Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 50 страниц)

– Ты мне об этом напомнила, – прошептал он, и голос его дрогнул от переполнявших его чувств.

Когда он вновь ко мне повернулся, я села на постели и потянулась к нему как ребенок, который просится на ручки. Он притянул меня к себе, и я обвила руками его шею, спрятала лицо в укромное местечко между его шеей и лицом. Я чувствовала, как он прижимается ко мне щекой, как он почти до боли прижимает меня к груди. Он смело, всей ладонью, поглаживал мне спину, а другую руку нежно запустил мне в волосы, заплел в мои локоны, нежно почесывая мне кожу головы кончиками пальцев. И я держалась за него с тем же невероятным рвением, всем телом вспоминания ощущения, которые дарили его объятья, и этот его аромат сахара и хлебной закваски. И никогда прежде в своей жизни я так не стремилась почувствовать себя целой, как в этот миг.

Мне нужно будет в этом разобраться.

Цепляясь за него, я чувствовала, как нежное оранжевое тепло рассвета перетекает в жар нового дня.

Комментарий к Глава 3: Рассвет

Примечание автора: Образы для этой главы мне навеяла картина «Пылающий июнь» Фредерика Лейтона. http://www.victorianweb.org/painting/leighton/paintings/4.html Ссылка на русскоязычном вики https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D1%8B%D0%BB%D0%B0%D1%8E%D1%89%D0%B8%D0%B9_%D0%B8%D1%8E%D0%BD%D1%8C. Никогда не знаешь, куда заведут тебя игры разума.

Примечание переводчика: Знаю, что эту главу, в которой нашлась «заглавная» фраза произведения из саммари, вы ждали долго. Но я, напомню, в отпуске, где обстановка совсем не располагает, так что следующих глав, вероятно, придется ждать еще дольше. Возможно, дело пойдет быстрее, если желающие побыть моими сопереводчиками все же отыщутся. :)

========== Глава 4: То, что растет ==========

Меньше всего мне хотелось покидать это место. Было так хорошо, лежа возле Пита, чувствовать идущее из приоткрытого окна тепло. Я чертила пальцами узоры на его груди, пока он гладил меня по волосам. Старалась не слишком много думать об этом, а просто раствориться в омывающем меня ощущении комфорта. Излишек же мыслей мог заставить мою грудь вновь стесниться, а я вовсе не хотела этого допускать.

Мы так и лежали в объятьях друг друга, пока ранние пташки не просвистели все свои песни, а люди, которым спокойно спалось ночью, не встали, чтобы взяться за ежедневные дела. Вздохнув, Пит подался назад, чтобы взглянуть на меня. Взял мою руку, нежно проведя кончиками пальцев по моим костяшкам. У меня вдруг что-то резко сжалось в животе, но я сама положила сверху мою вторую руку. Мне бы самой хотелось избежать такой телесной реакции, ведь это же был Пит, но это порой было не в моей власти.

– Хочешь об этом поговорить? – спросил он нежно.

Я замотала головой. Мне вовсе не хотелось говорить вслух о всех тех ужасах, что мучили меня прошедшей ночью.

– Знаешь, тебе мог бы с этим помочь Доктор Аврелий. Он проговаривал со мной мои самые жуткие кошмары. Вдруг, если ты ему все расскажешь, и тебе станет полегче. Он уже больше трех месяцев ждет, когда ты к нему обратишься.

Припомнив горящий в его доме ночью свет, я невольно спросила:

– И тебе правда теперь лучше спится?

Пит вздохнул, темные круги под глазами предательски его выдавали.

– Я нормально не сплю с самых первых Игр. Но я освоил кое-какие методы борьбы с бессонницей, и теперь стало немного легче.

Чуть помолчав, я задала вопрос и сама была поражена тем, чем именно вдруг поинтересовалась:

– А что же охмор?

Пит отвел взгляд от моего лица и стал глядеть куда-то за моим плечом.

– Порой я кое-чего не могу вспомнить. Стараюсь рисовать то, что помню о своей жизни до Игр, но мне сложно убедиться в правдивости этих воспоминаний: спросить-то больше не у кого.

– Пит, ты можешь спросить у меня. Я могу попытаться тебе помочь.

– Игра «Правда или ложь» здорово помогала. Но кое-что я все равно не смогу никогда себе вернуть, – прошептал он грустно.

Мои потери были все как на ладони. Пит же, который потерял не меньше моего, утратил к тому же еще и часть своего разума, памяти, прошлого. Но всё же он был здесь, пытаясь успокоить меня, хотя его собственные ночи были полны не менее жуткими кошмарами. Взяв его руку, я ее сжала в своей, и наши пальцы снова сами собой сплелись. Он вызывал у меня благоговение.

Он слегка заворочался и стал чуть менее печальным.

– Мне надо пойти домой, переодеться, и я потом вернусь. Ты не против?

– Да, Пит, конечно. И ты потом можешь остаться… – я вдруг замялась. – Можешь потом остаться, – повторила я неловко. Я поглаживала выступающие вены на тыльной стороне его ладони.

Пит же лишь улыбнулся в ответ.

– Ладно. Я скоро вернусь.

Я подняла глаза, тоже улыбаясь.

– Не забудь принести мой хлеб.

Пит осклабился еще шире.

– Он будет не самым свежим.

– Знаю, но все равно он будет вкусным, – пожала я плечами.

Пит еще разок скользнул по моей щеке костяшками пальцев и стал спускаться вниз. Когда до меня долетел звук закрывающейся двери, я была все еще в том же месте, в той же позе. Ощущение его руки на моей коже медленно таяло, когда я поднялась, чтобы привести себя в порядок перед началом дня. Обычно после кошмаров, подобных давешнему, я потом на целый день оставалась в постели. Мне и сейчас было нехорошо от одного воспоминания о том, что мне снилось. Но утешения Пита сделали меня сильнее. Мой срыв в Капитолии после смерти Прим все, казалось, старались держать в секрете. Пита тогда рядом со мной не было, да и он все еще сражался тогда с последствиями страшных ожогов и охмора. Другие люди мне вроде бы сочувствовали, но они и понятия не имели, каково это – быть в моей шкуре. Каково это – пройти дважды через Голодные Игры, а потом через войну, которая прямо на моих глазах забрала у меня единственного человека, которого, я была уверена, что люблю; каково потерять лучшего друга – не на войне, но из-за нее, его внутренней ярости и моих подозрений; каково это – когда тебя бросает, не раз, а два раза подряд, твоя собственная мать; какового это – потерять Пита.

Лишь сам Пит понимал такие вещи. Он прошел вместе со мной через огонь, воду и медные трубы, и даже через что похуже, но все равно все время старался взглянуть на мир незамутненным, незлобным взглядом, понять своих мучителей. И я не смела оставаться в постели перед лицом того, как он вел себя в подобных обстоятельствах.

Напомнив себе об этом, я решила пойти в ванную и встать под душ. Я до упора выкрутила оба крана с водой – прежде я себе подобной роскоши не позволяла. Ведь все наши дома построил и напичкал разными удобствами Капитолий, и я отрицала эти удобства порой на уровне инстинктов. Но сегодня мне хотелось о себе как следует позаботиться. Поток воды в огромной душевой кабине расслабил меня, как только я под него шагнула. Я просто таяла под этими теплыми струями, намыливаясь жидким шампунем, который мне давно нравился. Он пах лишь чистотой и свежестью, и никаких тебе фруктовых или цветочных излишеств.

Проведя мыльными руками по коже, я дотронулась и до выступающих на коже шрамов, которые оплели мне спину, талию и немного грудь. Маленькие их борозды изрезали правое предплечье и плечо, заползли на шею и на бедра. В Капитолии старались их нивелировать, но даже полировка всего тела не помогла до конца справиться с такими глубокими шрамами. Поначалу меня этот вовсе и не волновало – мне никогда не хотелось забывать, до чего жестоки бывают человеческие создания. И все же иногда мне хотелось снова почувствовать себя неповрежденной, гладкой. Сейчас, когда я стала регулярнее питаться, моя кожа выглядела уже получше, но ее прежняя смуглая нежность исчезла, я вся была испещрена следами огненных прикосновений, и мне было от этого не по себе.

Вслед за такими мыслями в душе пробудилось чувство вины. Воспоминания о Прим прогнали ощущение комфорта, которое дарило прикосновение теплых струй. Она должна была бы жить. Она могла бы стать врачом, выйти замуж, родить детей. Но стала только пеплом, который ветер разметал на все четыре стороны. Стоило мне об этом подумать, и меня пронзила утроенная боль. Как я вообще смею думать о своей гладкой коже и нежном жидком мыле?

Яростно закрутив воду, я начала жестко вытираться. Впрочем, сделать это именно жестко было задачей не из легких, учитывая, насколько мягкими были большие полотенца, которые Капитолий развесил в моем доме. Меня подкосили тяжкие мысли, и моя полнейшая немощь под натиском ужасной горечи. Снова ощутив, что соскальзываю в темноту, я попыталась этому сопротивляться. Войдя в мою позолоченную роскошную спальню, я уселась в мягчайшее кресло. Аккуратно расчесала спутавшиеся волосы, которые теперь после зацепившей меня бомбежки Капитолия были длиной едва ниже плеч. Осмотрела то, что стояло на подзеркальнике. Там оказалась целая батарея нетронутых баночек с кремом, бальзамами и пудрой. Нашлась там и элегантная белая шкатулка, в которой оказалось множество выдвижных отделений. В верхнем – множество оттенков теней и румян. Во втором – помада и карандаши для губ, в нижнем – множество кисточек и щеточек для нанесения всего этого добра. Краситься сама я не умела, да и не стремилась, так что шкатулку я решительно захлопнула и взяла баночку с кремом от моих ожогов, который я, несмотря на предписания врачей, тоже прежде и не открывала. Стоя я втирала его в свои шрамы до тех пор, пока они не смягчились и не стали гораздо меньше выделяться на фоне остальных моих участков кожи, что мне и требовалось. Сочетание эффекта от теплого душа и увлажняющего крема снова помогло мне заметно расслабиться.

Потом я отправилась к своему огромному гардеробу и распахнула его дверцы. Забавно, но все, что я на самом деле носила каждый день, легко уместилось бы в крошечную тумбочку, если бы я решила все туда сложить. А вся остальная моя одежда была прислана мне из Капитолия, и обычно я попросту ее игнорировала. Ведь она заставляла меня думать о Цинне и о дружбе, которая нас с ним связывала, о том, как его руки легко, но уверенно обращались с каждым куском материи, за который брались, превращая нечто неживое в произведение искусства. Я думала о том, как его вера в меня и его видение превратили мои недостатки в мои сильные стороны, подарили мне уверенность в себе. Стоило мне подумать о том, как много он для меня значил, и мои мысли тут же перескакивали на то, как его до смерти избили у меня на глазах, а я ничего не могла поделать. Я упорно отгоняла от себя эти видения, раздвигая множество вешалок с гламурной одеждой, чтобы добраться до более простых платьев, которые, к счастью, Эффи тоже догадалась включить в состав моего предполагаемого приданого.

Эффи.

Весь сонм людей, которых я любила, но которых больше не увижу, стал мелькать передо моим мысленным взором, повергая меня в ужас, как в детстве, когда я думала о злобных призраках из старых сказок. Я замерла и накрыла голову руками, заорав:

– Хватит! Не надо!

И я постаралась как можно медленнее и глубже вдыхать и выдыхать. Мне нельзя было этого допустить. Нельзя было впустить в себя все тот же ужас, позволить, чтобы зияющая дыра, которую оставило в душе исчезновение дорогих мне людей, засосала в себя светлые о них воспоминания. Мне надо прекратить всякий раз впадать в прострацию из-за таких воспоминаний, иначе это продлится до моего смертного часа. Который вскоре может наступить, позволь я своей депрессии воплотить в жизнь мои ужасные предчувствия. Я должна найти способ предаваться воспоминаниям без того, чтобы сотни острых ножей при этом вонзались в меня, лишая способности двигаться и даже желания жить дальше.

Придя к такому заключению, я полностью отдалась процессу выбора одежды. Для охотничьей куртки и брюк было слишком жарко. Мне хотелось надеть платье, но лишь такое, какое носили в моем родном Дистрикте. Чтобы оно было удобным и напоминало бы мне о том, кем я была. После недолгих поисков мне удалось найти подходящее платье – желтое, с узором из бабочек, сидящих на нежных белых цветах. Хотя у него был воротничок, мне оно приглянулось V-образным вырезом и перламутровыми пуговицами, спускавшимися до линии талии. Длина юбки-колокола доходила мне до колена, короткие рукава-фонарики лишь прикрывали плечи, прихваченные внизу подвижными резинками. Платье было моего размера, но так как я исхудала, сейчас слегка на мне висело. Его фасон, казалось, делал меня выше, чем я была на самом деле. В нижней части шкафа у меня рядами стояли туфли и разная обувь на любой случай, включая туфли на невероятных шпильках, ботинки с открытыми носами, но ничто из этого не казалось мне практичным. В конце концов, я просто натянула носки, чтобы потом надеть на них свои каждодневные ботинки.

Волосы у меня пока еще так и не высохли, и я оставила их распущенными, решив заплести после завтрака. Заправив кровать, я направилась в кухню. И мне было слышно, что там Сальная Сэй и Пит уже колдуют над нашим завтраком. Маленькая внучка Сэй, Дейзи, та, которая жила в своем собственном мире, тоже была там и играла за столом с тряпичной куколкой, сшитой из носка. Все они были так погружены в свои занятия, что не заметили, как я подошла к буфету, чтобы взять там плетеные подставки под тарелки, собираясь постелить их на стол. Первым внимание на меня обратил Пит, который в этот момент подогревал буханку хлеба и тут же бросил это занятие. Он замер и будто бы застыл на месте, а выступивший на щеках яркий румянец не мог скрыть даже легкий свежий загар. И он пожирал всю меня глазами – от растрепанных волос до краешка подола платья. И я невольно ощутила, как и к моим щекам приливает горячая волна, но я держала себя в руках, пока его глаза не добрались до моих ступней, прикрытых лишь носками. Тогда его лицо расплылось в улыбке.

– Отличные носки, – усмехнулся он и вернулся к тому, что делал, прежде чем выложить хлеб в корзину и отнести его на стол. Глаза его блеснули весельем, и лицо его было гораздо менее потерянным, чем было рано утром.

Эти слова заставили меня пошевелить пальцами ног, прежде чем отнести к столу подставки под тарелки. Сальная Сэй тоже на меня взглянула, но не стала скрывать своей реакции и даже изумленно поднесла руку к губам:

– Да тебе просто не узнать, Китнисс. Такая красавица, что… – и она потрясла головой, как будто не верила собственным глазам.

Вместо того, чтобы постелить мою плетеную подставку под тарелки как обычно в дальней части прямоугольного стола, я вдруг положила ее рядом с местом, которое обычно занимал Пит. И у расставлявшего тарелки Пита, когда он это заметил, уголки губ тут же поползли вверх. Дэйзи же теперь сидела на моем прежнем месте, тряпичная кукла была своего рода обозначением её территории. И Сэй, садясь за еду, устроилась возле внучки, чтобы убедиться, что витавшая в своих мечтах малышка все-таки поест, так что мы с Питом оказались за столом в компании друг друга.

– Что ты посадил у себя в саду? – спросила я.

– В основном разные овощи. Кое-какие семена заказал из Капитолия, даже то, что у нас обычно не растет. Хочу вырастить кабачки, они, я читал, легко приживаются, рукколу и шпинат.

– А что такое руккола? – я была заинтригована.

– Пока я лежал в больнице, Доктор Аврелий доставал мне разные книги. И некоторые были про то, как пекли и готовили еще до Темных Дней. Китнисс, ты знала, что до Темных Дней в мире было так много людей, пока их не уничтожили? Было множество разных стран, и в каждой была своя кухня – в основном всякая безумная еда. Я оттуда переписал много всяких рецептов, которые мне хотелось попробовать, и большинство тех, которые мне понравились, относились к месту, которое называлось «Италия». Они там делали еду просто, но очень творчески. И макароны тоже родом оттуда, – Пит был так захвачен тем, что рассказывал, что едва притрагивался к настоящей еде, думая о еде воображаемой. – В общем, там упоминались разные овощи, которые у нас никогда не выращивали. В Одиннадцатом Дистрикте были специальные фермы для таких растений, и оттуда их доставляли в Капитолий, так что там все было. И я собираюсь все это вырастить и приготовить блюда, о которых я читал.

– Но ты так и не сказал, что такое руккола, – подколола его я.

Пит застенчиво улыбнулся.

– Точно, извини. Руккола – это такой вид зелени, приправа, горьковатая трава, которую, как я читал, едят, приправленную солью, лимоном и оливковым маслом. Ее еще можно смешать с другой зеленью. И я хочу попробовать.

– Покажешь мне свой сад? – спросила я.

– У меня пока не так-то и много всего растет, но можем прогуляться туда после завтрака.

Так мы и разговаривали, пока все не закончили трапезу. Пит рассказывал мне о восточной кухне, которую, по его словам, ему невозможно воспроизвести. Еще мне интересно было послушать о французских сырах, ведь моя любовь к сыру могла потягаться только с моей любовью к шоколаду. При этом глаза Пита засверкали, а его ухмылка заставляла меня подозревать, что он что-то задумал, вот только я не могла сообразить что. Мы как обычно принялись убираться на кухне, но Сальная Сэй услала нас обоих из дому. И припекаемые пока еще не жарким солнцем мы отправились погулять на свежий воздух.

Пит привел меня в свой сад. Он оказался огромным, и в него было явно вложено изрядное количество труда. Сад был окружен свежепостроенной низкой оградой, и там стояло пугало, отгонявшее ворон, которого из моего окна видно не было. Такой большой сад прежде видеть мне не доводилось. Там росла картошка, морковь, перец, помидоры, лук, чеснок и всевозможная зелень – это было просто невероятно. Он показал мне и экзотические растения, которые он пытался вырастить: кабачки-цукини, рукколу, баклажаны. Когда же я спросила, зачем ему такой огромный урожай, он ответил, что все это предназначено не только для него одного, но и для нас с Хеймитчем.

Меня это ужасно растрогало. Взглянув на него, я сказала:

– Ну, раз так, давай я тебе помогу, – стараясь преодолеть свою извечную пассивность, я добавила. – Тут слишком много работы для одной пары рук.

Он улыбнулся мне, взял за руку и слегка ее сжал. Потом его руки переместились ко мне на плечи, и, удерживая меня так, пристально на меня посмотрел.

– Я был бы очень рад, если бы ты мне помогла. Но только при одном условии, – он сделал паузу и набрал в легкие побольше воздуха. – Позвони Доктору Аврелию. Пожалуйста, – я подалась назад и отвела от него взгляд. – Ладно. Прости, я на тебя слишком сильно давлю, – я все еще смотрела вниз. – Просто подумай об этом, Китнисс, ладно?

– Я не могу, – проговорила я через силу, слова вышли придушенными.

Меня трясло от мысли о необходимости говорить с кем-то о своих снах, моих страхах, темных фантазиях, которые владели мной, когда горе и ненависть к себе становились почти невыносимы, и самые мрачные из них заканчивались полным самоуничтожением. Я думала, что если начну описывать все это вслух, темная яма в моем сердце поглотит меня с головой. От этой мысли сердце бешено забилось, и мне стало не хватать воздуха. И Пит это заметил, потому что я ощутила, как его руки обвились вокруг меня, поддерживая, как он нежно зарылся пальцами мне в волосы, разглаживая мои пряди, бормоча слова извинения и утешения:

– Прости. Прости. Мне так жаль. Все хорошо. Я просто не хотел, чтобы ты так сильно мучилась.

Дыхание мое выровнялось, а нервозность улеглась. Подняв взгляд на Пита, я заметила, что у него в глазах стоят слезы, которым он изо всех сил не дает пролиться. Ведь это же было всего лишь предложение, так ведь?Должна ли я была в самом деле так резко на него реагировать? Я ощущала, как невыносимо тяжело дается мне каждое подобное решение. Они меня выматывали, и я не знала, долго ли еще смогу держаться, не развалившись на куски.

– Хорошо, Пит. Я ему позвоню. Я позвоню Доктору Аврелию.

Комментарий к Глава 4: То, что растет

Иллюстрация к главе на странице автора http://titania522.tumblr.com/post/97775388860/titania522-alexis-bleu-peeta-was-the-first “Отличные носки”, – усмехнулся он.

========== Глава 5: Приступ ==========

Соглашаясь позвонить Доктору Аврелию, я и не думала делать это безотлагательно. Я все откладывала этот звонок, и мы с Питом в последовавшие за тем разговором недели много времени проводили вместе, работая в его требующем немалых трудов саду. Мы вели себя друг с другом по-товарищески, и наши вежливые разговоры никогда не покидали безопасной территории, не касались целого моря вещей, которые вообще-то стоило бы обсудить. Но наш хрупкий безмятежный мирок пока не выдержал бы такого вторжения. Мы же преуспели в умении уклоняться от подобных тем, лишь скользя по поверхности. То, что мне удавалось отвлечься днем, немного усмиряло и мои ночные кошмары, но все-таки ради Пита я закрывала на ночь окно своей спальни, чтобы мои крики больше не тревожили его сон и не заставляли его бежать ко мне.

Однажды, когда мы на пару пропалывали кусты томатов, явился Хеймитч. Он забрался на крыльцо, притащил оттуда себе стул, уселся и стал смотреть, как мы трудимся. Утро было изрядно жарким, и по моей спине стекали струйки пота. Пит тоже был уже на взводе и не удержался от того, чтобы пожурить нежданного гостя:

– Знаешь, тут и тебе нашлась бы работенка.

– Ха, – протяжно выдохнул Хеймитч. – Не встревать же мне между вами, голубки.

Я метнула в его сторону злобный, острый как нож, взгляд, яростно нахмурившись, но он лишь еще громче засмеялся, сделав глоток из неизменно сопровождающей его бутылки.

– Вот уж не думала, что ты намерен и впредь не спускать с нас глаз, раз ты наш ментор, – выпалила я.

– К чему такие громкие слова? Но, да, мне бы не хотелось, чтобы ты себе навредила. И в любом случае не спускать глаз – одна из привилегий власть имущих, – мы с Питом после этих слов обменялись досадливыми взглядами и вернулись к нашему занятию. Пит сегодня был какой-то несобранный, дерганый, судорожно хватался за сорняки. Положив руку на его ладонь, я спросила:

– Ты в порядке?

Он посмотрел на меня, его глаза блестели ярче обычного.

– Паршиво спал. Но скоро со мной все будет хорошо.

– Можем просто сделать перерыв, – предложила я.

– Нет, все нормально. Я хочу тут все закончить, – ответил он отрывисто.

Я осторожно кивнула, но приняла такое объяснение.

И тут опять встрял Хеймитч.

– Малыш, я бы прямо сейчас не отказался от рагу из белок. Что скажешь, солнышко? Может стряхнёшь пыль со своего оружия и добудешь нам что-то на обед?

Я так и опешила. В последние месяцы охотилась я крайне мало. Как бы я ни любила лес, уединение, утреннюю свежесть в чаще, ощущение натянутой тетивы в руке, свист стрелы, которая летит, чтобы поразить добычу – я больше нигде не могла найти этих ощущений в своей повседневной жизни, – но нынче лес стал для меня местом, населенным призраками.

Я бродила по нему и вдруг начинала думать о Гейле, и мое сердце обливалось кровью. И это было неизбежно – ведь никто кроме него и моего отца никогда не ходил со мной в лес. Прежде охота была преступлением. Теперь все было по-другому, но я не знала, смогу ли я в одиночку одолеть всех этих призраков. И все же зов леса плачем отдавался в моей душе, звал меня, и противиться этому зову было не менее мучительно, чем вспоминать. Я терялась во всех этих нелегких мыслях, когда Пит поймал мой взгляд и тихо прошептал:

– Ты стреляешь белок как никто другой. Всегда прямо в глаз. Готов поставить на это сырные булочки.

Я невольно вскинула голову: и из-за того, что он повторил давным-давно сказанное его отцом, и из-за искушения.

– Сырные булочки? Ты для меня их еще не делал!

– Не заставляй людей ждать! – пророкотал Хеймитч, – иди и подстрели парочку белок, солнышко.

Пит посмотрел на меня так, как будто знал наперед, что я собираюсь сделать, едва ли не раньше меня самой. Его рука, сжимавшая черенок лопаты, казалось, начала подергиваться, но он погасил эту дрожь, стиснув его так, что побелели костяшки пальцев. И я на миг задалась вопросом, что с ним такое, но потом опять переключилась на свои спутанные мысли. Не могла же я сказать Питу, отчего я так скованно себя веду. Даже зная, насколько терпимо он относится к перепадам моего настроения, как снисходителен к моему невменяемому состоянию, в силу не до конца забытого рефлекса, из-за любви, которую он когда-то ко мне испытывал. Я была не в состоянии оценить свои чувства, знала только, что умру, лишь бы он был в безопасности, даже теперь, но это лишь с натяжкой можно было бы считать любовью. Любовь означала боль и потери. Любовь была ловушкой, что заставляла идти на самопожертвование ради неопределенной цели. Судьба жестоко обошлась с моей любовью, и я не решалась предаться ей снова. В свете этого сырные булочки Пита были единственным, хоть и слабоватым стимулом для того, чтобы отправиться на охоту. В том подвешенном состоянии, в котором я пребывала, я была не готова делиться с ним многими вещами, и уж точно не печалью, связанной с Гейлом. И я обещала себе, что просто уйду ненадолго в лес, подстрелю белку-другую и тут же вернусь.

Мне оставалось лишь зайти на минутку к себе домой, чтобы взять охотничью сумку, лук и колчан со стрелами. Прогулка же до леса показалась мне спуском в могилу. Воздух хоть и был прежним, повеял на меня нездешним холодом, как только я приблизилась к забору. Прежде, когда я туда ходила, я старалась не слишком много думать о том, что я делаю, просто искала место, которое прежде дарило мне успокоение. Теперь же я вся была на взводе, и отсутствие Гейла терзало меня как острые ледышки. Мне всегда было с ним так просто. Но я потеряла его навсегда, и подозрение, что это он приложил руку к изобретению той адской бомбы, делало чувство потери только острее. Может потому что умом я больше не задавала вопросов, я знала, кем он был для моего сердца. В моем чувстве к нему не было того волнения, которое я испытывала рядом с Питом, но я не пыталась причислить его к какой-то категории, оно было за гранью всех категорий.

В голове у меня что-то запульсировало, стоило мне приблизиться к забору. Если я не смогу сосредоточиться даже для того, чтобы настрелять чертовых белок, я ведь могу просто вернуться назад, ничего не объясняя.

Бесшумно ступая, скорее по привычке, чем намеренно, я послала стрелу в зазевавшуюся белку. Повторила это еще три раза. Быстро отряхнув их и сложив добычу в сумку, я без оглядки кинулась обратно к воротам.

***

Вернувшись к дому Пита, в саду я никого не обнаружила, а стул Хеймитча валялся перевернутый на боку. Неожиданно по спине у меня пробежал недобрый холодок, и я тут же сгруппировалась и присела на корточки, озираясь в поисках опасности. Я даже зарядила свой лук, вытащив из-за спины стрелу. Из дома до меня донесся приглушенный шум, и я рванула к входной двери, чувствуя, как в груди поднимается знакомая паника. Чутье охотника редко меня подводило, и присутствие опасности я могла ощущать за милю.

Едва открыв входную дверь, я увидела на полу свежую кровь. Шагнув внутрь, я затаилась и вновь обратилась к своему слуху. Звук, что я слышала снаружи, доносился из соседней комнаты, и, завернув за угол, я без промедления туда направилась. И замерла в дверном проеме.

Мне видна была одна лишь спина Хеймитча, которая загораживала сидящего на диване Пита. И к месту меня приковало то, что Пит был весь охвачен дрожью. Я могла разглядеть лишь его ноги, и судя по тому, как они подергивались, все его тело пребывало в тисках мучительного спазма. Когда я рванулась вперед и оказалась рядом с Хеймитчем, мне стало видно, что алые струйки стекали из раны у Пита на голове, заливая ему рубашку. Кроме того, у него были в кровь разбиты губы, и еще один кровавый ручеек струился по подбородку. В ужасе я рванулась на кухню, чтобы схватить там полотенце, готовая обрабатывать его раны, хотя то, как ходило ходуном его тело, пугало меня.

– Хеймитч! Ты что, собираешься дать ему истечь кровью? – прошипела я, бросаясь к Питу.

Но Хеймитч отстранил меня, вытянув руку.

– Не трожь его. Он может броситься и навредить тебе.

– Какого черта здесь творится? Черт возьми, Хеймитч, что с ним? – я снова сделала движение в сторону Пита, теперь уже более настойчиво. Вид его крови поверг меня в ту же степень крайнего отчаяния, что я испытывала некогда в пещере. Хеймитч же сграбастал меня за обе руки и затряс.

– У него приступ. Он так здорово их от тебя скрывал, что ты думаешь, что с ним все хорошо. Проклятье! – прошептал Хеймитч с яростью в голосе. – Тебе нельзя просто кидаться к нему. Он может сделать в таком состоянии все, что угодно.

– Хеймитч, он разбил себе голову и губы в кровь, и она все еще течет. Я не собираюсь просто так это оставить, – вырвавшись из его захвата, я уселась на колени рядом с Питом, слыша, как Хеймитч бранится на чем свет стоит у меня над головой.

– Пит, ты меня слышишь? – сказала я, пытаясь поймать его блуждающий взгляд.

Его дрожь стала более явной, зубы были плотно сжаты. Странные, похожие на крики животного стоны доносились откуда-то из его горла.

– Пит! Не правда. Не правда. Не знаю, что ты видишь, но это все не правда. Пожалуйста, вернись к нам. Вернись ко мне.

Я попыталась его погладить, но он резко от меня шарахнулся. Я сделала еще одну попытку, и он в ответ дернулся уже не так явно. Продолжая ласково трогать его лицо и волосы, я шептала ему, что все будет хорошо, что то, что он слышит, это всего лишь мы. Лицо у него все пошло пятнами, челюсть была судорожно сжата, ладони сжаты в кулаки. Мне было за него ужасно больно. Как долго это уже продолжалось? Как глупо с моей стороны было думать, что он остался невредим, что все внутри него не было безвозвратно сломлено?

Он все еще весь невольно трепетал. И мое сердце все снова пошло трещинами, которые зародились в нем еще на Квартальной Бойне и когда он был захвачен Капитолием, сосущая яма внутри вновь разверзлась, и мне потребовалось невероятное усилие, чтобы не усесться в углу и не заорать от гнева и отчаяния. Вместо этого я уселась ему на колени, приникла к нему и крепко прижалась всем телом. Его голова легла мне на грудь, и я принялась мурлыкать что-то ему прямо в ухо, как делала когда-то Прим, когда она просыпалась посреди ночи после смерти нашего отца. Внутри меня была такая пустота, что я опять расплакалась. Неужели я пролила еще не все свои слезы? Я нежно расцеловала лицо Пита, легонько касаясь губами его лба и щек. И хоть меня и щекотали его брови, я все же не останавливаясь рассыпала поцелуи и по его виску.

Хеймитч стоял рядом с нами как часовой на посту, готовый в любую секунду вмешаться, если Пит поведет себя агрессивно, но в этом не оказалось нужды. Пламя, которое в нем разжег яд ос-убийц, скоро потухло, и Пит от прикосновений моих рук и губ расслабился. Кулаки начали разжиматься, и он медленно тоже обвил меня руками. Взглянув на меня затуманенным взглядом, он прошептал дрожащим от изнеможения голосом: