Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 50 страниц)

– Сегодня я не склонен делиться. Вали домой, – заявил он безапелляционным тоном.

Но я лишь уселась в глубокое кресло, всем видом демонстрируя, что покидать его не намерена.

Поняв, что так легко от меня не отделаешься, Хеймитч вздохнул. Мне же едва удалось сдержаться, чтобы не заткнуть себе нос, такая здесь повсюду стояла острая вонь.

– Так, значит, ты опять решила бежать и прятаться. Куда глаза глядят, – сказал он.

– Я никогда не видела ничего ужаснее, – просто ответила я.

– А чем, ты думала, они его напичкали? Как цветут цветочки и сияет в небе радуга? Или ты думала, они там будут раз в день застилать ему кроватку и оставлять на память на подушке шоколад? Они его били до полусмерти и едва не лишили рассудка. И только потому, что он тот, кто он есть, он все же смог заново собрать по кирпичикам и восстановить у себя в голове те руины, которые они там оставили. Не он придумал эти образы. Это с ним сделали они.

– Знаю, – жалко пробормотала я.

– Ну, и кто ты, если не можешь принять правду, когда он так рисует твое милое личико? Или ты думаешь, что Питу нравится, чтобы в его голове болталось все это дерьмо? – он взмахнул рукой в знак весомости своих слов.

Из моих глаз полились слезы, и в этот момент я ненавидела себя уже по двум причинам: за свою слабость, и за то, что показала ее перед Хеймитчем.

– И что мне теперь делать?

Сделав еще один большой глоток из горлышка, Хеймитч смягчился.

– Будь у меня хоть половина того, что есть у вас, я бы все поставил на карту и рискнул, наступив на горло собственной песне. Пойди и извинись. И он, раз уж на то пошло, как всегда всё тебе простит не задумываясь. Просто извинись как следует.

Я закивала, вытирая лицо запястьем.

Оставив Хеймитча на диване, я, понурившись, пошла домой. На Дистрикт Двенадцать уже опустилась ночь, но дом оставался темным. Когда я взбиралась по ступеням, в животе завязывались тугие узлы. Входная дверь оказалась незаперта, и я толкнула ее, чтобы войти внутрь. Я полагала, что он уже наверху. Но обнаружила, что он с каменным лицом сидит в кресле в гостиной и, потупившись, смотрит в пол. Он даже не сразу повернул голову, когда я вошла. Холод, который от него исходил, мог бы заморозить дождь, льющийся с небес.

– Пит… – начала я.

И лишь тогда он поднял на меня глаза. У меня перехватило дыхание, когда я увидела в них ужасную пустоту, они были как глыбы голубого льда, а маленькие морщинки в уголках подчеркивали сковавшее его напряжение. А на полу там и тут валялись обломки деревянных подрамников и клочки изодранного холста. Судя по цветам, это было все, что осталось от портрета Китнисс-переродка.

– Садись, – тихо сказал он.

Чувствуя себя сбитой с толку, но желая загладить произошедшее, я не стала с ним спорить и села на краешек дивана. Он не стал тянуть время. Не успела я открыть рот, как он, покачав головой, заговорил сам:

– Все эти месяцы я все еще продолжал лечиться, чтобы вернуться и вспомнить кем же я был до того, как началась вся эта заваруха. Помимо кошмаров, которые у меня появились уже и после наших первых Игр, у меня бывают приступы, и во время них картины, которые мне засунули в голову, оживают, и мне далеко не всегда удается их контролировать. Я рисую, что вижу, не потому, что мне это нравится, но потому что порой то, что я рисую, перестает меня терзать, уже не появляется в моей голове, – он глубоко вдохнул и надолго прервался, так что я уже было подумала, что снова он не заговорит.

Но, когда я окончательно в этом уверилась, он все-таки продолжил:

– Не знаю, кто мы друг другу, Китнисс, и, честно говоря, меня это не волнует. Когда ты рядом – я счастлив. Я так давно жаждал быть с тобой, что и представить себе не могу, чтобы было по-другому. Но сам я теперь вот такой. И я не изменюсь оттого, что тебе не по нраву то, что я нарисовал. Тебе придется смириться с тем, что я вряд ли смогу стать прежним, – он дышал тяжело, прерывисто, а на лице был уже не холод, но агония. – Я говорил тебе: самое ужасное, что ты можешь со мной сделать, это отказаться от меня. Этого я точно теперь не вынесу.

Я знала, что он думает о тех месяцах после первых Игр, когда я выказывала откровенное предпочтение Гейлу, а его полностью игнорировала. Это был его величайший страх, что я могу каким-то образом вновь стать к нему равнодушной и вновь его покинуть. Он замолчал, и теперь я чувствовала, что он действительно все сказал, что собирался. Мое лицо уже опухло от пролитых слез. Я поднялась со своего места, и подошла к нему вплотную, встав между его коленей. Он снова смотрел в одну неведомую мне точку на полу, и его белокурые волосы упали ему на лоб так, что я не видела его глаз. Я опустилась перед ним на колени и обеими руками обняла его лицо. Он попытался отстраниться от моего прикосновения, но я была настойчива.

– Я не собираюсь впредь снова так с тобой поступать. Никогда, – заявила я с ожесточением. Он все еще смотрел в сторону, пытаясь скрыть свою боль. А я, пытаясь вызвать его ответную реакцию, просто поцеловала его в губы.

– В этом-то все и дело. Ты можешь поступить так снова. Ты не нуждаешься во мне так, как я в тебе нуждаюсь, и, возможно… – тут он запнулся. – Возможно, когда ты, наконец, это поймешь… – он вновь прервался, так и не окончив свою мысль. – И я бы снова принимал тебя обратно всякий раз, когда ты уходила, но от самого меня бы оставалось при этом все меньше и меньше с каждым разом, – он вздохнул, пялясь на свои руки. – Большую часть жизни я ненавидел свою мать. Но теперь я ее вполне понимаю. Я понимаю, отчего в человеке может скопиться столько горечи. Я и сам мог бы стать таким, как она, но я все равно не смог бы тебя отпустить, для этого я слишком слаб. В этом смысле я – сын своей матери.

– Нет, Пит, – шептала я в отчаянии. – До этого не дойдет. Я обещаю. Я трусиха, глупая, эгоистичная трусиха. Ты нужен мне весь, даже то в тебе, что надломлено. Прости меня, я чувствую, что я этому всему виной. И вовсе не тебя я отвергаю, когда сбегаю вот так. Это себя я не могу вынести. Ведь это все из-за меня…

– И вот еще, знаешь, вот еще что. Когда ты перестанешь винить себя в том, в чем ни капли не виновата? Это ведь не ты решила участвовать в Голодных Играх, в смысле, не заранее. И не по своей воле ты превратилась в символ Революции, не ты меня пытала. Ты вечно караешь себя за то, что тебе даже неподвластно. Это несколько эгоистично. Лучше отвечай за то, что на самом деле в твоей компетенции.

Я подалась назад, и нестерпимый страх стал меня одолевать. Пит выглядел таким уставшим от всего на свете. Я так привыкла к тому, что он – отчаянный оптимист, никогда не унывает и борется за право жить, что увидеть как он опускает руки, было для меня тяжелым ударом. Это сбивало с толку. Мне так хотелось, чтобы Пит был счастлив. Подобные пораженческие настроения были едва ли не хуже его приступов, в том и другом случае я не узнавала Пита, которого любила.

– Я не хочу глядеть на себя такую, как ты не понимаешь? – прошептала я. – Я и так представляла себя подобным образом слишком долго.

В ответ он вздохнул, все еще глядя в сторону и приложив руку к голове в глубокой задумчивости. Другая его рука потянулась и взяла мою руку. Даже не глядя на меня, он поднес ее к губам и поцеловал. И вдруг встал на ноги, заодно подняв с пола и меня.

– Пошли наверх. Тебе нужно помыться.

Мне в голову не пришло с ним спорить, так я была поглощена противоречивыми переживаниями. Просто нужно было положить конец этому дню.

Войдя в ванную, я оглядела себя в зеркале. Я вся была в грязи: в волосах запутались сухие листья, на руках были царапины, а на левом боку, на некогда белоснежной футболке – сплошное грязное пятно. Из зеркала на меня смотрело вовсе не мое отражение, а какое-то лесное чудище, что бродит слово призрак в темной чаще. К тому же от голода у меня уже так кружилась голова, что я вновь поспешила спуститься вниз, чтобы что-нибудь там найти и слопать. Тихо поглощая на кухне сэндвич, я услышала и его шаги на лестнице. Он одним глазком заглянул в кухню, и, заметив там меня, вновь испарился, не сказав ни слова. Ему нужно было убедиться, что я все еще здесь, но мне он не хотел показывать своих намерений.

Прикончив сэндвич, я отодвинула тарелку и прикорнула прямо на столе. Будем ли мы опять нормальными? Или именно это и есть нормально для меня: вечные качели, когда ты наверху, то вдруг сразу на самом дне? Размышляя над этим, я быстро задремала, сама не заметив как, и проснулась лишь оттого, что меня подняли и понесли. Меня осторожно положили на кровать. Когда его руки меня отпустили, я была уже готова запротестовать, когда почувствовала, что они снова обняли меня, теперь сзади, и с силой прижали к его теплому телу. Еще я смутно ощущала боль во всех конечностях, но все равно снова заснула, чтобы встретиться за гранью реальности с капитолийским переродком, которого можно было принять за меня саму.

Комментарий к Глава 17: Портреты. Часть 1

Комментарий автора: Эта глава мелькала у меня в голове некоторое время. Огромное спасибо SolasVioletta за творческий настрой и вообще за общение. Кстати, это лишь первая часть главы, будет и вторая.

Комментарий переводчика: А в этой главе и в этой нца я нашла кое-что прямиком из второй части трилогии про оттенки серого – но постаралась не тырить округлые, но не особо русские выражения из русского перевода того творения, хотя могла бы. Получилось ли у меня более “по-русски” – судить не мне.

========== Глава 18: Портреты. Часть 2 ==========

«Достойный почитания вид человеческих взаимоотношений – когда двое имеют право использовать слово „любовь“ – это процесс, нежный и жестокий, зачастую пугающий обоих в него вовлеченных, процесс выявления правды, которую они могут высказать друг другу.»

Андриенна Рич*

Мне было лет восемь, когда я впервые поняла, что взрослые живут в мире полном подтекста, и я, ребенок, просто продираюсь через пространство скрытых смыслов, и могу лишь ощущать присутствие чего-то, что недоступно моему пониманию. Такой со стороны смотрелась моя мать, когда готовила для всех нас ужин – нежной, но ловкой. Она бойко протирала стол и кухонные поверхности, давала мне напиться, когда я просила у нее воды, одним движением стирала пятнышко грязи с лица Прим. Таким был мой отец, когда он возвращался с работы в наш маленький дом. Плечи его были утомленно опущены после целого дня в забое, но глаза вновь загорались лучистым светом, когда он глядел на меня и Прим, и когда всякий раз по возвращении чмокал нашу мать. Но изредка, когда он скользил губами по её щеке, вместо того, чтобы как обычно безмолвно поощрить этот его ежевечерний жест, мать отводила глаза, и у нее на челюсти выступали желваки. Это было все равно как смотреть на застывший кинокадр, в котором все вдруг темнеет на фоне других ярких изображений. Пока кино крутится, никто не замечает искажения, но я с детства привыкла обращать внимание на такие вещи. И временами я остро чувствовала, когда земля вдруг съезжает со своей оси.

Такой была и моя жизнь с Питом после того, как я увидела портрет Китнисс-переродка. Что-то сместилось, и настороженность явилась там, где ее прежде не было. Он наблюдал за мной краешком глаза, и вести себя стал сдержаннее, будто щитом от меня заслонился. И я гораздо больше нервничала, особенно просыпаясь по утрам и ломая всякий раз голову – какую версию меня он повидал во сне нынче ночью. в каждом его движении я подозрительно высматривала намеки на то, что теперь он видит уже не меня, Китнисс Эвердин, восемнадцати лет от роду, уроженку Дистрикта Двенадцать, дважды посланную на Голодные Игры, и так далее и тому подобное. Я опасалась, что он уже не знает кто я такая или, возможно, что я сама теперь уже себя не знаю. Я так уже привыкла себя видеть его глазами, что, когда их затуманил страх, я потеряла ориентацию в пространстве, точку опоры.

Когда мы с ним готовили бок о бок и я задевала его рукой, то, вместо того, чтобы как прежде ответить мне жестом или взглядом и выказать свою приязнь, он, казалось, еще больше уходил в себя. Когда я переодевалась перед сном, он смотрел куда угодно, в любую точку в пространстве, только не на меня. Он говорил со мной как обычно и даже брал за руку, когда мы с ним ходили в город. Целовал меня: один раз утром, другой – вечером, как будто давал больной лекарство по предписанию врача. Советуясь со мной по поводу пекарни, он делал все, чтобы я становилась частью любого обсуждения. Мы посещали с ним архитекторов и рассматривали образцы печей, прилавков, столешниц, бесчисленные гранитные плиты и бесконечные куски металла. Ели мы молча, разве что перебрасывались время от времени парой слов насчет пекарни, сада и того, что повидали в городе. Мы снова скакали по верхам и говорили о пустяках, тогда как по фундаменту нашей жизни ползли трещины.

Пит стал вставать по утрам все раньше и раньше, в один день, чтобы порисовать, в другой – заняться выпечкой. Его руки по ночам все еще оберегали меня от кошмаров. Но пламя страсти, которое поглощало нас обоих, казалось, затухло и мы не касались друг друга кроме как по необходимости поддержать друг друга в нашей вечной борьбе с призраками прошлого. У него случались приступы, и я его обнимала, пела ему, призывая обратно из темной мглы ложных видений. Меня настигали кошмары, и я рвалась, кричала, и он меня успокаивал, отгоняя прочь образы ходячих мертвецов. Но он воздерживался – или, может быть, воздерживалась я – от того, чтобы делать многое другое. И мне было невдомек, как преодолеть эту пропасть, не мучаясь от страха, что он мне скажет „нет“, после чего мне придется вернуться в свой пустой дом и развалиться там ни миллион кусков. В нашей постели теперь обитал страх.

К концу недели я уже места себе не находила оттого, как странно все стало между нами. Мой разговор с Доктором Аврелием свелся к совету, который был в теории совсем неплох, но вот на практике…

– Поговори с ним. Сперва запиши то, что ты хочешь, чтобы он знал, и убедись, что до него дошло. Потом сама повтори то, что он тебе ответит, чтобы он понял, что и ты его слушаешь.

Без проблем, док. Вот только всякий раз, когда я пыталась открыть рот, страх захлопывал его обратно. Пока я, по крайней мере, крутилась рядом с Питом, как спутник неизведанной планеты, и могла ждать чего-то. Но если я сделаю первый шаг, задам вопрос, я потом уже не смогу забыть его ответа. И я не хотела рисковать, сталкиваясь лицом к лицу с ужасной определённостью, так что мы с ним все так и ходили вокруг да около как в каком-нибудь галантном танце, и царившая между нами вежливая отстраненность уже стала меня душить.

И тут Вселенная подкинула мне редкий подарок. Однажды утром раздался телефонный звонок, непривычный звук в нашем притихшем доме. И когда я сняла трубку, от звука этого громкого, грубоватого, настойчивого голоса у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

– Привет, безмозглая!

– Джоанна! – меня пронзила подлинная радость, безумное счастье, что я снова болтаю со своей чокнутой подругой. – Как дела?

– За моей задницей тянется целый косяк акул, готовых подтирать мне нос, – хохотнула она. – А вы, я слышала, готовитесь открыть пекарню. Поздравляю! Вы небось теперь с ним вместе вовсю того-этого…

Будь это кто угодно кроме неё, я бы не стала этого терпеть.

– У нас тут все нормально. Отчего ты не приедешь нас повидать? – вставила я вопрос, вдруг всем сердцем затосковав по ней.

– Как только эти мозголомы мне позволят, я к вам примчусь первым же поездом. Так что у вас там творится, ребята?

Мне оставалось лишь поведать ей все о пекарне, о чертовых гусях Хеймитча, о разговорах с доктором Аврелием, восстановлении города, Дне Поминовения и новом памятнике, о невероятно жарком лете. Не умолчала я и о Книге Памяти, о том, зачем она нам нужна, и попросила ее прислать мне фото, если они у нее вообще сохранились. В присутствии Джоанны все было как-то легче, не так трагично. Может, оттого, что она была так бесцеремонна, но то, что в обычное время меня бы подкосило, заставляло лишь ухмыльнутся на этим вслед за ней. Кроме того, она определённо была одной из самых проницательных особ, кого мне доводилось знать.

– Ну, а как у вас там обстоят дела с Питом? Ты ни словечка о нем пока не проронила.

Я замолчала. С чего же мне начать?

– Эй, чего затихла, безмозглая? Вы с ним теперь вместе или как? Я, знаешь ли, названивала тебе домой уже раз двадцать, прежде чем позвонить Питу, – она так хмыкнула, что я ясно с могла себе представить, как она скрещивает руки на груди, и чуть сворачивает на бок голову в ожидании моего ответа.

– Мы уже несколько месяцев живем вместе, – прошептала я, чувствуя, как ко мне вновь подкрадывается тошнота. И меня кольнула страшная тоска по тому, как все между нами было еще каких-то пару недель назад.

– А чё скорбим-то как на похоронах? Вообще-то – это клёво, ну, то, что между вами, так ведь?

Я покачала головой.

– Нет, совсем не так. Это было, – я помолчала, разглядывая свои руки. – чудесно.

Джоанна затихла, слушая меня, искренне озадаченная.

– И чего ты вздыхаешь, будто лучшего друга потеряла?

И как ей это удается?

– Может, так оно и есть, – я распереживалась и уже страстно хотела сменить тему, но она мне не дала.

– Ну-ка, колись. Что происходит?

Мне пришлось рассказать о его приступах, о том, как я сама пряталась от мира, запершись в четырех стенах, о наших с ним кошмарах, о портрете – особенно о нем, и о том, как я на него среагировала – и о той ледяной пелене, которая сковала с тех пор нашу жизнь. Мне было сложно описать ту удушающе отстраненную вежливость, которая царила между нами. Как ни один из нас не смеет переступить ее невидимых границ, так что мы с ним теперь вроде соседей по комнате, не более.

– Так вы с ним… близки? – бросила она пробный шар.

– Мы… были, – прошептала я.

– Что значит „были“?

Я вдохнула поглубже.

– После того портрета… не были… не могли.

Мысленно я как будто видела, как Джоанна разочарованно трет лицо.

– Китнисс, знаешь что? Убийца отношений номер Пять – это когда вы перестали трахаться. Не смей этого делать. Может, он у нас и почти святой, но он все-таки парень. Им нужно всё это дерьмо как воздух. Нельзя сначала дать ему, а потом перестать давать. У них крышу от такого начисто сносит, а у Пита, если уж на то пошло, и без того крыша протекает.

– Джоанна… – возмутилась я.

– Нет, я не пытаюсь его оскорбить. Пит лучше всех. Но я уверена, что Пит наверняка немного двинутый после того, что с ним произошло. Поверь мне. Я тоже там была. И ты должна взять ситуацию под контроль, – она определённо ткнула в меня пальцем.

– Но он даже не, знаешь ли, даже не пытался… – начала я.

– Потому что это Пит! Он вообще когда-нибудь тебе навязывался и на тебя давил?

У меня закружилась голова, так я физически затосковала по тем временам, когда он борцовским захватом припечатывал меня к кровати, и как наше баловство превращалось во что-то гораздо более темное, когда он заводил мне руки за голову и там удерживал. От одной мысли об этом все в животе растеклось как горячий шоколад. Тишина на том конце провода вдруг прервалась постукиванием – ногтем по динамику.

– Эй, есть кто дома? Спустись на землю. Я даже слышать не хочу, о чем ты сию минуту размечталась, – выпалила она раздраженно, – На самом деле, я бы, может, и послушала, но не сейчас. Если все обстоит так, как ты говоришь, не жди, что он сам сделает первый шаг. Он, вероятно, в диком ужасе от того, что ты можешь его отвергнуть. Разве не в этом у вас там все дело?

– Я вообще-то тоже в ужасе, на самом деле, – прошептала я.

– Как будто Пит когда-нибудь тебе отказывал!

– Может, если не будет мне доверять, – разглядывая жилки на тыльной стороне руки, я затерялась в своих мыслях.

– Китнисс?

– Джоанна, он мне не доверяет. Он думает, что я сбегу от него в лес и с концами, – в моих словах сквозила бесконечная печаль.

Джоанна лишь шумно выдохнула.

– Убийца отношений номер Раз: вы не доверяете друг другу. С этим не так-то легко сладить, знаешь ли. Для этого нужно время. Может, даже понадобится изобразить кое-что драматичное.

– Что, спасения его жизни на арене было недостаточно? Жить с ним, когда ему каждую ночь снится, что я его пытаюсь прикончить – этого мало? – теперь я уже злилась по-настоящему. Вечно я во всем виновата: бедного Пита мучает злобная Китнисс. Мне вдруг резко разонравился такой расклад.

– Эй, я врубаюсь. Питу вечно все сочувствуют, и это тебя достало, потому что и ты не железная, верно? И что тебя тогда цепляет? – Джоанна пыталась меня утихомирить. Но я все-таки взорвалась.

– Меня цепляет, что я все-таки не гребаный клыкастый, ползучий, шипящий ящер-переродок, которого ему в голову запихнул, мать его, Капитолий. И я не могу писать кипятком от того, что сплю с человеком, который поутру не всегда может припомнить кто я, на хрен, такая!

На том конце провода сначала воцарилось молчание, а потом Джоанна зашлась в истерическом хохоте.

– Аххх! Китнисс Эвердин четыре раза ругнулась на одном дыхании! – она едва могла вздохнуть от смеха.

Потом на том конце раздался грохот и смех резко оборвался, и трубку она обратно подняла не сразу, – Прости, я рухнула на задницу, так смеялась. Это же просто уму непостижимо! – и она снова зашлась от хохота.

Я изо всех сил пыталась не улыбнуться, но в итоге смешинка все же просочилась мне в рот, и я постепенно тоже принялась смеяться в открытую, да так, что лавина хохота смела все на своем пути: злость, напряжение, гнев, уныние, обуревавшие меня в последнее время. В итоге я уже едва могла дышать. Дверь мастерской отворилась и в нее украдкой высунулась моя любимая блондинистая голова. Он улыбался мне, в кои то веки искренне. Я махнула и произнесла одними губами: „Джоанна“. Он лишь кивнул и прошептал: „Скажи, что я передавал привет“.

– Ладно, – беззвучно ответила ему я, и во мне все еще скакали смешинки. Вернувшись к нашему разговору я выдавила между смешками. – Пит передавал привет.

Джоанна резко перестал смеяться.

– Он ведь не в курсе о чем мы говорим, надеюсь?

Я оживилась.

– Нет, просто он услыхал, что я смеюсь и заглянул проверить.

– А что, ему так странно слышать твой смех? – она сделала паузу и вдруг сменила тему. – А как ты ругаешься он вообще слышал?

Вопрос застал меня врасплох.

– Может, пару раз. А что такое?

Джоанна захихикала.

– Парни это любят. Ну, знаешь, когда они прям там, и вот-вот готовы кончить…

– Джоанна! – воскликнула я в шоке, и понизила голос до шепота, – А что потом?

Она вновь рассмеялась.

– Люблю тебя, крошка! Ну и когда ты тоже готова, ну, взорваться, ты можешь ему сказать, типа: „Трахни меня со всей силы!“. Особенно если он не привык к подобному обращению… Говорю тебе, его порвет на части бесповоротно и сразу.

– Нет, наверно, Питу не понравилось бы, если… – сказала я больше для приличия, чем оттого, что и впрямь так думала.

– Зуб даю, он не сможет и полминуты устоять. Пит? Да он только и мечтает уйти в отрыв.

– Ты отвратительна, – я невольно рассмеялась.

– Тебе и не снилось, – её шепот вновь стал почти серьезным. – Ох, уже эти мне нежные, чувствительные натуры. Они хотят раскрепощения настолько, что и сами об этом не подозревают, – она помолчала. – Вы, может, ребята, сейчас и в странных отношениях, но на самом деле ты уже крепко держишь его за яйца, сама о том не подозревая. Ты говорила, Хейтмитч вечно отсвечивает и суетится возле вас, когда всякое разное приключается. Это оттого, что он знает: Пит и так уже весь у твоих ног, Китнисс. И Питу это тоже отличненько известно. Даже будь он нормальным парнем, ты могла бы из него веревки вить. Он за тобою бегал как привязанный еще до того, как ты бросила ему „Привет“. Ты просто еще не привыкла, что каждый твой поступок ранит его в десять раз сильнее, чем ранил бы кого другого. Твой каждый маленький косяк для него настоящая трагедия. Зато ты можешь сделать его в десять раз счастливее, если возьмешься за дело как надо. Ты ведь этого хочешь, верно? Сделать его счастливым?

– Больше всего на свете, – я чувствовала, что в каждом слове звучит сокровенная боль моего сердца, а смех испарился. – Я так его люблю, Джо! – прошептала я.

Она вздохнула.

– Так наведи красоту и сделай его счастливым. Он очень хочет чувствовать себя нужным тебе. А так он поймет, что никуда ты от него не денешься. Ты и сама убедишься, что и он от тебя никуда не денется. Пит вообще-то лакомый кусочек, так что я бы держала такого парня под уздцы.

Мысль о том, что мне придется соревноваться с кем-то за сердце Пита настолько обескураживала, что я постаралась отбросить ее подальше.

– Секс не может быть решением. У нас все так непросто, что вряд ли это можно так вот на раз рукой развести, – уперлась я.

– Ага, да, непросто. Но секс это как ключ от двери, когда имеешь дело с парнями. И если у тебя проблемы, просто подумай и реши: кормить их или трахаться. А потом уж можно взяться за что посложнее.

Я не очень разделала ее стремления настолько все упрощать в плане взаимоотношения полов**, но все ее прочие советы казались мне довольно дельными.

– Ладно, ладно, понятно, – я затрясла головой и засмеялась в ответ.

Мы еще помолчали. В порыве чувств мне не хотелось ее отпускать.

– Приезжай меня проведать, ладно?

– Без проблем, безмозглая. Они хотят увидеть, как я купаюсь в ванной, с пеной и всяким таким, и сразу меня выпишут. Извращенцы.

Я снова засмеялась.

– Не думаю, что они просто хотят взглянуть на тебя голую, Джо.

– Один так точно. Есть там такой, горяченький стажер, прямо с капитолийского поезда, любит, чтоб его связывали, – я слышала, как она причмокивает губами.

Я так и застыла.

– А разве подобные вещи не под запретом?

– Ну, западаю я на психоаналитиков. Что тут поделаешь?

– Ты, главное, разберись со своим лечением. Даже не надо предупреждать, что собираешься приехать. Просто приезжай. У нас тут море места, – умоляла я.

– Хорошо, – она помолчала. – Держи меня в курсе, ладно?

– Ладно, – сказала я в трубку, а в моей голове стал складываться план.

***

Тем же вечером, сразу после того, как мы помыли посуду после ужина, я молча смылась в нашу спальню. Подготовка заняла совсем немного времени. Поначалу я думала заплести особым образом косу, не так, как каждый день, но в конце концов решила просто распустить волосы, ведь Питу это так нравилось. Шелковый персикового цвета халат на моей смазанной кремом коже ощущался как шепот весеннего ветерка. Я слегка поежилась от его прохладного прикосновения, но решила в нем остаться. Этот цвет заставлял мою кожу сиять, и из всех вещей, что сделал для меня Цинна, эта была одна из моих самых любимых.

Выйдя из комнаты, я повела себя как охотница: замерла, прислушиваясь, ощущая малейшие колебания воздуха в доме. Так я и стояла, пока не почувствовала как Пит пошевелился в своей мастерской. Я занервничала, кровь быстрее побежала по венам от некого волнующего чувства, но вовсе не того, что я испытывала на охоте. И я неслышно двинулась, так что он не услышал моих шагов, пока я не подошла вплотную и не заглянула ему через плечо – он натягивал очередной холст на подрамник. Я нежно положила руку ему на шею, ощутив кожу, которой долго не касалась, кончики пальцев у меня будто огнем опалило. А он даже подскочил на месте, прежде чем понял, что это я.

И снова я почувствовала эту его настороженность. Он же обернулся ко мне лишь после того, как раз взглянул на холст. Я же поднесла губы к самому его уху.

– Нарисуй меня, – прошептала я дрожащим голосом:

– Что ты имеешь ввиду? – он дернулся в мою сторону, и мы чуть было не стукнулись носами. Он отпрянул и только тут смог меня как следует рассмотреть, после чего его лицо и шея заметно покраснели.

– Верь мне, – сказала я, чмокнув его в щеку.

Подойдя к мягкой кушетке у стены, я передвинула ее поближе к его мольберту. Показав на нее, произнесла:

– Я лягу здесь.

Он посмотрел на меня так, как будто внутри боролся сам с собой.

– Ладно. Тогда просто располагайся, а я отрегулирую мольберт.

До того, как у нас случился кризис в отношениях, я успела принести из своего дома кое-что, что Цинна сшил для меня в качестве „свадебного приданого“. Из этой сокровищницы я и выудила невероятной красоты комплект кружевного нижнего белья цвета персика, который и был сейчас на мне. Бюстгальтер волшебным образом зрительно увеличивал грудь. А трусики представляли собой маленький треугольник ткани, который держался лишь на тонких ленточках промеж ягодиц. Чтобы избавиться от трусиков, достаточно было разок дернуть за бантики по бокам. Я выбрала это белье, потому что, как и халат, оно выгодно подчеркивало тон моей кожи. Развязав пояс, я позволила халату соскользнуть с плеч. Он все еще возился с холстом, и не замечал, что я делаю, пока не поднял глаза. Когда он схватился за кисть, глаза у него были большие и круглые, как блюдца. Чувствуя на коже его обжигающий взгляд, я неожиданно застеснялась.

Я стала устраиваться на кушетке, когда на меня вдруг накатил приступ вдохновения. От мысли, что пришла мне в голову, жаркая волна прошлась по всем моим нервным окончаниям. Это был грубый прием, но я решила что в любви и на войне все средства хороши. И от успеха нынешнего предприятия, от Пита зависела вся моя жизнь. Набравшись храбрости, я повернулась, чтобы взбить подушку, открыв Питу наилучший обзор на свое нижнее белье. Повернувшись к нему спиной, я выпрямилась и, заведя руки назад, расстегнула свой роскошный бюстгальтер. Раздался тихий стук – кисть вывалилась из его руки – и он завозился, чтобы ее поднять. Я же спустила лямки по рукам, помогая и этому предмету туалета оказаться на полу. Мне было не ясно – от сквозняка и это или от самого факта моей наготы, но мои груди болезненно налились, соски заострились и встали.

Но я еще не закончила.

Я потянула за ленточки по бокам, и бантики тут же развязались. Стянув с себя и этот кусочек кружев, я бросила на пол и его. Я еле сдержала желание сбежать, чтобы не сгореть со стыда. Но чувство удовлетворения, когда я услышала как позади меня он шепчет мое имя, оказалось сильнее. Да, я стеснялась, но в этот миг я осознала свою истинную власть над Питом. Я могла его оттолкнуть, но я же и могла его привязать его к себе навечно, и моя проклятая расчетливость, за которую я порой себя презирала, на этот раз вдруг стала моей союзницей.

И все-таки мне было трудно встретиться с ним взглядом, и я не знала куда девать руки. Было так тихо, что я была уверена, что слышу подобное грому сердцебиение Пита через всю комнату, и его стук сливался a шумным током крови у меня в ушах. Я подождала несколько секунд и лишь потом опустилась на кушетку. И тут вдохновение меня покинуло. Все мое тело вдруг стало угловатым, с резко торчащими сквозь кожу косточками, и мне стало остро необходимо, чтобы все это, как и мой дурной характер, смягчилось под воздействием Пита.