Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 50 страниц)

– Сильно болит нога? – спросила она резко.

– Не очень, – солгал я.

– Ясно. Я наберу ванну, – и она встала.

Я замотал головой.

– Нет времени, Китнисс. Они вот-вот будут здесь.

– Ну, они могут и подождать. Наберу ванну.

Я сдался и пошел за ней в ванную комнату, а она выкрутила краны. И лишь раздевшись я наконец почувствовал эффект от подъема в три утра, и под шум воды начал клевать носом. Потом я с блаженным стоном опустился в теплую воду, отстегнув предварительно протез и передав его Китнисс. Вода расслабляла мои напряженные мышцы. Китнисс же, собрав мою одежду, ненадолго вышла и вернулась уже с небольшим кувшином.

– И для чего это? – спросил я, не в силах подавить зевоту.

– Помою тебе голову, – сказала она, пододвигая табуретку поближе к изголовью ванной.

Я улыбнулся про себя.

– Хочешь меня начисто избаловать?

– Возможно, – они присела, и пригладила мои волосы, прежде чем намочить их под струей из кувшина. – Это меня успокаивает, – она замолчала и принялась сосредоточенно меня намыливать. Я точно знал, какие именно мысли бродят в ее голове, отчего она так напряжена. Сегодня мы об этом вообще не говорили – были слишком заняты, но еще и потому, что никто из нас не желал об этом думать. Когда же я помылся, она неспешно принялась вытирать мне голову полотенцем, как ребенку. Она не поскупилась, намазывая мой обрубок кремом, и принялась его массировать, после чего он стал ныть уже заметно меньше. В обычное время такой массаж стал бы для меня мощным эротическим переживанием, но сейчас, когда мы оба ужасно нервничали, было, увы, не до того.

Она молча протянула мне протез, и хотела помочь облачиться в то, что она для меня выбрала по такому случаю. Я же просто наблюдал, как она мелькает по всей комнате, бормоча себе что-то под нос. И хотя ее внимание и участие к своей персоне я находил просто очаровательными, когда она попыталась меня одеть, я лишь потянул ее за руку и усадил рядом с собой на кровать. Оттого, что ей приходилось держать себя в руках, она вся вибрировала, как стрела, только что попавшая в мишень. Скользнув пальцами вдоль ее темной косы, я поднял ее лицо, чтобы встретиться с ней взглядом.

– Хочешь об этом поговорить?

Она же глубоко вдохнула, пытаясь собраться с мыслями. Она покачала головой, нервно теребя оборку покрывала, а потом вдруг заговорила:

– Я… как будто все возвращается на круги своя, понимаешь? Тринадцатый, Капитолий… – она судорожно набрала в легкие воздуха. – Прим, – она огляделась, как будто бы искала что-то на стенах нашей комнаты. – Камеры, толпа, – ее взгляд упал на руки. – Ложь. Так много лжи, чтобы просто жить дальше. Они снова пытаются заставить нас лгать, и меня уже тошнит от этого.

Её слова застали меня врасплох.

– Что ты имеешь ввиду? – спросил я, вновь схватив ее за руку.

– Они берут это интервью, чтобы показать, что с нами все в порядке. Что все у нас отлично. Но с нами далеко не все в порядке. Со мной не все в порядке. И я не желаю лгать на этот счет, – ее голос упал.

Мне показалось, что меня в живот ткнули огромной глыбой льда, и старый страх, который так часто терзал меня раньше в присутствии Китнисс, вновь поднял голову.

– Тебе со мной плохо? – спросил я, чувствуя, что в этом вопросе невольно прозвучало раздражение, даже обида, но, видимо, уязвленная частичка меня, которой много месяцев пришлось издалека наблюдать за Китнисс после наших первых Игр, пока она меня игнорировала, теперь уже навсегда останется при мне.

Она резко дернула головой, и вдруг взяла мое лицо обеими руками.

– Нет, что ты! Даже не смей так думать, – она покрыла мое лицо россыпью легких поцелуев, и изрядная доля моей тревоги улетучилась. – Но дело не в нас с тобой, Пит. Не в этом случае, – ее руки упали на колени, и наши пальцы снова переплелись. – Дело в том, что мы совсем не такие, какими они хотели бы нас видеть. Меня мучат кошмары. Тебя – приступы и ложные видения. Кое с чем мы не в силах пока справляться. Да и ведь наш Двенадцатый не такое уж райское место —, а кое-где еще и пепел, и обломки. А как много людей погибло… – она осеклась.

Я понимающе вздохнул. А я ведь так надеялся, что ей поможет опыт всех наших прошлых интервью на потребу Капитолию.

– Полагаю, нам нужно притвориться еще разок. Раньше мы делали это при куда более тяжких обстоятельствах. И теперь тоже справимся.

Китнисс уже открыла рот, чтобы что-то ответить, но кто-то забарабанил в дверь. Она буквально подскочила на месте и сражу же её открыла.

– Телевизионщики внизу, – буркнул Хэймитч, критически озирая нас так же, как делал это прежде перед всеми нашими бесчисленными выходами на публику.

Китнисс взглянула на меня расширившимися от страха глазами. Но потом сделала над собой заметное усилие и повернулась к нему.

– Мы готовы.

***

Команда подготовки состояла из двух совершенно нам незнакомых персонажей, начиная с высокой блондинки в строгой бежевой тунике по имени Агриппа. Ее слаксы казались самыми простыми, пока она не повернулась и они не стали переливаться едва ли не всеми цветами радуги за счет вплетенных сияющих нитей – красивый материал, пришлось признать мне. Я едва удержался от того, чтобы подойти и потрогать. Ее партнером был толстенький коротышка, который представился Леонидом («Зови меня „Лео“, для краткости»). На нем был тонкой шерсти светло-коричневый костюм – его оттенок напомнил мне о палочке корицы. Оба они работали не покладая рук над нашим макияжем, пока они не сочли нас с Китнисс презентабельными.

Меня так замотали, что я не сразу заметил новоприбывших членов съемочной группы. А в магазин вошла Крессида – в идеально сидящем, и даже слегка похрустывающем крахмалом костюме – в сопровождении знаменитой телеведущей программы „Привет, Панем“ Джулии Аюлис. Приметив Крессиду, Китнисс замерла, склонив голову на бок. Она судорожно вдохнула и взгляд ее затуманился – посторонний, может быть, и не заметил бы перемены в ней, но только не я, уж больно хорошо я ее знал. Но даже я мог лишь догадываться, что конкретно ей вспомнилось: Отряд 451? Канализации? Финник? Боггс? Митчелл? Лиг Первая и Лиг Вторая? Месалла? Кастор? Хоумз? Джексон? Сколько смертей можно перечислить в этом ряду? Но, насколько я мог себе представить ход мыслей Китнисс, этот мартиролог всегда заканчивался именем Прим, и предвещал скорые кошмары, слезы и горестную тьму, в которую спускалось ее сознание.

Крессида же одарила Китнисс теплой, искренней улыбкой. На взгляд стороннего наблюдателя, после пережитого вместе мы могли испытывать друг к другу лишь чувство товарищества. Возможно, так оно и должно было быть. Вот только мы с Китнисс вынесли за нашу короткую жизнь гораздо больше всего, чем кто-либо из обычных людей. Мы были с ней подобны оголенным проводам, по которым все еще бежало смертоносное электричество, и от малейшего напоминания о прошлых трагедиях в любой миг могло случиться короткое замыкание, от которого все вокруг заполыхает. Вопрос был лишь в том сильно ли все займется, пока мы не сгорим дотла.

Китнисс взглянула на меня – во взгляде плескалась бесконечная скорбь – и не в силах больше вынести присутствие Крессиды, ретировалась в маленький офис на задах пекарни, лишь чуточку помедлив в дверях. Я поспешил за нею следом, извинившись перед шокированной такой реакцией Крессидой. Китнисс припала там к стене, дрожа и судорожно хватая ртом воздух.

– Пит, я не могу этого сделать. Прости, – выдавила она. – Я думала, что смогу. Может быть, будь это кто-нибудь другой…

Она склонилась, опершись руками о колени, и затрясла головой.

– Я лишь взглянула на нее и сразу увидала катакомбы, тех переродков…

И тут я понял, насколько же мы были не готовы ко всему этому, и ощутил, как во мне закипает ужасный гнев. Отчего эти кошмары тех темных дней снова настырно лезут в нашу жизнь? Разве мало того, что нам приходится противостоять воспоминаниям каждый божий день, каждую ночь…

Я потирал ей спину, чтобы ей стало легче, когда к нам явился Хеймитч.

– Что происходит?

Я только покачал головой, стараясь побороть ее дрожь и делая все, чтобы и самому не начать дрожать, чтобы и меня не унесло в те темные края из которых, я знал, не так-то легко вернуться. Она обернулась и обняла меня за пояс, и все еще дрожа зарылась лицом мне в грудь. Хеймитч шумно вдохнул и задумался.

– Может, ты просто им все тут покажешь, Пит. Авось им этого и хватит…

Китнисс выпрямилась, и повернула к Хеймитчу бледное, без единой кровинки лицо.

– Нет, Пит не будет этого делать. Я хочу чтобы все эти репортеры и прочие капитолийские клоуны убрались из нашей жизни навсегда. И, если единственный способ этого добиться – дать им дурацкое интервью, я это сделаю. Просто дайте мне немного времени. Все, о чем я прошу – оставьте нас в покое на пять минут.

– Ладно. Я их там попасу, – мягко сказал Хеймитч, возвращаясь в переднюю комнату.

Она же снова вцепилась в меня, как утопающий в бурном речном потоке хватается за единственную свисающую к воде ветку, чтобы вода не потащила его дальше. Так мы и простояли с ней несколько минут. Мне вспоминался отец, и то, как я к нему прижимался после того, как видел в детстве страшные сны – о Жатве, о том, как лютует моя мать – и как от его присутствия страх рассеивался. Я вспоминал об этом и крепко прижимал к себе Китнисс, бормоча ей на ухо, что все как-нибудь да образуется. И постепенно она перестала дрожать и почти справилась с дыханием.

Она отстранилась и посмотрела на меня.

– Что бы я без тебя делала? – прошептала она.

– Не знаю. Ничего. Я могу просто выйти отсюда и разогнать их всех к чертям собачьим.

Она невольно рассмеялась и вдруг зарылась пальцами мне в волосы, заставила меня склониться к ней, и неожиданно поцеловала таким глубоким, многообещающим поцелуем, что я весь вспыхнул, и кровь бешено побежала по жилам. Она так тесно ко мне прижималась, а я и отступить не мог, даже имей я такое желание, ведь позади была стена. Когда она наконец разорвала наш поцелуй, в глазах ее была такая поволока, что я еле-еле удержался от того, чтобы тут же не запереть дверь и не овладеть ею на месте, и к дьяволу все эти интервью.

Она поцеловала меня еще раз, нежнее, суля мне большее, но только уже потом, и после этого, взяв меня за руку, направилась туда, где нас уже ждали нацеленные камеры.

***

Проведя их по пекарне, мы расселись друг напротив друга. Оператор начал десятисекундный отчет до начала съемки, и Джулия каждую миллисекунду потратила на то, чтобы убедиться, что она предстанет перед зрителями в самом выгодном свете. Едва дали сигнал, она изобразила на лице совершенно неискреннюю улыбку – мол, как же я рада вас видеть – но в ней проскальзывало что-то хищное, как будто ведущей было невтерпеж пожать лавры от нашего эксклюзивного интервью. Началось все с обычного вступления и представления, и следом Джулия перешла к вопросам.

– Спасибо за прекрасную экскурсию по новой пекарне! И должна сказать, Пит, что ты рискуешь стать зачинателем новой моды на такую вот мужскую прическу – ты ведь прежде не носил столь длинных волос?

Я прямо чувствовал, как Китнисс раздраженно закатывает глаза, но постарался подыграть собеседнице.

– Да я вообще-то не нарочно. Просто все не было времени подстричься.

Она тоненько рассмеялась как умалишенная, прежде чем продолжить.

– Вы оба явно старались избегать внимания публики. Чем вы были заняты, помимо пекарни?

Прежде чем ответить, я набрал в грудь побольше воздуха.

– Когда мы вернулись в Двенадцатый, здесь мало что оставалось. И сделать восстановление нашего Дистрикта приоритетным было очень щедрым жестом со стороны правительства, – и я принялся описывать восстановление города, строительство фабрики лекарств и прочей инфраструктуры. Говорил о волонтерах, которые потратили столько времени труда, чтобы наш Дистрикт снова начал вставать на ноги.

– Да, Двенадцатый просто преобразился, но, я уверена, нашим зрителям было бы интересно узнать, чем наши Несчастные Влюбленные были заняты в последний год? – Джулия улыбнулась, меня же от этого навязчивого прозвища прямо-таки передернуло. Угрюмое лицо Китнисс еще больше помрачнело, но она упорно молчала.

– По большей части старались наладить привычную жизнь. На то, чтобы запустить пекарню, ушла уйма времени. Китнисс охотится, я пеку. Вот этим и заняты, – я улыбнулся ведущей в надежде, что она отцепится. Мы и впрямь больше не собирались замутить революцию.

Джулия в ответ тоже вежливо улыбнулась, да так широко, что за этим можно было прочитать её растущее разочарование ходом нашей беседы – пока она не выпытала ничего сногсшибательного у меня, и вообще ничего – у Китнисс.

– По слухам, вы живете вместе. Можно ли сказать, что у вас в плане отношений все благополучно?

Я почувствовал, что зарделся и взглянул на Китнисс в поисках поддержки. Она вздохнула, как будто признавая, наконец, что ей все равно бы пришлось заговорить:

– У нас все очень хорошо, спасибо, – сказала она как отрезала.

Джулия прочистила глотку.

– Ну, мы это видим. Вы оба великолепно выглядите, – она снова разразилась этим своим чирикающим смехом. Я думаю, наши зрители согласятся, что восстановление Дистрикта двенадцать и само по себе очень знаменательное явление, – было ясно, что Джулия явно недовольна происходящим и ее нетерпение стало явно прорываться сквозь внешнюю вежливость. – Однако, когда Китнисс вернулась в Двенадцатый, она была оправдана после преднамеренного убийства Президента Альмы Койн. На что было похоже ваше возвращение при подобных обстоятельствах?

Я взглянул на Хеймитча, который, в свою очередь, вперил недобро прищуренные глаза в Крессиду. Она лишь беспомощно покачала головой и сама пристально недоверчиво глядела на Джулию Аюлис. Ее вопрос был явно не из заранее согласованного списка, но я все равно решил ответить.

– Честно говоря, большинство жителей Двенадцатого с огромным тактом и поддержкой отнеслись к нашему стремлению пребывать в уединении, пока мы восстанавливались после всего произошедшего с нами. Мы изо всех сил пытались сделать то же, что и каждый житель Панема – попытались вернуться к нормальной жизни после всех разрушений, нанесенных войной.

– Конечно, – Джулия взглянула на свои заметки, прежде чем продолжить. – Вашу роль в деле революции невозможно переоценить. Гражданам Панема ваша жизнь бесконечно интересна. Сложно ли было превратиться из Победителей в героев войны, и в граждан восстановленного Дистрикта?

Я чувствовал, как Китнисс рядом со мной напряглась, но говорить она явно не собиралась, так что ответил снова я:

– Мы и не думаем о себе в подобном свете. Мы просто двое людей, вернувшихся домой и пытающихся жить дальше, несмотря на все потери и ужасные разрушения. Открытие пекарни это часть наших попыток снова вернуться к нормальной жизни. Так что для нас мы просто граждане Двенадцатого, не более того.

– Ну и Панема, конечно, – упорствовала Джулия. Она уже здорово меня раздражала, но я сдержался от того, чтобы сказануть какую-нибудь колкость.

– И Панема, – повторил я.

Джулия кивнула и переключила внимание на Китнисс.

– Знаю, что это болезненная тема, Китнисс, и мы приносим вам обоим глубочайшие соболезнования по поводу вашей утраты. Но что бы, на твой взгляд, подумала Прим, если бы была здесь и видела все это?

При упоминании имени сестры она вся натянулась, как тетива лука. Хеймитч подался вперед в своем кресле, и попытался просигнализировать Джулии, что так они не договаривались. Но та то ли не видела его, то ли намеренно проигнорировала. Когда Китнисс мимолетно взглянула на меня своими серыми, как грозовое небо, глазами, я понял, что эту бурю сдержать уже не в силах. Она дошла до своего внутреннего предела, и я больше ничего не мог поделать, чтобы ее остановить, и я просто слегка отпрянул и дал бомбе рвануть.

– Прим? – переспросила Китнисс, как будто пытаясь уточнить тему беседы.

– Да, твоя сестра. Для всего Панема ее гибель стала огромной трагедией. Как бы она оценила жизнь, которую вы теперь наладили?

Китнисс выпрямилась на стуле и еще несколько секунд помолчала, подбирая слова, прежде чем выразить их вслух. Потом она заговорила – сперва еле слышно, но голос ее все нарастал и креп, пока не загремел, отражаясь эхом от стен полупустой пекарни.

– Я так понимаю, вы хотите услышать, как мы тут классно поживаем: какая романтичная и умилительная история. Может так оно и есть, но вовсе не в том смысле, в каком вы думаете, – Китнисс сделала глубокий вдох и ее голос сорвался. – Я потеряла Пита во время войны, знаете вы это? – телевизионщики закивали головами, потрясенные, как и я, накалом ее переживаний.

– Его пытали и охморили, и это вообще чудо, что он смог отыскать путь назад – к себе самому и ко мне. – и она взглянула на меня с такой невыразимой тоской, что я мог лишь представить себе глубину пропасти отчаяния, в которой она пребывала, но следом ее лицо снова обрело каменное выражение, когда она взглянула на интервьюершу. – Если потеря одного любимого человека может разрушить душу до основания, то что бывает, когда одного за другим теряешь всех, кого любил. Не просто теряешь, а собственными глазами видишь, как их разрывает на кусочки, как их рвут на части переродки; когда твоих друзей заносит так далеко, что вы больше не можете видеть друг друга. Подумайте, что это такое, когда каждый дом, каждый камень, знакомый с детства, превращается в горку пепла, который засыпал кости людей, которых ты знал прежде. Что от этого бывает с человеком? Со всеми, кто здесь жил? В Двенадцатом куда бы ты не пошел, куда бы ни взглянул, все напоминает о войне, – ее голос задрожал, но взгляд по-прежнему был непреклонен, он обвинял, никто не смел ей возражать. Воздух сковал ледяной холод, даже шум за окном, казалось, смолк – так мы все были заворожены отблеском нового пробуждения Сойки-Пересмешницы.

– Мы с Питом потеряли все, это вы понимаете? Но это случилось не только с нами. Сходите в Шлак, и на запад Дистрикта. Там все еще выкапывают людские кости, – глаза Джулии заметно округлились, когда Китнисс взмахнула перед собой, как будто все это происходило прямо здесь.

– Вы ходили здесь на Луговину? Видели на ней сухую траву? Это огромная братская могила, ведь никто не знал толком чьи именно это кости, когда их хоронили. Отцы и матери не могли узнать в пепле у дороги останки своих детей, когда мы сюда вернулись, – Китнисс встала со своего места и ее голос звучал уже громко как набат. Где-то за спиной оператора тихонько всхлипывала Крессида, и все остальные украдкой смахивали слезы.

– Спросите кого угодно в нашем Дистрикте, и вам назовут десятки имен погибших друзей и родных. Конечно, Прим хотела бы, чтобы мы жили счастливо – она была таким светлым, добрым человеком. Она не выносила чужих страданий, даже если это была заболевшая коза или паршивый кот. Но здесь живут призраки. От них не спрячешься. Они являются нам в ночных кошмарах, стоит нам закрыть глаза. Каждая ночь без страшных снов – уже великий праздник, так мало их бывает.

Она замолчала, чтобы встряхнуться, как птичка, севшая на ветку после долгого и утомительного перелета. Я наблюдал за нею со страхом и благоговением, так бестрепетно и прямо она высказывала всю горькую правду нашей жизни, и понимал, что не смог бы жить без нее. Но она не все еще сказала, что хотела. Бледные лица телевизионщиков выдавали их смятение, и я почувствовал мрачное удовлетворение от того, что и на них теперь легла тень нашей суровой и тяжкой реальности.

– Что бы подумала Прим? Что бы подумал любой из наших погибших? Они бы прокляли нас за то, что мы их забываем, за то, что притворяемся, что все в порядке после всех наших потерь. Они бы пристыдили нас за то, что мы можем вставать поутру, есть, жить нашими маленькими жизнями и закрывать глаза на ту пустоту, которую они по себе оставили. Захватите это с собой в Капитолий. Мы живем дальше, но наша история вовсе не слащавая сказочка, которую вы хотели бы растиражировать и распродать. Никто из нас здесь не живет в сказке! – она обозрела комнату в поисках Хеймитча, который сидел как ворон на жердочке и явно был доволен происходящим. – Мне больше нечего добавить.

Сказав это, она вскочила со своего места, чуть не опрокинув стул, и пулей вылетела из комнаты, помчалась вверх по лестнице. Я тоже подорвался и побежал со всех ног вслед за ней. Остановилась она только, оказавшись в нашей квартире, вдали от камер и чужих пристальных взглядов.

Когда я запер за нами дверь, она кинулась в мои объятья и вновь оплела меня как лоза. Мы долго так стояли, обнявшись, молча, пока она сама слегка не отстранилась и не произнесла:

– Прежде чем ты что-нибудь скажешь, ответь: есть что-то, за что я должна извиниться? – она печально усмехнулась, видно, вспомнив, как я сказал ей то же самое после другого интервью, где взорвал всё и вся новостью о ее мнимой беременности.

– Совершенно не за что, Китнисс. Тебе вообще не за что извиняться, если уж на то пошло. – прошептал я. Она неуверенно кивнула и в оцепенении побрела в спальню, оставив меня наедине с моими мыслями и приглушенными голосами за дверью. Как-то невероятно быстро внизу все стихло, и я мог расслышать уже только шаги Хеймитча, шагающего вверх по лестнице.

– Бьюсь об заклад, такого они не ожидали, – усмехнулся он себе под нос.

Я с ним не мог не согласиться.

– Это точно. И в ближайшее время они к нам точно не посмеют сунуться, – покачал я головой. – Эти вопросы были ведь не из согласованного списка, правда?

Хеймитч злобно уперся глазами в землю.

– Я удалил оттуда все, что могло кого-то из вас задеть. И прежде всего вопросы о Прим. Мрази. Эта Джулия Аюлис мелет что пожелает, вот и доверяй капитолийским репортерам! Черт их разбери! Малыш, мне ужасно жаль! – он провел по лицу рукой, как будто хотел таким образом стереть написанное на нем выражение мрачной ярости. – Как вы тут оба?

– Все наши текущие проблемы могут решить чашка горячего шоколада и пара кексов, – я взглянул на часы и хмыкнул оттого, как было уже поздно. – Можешь лечь на диване, чтобы не возвращаться в темноте домой.

Хеймитч обдумал мое предложение, но отказался.

– Прогуляюсь, – сказал он коротко.

– Нет, не стоит. За окном стужа. У меня найдется бутылка вина в кладовке. Я бы тебе дал одеяло и пижаму, и оставил наедине с этой бутылкой, чтобы вы могли узнать друг друга ближе.

Хеймитч потянулся и начал снимать пиджак.

– И впрямь будет похоже на свидание.

Я принес ему все обещанное и сложил на диван, а потом показал ему где у нас гостевая ванная.

– Эй, а у тебя не найдется в запасе пары тех кексов, о которых ты говорил, и для меня?

Я ухмыльнулся.

– У каждого уважающего себя пекаря всегда найдется пара лишних кексиков, – я положил их на тарелку и принес ему, прихватив также бутылку и бокал. – Бери на кухне что хочешь. Главное, не пролей на пол, а то Китнисс с тебя потом шкуру спустит.

Хеймитч только хрюкнул, когда я оставил его на диване с выпивкой и закуской.

Когда шоколад был готов, я отнес его в нашу спальню. Китнисс уже облачилась в теплую пижаму и закопалась под одеяло, и лежа тупо пялилась в стену.

– Эй. Я принес тут кое-что вкусненькое.

Она перевела взгляд со стены на кружку в моих руках, и я замер от волнения. Если она поест – все будет хорошо. Она не могла и кусочка проглотить в объятьях своей черной депрессии. Китнисс медленно села и взяла чашку с шоколадом, и только тогда я выдохнул, хоть сам и не замечал, что задержал дыхание.

– Это был Хеймитч? – спросила она между глотками.

Я кивнул и продолжил переодеваться.

– Я разрешил ему остаться. Слишком холодно, чтобы он один шлялся по улице. Еще замерзнет на обочине, – забравшись рядом с ней под одеяло, я потянулся и за своей кружкой. И предложил ей кекс, который она, после минутного колебания, приняла.

– Не замерзнет. Выпивка согревает ему потроха.

Я фыркнул, и мы вместе рассмеялись. Ели мы молча, только Китнисс тихонько урчала, поглощая кекс. Она так мало ела в своей прежней жизни сладкого, что теперь порой набрасывалась на него как в первый раз. Мне даже больше нравилось смотреть, как она ест, чем печь для нее разные вкусности. Она доела свой кекс и даже пальцем подчистила крошки с тарелки. А я скормил ей четвертушку кекса, которая у меня оставалась. Она слегка мне улыбнулась и прикончила и его тоже.

– Какая ты жадина, – хихикнул я, чувствуя облегчение оттого, что напряжение этого вечера отступило, и не смогло до конца выбить ее из колеи.

– Могу теперь себе позволить, – она вздохнула. – Мне полегчало от того, что я все это им сказала, – вернулась она к щекотливой теме.

Я нахмурил лоб, ломая голову, могу ли прямо сейчас высказать ей все, что на душе.

– Вот уж не думал, что ты все это им выдашь, если честно. Боялся, что от всего этого ты захандришь, – выразился я осторожно.

Китнисс вдруг смущенно потупилась, глядя в свою кружку.

– Я и сама не думала. Просто сидела там, крутила мысли в голове и чувствовала, что все больше злюсь, пока меня не прорвало. Я могла бы даже стукнуть эту бабенку!

– Ну, я думаю, она все равно вряд ли скоро позабудет это интервью.

– Вот и славно, чтобы выбросили из головы даже мысль к нам сюда соваться, – она поудобнее примостилась на подушке. – Мне просто невыносимо думать, что ничего не меняется. После всей этой трагедии, которую пережили люди, все, о чем они могут думать это наша любовная история. Это же так глупо! – она снова закипела от гнева, и я невольно захихикал, отметив, как дрожат от ярости ее испачканные шоколадом губы.

– Ты тут витийствуешь, а у тебя все лицо перемазано.

Она ожесточенно стала утираться, мало-помалу успокаиваясь.

– Ладно. Не хочу больше об этом говорить. Иди сюда, – и она привлекла меня к себе.

– Жадина и командирша, – улыбнулся я, сгребая ее в охапку.

– Я жадина, когда дело касается тебя, и тобой грех не покомандовать. Ты покладистый, и я тебе явно нравлюсь, – говоря это, она широко зевнула.

– Ты тоже покладистая, хотя и чуточку угрюмая, – я стал серьезен. – Ты такая, как надо. Мне ты подходишь идеально.

Она застонала и стиснула меня покрепче.

– Ты не замечаешь, какая я на самом деле. Иначе не любил бы меня так сильно.

Я с досадой от нее отпрянул.

– Ты ведь шутишь, правда? После всего, через что нам пришлось пройти, что совершить, ты все еще думаешь, что я не замечаю, какая ты на самом деле? Да я могу составить длиннющий список твоих недостатков – он и правда объемный – и на каждый пункт найдется причина, почему для меня это не важно. Я знаю тебя наизусть, маленькая ты колючка. Или мне еще десяток портретов написать, чтобы ты поверила?

Она замотала головой.

– Нет, хотя я не возражаю, если повсюду будут висеть твои картины. Я тебе верю. В любом случае, я же не виновата, что у тебя такой невзыскательный вкус.

Хоть я и был раздосадован, но слишком устал, чтобы продолжать наш спор.

– Не важно. Спи. Завтра на работу.

– Да, сэр, – ответила она с дурашливой серьезностью.

Я застонал ей в плечо.

– На дух не выношу, когда меня так называют.

Комментарий к Глава 27: Здесь живут призраки (POV Пит)

Комментарий переводчика: Сорри, но в свете грядущего в пн Дня рождения и всеми связанными с ним хлопотами продолжения пока не будет. :) Зато могу рекомендовать два обновления на страничке Aclathrate27, начиная с этого https://ficbook.net/readfic/3683223

========== Глава 28: Добрые деяния. Часть 1 ==========

Предуведомление автора: В этой главе я немного отступила от канона. Надеюсь, вы меня простите.

Прежде чем ты познаешь доброту

Глубоко внутри себя,

Ты должен там же ощутить скорбную горечь.

Ты должен просыпаться с ней в обнимку.

И разговаривать с ней до тех пор, пока

Все нити скорби не переплетутся в клубок,

Похожий на клубок кошачьей шерсти.

Найоми Шахаб Най*, из стихотворения «Доброта»

Я твердо стояла на том, чтобы самой не смотреть наше интервью по телевидению – без сомнения, оно было просто катастрофой. Ночью меня преследовали умопомрачительные кошмары: мертвецы слонялись по улицам Шлака, тени погибших парили над горами пепла, маленькие дети горели как пламя свечи, освещая все вокруг своей гибелью. Венчало же мои сны нежное лицо Прим – такое, каким оно было в тот день, когда я вызвалась на Игры, только глаза были прищурены и прожигали меня насквозь. Глаза были вообще не её, а того ужасного переродка на портрете Пита, который был уничтожен, когда я не разбирая дороги убежала в лес. Отблеск ненависти в этих глазах будто яркое пламя оставил отпечаток у меня на сетчатке, и то и дело оживал передо мной на протяжении многих дней. Ужасы терзали меня так неотступно, что ни я, ни Пит, не могли толком поспать, и днем еле держались на ногах после этих тяжких ночей. Однако это вовсе не отменяло того факта, что много-много раз в течении последующих напряженных дней ко мне подходили люди, чтобы поблагодарить за то. что я вслух высказала правду о нашей жизни в Двенадцатом. Многие вместе со мной были возмущены тем, что интервьюерша пыталась пробить меня на эмоции в кадре, упомянув Прим. Все сходились во мнении, что Джулия Аюлис в итоге получила вовсе не то, чего добивалась. Но они и представить себе не могли как близко от края пропасти я сама в итоге оказалась, и чего мне стоило туда не рухнуть.

Тем не менее, к моему немалому огорчению, программа оказалась одной из самых рейтинговых за всю историю шоу «Привет, Панем!», а ее ведущая оказалась в центре общественной дискуссии. В итоге тяготы послевоенный жизни в полуразрушенных Дистриктах стали гораздо шире освещаться, какой бы тяжелой ни была для зрителей эта тема. Так что, по большому счету, не все последствия моей вспышки перед камерами были так уж ужасны, если она привлекла заслуженное внимание к положению в беднейших уголках нашей страны.

После интервью я постаралась отвлечься от растущей внутри меня зияющей ямы, полностью погрузившись в заботы о пекарне. В преддверие Праздника Урожая все в нашем Дистрикте, казалось, хотели купить побольше выпечки, или хотя бы хлеба. Большинство покупателей – и волонтеры, и наши старые знакомые из уцелевших после бомбардировки прежних местных жителей – не могли себе позволить изысканных сладостей. Но буханку-другую к столу, за который в праздник сядут члены семьи и близкие друзья, спешили приобрести буквально все. Не то, чтобы люди собирались праздновать с размахом – не такое уж праздничное нынче царило настроение. Да и когда оно было в нашем Дистрикте таким уж праздничным? И хотя искра надежды на возрождение теплилась в сердцах людей, слишком многое было похоронено под пеплом сгоревших дотла семейных очагов.

Но, положа руку на сердце, я сожалела вовсе не о своих словах, сказанных на всю страну. Меня жгло изнутри осознание, что все мы под прицелом телекамер – не только жители Дистриктов – вынуждены были отречься от старого мира и, прилюдно отряхнув его прах с наших ног и нацепив на лица картонные улыбки, подобно марионеткам плясать на потеху безликой толпы. Разве вместе с моей Прим не гибли и капитолийские дети? Разве капитолийцы не умирали, как и мы, на той войне? Разве они сами хотели загнать себе в души обезболивающего, позволить промыть себе мозги веселенькими шоу и сделать вид, что все позабыто? Нет, я бы и сейчас не отказалась от своих слов.