Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 50 страниц)

Я все еще была в ловушке и смотрела на то, как заживо сгорает моя сестра, когда услышала, как меня по имени зовет чей-то знакомый голос, и ощутила, как чьи-то знакомые руки трясут меня за плечи. Где-то на полпути между видением в котором полыхало тело Прим и реальным, вещным миром, мне показалось, что это Пит уже пытается разбудить меня – наверняка, уже довольно долго. Теперь я была уже не в кресле, а на полу, видимо, свалившись в разгар кошмара. И, все еще терзаемая своим видением, я его оттолкнула, попыталась на карачках отползти от него подальше, чтобы найти какой-нибудь укромный уголок и отдать там концы.

И я громко заплакала, точнее, завыла, как какое-нибудь умирающее животное в темном глухом лесу. Потом возле меня послышалось шарканье, и я смутно начала осознавать, что рядом со мной на крыльце не Пит, а Хеймитч, опустившийся на колени. Но бросить выть я не могла, так и каталась по полу, пытаясь избавиться от поселившихся с моем мозгу кошмаров, крепко зажав голову в ладонях, всхлипывая и выкрикивая ее имя. Даже на закрытых веках я видела очертания ее пылающего тела – в точности, как в Капитолии. Она вновь и вновь умирала в моих снах, и мне было от этого не скрыться. В конце концов я скорее услышала, чем почувствовала звонкую пощечину, которая окончательно вырвала меня из лап затяжного ужаса. Щеку ужалила боль, а секунду спустя я могла наблюдать, как к нам подбежал Пит и принялся на чем свет стоит в голос честить Хеймитча. Я и не подозревала, что Пит способен произносить вслух подобные слова.

Стоило мне открыть глаза, как моему взгляду предстал стоящий на корточках Хеймитч, который пытался заслониться от готового его побить Пита. Я затрясла головой и поспешила остановить неизбежную атаку на нашего ментора.

– Не надо, Пит, все хорошо. Хорошо.

Пит обернулся и посмотрел на меня: его расширившиеся зрачки почти задавили голубую радужку, глаза ярко сверкали от гнева даже в темноте.

– Он просто пытался помочь, – прошептала я, и потянула Пита вниз, к себе.

– Изящно выражаешься, – ухмыльнулся Хеймитч, осматривая чуть было не сломанную руку, и одновременно пытаясь отряхнуться. – Кто бы мог подумать, что ты так умеешь, – Пит ответил ему убийственным взглядом, и мне пришлось прижать его поближе. – Знаешь, малыш, это вообще-то называется «страшный сон». И от него нельзя избавить одними только разговорами – как и тебя никто не может словами отвлечь во время приступа, – он настороженно посмотрел на кулак Пита, прежде чем обратить свое внимание на меня. – А ты-то чего валялась тут, на крыльце?

Я просто замотала головой, пытаясь вернуть себе ясность мысли, а заодно избавиться от ноющей боли в щеке, и от эха кошмаров.

– Мне не хотелось будить Пита. И я не думала, что засну, – мне было стыдно за свою слабость, горло саднило от криков, а лицо так и не просохло от слез.

– Вот ты и решила перебудить всех остальных по соседству? Везет мне.

– Прости, – всхлипнула я.

– Не извиняйся. Он, скорее всего, и не спал, – прошептал Пит, прижимая меня к себе покрепче.

Хеймитч посмотрел на меня сверху вниз, оценивая мое состояние. Пита между тем все еще потряхивало от гнева.

– Тебе лучше приложить к щеке что-нибудь холодное.

– Все нормально, со мной случалось кое-что похуже, – ответила я и посмотрела на Пита многозначительно, надеясь, что он хотя бы извинится перед Хеймитчем.

– Ага, спасибо, – пробормотал Пит. Хеймитч же повернулся, чтобы уйти прочь, вниз по ступенькам, неопределенно мазнув рукой в воздухе.

Пит же, подумав, окликнул его:

– Кстати, если ты еще раз поднимешь на нее руку, я тебе не только руку, но и голову оторву.

Хеймитч лишь усмехнулся.

– Ну так давай ей пощечины сам. Вам обоим это явно доставит удовольствие, – сказав это, он пошлепал по траве на лужайке к себе домой.

Не будь я все еще подавлена своим кошмаром, меня бы смертельно взорвало от подобной пошлости. Но в этот момент меня хватило только на то, чтобы пойти вслед за Питом в дом, где он осторожно снял с меня легкую куртку. Потом он проводил меня вверх по лестнице, уложил в постель и принес стакан воды. Когда я попила, он сам отнес стакан на место и забрался ко мне в постель. Отстегивая свой протез, он морщился, но промолчал, лишь тихо скользнул по одеяло.

– Тебе больно? – обеспокоенно поинтересовалась я.

– В спешке неправильно его надел. Теперь немного ноет, – сказал он, доставая из прикроватной тумбочки крем и втирая его в культю.

– Давай я, – мой шепот свидетельствовал о том, как же мне стыдно за то, что ему снова из-за меня больно. Из-за жары на нем были одни лишь длинные трусы, но он натянул на себя одеяло, и от моих слов он даже зарделся.

– Я уже видела твою ногу, – в моих слов были и просьба, и спокойная уверенность.

Пит посмотрел на меня так пристально, что меня как будто током пронзило, и мне было трудно вынести этот его взгляд. Но край одеяла от выпустил, а я, забрав у него крем, не удержалась от того, чтобы из любопытства его понюхать. У него был запах мяты, и он немножко холодил мне пальцы. Взяв из баночки побольше, я намазала его там, где заканчивалась теперь его нога – прямо над более не существующим коленом. Я старалась не нажимать слишком сильно, хоть и глупо было думать, что теперь ему больнее, чем было когда-то прежде. Потерев шрамированную кожу на месте ампутации, я занялась и его мускулистым бедром. Мне не приходилось этого делать с наших первых Игр, с той самой пещеры, когда его нога еще была на месте, и я вовсю боролась с собой, чтобы вновь не предаться горю и самобичеванию. Вместо этого я позволила себе полностью погрузиться в ощущения от касания его кожи, ритмичные разминающие движения меня гипнотизировали. Я едва смогла понять, о чем он спрашивает, когда он снова заговорил.

– Почему ты оказалась внизу?

– Я не хотела засыпать, – ответила я честно. – Знала, чем это обернется.

Пит вроде бы понял, и снова откинулся на подушки, прислонившись к спинке кровати. И тихонько застонал от удовольствия, а я задрожала от этого звука.

– Как хорошо.

– Это самое меньшее, что я могу, – сказала я виновато. – Ты должен разрешить мне делать это чаще.

Пит не ответил, но не переставал за мной наблюдать, и взгляд его затуманился. На мне была лишь тоненькая ночнушка. Было так жарко, что больше было ничего не одеть. И я вдруг ощутила, как каждый сантиметр моей обнаженной кожи покалывает от электрических разрядов.

– В ближайшие дни всем нам придется нелегко. Не стыдись на меня полагаться, – прошептал он.

Я прекратила его массировать, и покачала головой.

– Я и так слишком сильно на тебя полагаюсь.

Подавшись вперед, он взял меня за руку.

– Не слишком сильно. Я ведь не меньше от тебя завишу.

– И близко не так сильно, как я от тебя. Я, бывает, по десять раз за ночь тебя бужу. И я чувствую, когда кошмары на подходе, – сказала я с несчастным видом.

– Так пусть приходят. Смотри-ка, ты пошла на улицу, у тебя все равно приключился кошмар, упала с кресла и разбудила Хеймитча. Ты считаешь, что так вышло удачнее?

В ответ я улыбнулась, и замотала головой.

– Если ты так это воспринимаешь, то нет.

Пит притянул меня к себе поближе. Приподнялся на локте, чтобы взглянуть на меня, и провел рукой от моего плеча вниз, до ладони.

– Мы заботимся с тобой друг о друге. Правда или ложь?

Что-то в этой игре помогло мне почувствовать себя не такой жалкой.

– Правда.

– Хорошо. Потому что в противном случае тебе пришлось бы задружиться с Хеймитчем, – он хихикнул от собственной шутки, и у меня уголки губ тоже невольно поползли вверх. Он подался слегка назад, чтобы серьезно взглянуть на меня, и провел указательным пальцем по моей пострадавшей щеке и по губам.

– Ты такая милая, когда улыбаешься, – прошептал он.

На меня напала невыносимая застенчивость, улыбка, как пламя свечи, погасла от его прикосновения. Воздух в комнате казался совершенно недвижим, даже крики ночных созданий за окном как будто разом стихли. Кончик его пальца заставил все мое тело мгновенно завибрировать, и я даже потеряла ориентацию в пространстве. Губы сами собой раскрылись и Пит, поняв это как приглашение, наклонился и поцеловал меня, сперва нежно, смакуя мои губы, игриво перекатывая их меж своих губ. Вспомнив о том, как мы целовались в кухне, я тоже поймала его нижнюю губу и легонько пососала, наслаждаясь её невероятной мягкостью, и испытала острое чувство удовлетворения, когда он отреагировал, резко втянув в себя воздух. Даже бесконечный поток мыслей в голове остановился, когда все уровни сознания постепенно растворились в ощущении его губ, ласкающих мои. И когда его язык проник мне в рот, мой собственный язык с ним сплелся и стал танцевать с ним в такт. Я была как пьяная от ощущения его близости, и уже не разбирала даже где мы находимся.

Он подался вперед, углубил наши поцелуи, стал настойчивее. Я же положила ладонь ему на шею, короткие светлые волосы защекотали мои пальцы. Зарывшись рукой в его кудри и чуточку с ними поиграв, я притянула его еще ближе. В ответ, не разрывая поцелуя, Пит провел руками вдоль моего тела, скользнул по талии и притянул меня к себе за бедра. Я застонала прямо в его прижатый ко мне рот: от этих ласк я была вся как в бреду, но безостановочно ощупывала его: спину, руки и плечи. Через ткань его рубашки я чувствовала какая широкая и мускулистая у него грудь, как рельефно выступают на ней мышцы. Мне так хотелось к нему там прикоснуться, что я даже оторвалась от его губ, и потянулась припухшим ртом к изгибу его мужественной челюсти, попробовала его языком на вкус. Все его тело заходило ходуном, когда я двинулась дальше – от подбородка к ушной раковине. Звуки, которые я сама при этом издавала, прежде обязательно бы меня крайне смутили, но сейчас мне и дела до них не было. И я скользнула языком внутрь его уха, позволила себе лизнуть нежнейший его край и даже пару раз слегка его прикусить. Меня терзало чувство того самого голода, желание его везде коснуться, и я прошлась языком по его шее, задержавшись в ямочке между ключиц. Вела себя безрассудно, смело, а он от этого дрожал. И ласковые прикосновения его пальцев тоже стали смелее, теперь он мял мои бедра как несформированный кусочек теста.

Вскоре все мое тело оказалось к нему прижато, и что-то – скорее всего, наши руки – постоянно двигалось и становилось все более требовательным. Стоило мне прошептать его имя, как Пит потерся об меня, стараясь сократить и без того уже не существующее расстояние между нами. Меня уже ничто не останавливало, я и тащила его к себе, подол моей ночной рубашки задрался, обнажив мои бедра. И его руки стали гладить открывшийся участок голой кожи, и выше, выше, пока большой палец не добрался до груди, отчего соски болезненно налились. Тем временем давно закатившееся солнце уже пылало где-то между ног, я чувствовала там влажную пульсацию, такую сильную, что мне было от нее на самом деле больно, и мне хотелось только одного – облегчить эту боль. Пит раздвинул мне бедра здоровой ногой, и я ощутила их кожей красноречивое свидетельство того, как сильно он был возбужден. Когда он так ко мне прижался, то содрогнулся и застонал. И мне внезапно стало ужасно интересно: как это было бы, окажись он там? От одной этой мысли моя спина сама собой прогнулась, и я, лежа под ним, невольно подставила шею его губам. И он начал меня лихорадочно там целовать, попеременно пробуя языком на вкус мою чувствительную кожу.

От острой потребности разрядиться от этого растущего между моими бедрами болезненного напряжения у меня почти уже мутилось в голове. И я закинула на него ноги, обвила его ими, чувствуя, как ко мне через тугую ткань прижимается что-то большое и тяжелое. В этот момент Пит уже не стал подавлять протяжный стон. Я могла бы раствориться в его теле – утопить в этом свое горе, свои ужасные видения. И я подалась к нему, чувствуя, что он сам стал начал ритмично об меня тереться, прижавшись ко мне всем телом и уронив голову. Его руки снова заползли мне под рубашку, которая теперь сбилась где-то у меня на талии, он гладил мой живот, и каждый дюйм кожи пылал от его прикосновений. И я, запустив руки ему в шорты пониже спины, смело взяла его за ягодицы, прижав к себе. Но тут он внезапно замер и отстранился, он тяжело дышал, не поднимая головы.

– Китнисс, если я сейчас же не остановлюсь…

Было видно, что попытка взять себя в руки далась ему чрезвычайно тяжело. Когда он пытался совладать со сбившимся дыханием, по его телу пробежала сильная дрожь. Меня убивал вопрос: отчего он вообще решил остановиться? Сама я тоже не могла ровно дышать, а все тело вопило от разочарования. Он резко перекатился на спину, а я теперь лежала рядом на боку, и ощущала, как же мне больно, в тысячу раз больнее, чем прежде, из-за того, что мы друг друга не касаемся. А еще меня мучил стыд за то, как я сейчас себя вела: стонала, извивалась под ним, чуть ли не умоляла… Я и не могла понять – и вместе с тем уже понимала в чем тут дело. Конечно, это не могло у меня с ним произойти вот так. Он никогда не воспринимал это как нечто второстепенное, побочное, что можно совершить как будто между делом, под действием нечаянного импульса. Все дело было в том, что он был человеком исключительных душевных качеств, и это его стремление всё, особенно важное, всегда делать как следует, взбесило меня до крайности, так что мне даже захотелось влепить ему пощечину. Я знала ответ еще до того, как задала вопрос, но все-таки спросила – видимо, из присущего мне мазохизма, и для того, чтобы еще раз в этом убедиться:

– Почему? – прошептала я.

Пит вздохнул, и долго молчал, закинув руку за голову. Когда же он ответил, то прошептал:

– Потому что это должно быть по-настоящему. А не так, как будто мы делаем это от одиночества или в поисках утешения; Особенно после той Жатвы и всего остального. Я все равно уже человек пропащий*, но если все обернется таким вот образом…

И я поняла. Дело было во мне. Ему нужна была уверенность, что я сделаю это ради него, а не под влиянием одного только низменного инстинкта, минутного порыва, который мог мной овладеть. Не для того, чтобы отогнать кошмары. Чтобы забыться. Он не хотел оказаться лишь слепым орудием, не был готов пойти на это, не будучи уверенным, что мною движет. Его сомнения вызвали во мне досаду, но я как никто другой могла представить себе глубину его переживаний. Гордость моя была уязвлена, но нынче ночью я была не в силах сражаться еще и с его сомнениями. И я смирилась с тем, что на сегодня мне придется оставить всё как есть, хоть на душе от этого и было ужасно муторно и пусто. Я так и осталась лежать на боку, даже когда он потянулся, чтобы накрыть меня одеялом. Не отреагировала, когда он меня приобнял за талию, как делал это каждую ночь. Не стала ни прижиматься к нему, ни отстраняться. Я просто лежала неподвижно, напряженная, чувствуя как эхо его прикосновений пульсирует во мне, не суля ни капли облегчения. Во мне закипал бездумный гнев, рожденный прежде всего смущением, – он приходил на смену более тонким и трепетным чувствам, которые так и остались невысказанными, лежащими под спудом. Я чувствовала, как он приблизился, поцеловал меня в плечо, и от этого мою сейчас особенно чувствительную кожу как будто закололи сотни тонких иголок.

– Не надо, Китнисс. Пожалуйста, расслабься.

– Китнисс, поцелуй меня, Китнисс, мне нужно остановиться, Китнисс, пожалуйста, расслабься. Китнисс, Китнисс, Китнисс. Знаешь что, пойду-ка я ночевать к себе домой! – бросила я ему, пытаясь выпростаться из-под одеяла и встать с постели. Мне было больно, досадно, меня терзала неудовлетворенность, так что я была не в настроении деликатничать, как того, верно, требовал момент.

Но его рука, державшая меня, не сдвинулась с места. А я ведь обычно и не думала о том, какой он сильный.

– Я не собираюсь тебя отпускать. Тебе не удастся так запросто меня отшить, – сказал он, удерживая меня твердой рукой.

Возможно, потому что легче было быть упрямой, чем мудрой, я принялась бороться с его захватом – безрезультатно. Потом я начала бороться уже с ним самим. Пара-тройка моих ударов и пощечин даже застала его врасплох – я молотила по нему и в расстроенных чувствах вопила. Весь накопившийся за день стресс вышел наружу: я вела себя как бешеная кошка, билась и царапалась, и слезы бессильной ярости текли у меня по щекам. Пит умудрился уклониться от большинства моих ударов, но его рукам и лицу все равно здорово досталось.

Но он меня так и не выпустил, и даже смог заломить мне руки. Я попыталась лягаться, но даже без одной ноги Пит показал такую гибкость, что умудрился полностью меня подмять, удерживая руки над головой в стальных тисках ладоней. Не будь я так рассержена, мне бы наверняка очень понравилось такое его доминирование. Я и сейчас, выгнув спину, елозила бедрами, и эти движения вновь напомнили о нашем жарком соприкосновении каких-то несколько минут назад.

– Отпусти! – кричала я, извиваясь под ним.

– Не могу, – ответил он просто.

И я подумала о другом моменте нашей жизни, раздавленной ядовитой таблетке морника, убитых президентах. Подкошенная этими его словами, я обессилено откинула голову на матрас и разом бросила брыкаться.

Он наклонился к моему уху, горячо дыша мне в шею.

– Я хочу тебя все время, порой так сильно, что у меня заходит ум за разум, – он помолчал, будто старался вобрать в себя мой запах без остатка. Во мне снова все запульсировало, и я возненавидела себя за эту слабость. – Но я хочу, чтобы и ты меня хотела, а не просто нуждалась из-за того, что я помогаю тебе с чем-то справляться. Я не хочу быть при тебе заместо костыля, без которого ты просто уже не можешь обойтись. За этими вещами не ко мне. Не тот я парень, – и он посмотрел на меня.

– Чего ты от меня-то хочешь? – зашипела я на него.

Его глаза заметно потемнели.

– Всего.

Я чувствовала, что желание с ним бороться полностью меня покинуло, руки и ноги стали ватными. Забавно, он мог сейчас же получить то, чего хотел. Так просто было бы сказать ему, что я его люблю, и дать все остальное, чего он жаждал, но я была не в состоянии это сделать. Слова будто застряли у меня в горле, а от гнева и разочарования сказать это было только сложнее. Такие слова накладывали обязательства, и он был прав: сейчас было не время. Пока я не могла при ярком свете дня повторить то, что шептала ему под покровом ночи во время приступов – трусиха.

– Можешь меня отпустить. Я никуда не собираюсь, – прошептала я.

Он освободил мои руки, скатился с меня и лег рядом на бок. Я вообразила насколько некомфортно ему наверняка было лежать на мне, опираясь на свою культю, и вместе с ним испытала в итоге облегчение. Одернув свою смятую ночнушку, которая все еще была закручена на талии, я повернулась к нему спиной – теперь уже не настолько скованная напряжением, как раньше, но и не успокоенная – я пыталась его коснуться. Пит потянулся и потушил лампу. Расплел мою измятую косу, расчесывал мне волосы нежными пальцами, пока не разобрал все спутанные пряди. Мне очень хотелось, чтобы он больше меня не трогал, чтобы просто дал заснуть, но я была не в силах заставить себя снова с ним заговорить. Я была так вымотана, да и не знала, как успокоить все еще болью отзывающееся на его касания тело и растревоженные мысли. Когда мои веки наконец сомкнулись, мне стали сниться сплетенные тела и жаркие лобзания, которые заканчивались тем удовлетворением, которого я была лишена.

________

*В оригинале – «I’m already a goner». Фраза, отсылающая к классическому диалогу эверларк в «Голодных играх». В пещере Пит на самом деле сказал Китнисс: «И я понял, что, как и твоя мать, я – пропащая душа», в классическом же переводе: «что буду любить тебя всегда».

Комментарий к Глава 10: Столкновение

Комментарий автора: Эта глава должна была быть о Дне Поминовения, но вышла совсем другой. Я посмотрела фильм “Голодные игры” (от переводчика – представляете, как давно написано :) и мне очень захотелось изобразить напористого Пита.

========== Глава 11: День Поминовения ==========

После той ночи я обнаружила, что мне трудно смотреть на Пита без откровенного смущения. Как бы мне ни хотелось вернуться к былой простоте в наших отношениях, но все мои попытки сделать это провалились. После завтрака, во время которого Пит изо всех сил пытался быть приветливым и вести себя как ни в чем не бывало, я схватила свой лук и решила пойти поохотиться. Хоть Пит и просил меня полагаться на него, но мне нужно остаться наедине с собой. Раз он не мог мне дать того, в чем я нуждалась, я решила поискать утешения в своем родном лесу.

Сидя на дереве, я думала о многом и ни о чем, пока не обратилась мыслями к самому насущному. Прежде мне удавалось выжить лишь слепо полагаясь на свои инстинкты, потому что я стремительно принимала решения, следуя им, не размышляя ни секунды о последствиях. Этому меня научили годы охоты, когда я подстерегала жертву и предугадывала каждое её движение. Но это качество, что помогало добыть оленя или кролика, сделало меня вовсе никчёмной в сфере людских взаимоотношений. Оно стало еще сильнее во время Игр, где на меня надвигалась одна опасность за другой, и где я была готова немедля реагировать на малейший звук или движение. Мне было невдомек, смогу ли я когда-нибудь избавиться от этой вечной настороженности, смогу ли не отвечать на все активным действием, а замереть и подождать, когда это бывает нужно. Питу давалось это гораздо легче, чем мне. Неудивительно, что Койн в своё время подумывала о том, чтобы спасти с арены его, а не меня – его способность идти на контакт и убеждать людей была поистине редким природным даром, мощнейшим из орудий.

Минувшей ночью я снова показала всю свою подноготную и наломала дров. Я слишком резко реагировала и на грядущий стресс в связи с церемонией, и на прикосновения Пита, и на его отказ незамедлительно отдать мне нечто столь всепоглощающее. И как ни больно мне было в этом признаться, но он был прав. Я среагировала так на его ласки оттого, что мне хотелось просто забыться, отгородиться от той нелепой пародии, которой оказалась моя жизнь. Сомнений в том, что меня к нему влечет, уже не оставалось – с течением времени это притяжение мне было все труднее игнорировать. Чувства мои к нему гнездились глубоко, и я уже знала, что они не изменятся до конца моих дней. Но прошлой ночью я ему так и не открылась, и он это понял. Теперь же я не находила себе места и дулась оттого, что не могла сообразить, как все вернуть на прежние позиции.

Уже после полудня я наконец взялась за лук и подстрелила пару белок, индюшку, кролика, чтобы после целого дня в лесу не заявиться домой с пустыми руками. Когда я вернулась, Пит работал в своей мастерской наверху, а я, не поднимаясь к нему, принялась потрошить добычу, отложив белок для Сальной Сэй, а требуху – для Лютика. На ужин я приготовила рагу из кролика, и хоть я щедро приправила его ароматными травами из нашего сада, я все еще не ощущала никакого вкуса, еда во рту была словно песок. Пит спустился на кухню и опасливо сел напротив меня за стол. Он больше не стал притворяться, что все у нас нормально, и ел с мрачной гримасой на лице. Когда же он спросил меня не хочу ли я с ним поговорить, я просто помотала головой и, буркнув, что устала, по окончании ужина смылась наверх, переоделась и улеглась с постель.

Когда он позже ко мне присоединился в спальне, я притворилась, что сплю без задних ног. Я чувствовала, как под ним просел матрас и как он стал снимать протез на краешке кровати. Как он забрался под одеяло, но не стал двигаться на мою сторону. Я изо всех сил пыталась действительно уснуть – порою погружалась в легкую дрему, но настоящий сон не шел – мне слишком мешали мои попытки лежать спокойно и не ворочаться. Я чувствовала каждое малейшее движение Пита, и было непохоже, чтобы он спал. Когда же наконец стало светать, я поспешила выскользнуть из постели, не проверяя даже бодрствует ли Пит. Я вновь собралась на охоту и прослонялась без толку по лесу все утро. Бессонная ночь отняла все силы, и я в итоге свернулась калачиком под заросшим мхом деревом и задремала. Проснувшись уже после обеда, я опять по-быстрому добыла пару тушек и вернулась домой, к уже заведенному вчера порядку. Внутри меня заметно разрасталась пустота. Может, я в конце концов истаю как горящая свеча и просто испарюсь…

Где-то посреди этой второй бессонной ночи я почувствовала, как в его теле растет напряжение. И в блеклом свете я различила судорожно сжатые кулаки, стиснутые зубы, и лицо, на котором лежала печать ужаса и боли. Он с чем-то боролся в своем мучительном сне, грудь его высоко вздымалась. И в тот же миг все мои прежние метания были забыты: я тут же перекатилась к нему и обвила его обеими руками. Принялась гладить по голове, шептать на ухо призывы вернуться поскорей ко мне. Во сне он хныкал – у него был не полноценный приступ, а один из тех кошмаров, когда он застывал от ужаса, из тех, что случались у него еще до охмора. Постепенно его тело стало расслабляться, зубы разжались, и он открыл глаза. Он так посмотрел на меня и так коснулся моего лица, что я пропала. Обида и стеснение двух последних дней растаяли как дым, и я принялась осыпать его нежными поцелуями – в глаза, лоб, щеки, потом и в губы, а пальцы мои поглаживали его мочки. Чуть позже я в точности как раньше примостила голову на его плече. Скользнула левой ногой под его правую, здоровую ногу, нашла рукой его ладонь, и наши пальцы сами собой сплелись где-то у него на груди. Я наконец смогла сама забыться пусть и беспокойным сном. И ему пришлось еще два раза за ночь просыпаться, чтобы успокоить мои кошмары. Мне стало ясно, что никогда уже мы с ним не сможем перестать цепляться друг за друга.

На следующий день я не пошла охотиться, и все вертелась возле Пита. Мы вместе работали над Книгой Памяти, сидя на диване. Я записывала свои воспоминания о Руте, а он рисовал ее портрет. Я попросила не рисовать ее мертвой, убранной цветами. Мне хотелось видеть ее живой. Сама я описала как мы с ней стали союзниками, и что она очень напоминала мне Прим, пробуждая во мне желание о ней заботиться на инстинктивном уровне. То, как она могла раскинув руки перелетать с дерева на дерево, как птичка. Какие сладкие трели она издавала. Насколько глубокими казались ее карие глаза. Как сияла ее темная, цвета какао, гладкая кожа. Как заворожил меня буйный каскад ее непокорных кудряшек, подобных которым прежде я не видела. Как опустошила меня ее смерть. Я не могла сдержать слез, описывая встречу с ее родными, братьями и сестрами, во время Тура Победителей. Пит посмотрел на меня со своей стороны дивана и как будто ждал, чтобы я позвала его разделить мое горе.

Отложив исписанные страницы, я посмотрела на него с призывом и тоской. Он все понял без слов и раскрыл мне объятья. Тихонько к нему прислонившись, я позволила ему себя укачивать, пока не иссяк бездонный колодец моих слез. И ночью мы тоже уже с ним не различались, мы как и прежде вместе противостояли таящимся в темноте кошмарам. Приблизив губы к самому его уху, я прошептала, что я больше не буду отталкивать его из-за вспышки гнева. Что я вела себя глупо. Что мне ужасно жаль. Так я дала ему свою первую клятву.

И его губы на моих губах свидетельствовали, что он её принял. Когда мы, наконец, уснули, даже кошмары старались обходить нас стороной.

***

За день до церемонии мы заявились к Хеймитчу. Сидя в его запущенной гостиной, мы обсуждали что нам завтра предстоит. Хотя большие экраны на площади будут транслировать церемонию весь день, нам было достаточно прийти только на ту ее часть, которая была намечена в Двенадцатом. А раз наш Дистрикт был по счету последним, мы могли бы остаться и послушать речь Президента Пэйлор. Пит пригласил Хеймитча пообедать завтра с нами перед всеми приготовлениями, и тот просто кивнул. И я осознала еще кое-что: как бы мы трое ни были теперь сломлены и изувечены, но все же мы теперь семья, и пройти через все это нам следует вместе. Мы с Питом молча прошествовали к себе. Мне следовало сделать кое-что еще. Позвонить своей матери.

– Побудь со мной, – попросила я.

Он кивнул и уселся рядом на кушетку в кабинете. С мамой я не говорила с того самого дня, как он вернулся в Двенадцатый. Набрав тогда ее номер и услышав ее голос я обнаружила, что один его тембр невероятным образом может поднять в моем воображении из руин маленький дом посреди Шлака. Еще я поняла: слушая ее, я все невольно жду, что в дверях вот-вот появится моя сестра – вот почему я никогда после матери не звонила. Ее голос возрождал к жизни призраков.

Она расспрашивала как мои дела, как я поживаю. Мне оставалось ответить, что хорошо – насколько это возможно с учетом обстоятельств. Пит со мной, мы с ним решаем проблемы по мере их поступления и ни о чем наперед не загадываем.

Поговорили мы и о церемонии – в Четвертом в ней примут участие Энни и ее маленький сын.

– У Энни ребенок? – вздохнула я от удивления. Пит взглянул на меня вопросительно, будто не веря своим ушам. – Он так и не узнал? – добавила я. Пит положил голову на руки, явно подавленный своими мыслями. Маленькое продолжение Финника. Мне оставалось лишь сглотнуть слезы – так это было грустно и прекрасно.

– Пожалуйста, пришли нам фотографию, сможешь? И Энни с Финником, если возможно, – я объяснила маме все про нашу книгу памяти, как эта идея выросла из нашего семейного справочника растений. И она согласилась все нам прислать. Сказала, как сильно нами гордится. Как хотела бы меня увидеть. Посмотрим, выдавила я, ведь пока мне не разрешают покидать Двенадцатый.

Представить себе при каких обстоятельствах она сама могла бы сюда приехать я так и не смогла, и почувствовала, что в сердце, и без того затопленного чувствами, что-то болезненно кольнуло. Но я постаралась держать себя в руках и поспешила окончить наш разговор, прежде, чем свалюсь в пропасть самобичевания и жалости к себе.

– Ребенок, – сказал Пит с благоговением в голосе.

И я кивнула, думая о том, насколько же безумны те, кто приносит новую жизнь в наш мир, наполненный жестокостью и злобой. Сама я никогда не отважусь – я была в этом уверена. Я постаралась заслониться в мыслях от нескрываемой тоски на лице Пита, и отвела взгляд, уставившись в окно.

***

Церемония обещала быть весьма торжественной. Умывшись так же тщательно, как прежде умывалась только перед каждой проклятой Жатвой, я так же, как тогда, заплела косу – теперь уже без посторонней помощи. Выбирая наряд к случаю, я остановилась на простеньком платье без рукавов с голубым кушаком. Такие у нас в Двенадцатом не носят, но не носили и в Капитолии. В этом платье было что-то вневременное, не относящееся к конкретному месту.