Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 50 страниц)

– Я этого не просила! Мы. Не. Занимаемся. Сексом. – я уже кричала.

– Нет, но вы молоды, одиноки и, очевидно, влюблены. Это лишь вопрос времени и, если уж начистоту, вопрос того, способны ли вы оба к уходу за ребенком в вашем нынешнем состоянии? – мое молчание было, безусловно, знаком согласия. – Это просто мера предосторожности. К тому же, у пилюль есть дополнительный положительный эффект: они регулируют менструальный цикл и нивелируют гормональный дисбаланс, который может приводить к эмоциональным срывам.

– Вы намекаете, что я эмоционально нестабильна?

– Я никогда бы не стал на это намекать, – усмешка в его голосе недвусмысленно свидетельствовала, что именно он на самом деле хотел сказать. Я не бросила в этот момент трубку лишь оттого, что желание помочь Питу пересилило порыв отправить моего собеседника куда подальше – а именно, обратно в постель.

– Второе – как долго длился у него приступ?

Тут мне пришлось задуматься. Сложно было сказать, я потеряла счет времени.

– Он развивался очень медленно. Сначала Пит несколько часов боролся с собой, пока у него не случился настоящий приступ. Он начался вроде бы часов в девять. И закончился к полуночи, – шумно вдохнув, я взмахнула рукой в воздухе. Так оно все и было. Он ушел от меня, и я не знала, вернется ли обратно. Сжав голову руками, я изо всех сил пыталась не разрыдаться. – Пришел он в себя часа через полтора, но я не могу быть уверена. Потом он был так измучен, что сразу заснул, но я все еще за ним наблюдала. Ждала, что он вдруг может снова исчезнуть. Не могла заснуть. Это было ужасно, – я упала в кресло, слезы, наконец появившись, уже бурно текли по моим щекам.

– Все в порядке, Китнисс. Могу себе представить, каким страшным этот опыт был для вас обоих. Что касается продолжительности, то она согласуется с течением его предыдущих приступов. Началу может предшествовать продолжительное погружение. Пит, похоже, использует известные ему техники, чтобы приступ смягчить, но временами они не срабатывают. Но в любом случае, теперь его приступы уже короче. Если верить моим прежним записям, когда он только вернулся в Двенадцатый, его припадки длились от трех до четырех часов, – доктор, говоря со мной, шуршал страницами блокнота.

– Четыре часа! – мне стало откровенно плохо.

– Да, и они могут быть довольно интенсивными. Порой его прихватывает сильнее, порой – слабее, но иногда они могут длиться довольно долго. Мне сообщали, что в Дистрикте Тринадцать приступы у него продолжались по нескольку дней. По-видимому, это было весьма прискорбно.

У меня мелькнуло в мозгу: что, если Сноу все еще был бы жив, как бы здорово было медленно заживо его расчленить, начиная с его нарочито пухлых губ. Я потрясла головой.

– Что я могу для него сделать?

– Ну, ты говорила, он бил себя. Это один из способов преодоления, копинг-механизм, пусть и не самый эффективный, но тем не менее имеющий право на существование. Он так пытается пробиться к реальности, когда выскальзывает из нее. И делает это, причиняя себе боль. В этой связи нужно дать ему возможность такого рода выхода, чтобы припадок прошел легче, но лучше, чтобы он не наносил себе при этом ощутимого вреда.

– А если по-простому, что именно я должна делать? Бить его? О чем вы вообще? – его профессиональный жаргон невероятно меня нервировал.

Доктор Аврелий рассмеялся. Давай, продолжай в том же духе, прорычала я про себя. И я и тебя могу порезать на кусочки.

– Ты говорила, что держала его за руки. Это хорошо, но отсутствие подобной стимуляции по факту лишь усилило его видения. Конечно, ты не хочешь, чтобы он сам пострадал, но тебе нужно было оказывать иные тактильные воздействия.

– Ой, ради всего святого, что вы сейчас пытаетесь мне втолковать? – вновь заорала я. Он и впрямь уже довел меня до белого каления.

– Касайся его. Как следует. Прижимайся к нему. Делай все, что для тебя комфортно – если, конечно, он не пытается причинить тебе боль, что тоже не исключено. Как я понимаю, вашему наставнику, Хеймитчу, время от времени приходится с ним бороться, – меня бросило в холодный пот. Неужто он может снова на меня напасть? – Тем не менее, самое благотворное воздействие могут иметь и твои слова, и твоё пение. Он даже в таком состоянии способен слышать тебя, и вспоминать потом, что ты ему говорила.

Я так и застыла. Вчера я вела себя безрассудно, не сдерживалась в выражении своих чувств к нему, будучи уверена, что он потом ничего не вспомнит. Теперь же я знала, что это, возможно, осталось в его памяти. Я снова шумно выдохнула, а моя злость на доктора улетучилась.

– Не думала, что он может запомнить то, что я сказала, – прошептала я.

Доктор Аврелий немного помолчал.

– По моему опыту, так бывает с ним не всегда. Зависит от того, как далеко зашел его приступ. Но никто кроме него самого не сможет это подтвердить или опровергнуть.

Я впала в задумчивое молчание. А Доктор Аврелий словно прочел мои мысли, уж не знаю как.

– Подозреваю, что все, что бы ты на данный момент ни сказала или ни сделала, Пит вряд ли сочтет чрезмерным. Один философ как-то сказал: «Из всех форм осторожности осторожность в любви является, пожалуй, самой роковой для истинного счастья»*.

Я расстроилась, хотя и не особенно.

– И почему вы по умолчанию считаете, что это связано с любовью? Я думала, вы психиатр, а не сводник.

– Психиатрия – это наука о том, что движет людьми, а любовь – или ее отсутствие – ключ к любым человеческим действиям. Что касается тебя, Китнисс, то тебе пришлось бороться с невыносимой бедностью, фактическим сиротством, тоталитарным режимом, жестокостью революции и в большинстве случаев ты справилась. Мне представляется, что такой человек, как ты, способен все же убедить себя, что он достоин любить и быть любимой – тем более, что это еще и очень полезно. И, между нами, Пит тот еще счастливчик, особенно в сравнении с другими. Вашему другу Хеймитчу в свое время не удалось решить для себя эту задачку. Но на вас двоих я возлагаю самые смелые ожидания.

Мне нечего было сказать на это, ни в виде дерзости, ни вообще.

– Продолжай делать то, что делаешь, Китнисс. Пит очень вдумчиво относится к своей терапии, и на протяжении последних месяцев рассказывал мне, что и как с ним происходит во всех подробностях. И я вижу явные позитивные изменения. Но тебе нужно позаботиться и о себе самой. Когда ты собираешься отправиться в лес и снова предаться слиянию с матушкой-природой? – на этих словах в его голосе явно появилась улыбка.

– Сегодня мы вроде говорим не обо мне, доктор, – фыркнула я.

– Но ты ведь сама обратилась за врачебными предписаниями. А теперь, если ты меня извинишь, я бы хотел вернуться к своей многострадальной жене, она меня уже заждалась. И, если тебе понадобится моя поддержка, звони в любое время дня и ночи.

Мысль, что у доктора есть жена, которая сейчас его ждет, здорово смягчило мое к нему отношение.

– Прошу прощения, что разбудила вас обоих.

– Да она вообще-то уже давно привыкла. Мне повезло иметь настолько терпеливую спутницу жизни.

– Ну, спасибо за такое отношение. Мне это очень важно. Правда.

– Я знаю. Хорошего дня, Китнисс, – и короткие гудки знаменовали собой окончание нашего разговора.

Я развела руками, глядя, как они скользят по воздуху. Физически я была полностью вымотана, и голова была готова взорваться. Последние несколько месяцев были такими напряженными. Я обречённо взглянула в сторону леса. Сколько раз я хотела вновь скрыться под его кровом? И почему снова не могу заставить себя туда пойти? Я медленно поднялась и оправилась наверх, чтобы принять душ и переодеться.

Заглянув в свой шкаф – Сальная Сэй очень прилежно развешивала там мою одежду – я вытащила оттуда пару шорт и футболку, ведь на дворе стояла жара. Роясь в шкафу я заметила краешек очаровательного белого летнего сарафана, отделанного оранжевыми лентами – он был такой радостный и красивый, как воздушный змей, а цвет напомнил мне о Пите. Оранжевые ленты на сарафане переплетались на спине, оплетали талию – и это был тот самый цвет, теплый оранжевый. Положив сарафан на кровать, я достала еще одно, и, прежде чем я поняла что делаю, я уже наполняла большую сумку своими вещами: охотничьими штанами, футболками, носками, нижним бельем, пижамами, платьями. Я сложила туда даже пару белых босоножек – ведь в такую жару и они могли пригодиться. Еще я взяла свое любимое мыло, крем от ожогов, дезодорант и, секунду поколебавшись, прихватила и нетронутую пока коробку с ароматным кремом для тела, и тоже сунула ее в сумку. Охваченная нетерпением, я сбежала по ступеням, и осторожно поместила туда же семейный справочник растений, родительское свадебное фото и медальон. Закинув на плечо лук и стрелы, и засунув между ручками сумки отцовскую охотничью куртку, я вышла из своего дома и заперла за собой дверь.

Стояло сияющее летнее утро, на небе – ни облачка. Я решительно шла с вещами к дому Пита, не обращая внимание на расхристанного Хеймитча, который торчал на своем крыльце, пока не оказалось слишком поздно. Он определенно не спал всю ночь – как обычно —, а сейчас как раз собирался отправиться на боковую. Наш ментор не любил спать по ночам, такой вот приятный подарок его давнишних Игр. Жалость к нему толкнула меня в грудь прежде, чем я съежилась от смущения, когда поняла, как я сама смотрюсь со стороны – ведь моя сумка и то, куда я направлялась, были более чем красноречивы.

– Отличная стратегия, солнышко. Собираешься вселиться к мальчишке, я погляжу? – он нетрезво хохотнул, очевидно, уже крепко нализался, чтобы вырубиться на несколько часов.

– Заглохни, – сказала я ему просто, больше по привычке вечно ему грубить, чем из-за реального раздражения. А памятуя то, что сказала Доктор Аврелий, я добавила еще, – загляну к тебе, когда проспишься. Мне с тобой надо поговорить, – и ушла.

– Ух ты, приятно было с тобой поболтать, – пробормотал он, все еще посмеиваясь, и на неверных ногах шагнул в дом, чтобы, без сомнения, доползти до дивана и тут же захрапеть.

А я вошла в дом, стараясь не шуметь. Поднялась на второй этаж и заглянула в спальню. Он все еще крепко спал, взъерошенные светлые патлы торчали во все стороны. Мне пришлось побороться с искушением как следует их пригладить. Тихонько убравшись восвояси, на кухню, я закрыла за собой дверь и поставила чайник на огонь. Отрезав пару кусков пышного хлеба, предусмотрительно завернутого в тряпицу и убранного в хлебницу, положила его на сковороду. Еще я отыскала масленку и баночку меда, чтобы сделать тосты еще вкуснее. В голове у меня творилось нечто невообразимое, я и не доверяла себе настолько, чтобы готовить сейчас что-то посущественней. Когда же мой чайник вскипел, а тосты поджарились, я уселась за стол и сделала большой глоток обжигающей черной сладкой жидкости – в чай я тоже добавила мед, не в силах искать ещё и сахарницу. Мне не удавалось выбросить из головы то, что Доктор Аврелий сказал о Пите и его состоянии. Как это возможно – пребывать в состоянии непрерывного кошмара по нескольку дней? И как можно после этого остаться в своем уме? Мое восхищение силой духа Пита возросло многократно, тысячекратно.

А что, если он помнит то, что я ему вчера говорила? Так ли уж это плохо, если помнит? Я едва смогла пережить потерю Прим, и что будет со мной, если и с Питом что-нибудь случится? Для меня такие вещи означали очень многое. Признание в том, как много он для меня значит, было для меня равнозначно обещанию, даже клятве, что я никогда больше его не покину. Однако, если быть честной с самой собой, признание в любви было просто формальностью по сравнению с тем, что я уже сделала. И меня можно было считать побежденной.

Продолжая жевать, я выглянула в окно и удивилась – до чего же сегодняшний день обещал быть чудесным. Ни намека на дождь, только жара и палящее солнце. Я тут же вообразила себе кроны деревьев, мелькающие над моей головой, и благословенную прохладу тенистого леса, всегда защищавшего меня от зноя. Я жаждала очутиться в одном благословенном месте, которое всегда было способно исцелить меня. В этот момент мне отчаянно, больше всего на свете, захотелось показать эту красоту Питу. Чтобы она заслонила для него ужасы прошлой ночи, ужасы многих и многих дней и ночей. Я еще немного подумала, и меня осенило. И я улыбнулась посетившей меня идее. Вскочив с места, я начала шарить по кухонным шкафчикам в поисках всего, что могло мне пригодится. Потом пошла в сад, нарвала там рукколы, надергала морковки и сельдерея, занесла их внутрь, отмыла от земли. Еще я взяла из кладовой кусок так сильно полюбившегося мне сыра и сушеного мяса, завернула их и положила в холодильник, собираясь забрать оттуда перед самым выходом. Я продолжала свои поиски в шкафчиках до тех пор, пока не наткнулась на две фляжки, которые наполнила водой, щедро разбавленной лимонным соком. Нарезав под конец еще один лимон и помидоры, я положила их в контейнер и тоже поместила в холод.

Найти то, что нужно было для рыбалки, оказалось несколько сложнее, но и здесь кухня Пита меня не подвела. Мне удалось обнаружить хороший моток тонкого шпагата для перевязывания выпечки, который, на мой взгляд, неплохо подходил для изготовления рыболовной сети. Уверенная, что червей мы накопаем и на берегу, я все же захватила немного хлебного мякиша, чтобы сделать наживку для карпа, если больше ничего ловиться не будет.

В качестве последнего штриха к моим приготовлениям я положила карандаш и бумаги в свою охотничью сумку. Раз уж я разбудила сегодня Доктора Аврелия ни свет ни заря, мне казалось правильным все же выполнить данное им домашнее задание.

Переделав все эти дела, я налила себе еще одну чашку чаю. Мед и масло я тоже не забыла. Прихватила на кухне скатерть и тканые салфетки, деревянную миску и разделочный нож. Как только я все закончила и начала ерзать от нетерпения, наверху раздался глухой стук, свидетельствующий о том, что Пит проснулся. Мне было слышно, как он шумно пытается пристегнуть свой протез, Я споро налила в чашку кипятку и ринулась вверх по лестнице, стараясь его не расплескать. Когда я вошла в спальню, Пит, уже вернувшийся из ванной, сидел на краешке кровати и тер все еще заспанное лицо. Он вскинул на меня глаза, и улыбка, которая появилась на его лице, была натянутой и смущенной.

О, нет, только не это, не смей этого стыдиться – промелькнула у меня яростная мысль.

Поставив чашку и блюдце на столик, я встала прямо перед ним. Он же смотрел на меня, стараясь оценить мою реакцию. Я не могла выносить этой его неуверенности, этого страха. И я его обняла, прижав его голову к груди. Руки Пита, после недолгого колебания, обвили мою талию, сначала осторожно, потом так, как будто от этого зависела его жизнь. И я позволила ему обнимать меня столько, сколько ему хотелось. Гладила его по волосам. Он, казалось, медленно и глубоко вдыхал мой запах, прижавшись носом к ложбинке между рёбер.

Еще несколько бесконечных мгновений спустя, я отстранилась, чтобы спросить:

– Как ты себя чувствуешь?

Он тряхнул головой.

– Так, как будто на меня приземлился планолет.

Я захихикала.

– Ты прошлой ночью немного неласково обошелся с самим собой, – я старалась выражаться мягко, не хотела, чтобы терзавшее его зло вернулось.

– Спасибо, – прошептал он.

Кивнув, я поцеловала его в лоб, скользнула пальцами по его лицу. И, помолчав, сказала:

– Пит, я хочу тебя сегодня кое-куда сводить.

Пит посмотрел на меня озадаченно, но все равно улыбнулся.

– Ладно, хотя у нас в Двенадцатом нынче не особо есть куда пойти.

– Это не в Двенадцатом, но не так уж далеко. Я хочу показать тебе озеро. Я уже все внизу приготовила. Научу тебя удить рыбу. Ты к этому готов?

– Уверена? Мне кажется, я так могу вторгнуться твое личное пространство.

Его беспокойство мне было понятно. Раньше я ходила в лес с одним лишь Гейлом. Когда-то это было тем, что нас связывало, как борьба за жизнь на арене связывала нас с Питом. Но теперь все было иначе. Лишь только эти дикие леса теперь могли загасить во мне искры безумия. Я слишком долго их избегала, горюя по Гейлу, отвергая таким образом одну из самых важных, краеугольных для меня вещей. Это была одни из немногих радостей, дарованных жизнью мне и Гейлу, которые я умудрилась пронести сквозь все эти ужасы нетронутой, незамутненной. Пит не являлся ей альтернативой, но он был чем-то большим, частью моей жизни, влияющей на все, чем я являлась. И мне пора было отделиться от моего прошлого и все расставить по своим местам.

– Пит, я знаю, что ты думаешь: что лес – это территория Китнисс и Гейла, – начала я, запинаясь. – Так оно и было когда-то. Но еще раньше это было место, куда я ходила с отцом. Тогда я и научилась быть такой, какая есть. Мой отец говорил, что меня назвали в честь стрелолиста**, растения со съедобными корнями: «Китнисс, пока ты можешь найти себя, ты не будешь голодать»– говаривал он. И знаешь, где произрастает стрелолист?

Пит был так увлечен моей речью, что ему потребовалось время, чтобы понять, что я и впрямь задаю ему вопрос. Он просто помотал головой.

– Он растёт у воды. И есть такое озеро, куда я ходила только с отцом – даже Гейл там прежде не бывал. Там-то они и растут, эти корни. После смерти отца я всегда ходила туда одна. Оно меня врачевало, потому что там жили воспоминания о нем. И я там жила, – я замолчала, не уверенная, что он меня правильно понял. – В моей жизни было не так уж много прекрасных вещей, – я дотронулась рукой до его щеки. – И озеро было одной из них, и я хочу, чтобы ты туда пошел со мной. Я чувствую, что там присутствует душа моего отца, и я уверена, что она знает, как нам с тобой помочь, – я грустно ему улыбнулась при мысли, что он уже никогда не сможет познакомиться с моим отцом, узнать его. – Но только если ты сам к этому готов.

Пит посмотрел на меня так, как будто готов был вот-вот взорваться, не в силах ничего произнести вслух. Он просто притянул меня себе, усадил на колени и яростно поцеловал, не дожидаясь, пока я буду готова ответить на поцелуй, просто вломился в мой рот. Рука его крепко удерживала мой затылок, и когда он отстранился на миг, чтобы глотнуть воздуха, мир вокруг завертелся.

– Хорошо, – коротко выпалил он, по-видимому, уже не доверяя своему красноречию.

***

Солнце изрядно припекало наши спины, хотя было все еще утро. Пока мы шли по тропинке, ведущей к лесу, я взяла его за руку, и не стала отпускать даже когда почва стала неровной. Я старалась идти осторожно, и из-за его протеза, и потому, что, как я подозревала, после приступа он мог еще плохо себя чувствовать. Путь на озеро от Деревни Победителей пролегал на юг. Минут сорок мы шли по холмистой местности, и я старалась сделать все, чтобы следовать самой надежной дорогой. Зная, как его раздражает, если я специально подстраиваю что-то, чтобы поберечь его ногу, я старалась делать вид, что делаю все как всегда.

Вскоре мы оказались в высокой траве и спуск под ногами захлюпал от влаги. Я повернула направо и повела Пита на скалу, возвышавшуюся над водой. Возле нее росли несколько высоких деревьев, дававших прохладную тень даже в самый отчаянный зной, а под ними росла трава. Но большая часть скалы все же оставалась на солнце и некогда мы с отцом лежали на теплом камне, обсыхая после того, как наплаваемся. Вода была восхитительно прозрачной. Озеро питала вода с гор, простиравшихся на север – оно было частью водной системы, которая текла на юго-восток. Хоть вода и казалась недвижимой, в его глубине били ключи, которые не давали ей застояться и поддерживали ее движение даже зимой, когда озеро покрывалось толстым льдом.

Я расстелила одеяло и водрузила на него свою охотничью сумку. Первым делом достав фляги с водой, я отдала одну из них Питу, который заметно вспотел пока карабкался в гору по такой жаре, и выглядел при этом довольно знойно – с таким мужчиной хотелось побыть наедине на природе***. Чтобы перевести дух, мы присели рядышком на одеяло. Он потянулся, взял мою руку и поцеловал тыльную сторону ладони.

– Здесь так красиво. Как это место обнаружил твой отец? – задал он вопрос, поглаживая мою ладонь большим пальцем.

– Ему показал дедушка, а тому – его мать. Они были охотниками еще до Темных Дней и передавали свои умения из поколения в поколение. Я ходила на охоту с тех пор, как научилась держать лук и стрелы. Прим же всегда больше походила на маму – у нее с детства был талант к врачеванию. И она на дух не выносила убийства зверей, хотя и была очень хороша в собирательстве. Я была другой. Вся в нашего отца.

Пит прилег на бок и просто смотрел на меня. Я смутилась под его взглядом, хотя и была привычна к постоянному вниманию к своей персоне.

– Так твоя мать никогда не охотилась? – уточнил он.

– Не думаю, что отец даже пытался ее этому учить. Это было не для нее. Она была для этого чересчур нежной.

– Ты скучаешь по маме? – спросил он мягко.

– Пит, да я полжизни только и делаю, что учусь обходиться без нее. Думаю, что впредь я как-нибудь выдержу ее отсутствие, – ответила я, слегка скривившись.

Пит вздохнул.

– А я скучаю по своей семье все время, а иногда и думать больше ни о чем не могу.

Мне ничего не оставалось, как погладить его по щеке, провести пальцами по нежной мочке и пощекотать краешек ушной раковины.

Пит от этого прикосновения рассмеялся.

– Почему ты так делаешь? В смысле, мне нравится, просто я никогда прежде не видел, чтобы кто-то ещё это делал.

– Как делаю? Чешу тебе ушко? – улыбнулась я. – Мама говорила, что когда я была маленькой, я могла уснуть только, если держала ее за ухо. Бедная мама, по ее словам, от этого у неё из-за меня вечно болела спина. А потом я делала так только с Прим. Мне просто нравится – наверно, старые воспоминания.

– Ты была той еще врединой даже во младенчестве, – он усмехнулся при этой мысли.

– Ага, я же всегда такая, – и я улыбнулась в ответ.

Мы погрузились в молчание. Мне хотелось поскорей забросить сеть и попытать удачу. При мысли о свежей рыбе на ужин у меня текли слюнки. Но сидеть с ним рядом вот так, было так хорошо, что я боялась пошевелиться, чтобы не вспугнуть это ощущение.

– Как там в городе? – спросила я в итоге.

Пит сделал глубокий вдох. А я внутренне прокляла себя за глупость. Конечно, он старается там не бывать. Разве не так развеян пепел, в который превратилась его семья?

– Я не должна была спрашивать. Прости, – выпалила я.

– Нет, нет. Конечно, тебе любопытно. Я туда хожу в ту сторону только когда бывает доставка посылок. И не расхаживаю там повсюду, тебе, думаю, понятно, почему. В городе все отстраивают. Там работают и бригады из местных, и приезжие из других Дистриктов, которые прислали рабочую силу – из Восьмого и из Десятого. Они тут как бы на частично на добровольных началах. И еще там множество капитолийцев.

– В самом деле? – переспросила я.

– Да. Очень много волонтеров приехало после падения Капитолия. Мне кажется, они чувствуют за собой вину и хотят участвовать в восстановлении колыбели Революции.

– И каково они теперь все причудливого цвета?

– Никакого. Они сняли свои украшения после падения Капитолия, вроде как в знак единения. В любом случае быть вычурным теперь немодно. И это для меня большое облегчение, вряд ли я смог бы вынести вид фиолетовых людей, работающих возле станции. Да у меня бы от такого припадок приключился.

– Пит, не смей так шутить, – невольно ухмыльнулась я.

Пит сел так, что мы оказались в ним совсем близко, и неожиданно совешенно сменил тон.

– Когда я проснулся и не нашел тебя рядом, я думал, что потерял тебя навсегда. А потом ты вошла с чашкой чаю, и я подумал: «Не может быть, что она все ещё здесь», – он опустил глаза и стал смотреть на одеяло. – Знаешь, я ведь мог навредить тебе.

Взяв его за подбородок, я заставила его взглянуть на меня. Я не хотела, чтобы этот день был для нас потерян из-за страхов или смущения.

– Ну, попробуй.

Пит подался назад.

– И что это значит?

– Я прошла через две арены Голодных Игр, к твоему сведению. И я Сойка-пересмешница. Так ли уж много у тебя шансов меня одолеть? – я ему улыбнулась.

Но я ведь тоже Победитель, к твоему сведению. На тех же Играх. И я сильнее, – он засмеялся.

– Ну, в следующий раз, когда дойдет до дела, посмотрим, – пошутила я.

Пит же стал очень серьезным.

– Китнисс, это не смешно. Я чуть не убил тебя однажды.

– Я знаю, но я не хочу больше об этом говорить. И в курсе, что ты можешь наброситься, когда ты в таком состоянии. Ну и что. Я в состоянии сама о себе позаботиться. И не собираюсь держаться от тебя подальше из-за этого.

Пит посмотрел на меня с чем-то сродни благоговению в глазах, и потянулся, чтобы коснуться губами костяшек моих пальцев. И мне пришлось вдохнуть поглубже, чтобы унять бешеный стук в груди.

– А теперь хватит тянуть время. Пора рыбачить.

***

Остаток дня мы весь провели на озере. Съели наш походный обед, а потом расслаблялись, пока я показывала Питу как плести сеть и насаживать приманку. Пит оказался прекрасным и внимательным учеником и мне оставалось только наслаждаться его обществом. Мы много говорили, но болтать все время не было необходимости. И к концу дня итогом нашего труда оказались четыре пойманные рыбины. Вечером намечался настоящий пир. Наш еще живой улов я посадила в садок и опустила в воду, чтобы он остался свежим. Пит был собой ужасно горд, и я улыбалась, видя его самодовольство.

Пока рыба билась в неволе, я нашла белый цветок с зеленым треугольным листом, похожим на стрелу, в честь которого меня назвали. Я быстро сняла сапоги и носки и босиком полезла в теплый жидкий ил у берега. Пит наблюдал за тем, как я вытаскивала растения вместе с корнями и складывала их на берегу. На вид они были отнюдь не привлекательные, голубоватые и разбухшие от воды. И я усмехнулась очевидной аналогии.

– Он такой же, как я: простой, но дельный.

– Зависит от того, как на него смотреть, – отозвался Пит, рассматривая голубоватые прожилки на листьях. – такой цветок, что распускается у кромки воды легко проглядеть, но если ты его все же заметишь, то уже не сможешь отвести от него взгляда, настолько он чудесен, – и он провел по листу кончиками пальцев. – А если копать, то сначала находишь вот такую сине-зеленую, капризную, сморщенную гадость, которая может на первый взгляд и оттолкнуть, – его глаза забегали, когда я его слегка шлепнула. – но этот цветок глубоко внутри несет в себе нечто такое, что может спасти от голода и вернуть к жизни.

Я положила голову ему на плечо.

– Как ты умудряешься это делать? Творить поэзию из самых простых вещей? – спросила я.

Он пожал печами и ничего мне не ответил. Я же снова забралась в воду и достала еще несколько клубней, чтобы поесть их вместе с рыбой.

Последствия бессонной ночи накрыли меня уже к середине дня. Сонливость так сильно меня одолела, что я расплела косу и положила голову Питу на колени. Его пальцы забегали по моим волосам, осторожно распутывая узелки, которые свалялись, пока мы шли на озеро. И это было так приятно, что я сама и не заметила как заснула, и открыла глаза уже только когда на траве вытянулись длинные тени. Я заморгала со сна, заметив, что я моя голова лежит уже не на коленях Пита, а на моей же сумке. Пит сидел напротив, с блокнотом и карандашом в руке, и усердно работал над своим рисунком. И я коснулась рукой его лба, чтобы привлечь его внимание.

– Долго я спала? – пробормотала я.

– Чуть больше часа, – ответил он.

– Прости меня, – сказав это, я потянулась, чувствуя себя кем-то вроде Лютика.

– Это ты меня прости. Это ведь я не давал тебе спать прошлой ночью, – ответил Пит.

Не желая больше поднимать этот вопрос, я спросила:

– Что ты рисуешь?

Он протянул мне блокнот. И там была я, спящая на одеяле. Волосы веером разметались вокруг моей головы, рука – под щекой. Деревья отбрасывали на меня причудливые тени. В деталях были прорисованы мои футболка и шорты, и игру света и тени на моих голых ногах. Но больше всего меня поразило, так это то, что спящая девушка совершенно не хмурилась. Она выглядела такой юной и невинной, как будто в ее жизни никогда не было Игр и мертвых детей. Этот рисунок заставил меня почувствовать, как будто я потеряла что-то, чего у меня и не было.

Должно быть, все это отразилось на моем лице, потому что Пит забеспокоился.

– В чем дело? Тебе не нравится?

– Пит, мне очень нравится. Просто, я понять не могу: неужели ты и впрямь видишь меня такой?

– Какой? Я рисую то, что вижу. И ты для меня очень красивая. – ответил он без затей.

Мне так хотелось жить в его мире, и чтобы он все время видел меня такой.

– Иди сюда, – сказала я.

Когда он приблизился, я притянула его к себе и поцеловала. И он с жаром ответил на поцелуй, и заключил в тесные объятья, его руки парили по всему моему телу, заставляя мою кожу пылать. Все мое тело пело под его тяжестью. Прервавшись, Пит забормотал мне на ухо слова бесконечной признательности: за озеро, за этот день, за то, что решила его не бросать. В ответ я выгнулась под ним и скользнула рукой за воротник его футболки, чтобы между моей рукой и его кожей не было больше преград. И откинула голову, приглашая его поцеловать мою шею, и его язык побежал по пылающей в лихорадке коже. Мы жадно целовались пока не настал момент уходить, чтобы не быть застигнутыми в лесу ночью. Мы неохотно разжали объятья, растрепанные, в горящими лицами, но все еще были соединены невидимой нитью, и чувствовали малейшее движение души друг друга.

Мы быстро собрались и, освещенные чем-то большим, чем свет фонарика, пошли через лес обратно, в наш деревенский дом.

__________

*в оригинале «Of all forms of caution, caution in love is perhaps the most fatal to true happiness». Афоризм принадлежит британскому философу, общественному деятелю и математику Бертрану Расселу (1872-1970) Подробнее на: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B0%D1%81%D1%81%D0%B5%D0%BB, _%D0%91%D0%B5%D1%80%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BD.

** Стрелоли́ст – род водных многолетних растений семейства Частуховые. По данным сайта The Plant List род насчитывает 40 видов, произрастающих в умеренных и тропических регионах. По-русски его еще порой называют болотник. Подробнее здесь (есть картинки) http://lechebnye-rastenija.ru/catalog/strelolist.html и здесь http://xcook.info/product/strelolist-obyknovennyj-bolotnik.html

*** – в оригинале автор употребляет слово rugged – буквально плотный, но на самом деле ближе к «сексуальный», весьма «горячий» неологизм, коротко и не переведешь: ) Подробнее здесь http://www.urbandictionary.com/define.php? term=rugged

Комментарий к Глава 8: Озеро

Комментарий переводчика: Не могу не порадоваться тому, что как и в трилогии “Пепел Дистрикта Двенадцать” (Список, Хорошая жена, Дедушка-ментор https://ficbook.net/readfic/3209801) здесь Китнисс переезжает к Питу, а не наоборот. Кстати, обратите внимание на глубокую проработку “вещности” этого мира у автора. Это вообще американкам очень свойственно – в отличие от отечественных фикрайтеров. То ли в укоренившихся у них традициях общества потребления дело, а заодно в иных, более высоких, стандартах качества жизни, то ли в искреннем стремлении создать для героев в буквальном смысле материальный комфорт, помимо душевного (тогда как у нас “не хлебом единым”, поцеловались – и ладно) – а может, и в том, и в другом. Как бы там ни было, но дотошности в этих вещах, как и в детальных описаниях гардероба Китнисс, титании522 не занимать. (Отсюда и более чем недетский объем. Впереди еще сорок глав). Согласны?