Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 50 страниц)

========== Глава 9: Книга Памяти ==========

Готовить рыбу мы с Питом взялись только на следующий день. Мы так вымотались после нашего побега в лес, что едва нашли в себе силы, чтобы принять душ и завалиться в постель. Я провалилась в сон так глубоко, что мне даже поначалу ничего не снилось. Но потом я все-таки проснулась от собственных криков, трясясь в объятьях Пита, и мне казалось, что весь солнечный свет в мире не сможет прогнать мои кошмары. И мне пришлось признать, что, несмотря на это, я должна жить дальше. Я прижималась к Питу, пока не восстановила дыхание и не смогла снова забыться тревожным сном.

Несмотря на ночные кошмары, наши дни проходили мирно. Пит принес мою сумку с одеждой в спальню и поставил ее возле кровати. Потом, даже не глядя мне в глаза, он освободил несколько ящиков высокого комода, а потом направился в свою гардеробную, тоже поражавшее своими размерами, как и моя, и сдвинул все висевшее на одной из двух длинных перекладин, а кое-что перевесил на противоположенную сторону. Потом он тяжело потопал в ванную и как следует похозяйничал в настенном шкафчике над той раковиной, что была ближе к двери, переложив все, что там было во второй шкафчик, даже не пытаясь все рассортировать, что было для него, такого всегда супер-организованного, совершенно нетипично. Покончив со всем этим, он подошел и подарил мне долгий-предолгий поцелуй, и как следует меня обнял. Мне было ясно что он счастлив, но старается не смести меня в порыве своих чувств. Не говоря больше ни слова, он развернулся и вышел, давая мне возможность спокойно разложить свои вещи.

Вскоре прибыли посылки из Капитолия. Когда Пит собрался на станцию, чтобы их забрать, я с удивлением увидела, что он одолжил для этих целей небольшой грузовик. Помимо обычной в таких случаях коробки с баночками, на этот раз прибыл и дополнительный большой контейнер. Баночки, кстати, были нужды для того, чтобы делать закатки из даров нашего сада и огорода. Пит щедро делился урожаем с Сальной Сэй и всегда старался убедиться, что и у Хеймитча есть чем питаться.Он постоянно пек, снабжая нас хлебом и разными вкусностями. И я уже не раз заставала его с тоской смотрящим в сторону центра города, и всякий раз задавалась вопросом: как долго он сможет держаться, прежде чем все же предпримет столь невыносимый для него поход на место, где стояла пекарня его родителей.

Пит вручил мне посылку, присланную Доктором Аврелием. Могу поспорить, ему было любопытно, что в ней, ведь я прежде не заказывала ничего из Капитолия. Меня сильно огорчала перспектива рассказать ему о содержимом коробки, и я приоткрыла ему правду о присланных мне тетрадях для будущих записей и – бросила я вскользь – кое-каких прописанных мне доктором чисто женских штучках. Хоть это и была полуправда, но все-таки не ложь. И это его вроде бы удовлетворило.

Я поспешила в спальню, чтобы распаковать посылку. Внутри оказалась большая, роскошная, переплетенная в кожу книга для записей – переплет был не таким, как у моего семейного справочника растений, а более изысканным и прочным – темно-коричневым, мягким, лоснящимся, – такому наверняка сносу не будет почти что вечно. Поднеся фолиант к самому носу я вдохнула исходивший от него густой природный аромат земли – он тут же напомнил мне о лесе. Так я и сидела с ним на коленях, не в силах оторваться от него, настолько непривычна была я к такой роскоши. На переплетной крышке были и узенькие ремешки, один из которых оканчивался застежкой – её можно было запереть, когда книгой не пользовались. Внутри была и прикреплена также причудливо сплетенная из красных ниток полоска ткани, которая могла служить закладкой. Внутри же книги страницы с одной стороны были разлинованы, с другой – просто чистые листы. Заметила я и замысловатое потайное устройство, которое позволяло раскрыть книжный переплет и даже добавить дополнительные листы. Меня поразили сложность этого механизма, который позволял сделать книгу чуть не вдвое толще. В посылке были и эти самые «лишние» листы и записка от Доктора Аврелия, которая гласила:

Дней запыленных череда наполнит наши сны,

Мы забываем обо всем, коль забывать должны.

И снова учимся дышать, и сил уж не щадим,

Мы забываем обо всем, пусть даже не хотим.

– M.A.*

Поразмышляв на смыслом стихотворения, я засунула его внутрь своей тетради для записей. В моей жизни было такое, что я не смогла бы забыть, даже если бы хотела.

Отложив книгу, я достала из посылки маленькую коробочку. Внутри оказалась прямоугольная упаковка с розовыми пилюлями, запечатанными в прочный пластик. Еще там была инструкция, которая предписывала пить по одной такой пилюле в неделю. Всего их было 53 – на первый раз нужна была двойная доза. Инструкцию я отложила и стала исследовать другие принадлежности в коробке. На дне лежало десять сделанных из серебряной фольги и скрепленных друг с другом пакетиков. С одной стороны пакетики блестели, с другой были прозрачными. А внутри них было нечто свернутое в кольца и запечатанное вместе с какой-то жидкостью. Я покраснела, затрясла головой и застеснялась даже читать дальше инструкцию.

Надевать на что?

Пакетики упали на кровать, как будто я о них обожглась. Кто это всё вообще придумал? Помотав головой, я снова вернулась к инструкции к пилюлям. Они срабатывали не сразу – нужны было их пить 14 дней, прежде чем можно было считать, что женщина защищена. Видимо то, что было в пакетиках, должно было защищать от беременности на эти самые две недели.

Уставившись в потолок, я сделала глубокий вдох. При прежней власти контрацепция была строжайшим образом запрещена. Капитолию было невыгодно сокращение количества потенциальных трибутов из-за отказа каких-то упрямых женщин иметь детей, чтобы не обрекать тех на голод и ежегодную Жатву – я и сама однозначно была бы в числе таких вот женщин. Мне частенько доводилось слышать, как моя мать шушукается с посетительницами насчет отваров трав и мазей, которые не позволяли забеременеть. Но большинство семей следовало принципу «главное вовремя вытащить», который явно себя не оправдывал, судя по тому, сколько каждый год рождалось детей. Я подтянула к себе колени и уперлась в них подбородком. И думала о том, какого количества страданий можно возможно было избежать, не доставляй их Капитолий Дистриктам умышленно. Безмерный садизм прежнего режима был поистине невероятен.

Я повертела в руках пакетики еще пару минут. Если я приму таблетки, чем это для меня обернется? Будет ли это означать, что я приняла для себя возможность того, что мы с Питом со временем будем, ну, вместе таким вот образом? Думая о том, что я испытываю от его поцелуев, я вспоминала о том, что со мной творится в такие моменты: всплеск восторга, опасения, томление. О том, что у моего тела явно имеются на такой случай собственные намерения. О том, как оно двигается рядом с Питом, открываясь ему помимо моей воли, как будто я сама всего лишь сторонняя наблюдательница. Даже сейчас, вспоминая, как его руки касались моих бедер у озера, как он не просто целовал мне шею, а ласкал ее языком, я невольно вздрагивала. Реакция тела были мне неподконтрольны, и я не могла с точностью сказать, что чувствую в этой связи.

Вновь пристально посмотрев на коробку, я безо всякой задней мысли вскрыла упаковку с первыми двумя пилюлями, и, вновь глянув в инструкцию, пошла в ванную за стаканом воды.

***

На следующее утро я собиралась на охоту: лук и стрелы уже были закинуты за плечо, а в сумке лежала тетрадь для записей. Телефонная сессия с Доктором Аврелием на этот раз была весьма продуктивной: он счел наш поход с Питом на озеро заметным прогрессом и посоветовал ввести подобные совместные прогулки в привычку: «Красота должна быть стержнем вашей жизни, а не чем-то второстепенным». Это звучало как цитата. Я даже задалась вопросом: он специально что ли заучивает такие фразочки, чтобы потом ими со мной делиться, но тут же пресекла такую мысль как второстепенную – в сравнении с тем важным, что в заключалось в его словах. Мне, кстати, сделали выволочку за то, что я на самом деле пока еще не сходила на охоту и не выполнила домашнего задания, так что я теперь была намерена это исправить. Пита я оставила в саду, и поцеловав его в щеку, ступила на тропинку, которая вела в лес.

Всё утро я была в приподнятом настроении, на ярком солнце новый день сиял всеми красками лета. От зноя меня обещала спасти прохладная тень лесистых холмов. И стоило мне углубится под сень деревьев, как кровь быстрее побежала у меня по жилам. Прежнюю Китнисс лес успокаивал, но я сегодня утром вовсе не была спокойной. Мне хотелось перемещаться и чувствовать движения своего тела. Я бежала по тропинке, которую помнила с детства, чувствуя хлещущие по лицу ветви и пытающиеся подставить мне подножку камни, но я была слишком проворной, чтобы им поддаваться. Ведь прежде я бегала по лесу на Играх ради спасения собственной жизни, жизни Руты и Пита. Но теперь все было по-другому. Теперь меня гнал вперед отнюдь не страх. Я больше ни от кого не убегала, не пыталась кого-то отыскать. Неслась вперед по лесу лишь для того, чтобы почувствовать как горят огнем мышцы, как напряженно стучит сердце. Чтобы ощутить, что я жива, и что на данный момент никто не желает лишить меня жизни.

Начав уставать, я замедлила свой бег, пытаясь восстановить дыхание. Я знала, что если от резкой остановки может неприятно закружиться голова, так что я двигалась трусцой, пока не убедилась, что я снова в порядке. В моей растрепанной косе запутались ошметки листьев, и я остановилась, чтобы переплести косу по новой. Оглядевшись, я поняла, что углубилась в лес сильнее, чем намеревалась. И медленно пошла обратно в сторону дома.

Добравшись до своей лесной чащи, я вновь почувствовала накатившую печаль. И чтобы отдохнуть после пробежки, я выбрала одно из крепких деревьев и уселась на его высокой ветке, озирая лесные дали. И увидела, наконец, все окружавшее меня в деталях: зеленую листву, уже просохшую от утренней росы, ярко-зеленый земной покров. Но я не была той же девушкой, что и раньше, находившей убежище среди этой природной красоты, теперь я ощущала себя чужой в родимом доме. И я ненавидела это ощущение. Доктор Аврелий велел мне делать то, что покажется правильным, и я осторожно спустилась с дерева и пошла дальше, вверх по холму. И в итоге оказалась на большой скале, где мы проводили с Гейлом столько времени, когда бывали в этих лесах вдвоем. Теперь же она напоминала мне о погребальном костре, в котором сгорело мое прошлое, и здесь я ощущала себя посторонней.

Во мне стала на медленном огне закипать ярость оттого, что и этому месту я больше не принадлежу. Чаша моих обид на эту безумную жизнь переполнилась, меня захлестнуло бешенство. Чем я все это заслужила? Чем все мы заслужили родиться в такое время и в таком месте, где человеческая жизнь почти не ценится, где каждого терзает вечный страх, что все стоящее в жизни может быть сметено и растоптано по чьей-то злобной прихоти. Почему такой светлый человек, как Прим, сгорел дотла лишь оттого, что некто обернул её природные инстинкты помогать слабым и раненым против неё самой? И почему мне теперь до конца жизни предстоит гадать, правда ли, что мой лучший друг, едва ли не единственный друг на свете, несет за это ответственность?

Усевшись на каменый уступ, я стала изливать душу на первую из множества чистых страниц своей тетради.

«Я по нему скучаю. Часть моей души умерла навсегда оттого, что теперь, думая о нем, я вспоминаю не его простую дружбу, надежное плечо и его преданность, а думаю о том, как он связан со смертью моей сестры. И я ужасно злюсь, что смерть и война так сильно нас обоих изменили, что, даже будь Прим все еще жива, мы никогда бы уже не смогли быть с ним прежними, потому что нас все равно бы разделила невыносимая боль утрат. Жатва однажды изменила весь ход нашей жизни, разбросав нас в две разные сторону, туда, где ни один из нас прежде не бывал. И если я не смогу с этим справиться, мне придется навсегда распрощаться с этими лесами».

Долго я просидела на скале, вспоминая Гейла. Было ли дело в изнуряющем послеполуденном зное, в усталости после долгого бега или в моем упадническом настроении, но я чувствовала себя поверженной. Меня убивали мысли обо всех дорогих мне людях, о трагичности каждой из их судеб. Я думала о Гейле, который слишком дорого заплатил за восстание любой ценой. Но вспоминать его следовало не только как бунтовщика. Так же как Прим не была всего лишь моей погибшей сестрой, а Пит – не просто жертвой охмора с периодическими приступами. Хэймитч тоже не сводился исключительно к беспробудному пьянству, а Финника не нужно было помнить лишь как Победителя, чью голову оторвали злобные переродки. Рута не была всего лишь убитой девочкой на смертном ложе из цветов. Это Капитолий хотел низвести каждого из нас всего лишь до того, как человек умрет. Мы все были чем-то большим, чем наша смерть, и я была уже не в силах вспоминать о том, как умирали те, кто был мне дорог. Посреди моих размышлений, на меня снизошло откровение.

Я хочу помнить о том, какими они были.

Возможно, я уже никогда больше в этой жизни не увижу Гейла. И совершенно точно, сейчас я не готова была снова его видеть – не знаю даже, как бы я отреагировала на его появление. Но в прошлом мы делили с ним целый мир, нашу собственную вселенную, и я отказывалась отдавать проклятому Капитолию еще и эту часть себя.

И я застрочила по бумаге, записывая все, что помнила о Гейле: каким тощим подростком он был, когда мы с ним познакомились, как он назвал меня тем самым прозвищем, которое только ему и разрешалось произносить, как его ловкие пальцы всегда безошибочно устанавливали сложные и коварные силки, как он свирепо защищал свою семью, да и мою тоже, какой пустотой были полны его глаза после смерти в шахте его отца – вместе с моим отцом – и какой мощной цепью связала нас некогда боль этой утраты. Я писала о его смуглой коже и серых глазах, которые были у нас так похожи, что мы смотрелись с ним скорее как брат и сестра, чем как друзья. Я все писала и писала, пока у меня не заломило кисть.

Время шло, и я чувствовала, что мне уже пора отсюда уходить, так что я стала собираться, закрыла блокнот и убрала его в мешочек, в котором я его носила. Мир вокруг казался уже не таким безнадежным, и у меня появилась цель: осуществить идею, которая родилась в моей голове на этой скале. И я знала, что, когда вновь сюда вернусь, в мое сердце уже не будет вонзаться эти леденящие душу ножи. Что-то во вселенной благодаря моим усилиям снова обрело свободу, и мне от этого полегчало. Я спустилась со скалы, с нашей скалы. Но, оказавшись у ее подножия, снова к ней повернулась: соединила три пальца, поднесла их к губам и вытянула руку вперед, отдавая дань скорбной памяти всему, что было между мной и Гейлом. Когда я вновь сюда вернусь, за мной уже не будут гнаться все те же призраки из прошлого. Скала станет памятником тому, что я любила, и что меня сделало лучше, не важно – какие понесла впоследствии потери. Призраков отослала на небо с зароком никогда не возвращаться. И, сделав это, я развернулась и зашагала в свой лес.

***

Вернувшись домой, я застала Пита на крыльце с этюдником в руках, погруженного в работу. Заслышав мое приближение, он подняв на меня глаза и улыбнулся. Положив вещи на крыльцо, я села ему на колени, вынуждая отложить работу.

– Я вот тут думала, – начала я.

– Ой-ёй, – игриво вклинился он, пробегаясь ладонями мне по бедрам, и это прикосновение грозило изгнать из моей головы любые связные мысли.

Я сделала глубокий вдох и решила опустить вступление:

– Пит, каждый раз, когда я думаю о Финнике, я вспоминаю не то, каким он бывал забавным, и не то, как он любил и оберегал Энни. Я могу только вспомнить, как его разорвали на куски те ящерицы, – я замолчала, опасаясь, что меня вот-вот накроют воспоминания, но мне было остро необходимо сказать то, то я собиралась сказать. – А на самом деле он – вовсе не то, как он погиб. Ну, то есть… Я там была и все видела. Но я хочу помнить то, каким он был при жизни, когда мог говорить, любить, и быть любимым, – голубые глаза Пита стали почти стальными от того, с каким невероятным вниманием он на меня глядел. И все же я была не в силах отвести от него глаз, – Помнишь ту старую книгу о растениях, которую вели в моей семье? Мы с тобой потом еще заносили туда кучу всего нового, и пока писали – нам было легче. Мне хочется сделать что-то вроде этого о тех, кого мы любили, чтобы они все еще жили, хотя бы в этой книге, чтобы вспоминать лишь о том, как их не стало. В противном случае, получится, что Капитолий и это смог у нас забрать. А он и так забрал у нас достаточно, – я снова замолчала, вынула свою записную книжку и протянула ему, стараясь не поддаваться противоречим чувствам. – Ну как тебе? Думаешь, стоит попробовать?

Пит пробежался по моим записям, посмотрел на то, что я написала.

– Это так прекрасно. Видимо, на тебя снизошло вдохновение, – он сразу понял, о чем я говорю, и сказал. – Попробовать стоит. Они только и думали насчет трибутов – кто как из них погибал. А если бы они показывали как те жили, даже у капитолийцев бы духу не хватило смотреть как те друг друга убивают, – он взял из моих рук записную книжку. – В твоей семейной книге были рисунки. Ты хочешь и в этой книге сделать иллюстрации? Можем взять фото из архивов – Крессида нам поможет. А чего не найдем, я смогу нарисовать.

Я улыбнулась подобному энтузиазму. Несомненно, его терзало то же, что и меня. Он так же, как и я, хотел помнить о тех, кто был ему дорог, но был пока не в силах не думать о том, каким ужасным образом все они погибли. На нас лежало проклятие: нам было не суждено ни забывать, ни вспоминать без мук. И строчка из стихотворения, которое цитировал Доктор Аврелий, снова эхом отдалась у меня в ушах:

Мы забываем обо всем, пусть даже не хотим.

Я жаждала перелистать все эти живые воспоминания вместе с Питом и забыть, если когда-нибудь удастся победить наши вероломные мысли, то, что нас мучает больше всего.

Когда Пит уже открыл рот, чтобы добавить что-то еще, на нашем пороге возник Хеймитч. Судя по тому, что он не стал меня дразнить из-за того, что я сидела у Пита на коленях – к этому как-то сам собой привел наш разговор – он был не так чтобы очень пьян. Опомнившись, я пересела на диван рядом с Питом, Хеймитч же плюхнулся на место напротив.

– Я тут только что из города, – начал он. Мне оставалось только удивляться, что он вообще там был. Но моя личная склонность к затворничеству не обязательно должна была распространяться и на него. – Через три дня они будут праздновать годовщину Жатвы, День Поминовения, – мельком взглянув на Пита, я заметила, как тот взъярился на Хеймитча за то, что тот заговорил на эту тему. Мы с Питом успешно игнорировали грядущий «праздник», но сейчас он явно снова был на взводе, и это можно было заметить по тому, как он сжимал и разжимал кулаки.

– Они устраивают это по всему Панему. В каждом из Дистриктов будет собственная церемония. И памятники будут открывать один за другим, включая Капитолий, чтобы все желающие могли весь день смотреть это дело по телевизору.

Во времена, когда Капитолий управлял Дистриктами железной рукой, Жатва была приятным зрелищем в прямом эфире исключительно для жителей столицы. Хотя сама Жатва длилась в каждом из Дистриктов не больше получаса, на Капитолий ее транслировали часов шесть подряд. В самих же Дистриктах смотрели на дело совсем по-другому: Жатва означала лишь то, что две семьи будут весьма вероятно вновь зажаты в тисках горя.

– По окончании церемонии Президент Пэйлор произнесет речь. И это просили посмотреть каждого жителя Панема, – Хеймитч сделал паузу, и подождал, пока до нас дойдет смысл сказанного. Теперь смотреть ничего не предписывалось: ощутимая разница по сравнению с тем, что было раньше, когда телепросмотры были обязательны для всех. Однако я все равно внутренне напряглась.

– А мы-то тут причём? – спросила я с нескрываемым раздражением.

– На мемориале в Дистрикте Двенадцать будут увековечены имена всех трибутов, и всех ныне живущих Победителей просили присутствовать, как и семьи покойных трибутов.

– Ну, и поскольку кроме нас-то и нет никого, неужто они ждут, что мы явимся? – выплюнула я. Меня от всего этого с души воротило.

– Осталось несколько семей трибутов, которые выжили после бомбежки, и смогут присутствовать на церемонии. Так что это не только нас касается, – осторожно сказал Хеймитч.

– И что они собираются устраивать на этой церемонии? Вызвать нас и назначить добровольцами? – я уже внутренне кипела. Пит же был неожиданно тих, прислушиваясь к нашему обмену репликами с напряженным вниманием.

– Они будут представлять мемориалы всех трибутов, которые когда-либо были брошены на арену. Семьдесят пять Игр, по два человека в год, не считая моей Бойни, когда было по четыре. Плюс еще два мемориала – для тех двух раз, когда у нас были добровольцы. Так что всего 154.

– Что? Ты хочешь сказать, что нас с ним там поминают в два раза чаще? – я уже не в силах была сдержать накала эмоций.

– Китнисс, – прошептал Пит, положив руку на мою ладонь.

Я отдернула руку, хотя вовсе и не так гневно, как могла бы, учитывая, в каком я была состоянии.

– Что, Пит? Они, что, опять хотят нас протащить по кругу на колесницах? Вырядят нас и раздадут листочки с речью? Я дала достаточно представлений в своей жизни. С меня хватит.

Хеймитч пристально на меня посмотрел, заметно растеряв свою невозмутимость.

– Ничего они от тебя не хотят. Это для тебя. Для нас. Нас пригласили в город, чтобы выразить к нам уважение и я склоняюсь к тому, чтобы пойти. Все трибуты за последние 25 лет слишком хорошо мне известны, и даже многие из тех, что были до этого, – он принялся разглядывать свои руки, а потом потянулся за фляжкой в кармане пиджака. И сделал большой глоток, прежде чем продолжить. – Я разговаривал с организаторами. Все будет сделано с большим уважением.

Но я не была готова пока умерить свой гнев.

– А с нами-то никто не говорил.

Хеймитч снова посмотрел мне в глаза.

– Это я так решил. Не хотел подвергать вас новому стрессу. Ведь должен же я за вами обоими приглядывать.

– Мы это ценим. Правда, – прошептал в конце концов Пит.

– Обсудите это между собой, но если хотите знать мое мнение, неплохо бы вам туда сходить. Там будут гигантские экраны, на которых все будут транслировать. И это значит что-то не только для нас с вами, – мне стало ясно, что это был камень в мой огород.

Сказав это, Хеймитч поднялся и поплелся к себе домой.

Пит долго задумчиво разглядывал свои ладони. И когда оторвал от них глаза, то заговорил больше с вечерним воздухом, чем со мной.

– Оттуда мне будет видно место, где была наша пекарня, – он сказал это так тихо, что у меня ёкнуло сердце.

– Пит, тебе не обязательно это делать. Мы не обязаны это делать. Мы им ничего не должны, – умоляла я его.

– Так ли это, Китнисс? Я не буду утверждать, что это мы с тобой ответственны за Революцию: мы просто пытались выжить, и, сами того не зная, запустили цепь событий, которая в итоге разрушила все прежнее. Но правда ведь и в том, что не мы одни потеряли на этой войне. Вся страна была иссечена глубокими шрамами оттого, что приключилась в прошлом году. И это правильно, что они хотят вспомнить всех трибутов, которые стали жертвами капитолийского режима, чтобы люди помнили и такое не могло впредь повториться.

– Но почему же мы? – взорвалась я. – Почему мы должны и дальше все отдавать и отдавать? Я свое выполнила, также как и ты. Чего еще они хотят от нас? – мои отчаянные слова далеко разносились в ночном воздухе.

– Думаю, мы все-таки могли бы поприсутствовать при этом, – тихо сказал Пит. Его спокойствие являло собой настолько резкий контраст с моим пылающим гневом. Он всегда был из нас двоих самым хорошим.

Я поняла, что потерпела поражение.

– Ты ведь сам хочешь пойти, разве не так?

Он просто коротко кивнул в ответ, как будто на его затылок давила невыносимая тяжесть. Ему так и не довелось оплакать свою семью так, как бы ему того хотелось, он так и не побывал на месте их гибели. Почему же его вынуждают делать это раньше, чем они сам будет готов к такому?

Мне оставалось только промолчать, и подумать о том, что я все бы отдала – не важно, что от меня уже и так мало чего осталось, а то, что осталось, искорежено и сломано – лишь бы взять на себя его боль. Хоть мое сердце и обливалось кровью, но забрать его боль себе мне было не дано.

И что мне делать с чужими взглядами, которых будет не избежать? На нас наверняка снова станут глазеть, и за каждым нашим движением будут следовать закадровые комментарии, от которых Сойке-пересмешнице никуда не деться. А еще там будет Пит, который дает мне так много и просит взамен так мало. Нам приходилось делать друг для друга и кое-что похуже. Я вообразила, как он стоит на этой площади один, предаваясь своему горю, и у меня болезненно стеснило грудь.

Я снова села ему на колени, и крепко его обняла.

– Пит, если ты действительно этого хочешь, я пойду.

Он посмотрел на меня удивленно.

– Ты уверена? Ты не обязана…

– Думаешь, я позволю тебе пройти через всё это в одиночку? Ведь мы все время так с тобой и делаем. Вечно защищаем друг друга, – сказала я торжественно.

Положив голову мне на грудь, Пит обхватил меня руками и так крепко держал меня в объятьях, как будто бы от этого зависела вся его жизнь.

________________

*«But each day brings its petty dust Our soon-choked souls to fill…» – цитата из стихотворения английского поэта викторианской эпохи Мэтью Арнольда (1822-1888) «Absence» («Отсутствие»). Подробнее о его творчестве здесь http://art-notes.ru/voploshhenie-viktorianskoj-anglii.html

Комментарий к Глава 9: Книга Памяти

В комментариях к этой главе автор рекомендует к прочтению короткий фанфик автора aimmyarrowshigh “Five Words Peeta Only Says at Night” (“Пять слова, которые Пит произносит лишь ночью”). Мол, несмотря на объем, хорошо раскрывает характеры everlark. Проверила – канон. Ссылка здесь https://www.fanfiction.net/s/6710215/1/Five-Words-Peeta-Only-Says-at-Night Как все, что рекомендует этот автор – содержит сексуальный контент. Перевод этого мини Aclathrate27 здесь https://ficbook.net/readfic/3798041

========== Глава 10: Столкновение ==========

Стоило мне согласиться пойти с Питом на церемонию, и внизу живота завязался тугой комок нервов. Встав с его коленей, я прислонилась к перилам крыльца и уставилась в сторону вечернего леса. Он был черный как деготь, свет исходил лишь от домов в Деревне Победителей. Где-то справа мигали огоньки тихонько возрождавшегося города, но на границе леса кончались все следы людского присутствия. Извечная тьма грозила расползтись и поглотить хрупкий островок света и безопасности, созданный человеком.

Моя голова свесилась, поддерживаемая лишь ослабевшими руками, коса болталась где-то сбоку. Настроение у меня было самое мрачное, а живот крутило уже от самого настоящего страха, такого острого, что он даже простреливал спину. Вот куда могут завести воспоминания. Вот что нам не дано забыть. Я думала о Джоанне – яростной и непокорной – и о том, в какой ужас ее приводила теперь вода – какая-то вода. Неужто подобные церемонии позволят ей снова полюбить воду? Разве могут они вернуть к жизни Прим? Какой в них смысл кроме того, что мы снова будем переживать боль наших ран и утрат? Может, в этом и заключается человеческое существование – переживать сильные чувства, чтобы чувствовать себя живым. Чтобы забыть что все мы на самом деле ходячие мертвецы.

Все еще стоя у перил, я повернулась к Питу. Он тоже придавался своим мыслям, отстраненно глядя в темноту. Слова, казалось, были нам и не нужны, парящие над нами призраки погибших трибутов не давали таким банальным звукам как человеческая речь звучать сейчас в вечернем воздухе. Когда же окончательно стемнело, я молча потянула его за руку, безмолвно умоляя последовать за мной в дом. Он с трудом поднялся со своего места и пошел со мной в свою комнату.

Лёжа рядом с ним, я чувствовала себя страшно далекой от всего на свете. Несмотря на то, что позади был трудный день, я гнала от себя сон, заставляя себя открыть глаза каждый раз, когда готова была уплыть в пучину беспамятства, зная, что там, во сне, меня поджидает притаившееся зло. Пит тоже долго не мог заснуть, над ним витал дух ожидания. Возможно, ему хотелось поговорить. Но я была полностью опустошена. И мой мозг был слишком перегружен, чтобы выдать нечто связное. Когда его дыхание выровнялось, я осторожно выскользнула из постели и спустилась вниз. В этом доме мне не суждено было сейчас успокоиться, поэтому я открыла входную дверь, и прямо как была, босиком, вышла на свежий воздух.

И здесь я позволила себе погрузиться в свои мысли. Мне пришло в голову, что и моя Прим была трибутом – пусть даже только на короткий миг. Я думала о том дне, когда вызвалась добровольцем вместо нее, будучи полностью уверена что спасу ее ценой саморазрушения. До чего же я была наивна. На самом деле я сама и подписала ей смертный приговор, и лишь отсрочила момент его исполнения. Лишь на мгновение выхватив её из рук Сноу, я тут же отдала ее на кровавую расправу аккуратистке Койн. Тщета всей моей жизни загнала мое сознание вглубь растущей во мне темной дыры. У меня никогда не было реального выбора, истинной свободы, а все мои надежды оборачивались в итоге смертью.

Такие мысли одолевали меня всю ночь. Несмотря на все мои попытки не заснуть, я в конце концов прикорнула в кресле на крыльце. И стоило мне задремать, как меня тут же настигли кошмары. Я находилась в центре города, стоя позади толпы жителей нашего Двенадцатого. Во сне я проталкивалась через нее, пока не обнаруживала, что именно привлекло всеобщее внимание. Это была скульптура девочки. И стоило мне подойти поближе, становилось ясно, что это статуя Прим, стоящая на каменном постаменте. Однако сама она была отнюдь не из камня, хотя лицо и фигура ее были совершенно застывшими. Я кожей чувствовала близкую опасность, хотя и не могла ее пока увидеть – во всех моих снах, где присутствовала Прим, это всегда было неизменно. Продираясь сквозь неумолимую толпу, я чувствовала, как чужие тела заслоняют мне дорогу. Меня охватило отчаяние, я снова и снова выкрикивала ее имя. Услыхав мой голос, статуя повернула ко мне голову. И в этот момент мою сестру охватили языки пламени, и ее кожа и одежда на глазах стали обугливаться. Я принялась еще отчаяннее брыкаться и толкаться, чтобы добраться до нее, потушить пожирающее ее заживо пламя. Она же медленно подняла руку и указала на меня. И хотя губы ее оставались недвижимы, ее голос звучал у меня в голове: «Ты сделала это со мной». Мне оставалось лишь беспомощно наблюдать, как она сгорает, и все это было еще ужаснее из-за её неподвижности, только глаза ее оставались живыми и смотрели на меня обличающе. Беспомощность сводила меня с ума. Лишь когда пламя добралось до ее волос, я нашла в себе силы отвернуться.