда, сделал какие-то выводы, но ты до сих пор ничего обо мне не знаешь, – громко и резко говорит он.
Чарльз застывает. Он слегка поворачивает голову, за напряженной линией плеча почти не видно лица.
– Я слышал слова Гарольда.
– Но не мои, – рычит он, отказываясь смотреть на Гарри – боится, что может сломаться, рассыпаться на куски. И он не может допустить, чтобы его отец это увидел. Такого удовольствия он ему в жизни не доставит.
Чарльз молчит, осматривая Луи, внутренней борьбой искажая всю глубину своих голубых глаз.
– Думаю, мы предпримем попытку поговорить еще раз, – говорит он после. – Как-нибудь в другой раз, – он смотрит так, словно собирается сказать что-то еще, и Луи навостряет уши, концентрируется, понимает, что буквально хочет вытянуть из-под его кожи несказанные слова, но ожидания тщетны. Ничего не происходит, и его отец уходит, проходя мимо Гарри и сильно его задевая.
Оставляя Гарри и Луи наедине.
А сердце словно отпинали, нанесли увечья и повреждения.
– Куда ушли другие? – прочищая горло и быстро моргая, спрашивает Луи. Нужно оттолкнуть мысли об отце, сейчас не время думать о нем, вообще никогда не время думать о нем, но сейчас – особенно. И не надо из-за такого расстраиваться. Не после всего, через что он прошел. Разве его организм этого не понимает?
– У Зейна, – тихо говорит Гарри, грустным взглядом смотрит на нервного, ерзающего Луи, смаргивает накатывающие слезы. – Они посчитали, что тебе не помешает приватность.
– Понятно. А ты тогда…? – Он пытается говорить обычно, вернуть голосу прежнюю ясность и беззаботность.
Гарри поджимает губы, смотрит широко открытыми глазами.
– Он мне не понравился.
Луи поднимает брови.
– И поэтому ты остался, вместо того, чтобы уйти?
Тишина.
– То, как ты с ним разговаривал… – говорит Гарри, голос едва громче шепота. Он, похоже, очень удивлен, даже, можно сказать, шокирован.
– Он заслужил, – хмурясь, говорит Луи.
Гарри тут же кивает.
– Заслужил, – и это согласие как зарождение чего-то нового, столь светло и четко мелькающего перед глазами.
И какое-то время тишина давит на все сразу, пока Гарри находится где-то в своем собственном мире, пока глаза смотрят в одну дальнюю точку, пока все тело Луи трещит от электричества, ведь он влюблен в Гарри, и по каким-то причинам понимание, по-настоящему конечное понимание вгрызается в кору мозга. Особенно сейчас, когда сердце кажется деформированным куском мусора, когда ломит все тело, когда слова Гарри до сих пор эхом отдают по ушам. Между ними так много несказанных слов.
– Теперь все хорошо? Сегодня? Сейчас? – спрашивает Гарри хриплым слабым голосом, отводит взгляд.
Луи смотрит на него пристально, хочет успеть поймать ту хрупкость в его глазах, румянец на щеках.
– Я думал, со мной все кончено, – говорит он без обиняков, чувствуя, как лицо кривится и стягивается, сочится грустью и муками.
Гарри закрывает глаза, опускает голову.
– Я хотел, чтобы все было кончено, – сильно хмурит брови. И затем тише, почти шепчет про себя, – Я так сильно пытался все закончить.
Грудная клетка Луи может уже давно раздроблена, а может разломалась только что. Желудок уничтожил все соки. Внутри него творится нечто ужасное и смертоносное.
– Зачем? – спрашивает Луи. – После всего, что ты только что сказал..
– Я действительно так думаю.
Луи сглатывает.
Слишком.
– Хотелось бы верить в это, – говорит он, ощущая, как новое чувство вырывается на свободу и растекается по венам в самые дальние уголки. Он шагает вперед и, почти не контролируя себя и свое тело, поднимает руку и кладет ее на щеку Гарри. Он бледнеет, его тело предает его, в голове крутятся беспорядочные мысли, но смотреть на Гарри – как находиться под действиями сильнейших заклинаний и чар, молочная прохладная кожа ощущается такой мягкой под теплой рукой Луи. – Я больше не хочу, чтобы ты пытался избавиться от меня, Гарри.
Он качает полуопущенной головой, хмурится, под прикосновением Луи его тело расслабляется.
– Даже если бы я попытался, я бы не смог. Слишком поздно.
– Слишком поздно?
Гарри поднимает голову, смотрит остекленелым взглядом.
– С тобой все хорошо? – шепчет он, смягчая выражение лица.
Луи кивает, осмеливаясь провести большим пальцем по гладкой щеке Гарри, еще сильнее смягчая взгляд парня.
В глазах тотальное облегчение.
– Замечательно, – он кусает губу, отводит взгляд. – Сожалею о твоем отце. Я знаю… Знаю, как трудно тебе может быть.
Ну конечно же. Уж кто как не Гарри знает тяготы, что рождает наличие дерьмового отца. Дерьмовой семьи. И теперь Луи, из которого буквально сыпятся необузданные эмоции – эмоции, которые он не ощущал годами – и непреодолимое переполняющее чувство ненужности, и очень, очень шаткое чувство собственного достоинства, пострадавшее от нападающих на разум мыслей, насильно внедрившихся ему в голову… Теперь он думает: так вот каково быть Гарри. Вот какое бремя эмоций он несет на себе целый день. И поэтому вариант ‘опустошить себя, освободиться от любых эмоций’ кажется таким привлекательным, поэтому гедонизм настолько неистово желаем.
Мысль въедается в Луи глубже и глубже, а ему лишь хочется вцепиться в Гарри. Он хочет схватить маленького засранца, заточенного в его сердце, и, господи. Он влюблен. Он влюблен в него. Блять, он должен успокоиться. Ему нужно побыть в одиночестве.
Он переполнен.
К счастью, млечное урчание голоса Гарри прерывает тишину именно в этот момент.
– Мне нужно идти, – мягко говорит он, хватая Луи за запястье обеими ладонями и нежно убирая руку с щеки. – У меня—у меня ужин с профессором.
Луи снова кивает, чувствует так много, что не чувствует ничего.
– Но завтра вечером я устраиваю ужин. Лишь для нас пятерых. В моей комнате. Придешь? – спрашивает он, спиной постепенно пятясь к двери, обнадеживающе смотрит на Луи.
Луи рисует на лице улыбку.
– Только если ты не скажешь мне, что я – твой интерес, которым ты переболел еще на первом курсе.
Лицо Гарри темнеет, ноги останавливаются. Он смотрит вниз, стыдливо, светлый цвет заползает на шею.
– Луи—Я знаю—Я—Мне жаль—
– Я приду, – со спокойной нежностью прерывает Луи, все, хватит с них, они наигрались в ублюдков, пора включать свет и играть за хороших. Просто… Гарри такой чувствительный. Как новорожденный котенок или одуванчик. И от этого в груди теплеет.
Окей, он слишком влюблен.
– Придешь? – спрашивает Гарри и поднимает голову. Такое чистое красивое лицо. Полное невинных надежд и искренности. Парня, которого он однажды знал, и Гарри, который сейчас перед ним, разделяют целые Вселенные.
– Всегда, – говорит Луи и понимает, что идет за Гарри, в любую секунду готовый догнать его и вернуть. Оставить в своей комнате, или в своей кровати, или в своих руках, или… да где угодно, правда. Лишь бы рядом.
Гарри улыбается, поцелуй ямочек ловит льющийся из окон свет.
– Отлично. Тогда до завтра? Да? – его голос такой сладкий и нежный.
Почему такие разговоры вообще причиняют боль?
– До завтра, – обещает Луи, не в силах моргнуть, теряясь в мальчишке перед ним, чья улыбка каким-то образом стала жутко проникновенной еще с прошлой ночи. (Луи ненавидит влюбляться. Больше такого никогда не будет.)
С губ Гарри слетает Солнце.
– Ох, Луи?
Луи ждет, напряженно ожидая.
– Ты сегодня прекрасно поступил. С отцом. То, что ты говорил ему и как держался… – он трясет головой и в восхищении качает головой. – Я никогда не смогу быть таким, как ты. Но, – Гарри нервно слабо смеется, склонив голову, не убирая с лица упавшие кудряшки, ковыряясь носком ботинка в земле. – Ты заставил меня… заставил хотеть, попытаться быть. Эм. Ты мне дал… надежду. Понимаешь? – и Гарри правда краснеет.
Луи хочется прямо сейчас впасть в кому.
Потому что чересчур много эмоций.
Луи открывает рот, чтобы ответить, сказать хоть что-нибудь, но он не успевает, замок на двери щелкает, и Гарри уходит.
И всего сразу слишком, слишком много.
Комментарий к Глава 29.
от автора:
*находит сугроб, в который можно упасть и взгрустнуть* Фуууф, эта глава мне очень тяжело далась. Ладушки. В общем, я разделила ее на две части, иначе она была бы очень длинной и очень нудной. *потирает виски*
Единственной причиной, из-за которой я смогла довести главу до точки читабельности, адекватности и сносности (нет, я правда презираю эту часть, сколько бы я ее не набирала заново, она такая странная!), так это прослушивание некоторых песен, вдохновивших меня.
1. http://www.youtube.com/watch?v=SL68EXJEAPs : послушайте ее. эта песня олицетворяет практически всю главу. Здесь же есть фанаты pink floyd? Ну, это их лучшая песня, бесспорно. Здесь нет никаких слов, только инструментальная музыка, но здесь рассказывается целая история. Если вам сложно слушать такое (она довольно хаотичная), то прыгните на 7 минуту, именно под этот отрывок писалась часть, когда Чарльз с Луи спорили в комнате, и ворвался Гарри. А все, что после, вдохновило на последнюю сцену между Луи и Гарри, мне кажется, это идеальная репрезентация их отношений в целом. *меня переполняют чувства*
2. A Message by Coldplay (слегка повлияло на взаимодействия и чуууувства между Луи и Гарри)
3. White Foxes by Susanne Sundfor. Когда я ее слушала, перед глазам стоял лишь образ Гарри и только. Эта песня хорошо описывает то, какой он – по крайней мере, ту его часть, что глубоко в нем зарыта и не часто показывается.
Спасибо вам!
========== Глава 30. ==========
***
Как только на следующее утро Луи просыпается, то сразу же тянется к телефону и обнаруживает в нем уведомление. Пропущенный от Гарри, звонившего в 4:03 утра.
И это беспокоит, потому что прошлой ночью Луи неоднократно писал Гарри, но тот ни разу не ответил. Хотя вряд ли бы Луи заметил, он был занят другим – большую часть времени лежал на постели Найла и разражался тирадами о любви и осознании. Найл хотел его убить.
– И куда это ты собрался? – чуть не крикнул Луи, когда Найл соскользнул с кровати, на его ногах все еще были найки, он так и не снял их, намереваясь как можно быстрее поехать на вечеринку.
Найл вздохнул, громко и страдающе, и потер руками лицо, Луи же с силой потянул его обратно на кровать.
– Я хочу на вечеринку.
– Я не закончил.
– Такими темпами ты никогда не закончишь. Уже почти три утра!
– Именно! Куда ты в такое время пойдешь, уже слишком поздно! Так что сядь смирно и дай мне выразить свои чувства.
– Но, блять, у тебя их так много, – простонал Найл, перевернулся и уткнулся лицом в подушку. – Ты влюблен в парня – вот же беда, пиздец просто! Мы все знали, что так и будет. Вы ж, блять, и так трахались, какая раз—ау! – Найл потер руку, со злостью посмотрев на Луи. Который не менее злостно смотрел в ответ.
– Хватит, – вздохнул Луи, ложась на спину и уставляясь взглядом в потолок. – Для меня это сложно, скотина ты бессердечная. Ты не поймешь, конечно же, но это просто ахуеть как ужасно. Быть влюбленным в кого-то и прочая фигня. Это… это очень странная бесшумная штука. Ну, она так сильно ощущается внутри, но в то же время ее словно нет. И еще, мне кажется, что я всегда знал, как и что я чувствую, поэтому не могу сказать, что это было дохуя шокирующей, взрывающей мозг новостью, но. Не знаю. Я никогда не, э, никогда не позволял себя действительно прочувствовать. А теперь, когда я признал это, я не могу перестать о нем думать, Найл. И мне хочется обнять его, поговорить с ним, быть уверенным, что с ним все хорошо, я хочу решить все его проблемы и его—проблемы его отца! Как он, кстати?
Найл пожал плечами.
– Да хреновенько. Они отменили хуеву тучу выступлений на передачах, потому что он тупо не в состоянии выступать в прямом эфире. Лично я думаю, что он просто закрылся в своем доме. Конченый псих.
Луи закрыл глаза, ощущая тишину, колко отдающуюся в сердце. Потому что Гарри. Дес заперт в доме Гарри. Заперт в холодном темном изысканном особняке, который Луи когда-то посетил…
– Вот поэтому я и хочу знать, Найл. Я беспокоюсь, очень, очень сильно беспокоюсь. Больше, чем мне хотелось бы. И мало того, что я не могу заглушить это чувство, есть еще и другая проблема: я должен сказать ему хоть что-то? Нужно мне говорить, что я в него влюблен? Или это его напугает, я его напугаю? Просто, мне кажется, что он… мне кажется, что я ему нравлюсь. По крайней мере, немного.
– Конечно нравишься.
– Я имею в виду действительно нравлюсь, – Луи закусил губу, все еще пялясь в кремовый потолок, разглядывая как по гладкой поверхности бегают темные тени. – То, что он сказал Чарльзу утром… Мне кажется, он волнуется обо мне.
– Окей. Так скажи ему, что ты его любишь. Мы живем один раз.
– Да,но—
– Скажи.
– Найл, я не думаю—
– Скажи.
– Най—
– Скажи.
– Н—
– Скажи.
– Блять, хватит перебивать меня, придурок! – раздраженно крикнул Луи и стукнул его по голове. – Это не просто! Мы говорим о пугливой белке, к которой я должен осторожно подобраться.
– Заманишь его своими орешками?
И когда Луи посмотрел в сторону Найла, тот начал истерически хохотать, вдавившись румяным лицом в подушку.
– Ирландец, ты понимаешь, что ты полный кретин? – но губы все равно дернулись, едва не растянувшись в улыбке.
– Не такой кретин как ты, – засмеялся Найл, тыльной стороной руки вытерев слезы, мягкие щеки покрылись розоватым румянцем. – Ты наконец-таки понял, что влюблен в Гарри, но говорить ему об этом не хочешь, потому что боишься. Как ебаный подросток, серьезно.
– Я не боюсь.
– Тогда скажи ему.
– Он – белка, Найл!
– Можно я пойду?
Луи озлобленно на него посмотрел, скрестил руки и слегка пнул ногой голень Найла.
– Нет. Ты будешь со мной всю ночь, мне нужно разгрести много дерьма и поговорить о многой хуйне. Выпей водички и усядься поудобнее, потому что сейчас я буду решать, говорить Гарри Стайлсу о том, что я в него влюблен и хочу ли я сталкиваться с пиздецом, который к этому всему прилагается.
– Типа статуэток кошек?
– Типа статуэток кошек, – согласился Луи, вздохнул и положил голову на его плечо.
Они разговаривали два часа или даже больше, а потом Найл уснул, выдав себя храпом, уснул прямо на середине монолога Луи, обсуждающего тонкое различие между улыбкой Гарри, когда его что-то забавляет, и улыбкой, когда он слегка стесняется.
Так что.
Луи практически не спал. И просыпаться, осознавая, что Гарри звонил прошлой ночью – скорее всего, именно тогда, когда Луи настаивал на том, что губы Гарри способны раскрыть секреты мира – то ли неприятно, то ли страшно, то ли ни то, ни другое, а вовсе последствия давления на и так расшатанные нервы.
Но он старается успокоиться, заглушая приливную волну нервозности (или чувств, или бабочек, или что там за херотня плавает в его животе), сосредотачивается на том, что ему нужно сделать – проснуться, одеться и пойти на лекции, потому что даже если он закончит этот семестр и уедет домой в виде мертвой рыбехи, распотрошенной неразделенной любовью, он хочет закончить его хорошо. Справиться со всем, что требуется и сделать все как нужно.
Связано ли это с Чарльзом? Нет. Он каким-то образом, в душе, пытается доказать себе, что на самом деле умный и все у него в будущем будет хорошо? Нет. Правда ли, что их встреча разожгла внутренний огонь неповиновения и гордыни, который способен развести только его собственный отец? Нет.
Нет. Луи в полном порядке, на него никто не может повлиять, и он ни от кого не зависит. Он просто хочет хорошие оценки.
А в голове все равно крутятся лишь мысли о Гарри…
И ему кажется, что все, решение он, наконец-то, принял.
– Ты на лекции? – спрашивает Найл, насыпая почти всю коробку хлопьев в большую чашу. Откуда она вообще взялась?
Луи кивает, заправляя концы шарфа под жакет.
– Сегодня короткий день. Всего две лекции.
– Прикольно, – Найл заливает хлопья почти целым литром соевого молока.
Луи устало наблюдает за ним, засовывая ноги в вансы, одной рукой держась за стену.
– Я, эм, расскажу Гарри сегодня. О, ну, ты знаешь. Чувствах.
Коробка молока с глухим звуком ударяется о гранитную поверхность кухонного столика, глаза Найла широко открываются.
– Правда? Ты решил отрастить себе яйца?
– Я бы перефразировал и сказал по-другому, но да, – Луи пытается улыбнуться, в желудке переворачиваются органы, щеки болят от морозного ужаса. Как он признается, если только мысль об этом пугает?
Найл тепло улыбается, вскакивает, подбегает к Луи, быстро поправляет кремовый мягкий джемпер и обвивает своими руками его тело, сильно прижимая к груди. Его улыбка широкая и честная, сверкает как солнце на снегу, его запах – дорогой, уютный, и желудок Луи снова что-то творит, но на этот раз из-за нежного к себе внимания, он улыбается в плечо Найлу и обхватывает руками его за талию.
– Поздравляю, – Найл дышит в ухо. – Я горжусь тобой! Честно, горжусь. Я знал, что ты сможешь достать голову из своей задницы.
Улыбающиеся губы Луи царапаются об хлопковую ткань джемпера Найла.
– Спасибо, лепрекон.
– Ага.
И Луи улыбается сильнее, выпутывается из объятий и в последний раз нервно вздыхает, выходя за порог.
– Люблю тебя, Найлер.
– Люблю тебя сильнее, Томмо.
Из Луи вылетает смешок, который заглушается хлопком закрывшейся двери. Разумом и сердцем он уже в комнате Гарри, готовый опустошить всего себя.
Сегодня будет охуительно жуткий день.
***
Сидеть на лекциях – словно подвергаться средневековым пыткам. Или даже хуже. Пыткам Древнего Египта. Египетские пытки были ужасными? Или Скандинавским пыткам? Или, может, пыткам англосаксов. Или спартанским. Спартанские пытки были тем еще пиздецом.
