Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 50 страниц)

К чести Хеймитча надо сказать, что он ко мне не лез с разговорами. В нашей ситуации было столько неизвестных, что обсуждать ее, что-то планировать сейчас было бессмысленно. И в менее болезненный момент своей жизни я бы высоко ценил и его деликатность, и самопожертвование, ведь фактически он вновь и вновь пекся о моей благополучной будущности, и конца этому было не видать. Но раз уж мир решил встать с ног на голову и стряхнуть нас всех, как отыгравшие фигуры с шахматной доски, даже в нем я уже не мог обрести настоящей опоры.

Ритмичный перестук колес, мелькающие за окном пейзажи и мое все нарастающее унылое оцепенение заставляли меня все ощутимее клевать носом. Погружаясь в вязкую дремоту, я чувствовал спиной подушку на своем сидении, но ткань бытия уже истончалась, туманилась, и тут я увидал перед собой её, и на миг не усомнился в её реальности. Я и не думал сомневаться в присутствии здесь Китнисс – так оно и бывает, когда того, кого больше всего жаждешь видеть, на самом деле не может быть рядом. И если вдруг она появляется так близко – руку протяни – уже не хочется задавать лишних вопросов. Я сам был рад обманываться, лишь бы она была рядом.

На ней было желтое платье с узором из зеленых бабочек, тот самый летний наряд, который был на ней в тот день, когда я ей показывал свой едва только разбитый сад. Тонкие лямки обтягивали ее исполосованные шрамами плечи – теперь я знал, что эти шрамы были на ощупь словно лепестки цветов, когда я касался их губами, и они так сочетались с моими собственными. Она сидела теперь на месте Хеймитча, рассеянно водя тонким пальчиком по поверхности стола. Лицо было обращено к окну, и мне был виден лишь ее профиль. Меня охватил такой беспредельный восторг от её присутствия, что я не удержался, схватил ее беспокойную ладони и поднес к губам: поцеловал кисть, мягкое запястье, на котором билась синяя жилка, внезапно ощутив как сильно я по ней изголодался. Он так дивно пахла, что мне хотелось лишь одного: немедленно прижать ее к себе.

Я так был переполнен радостью, что оказался абсолютно не готов к тому зрелищу, которое предстало моим глазам, когда она медленно ко мне повернулась. Вся левая сторона ее лица была один сплошной кровоподтек, а глаз жутко заплыл. Она по-прежнему была в моих глазах невероятно прекрасна – всё, кроме лица. Я в изумлении уронил ее руку, взгляд затуманился внезапными слезами.

Синяк был намного ужаснее чем тот, что я недавно видел на ее лице. Я это знал. Но это было уже неважно. Не в его величине было дело, а в той бесконечной ненависти к себе, которую я испытывал. Это сотворил с ней я, когда был с ней в постели, а она была наиболее уязвима передо мной. Но то, как она на меня смотрела в этот миг… Уж лучше бы она пытала ко мне презрением и ненавистью, осыпала меня проклятиями. Но вместо этого она глядела на меня безмятежным, полным обожания взглядом, и я не мог этого вынести. Мне хотелось стереть свои поцелуи с ее ладоней, ведь это были грязные прикосновения капитолийского переродка, которым я стал. Она потянулась ко мне и теперь уже я отстранился, чтобы больше ее не пачкать, и тут я почувствовал легкий булавочный укол сзади.

Кто-то бешено барабанил дверь, и этот громкий звук выдернул меня из сновидения. Хеймитч тихонько посапывал, прильнув к оконной раме – видно, решил наверстать пропущенный дневной сон. Не спеша его будить, я встал и пошел открывать. Я ожидал увидеть за дверью кого угодно, только не того, кто там на самом деле оказался.

– Привет, Пит. – сказал он и, не дав мне времени ответить, занес кулак. Я ощутил удар прежде, чем до меня дошло, что происходит – он сразу сбил меня с ног.

– Какого черта…? – взревел проснувшийся Хеймитч при виде Гейла, который, сграбастав меня за воротник, резко поднял на ноги. Прежде чем Хеймитч смог смекнуть, что происходит, Гейл еще раз заехал мне кулаком в лицо. Во рту у меня защипало от ржавого привкуса крови из рассеченной изнутри щеки, челюсть ломило от боли. Все разворачивалось как будто в замедленной съемке, хотя, вероятно, с момента, как я ему открыл, прошло за каких-нибудь десять секунд. Однако даже за такой короткий промежуток времени я оказался в состоянии оценить насколько же справедливо то, что меня отделал именно Гейл. Вполне заслуженное мною наказание, и если уж меня не стала лупить Китнисс, то почему бы не тот, кто прежде так долго о ней заботился? Так что я даже не думал давать ему сдачи, ведь я сам был виноват, что спровоцировал его на применение насилия. Вот если бы кому-нибудь другому, невиновному, так наваляли в моем присутствии, я бы уже десять раз внутренне умер. Сам же я даже руки не поднял, чтобы защититься, когда он замахнулся на меня в третий раз.

– Давай, мудила! Так значит не такой уж ты милашка, как оказалось? Давай! Двинь мне, как двинул Китнисс! – он затряс меня, в самом прямом смысле, и, клянусь, я бы рассмеялся, если бы физиономию так адски не сводило от боли.

– Валяй дальше! – сказал я, превозмогая физические муки. – Я это заслужил. Давненько меня как следует не били, – я развел руки в стороны, готовясь покорно принять следующий удар и все прочие его удары, сколько бы их ни было. В этот момент я смирился с тем, что я сын своей матери, раз обошелся с близким человеком прямо как она, и понял, что позволю ему лупить себя за это сколько ему вздумается, и все равно этого будет недостаточной расплатой за то, что я совершил. Однако моя реакция отчего-то его обезоружила и его кулак так и не долетел до моего лица, застыв в воздухе. В этот момент Хеймитч уже оказался на ногах и пытался заслонять меня собой.

– Б..дь! – выругался Гейл, выпуская меня, и я рухнул на пол. Он продолжал изрыгать ругательства, потирая костяшки пальцев на руке, которой он мне вмазал.

Хеймитч помог мне встать.

– Знаешь, не обязательно становиться большой шишкой в правительстве, чтобы дубасить кого тебе вздумается, – достав свою фляжку, Хеймитч приложил холодный металл к моей физиономии. – Будешь и дальше вести себя как бандит с большой дороги, или закончил? – выплюнул он в сторону Гейла.

Гейл схватился рукой за свои темные волосы.

– Да уж, какое удовольствие лупить того, кто не торопится давать сдачи, – пробормотал он раздраженно.

Хеймитч повернулся к нему, и в его хладнокровном спокойствии сквозила скрытая угроза.

– Может, уберешься отсюда, пока я не накатал на тебя жалобу. Не у тебя одного есть связи в Капитолии.

– Нет, – сказал я, прерывая Хеймитча. – как думаешь, тут можно раздобыть мне льда? Я бы хотел поговорить немного с Гейлом с глазу на глаз, – казалось, мне в рот напихали ваты, а челюсть пульсировала от боли. Так мне и надо, подумал я про себя.

Хеймитч взглянул на меня вопросительно, явно не в восторге от предложения оставить нас с Гейлом наедине. Я бы, может, и поговорил с ним позже, но существуют такие беседы, которые лучше не откладывать, а то возможности потом может и не быть. Хеймитч, как всегда весьма понятливый, все-таки пошел мне навстречу, и, припечатав Гейла недобрым предупреждающим взглядом, вышел из купе.

– Это из-за тебя в поезде не протолкнуться? – сказал я, указывая на место напротив.

Гейл просто сверлил меня взглядом, не давая отвлечь себя на пустую болтовню. Вздохнув, я перешел сразу к делу:

– Я скорее сам на себя руки наложу, чем снова причиню боль Китнисс. Ты ведь это понимаешь, так?

Его губы сложились в тонкую линию, он не сводил с меня пронзительного взгляда. Но через несколько мгновений все-таки кивнул, пробормотав:

– Ага, – и этот звук был почти неразличим сквозь стук стальных колес.

– Поэтому я и сел на этот поезд. Я возвращаюсь в Капитолий. Лечиться. Чтобы мне там помогли. Вот и все, что я собирался тебе сказать на этот счет.

– Ты причинил боль моему другу, – проговорил Гейл гневно.

– Твоему другу, с которой не встречался целый год? Твоему другу, которая заодно и моя невеста! – сказал я. – Я никогда не прощу себя за то, что сотворил с ней. Я заслужил в десять раз больше страданий, чем ты мне можешь причинить, и я искренне надеюсь, что я их сполна получу в Капитолии. Никто не может ненавидеть меня сильнее, чем я сам себя сейчас ненавижу.

– Но ты не смеешь вот так являться и просить Китнисс уехать. Ты не можешь спуститься с небес или откуда там как спасителю и увезти ее от меня. Не имеешь ты на это никакого права, – я говорил медленно, хотя и знал, что Гейл достаточно умен, чтобы сразу все понять, но мне хотелось, чтобы до него дошло каждое мое слово. И эта неспешность позволяла мне держать себя в руках, ведь густой и темный как деготь гнев, который струился по моим венам, уже начинал закипать. И я не хотел, чтобы приступ случился со мной в присутствии этого парня.

– Я просто дал ей возможность выбирать, – сказал он, оправдываясь. Его серые глаза глядели настолько пристально, что этот взгляд мог бы прожечь во мне дыру. Видать, оттого он и был настолько устрашающим.

– Ты хотел дать ей возможность выбирать? А как насчет того, что она вернулась в Двенадцатый искалеченная, одинокая? О чем тогда ты думал? Когда она могла есть только с ложечки, не в силах о себе заботиться? Когда она не мылась по три месяца? Ну-ка, просвети меня, я правда хочу понять, – злость вскипала во мне, как темное варево, а я мог лишь сопротивляться желанию схватить его и вышвырнуть в окно. От этой внутренней борьбы у меня уже мелко дрожали руки.

– Тогда она не хотела меня видеть, – сказал он уклончиво.

– Почему? – спросил я. Интуиция подсказывала мне, что есть еще что-то, чего я не знаю.

– Скажем так: мы расстались не самым лучшим образом. Она бы не захотела меня видеть, явись я тогда в Двенадцатый. Китнисс не умеет прощать, – его лицо окаменело, но даже я видел боль, которую он пытался скрыть от мира, и был настороже.

– Неужто? Так вот, без причин? – дожимал я, уверенный, что где-то тут таится ключ к пониманию всего случившегося. Что-то там между ними произошло, что-то весьма серьезное, что оттолкнуло их друг от друга, но мне было невдомёк, что именно. Мысль, что у этих двоих есть что-то, что мне недоступно, пробудила во мне страх, меня уже трясло от раздражения такого сильного, что пришлось себя успокаивать, глубоко дыша. В любом случае, Гейл не спешил мне отвечать, и становилось ясно, что на него лучше не давить. Они с Китнисс что-то упорно скрывали, оберегали общую тайну, и это было неправильно, за гранью моего понимания.

– Отлично. Пусть все останется между вами. Китнисс сама мне расскажет, когда сочтёт нужным, – сказал я, хотя сам не особо в это верил. – однако есть некие правила, которые тебе не мешало бы соблюдать.

Он не ответил, но я был уверен, что все тут было предельно ясно. В его глазах все еще полыхал гнев, он стукнул рукой по столу.

– Это и тебя касается. Посмей еще только использовать ее как боксерскую грушу. Она не должна из-за тебя страдать. Я буду держаться в стороне, но если ты посмеешь ее обидеть, я размажу тебя об стенку, – прошипел Гейл в ярости, вставая с места. – заруби себе на носу, Мелларк. Пусть нашей дружбе с нею и конец, но я в порошок сотру любого, кто причинит ей боль. И мне плевать, даже если ты женишься на ней и настрогаешь с нею три десятка ребятишек. Я тебя уничтожу. Не буду разрушать ваши отношения и всякое такое. Мне давно было ясно, с кем она на самом деле хочет быть, очень давно, даже если я сам не был готов себе в этом признаться. Но я без колебаний разделаюсь с тобой в случае чего.

И тут вернулся Хеймитч, эффектно положив конец нашей беседе. Бубня что-то нелицеприятное в адрес нашего с Китнисс ментора, Гейл покинул купе.

Хеймитч смерил меня глазами и протянул сверток со льдом.

– И отчего это мне кажется, что у нас тут только что прошел конкурс, на котором меряются пиписьками?

***

Остаток нашего путешествия не был ознаменован ничем примечательным. Я вообще не спал, но иное мне и не светило. Я никогда не мог нормально спать без Китнисс – так было еще даже до нашего с ней Тура Победителей. Наверно, так повелось с самой первой нашей совместной ночи в пещере. Как будто для моего травмированного сознания она с самого начала означала покой и безопасность, возможность отдохнуть. Только лишь когда меня пытали и охморили, стало иначе. Но потом все вернулось на круги своя.

Но, по крайней мере, бессонницей по ночам маялся не я один. Компанию мне составлял Хеймитч, который обычно никогда не спал в темное время суток, разве что валился с ног от усталости. У него тоже были свои демоны, которых он топил на дне бутылки – такой уж у него был способ борьбы с терзавшим его ужасом, восстававшим еженощно из могил. Сам я лежал в постели, не в силах сомкнуть глаз, по нескольку часов, снова и снова прокручивая в голове то, что же привело меня сюда. Первым пунктом в списке значились мои приступы, вызванные ревностью, которые привели меня к тому, что моя сильная, гордая Китнисс, забившись в угол, дрожала от страха, и я был тому виной. Я места себе не находил, и меня терзала ненависть к себе. Тем временем в зоне отдыха Хеймитч тискал полупустую бутылку белого, рассеянно глядя на пустое сидение напротив. Едва ли он удивился, когда я объявился в поле его зрения.

– Привет, – он что-то пробурчал в ответ. – Спасибо, – сказал я, и, так и не дождавшись его реакции, продолжил. – Спасибо, что поехал со мной.

Взглянув на меня, он лишь пожал плечами, и еще глотнул своего пойла. Ему ведь тоже было несладко – в Капитолии с ним испокон века не происходило ничего хорошего. Хотя он там проторчал больше, чем любой из нас. И вот теперь он снова туда мчался на всех парах, понятия не имея – когда ж обратно. Я не был склонен думать, что он может остаться со мной навсегда, ну, а после того, как он отчалит, мне будет светить полнейшее одиночество. Эта мысль лишь подбросила дровишек в костер отчаяния, что разгорался с момента, как я сел в этот поезд.

– Понятия не имею, что эти доктора намерены со мною сделать. Они уже и так из кожи вон лезли, когда я был там в прошлый раз, – мой несчастный голос выдавал лишь часть сомнений, которые без устали меня терзали.

Хеймитч сперва долго молчал, прежде чем вновь нарушить тишину:

– Ты хоть представляешь себе, сколько детей я увез из дому, доподлинно зная, что вернуться в Двенадцатый им не суждено? Вот что жутко и бессмысленно, – сказал он скорее самому себе. – Ты всегда меня поражаешь до глубины моей гребаной души. Я, честно говоря, когда-то и предположить не мог, что ты переживешь свои первые Игры, а ты умудрился выжить на Играх дважды, – он встряхнулся, отгоняя призрачный стук колес тех прежних поездов, что везли на гибель обреченных трибутов, и пристально посмотрел на меня.

– По правде говоря, я бы не поехал, не считай я, что тебе непременно полегчает. Не знаю, что они там мутят в этой своей больничке, как там танцуют с бубнами, но я сразу вижу у кого есть все шансы на победу. У тебя стойкий разум, и ты умеешь им пользоваться. И еще я верю, что у тебя как ни у кого другого есть мощный стимул и стремление со всем этим справиться, – я мысленно улыбнулся его словам – никто и никогда так сильно не жаждал чего-либо, как я возвращения домой, к Китнисс, к нашей с ней жизни. – Ты только не подумай: я не собираюсь торчать при тебе целыми днями. Надо кое с кем встретиться. Но я всерьез рассчитываю, что мне не придется возвращаться домой одному. Не говоря уж о том, что наше солнышко меня со свету сживет, если я тебя ей не привезу.

Мысль о том, как Китнисс примется гонять Хеймитча, как вшивого по бане, если он заявится домой без меня, заставила меня и впрямь улыбнуться. Хотя смеяться над ним было несколько невежливо, ведь с недовольной Китнисс и впрямь шутки плохи.

– Ты правда так думаешь? Потому что я сам особых надежды вообще-то не питаю…

Хеймитч уставился мне прямо в глаза, явно теряя терпение.

– Не смей приниматься за такое дело в подобном настроении. Я не собираюсь торчать в Капитолии лет двадцать кряду, дожидаясь пока ты сладишь с собой и разберешься, как находиться возле Китнисс, без того, чтобы отвешивать ей чуть что звездюлей. Ты умный парень, и тебе уже приходилось справляться с этим прежде. Выкинь всю эту упадническую ересь из головы. И поторопись привести себя в порядок. А то на меня опять насядет эта гарпия-докторша, – проворчал он сердито.

Это было уже интересно. Упоминание Хеймитчем Доктора Агулар меня здорово удивило. Она-то тут причем?

Хеймитч закрутил крышку бутылки и гневно швырнул ее на стол, так, что она чуть через него не перелетела.

– Она пыталась меня уговорить пройти курс очищения организма в Капитолии. Я ей растолковал, что ноги моей не будет в клинике, где лечат алкашей и наркоманов – не так уж со мной все плохо. Меня вполне устраивает мой личный метод сбегать от проблем, и я и дальше готов прикладываться каждый божий день, пока мне печень позволяет, – он резко глотнул из своей фляжки и продолжал. – в тот миг, когда она узнает, что я уже в столице, она начнет донимать Доктора Аврелия. Плавали, знаем. Поэтому, чем скорей ты вылечишься, тем скорей я вернусь к свободной жизни.

Я лишь покачал головой.

– Уверен, она просто хочет тебе помочь. Ведь это же ее работа. И чего тебе не подлечиться и не почиститься? Хорошая возможность.

– Если я брошу пить, во всем Панеме не сыщется такого мозгоправа, который знал бы чего делать со всем дерьмом, которое мне довелось перелопатить в этой жизни. Нет уж, со мной все нормально. В любом случае, им и твоих тараканов будет довольно.

– Полагаю, они могли бы править нам мозги в одно и то же время. Так сказать, согласовать наше лечение, – я еле сдерживался, чтобы не прыснуть ему прямо в лицо. – Мной – заниматься по утрам, тобой – после обеда, а по средам и воскресеньям будем меняться местами, – по мере того, как я говорил, на лице Хеймитча проявлялось все более и более кислое выражение. – Или ты хочешь мне сказать, что выжил на Квартальной Бойне и в огне Революции, а теперь хвост поджав бегаешь от скромной врачихи из нашего Двенадцатого? – Я бы, пожалуй, и впрямь рассмеялся, если бы у меня так ужасно не саднило лицо.

На Хеймитча это не возымело нужного действия, но, по крайне мере, у меня самого хоть чуточку поднялось настроение, пусть даже и ненадолго.

– Катись ты в ад, – прорычал он сердито.

Краткая вспышка веселья медленно, но верно угасла.

– Если бы ты мог заглянуть ко мне под черепушку в последнее время, то согласился бы, что я уже именно там.

***

Доктор Аврелий лично пожаловал на вокзал, чтобы приветствовать нас в столице. На платформе я заметил из окна множество народу, которое сопровождало Гейла в его туре по Дистриктам, но самого его я в толпе не разглядел. Стоило мне выйти из поезда, и я временно потерял ориентацию в пространстве, настолько все здесь было одновременно и знакомым, и странным. Все вокруг по-прежнему было гладким и сверкающим, и солнечный свет играл на всех металлических поверхностях. Каждый светильник, каждое приспособление свидетельствовали о неизменном поразительном внимании к деталям. Но в толпе чувствовалась какая-то серьезность: здесь больше не было заметно праздношатающихся зевак, которые некогда обступили нас с Китнисс, когда мы прибыли на наши первые Игры. На дальних платформах шла какая-то стройка, а может, их просто все еще приводили в порядок, стирая следы войны. Как и во мне, пробоины и воронки в Капитолии еще не все заделали, и нужно было принять меры, чтобы никто в них вдруг не ухнул вверх тормашками.

Опытный врач, конечно, тут же, с первого взгляда, подметил мое бездонное уныние. Поприветствовав нас, он внимательно посмотрел мне в лицо, тут бы мне и рассказать ему о нашей стычке в Гейлом, не откладывая дело в долгий ящик, но я был слишком подавлен, чтобы с ходу пускаться в объяснения.

Доктор Аврелий попросил следовать за ним до стоянки шаттла, который должен был всех нас доставить в психбольницу. Мне вспомнилось, что именно на таком меня подбросили когда-то до вокзала, когда разрешили наконец вернуться в Двенадцатый. Белое, продолговатой формы, транспортное средство имело множество окон и четыре ряда сидений, водитель был облачен в черную униформу. Оно парило над землей, и я когда-то был так им очарован, что бросился расспрашивать, как оно устроено. Мне объяснили, что дороги были специальным образом намагничены, поэтому на шаттле можно передвигаться как на поезде, разве что не так стремительно. Тогда, то ли оттого, что я считал себя здоровым, то ли просто от счастья, что наконец-то еду домой, все вокруг пробуждало во мне любопытство, вызывало восхищение. И я счел настоящим волшебством, что люди изобрели такие вот парящие челноки. В тот момент я искренне полагал, что на свете нет ничего невозможного.

Теперь же эта машина, которая некогда меня так поразила, казалась бессмысленной. Вместо того, чтобы преисполниться от ее вида надеждой, я почувствовал себе еще более опустошенным. Китнисс тоже вряд ли бы впечатлилась: мы ведь с ней полетали на планолётах, и нас чуть не убили переродки – создания куда более сложные, чем какие-то там шаттлы. Ее такие вещи отчего-то никогда не отвлекали от главного, не то, что меня с моей вечной «сладостью» ко всему прекрасному и новому. Одна мимолетная мысль о ней и у меня болезненно свело живот от головокружительной тоски по ней, так что я едва мог дышать.

Из темной пучины моих мыслей меня вырвал голос Доктора Аврелия:

– Надеюсь, поездка была не слишком утомительной. Полагаю, вы намерены оставаться здесь не дольше, чем это будет крайне необходимо, поэтому я уже запланировал на завтрашнее утро тесты с последующей оценкой твоего состояния, Пит.

Он повернулся ко мне со своего места. Я лишь вежливо кивнул, внимательно глядя на него. Шевелюра моего доктора оставалась по-прежнему темной, хотя в ней уже проглядывали залысины, большой нос оседлали очки. Убедившись, что я его слушаю, Доктор Аврелий продолжил:

– Мистер Эбернати, вас мы поселим прямо возле больницы. Пит, для тебя приготовлена индивидуальная палата в самом комплексе, я смогу тебя там навещать не только в рабочее время – хочу понаблюдать за тобой дополнительно, – прихватив с соседнего сидения блокнот, он сделал в нем для себя пометку.

Я вновь кивнул, как будто слов на то, чтобы ответить ему что-либо у меня уже не оставалось. Слишком я был подавлен и смят, чтобы выражать свои чувства как-то иначе – разве что ворчанием, совсем как Хеймитч с похмелья, когда его с души воротит от любых разговоров.

Я стремительно катился по темному туннеля, в конце которого мне светили только страдания и депрессия, печально размышляя про себя о том, что очень скоро Доктору Аврелию представится возможность лицезреть моего монстра во всей красе, и бог весть – когда именно это случится.

Я провожал глазами проносящиеся за окном капитолийские улицы, впервые наблюдая их в будничной суете. Одежда, которую носили здесь, все еще свидетельствовала об изобилии, однако теперь в ней уже не было столь вопиющих излишеств, как до войны. Люди шли каждый по своим делам: делали покупки, совершали променад, спешили домой с работы, чтобы поужинать в кругу семьи, если она у них еще оставалась. Архитектура была столь же внушительной, дороги все так же ровно вымощены, но чем ближе мы оказывались к центру города, тем яростнее во мне пробуждалась леденящую душу память о смерти.

Мы свернули на широкий проспект, до боли знакомый и чужой мне одновременно. Это застало меня врасплох: один лишь мимолетный взгляд, пока мы сворачивали в переулок – и я уже не мог оторвать глаз от этого огромного классического строения с античными колоннами, что возвышалось над снующими по площади людьми. Угловатый фасад в был увенчан куполом, здание отливало мертвенно-белесым цветом. И это, конечно, было странно, неуместно, учитывая целую реку запекшейся крови, обагрившей эти камни.

Мое сердце, которое еле-еле билось еще минуту назад, друг стало так бешено бухать в груди, что у меня все поплыло перед глазами. Я стал хватать воздух ртом, шумно и часто, но вдохнуть толком не мог, и краем сознания уловил, что Хеймитч склонился ко мне и что-то мне кричит, но что именно – разобрать уже не мог. Я видел лишь огонь, слышал только крики, ощущал лишь запах паленой плоти. Я мчался между людей, вопящих после первой канонады взрывов, разорвавшей воздух над Круглой площадью. Видел кожаный плащ цвета индиго, темную косу, которая выбилась из-под капюшона, который взрывом стряхнуло с ее головы. В сердцах я клял свою хромую ногу: если бы не протез, я оказался бы рядом с Китнисс в мгновение ока.

Достигнув толпы, она закричала так, как будто нечто большее, чем воздух, отделяло ее от желанной цели. Я проследил за направлением ее взгляда и увидал Прим, которая остановилась среди груды искалеченных тел и окровавленных конечностей, обернувшись назад на зов сестры. У меня не получалось мысленно сладить со всей абсурдностью того факта, что это юное создание может находиться в центре творившегося здесь безумия – это мне представлялось невозможным, что здесь и сейчас тут оказалась именно она. В этот момент краем глаза я заметил парашют, странный свет проникал сквозь край металлического контейнера, и я сразу понял что сейчас случится.

Парашюты.

Дети.

Бомбы.

Нужно было задержать Китнисс прежде, чем она припустит бегом, иначе мне её было уже не остановить. Новые парашюты стали спускаться с неба, приземляясь прямо возле Прим, но довольно далеко от Китнисс, так что она не должна была попасть в эпицентр взрыва. Если бы я только мог до нее добраться…

Я уже почти к ней дотянулся, мои пальцы едва не коснулись ее плеча, и ее имя сорвалось с моих губ за долю секунды до того, как все вокруг поглотили огненные языки, когда все вокруг распалось. Мой крик затих, задавленный взрывной волной, вибрацией от удара, распространившейся по всему телу. Я не мог вздохнуть, а потом меня сокрушила нестерпимая боль, и я потерял сознание.

***

Проснулся я от тихого гула приборов, который вторгался в мое сознание, и на мгновение мне померещилось, что я лежу на месте взрыва на Круглой площади, прежде чем я понял, что это было лишь воспоминанием, осколком прошлого. Мои веки были тяжелыми, как свинец, голова раскалывалась, и болезненная пульсация в висках не оставляла ни малейших шансов на продолжение отдыха. Стоило мне коснуться головы, как я почувствовал небольшие электроды на лбу, и задался вопросом – где же я нахожусь. Открыв глаза, я обнаружил себя в отчего-то знакомой мне больничной палате. Воздух здесь был свеж и прохладен, а где-то недалеко кто-то вел беседу, но слов я разобрать не мог. Сквозь оконное стекло пробивался бледный свет закатного солнца, и одеяло, которым я был укрыт, оказалось намного мягче, чем мне помнилось. Медленно повернув голову, я попытался понять, откуда доносятся голоса, и разглядел Хеймитча, который за стеклянной дверью что-то оживленно обсуждал с доктором Аврелием. Они вроде бы и не злились, но беседа явно была напряженной.

Я заерзал в постели и привлек этим к себе их внимание. Доктор Аврелий приблизился ко мне с фонариком в руках, и посветил мне им по очереди в оба глаза, прежде чем заговорить:

– Пит… Ну, мой мальчик, это было что-то, – произнес он мягко, наверное, стараясь не напугать меня чересчур громкой речью.

– Ага, ну и местечко ты выбрал, чтобы слететь с катушек, малыш, – сострил Хеймитч, но без обычного для него яда, так что я невольно усмехнулся его словам. Прочистив горло, я выдавил:

– Долго я был в отключке?

Хеймитч повернулся к низенькому столику у кровати, налил мне стакан воды, и, протянув мне ее, ответил:

– Пару часов. Вырубился после приступа.

– Вполне объяснимо, что ты испытал негативные эмоции по возвращении в Капитолий, – перебил его доктор Аврелий, – это, должно быть, отражение глубокой травмы, нанесенной твоей психике. Однако легкость, с которой ты поддался приступу, говорит о заметном изменении твоего состояния. У нас будет консилиум по этому поводу сегодня вечером, – он замолчал, доставая ручку и блокнот. – Не мог бы ты рассказать, что именно ты увидел перед тем, как случился приступ, и что тебе привиделось потом?

Моя прежняя вялость меня наконец оставила, и отвечал я уже вполне связно:

– Смотрел в окно, а там… Президентская резиденция.

– Теперь это Дворец Правосудия, – поправил меня Доктор Аврелий.

– Верно, – сказал я, хотя на самом деле понятия не имел как он теперь называется. Я описал в деталях виденных мной приступа беженцев в центре города – детей и взрослых, как я пытался добраться до Китнисс, как опустились парашюты, прогремели взрывы, а меня опалила мучительная боль. Все это было до сих пор так свежо в памяти, что мне даже показалось – если дотронусь сейчас до своих шрамов, наверняка почувствую обугленную кожу. Доктор Аврелий ожесточенно строчил в своем блокноте, а Хеймитч залпом выдул полфляжки.

– Невероятно. Безо всякого предупреждения ты просто перешел в состояние охмора. Как я понял из наших прежних бесед, твои приступы теперь имеют некоторую физическую предпосылку: головную боль, дезориентацию в пространстве.

– Да, – ответил я, чувствуя, что иду ко дну.

– Ну, тогда у нас работы непочатый край, – произнес Доктор Аврелий, собирая свои записи. – Я упорядочу все это в виде отчета и представлю вечером нашей исследовательской группе. В этой палате ты останешься до конца своего здесь пребывания. Я же имею право приносить тебе сюда то, что тебе понадобится. Мистер Эбернати, ваш багаж – в соседней комнате, как вы и просили.

Когда Доктор Аврелий покинул помещение, я как куль свалился на кровать. Не нужно было обладать гениальным умом, чтобы сообразить, что они там обсуждали.

– Все плохо, так ведь? – спросил я убитым голосом.

Хеймитч набрал в грудь побольше воздуха.

– Не буду врать тебе, малыш. Док полагает, что с тобой сейчас творится кое-что помимо отголосков охмора. Или, по крайней мере, что яд ос-убийц проник гораздо глубже, чем поначалу предполагали. А может, ты просто умотался, да еще и оказался в этом паршивом месте, – он не скрывал иронии. – Кто может сказать, пока тебя не утыкали кучей датчиков, как главного подопытного кролика?

Я кивнул в ответ.

– Поэтому ты попросил поселить тебя поближе?

Хеймитч потер лицо, на котором отразились все без исключения прожитые им годы.

– Не смей ей передавать то, что я сейчас скажу, но солнышко вообще-то была права. Тебе не выкарабкаться здесь в одиночку. А что если опять накроет такой мгновенный приступ – бах и все? Ты и на помощь позвать не успеешь.

Хотя мне вовсе не хотелось, чтобы Китнисс оставалась без нас обоих в Двенадцатом, но в его словах было зерно истины. От внезапной мысли о том, что ей сегодня придется спать в одиночестве, у меня стеснило сердце.