Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 50 страниц)

– А распорки для ног – это больно? – услышала я вопрос Вайолет, адресованный доктору.

– Нет. Может быть неприятно, когда их надевают, но не больно, – улыбнулась та девочке, хотя та и не могла видеть ее лица. Однако девочку такой ответ явно не убедил, она слегка побледнела даже от слова «неприятно».

– Знаешь, – сказала я. – Пит каждый день надевает протез, и он совсем не жалуется, что это больно. Привык, вот и все. И с тобой так будет. К тому же, убеждена, что у тебя это все временно. А ему придется ходить с протезом до конца жизни.

Вайолет вскинула на меня глаза и удивленно подняла брови:

– Мои снимут, когда кости срастутся. Верно, доктор?

– Да, Вайолет. Распорки просто помогут им выпрямиться, и когда ты закончишь расти твои ноги окажутся близки к идеалу, – она погладила девочку по плечу. – Тебе очень повезло.

Вайолет наклонила головку, соглашаясь с ней. А я почувствовала, как в сердце у меня что-то зашевелилось, как будто по глади озера пробежала легкая рябь. Может быть, дело было в блаженном летнем дне или неугомонном радостном детском гомоне, но я вдруг совершенно искренне обронила:

– Думаю, нам всем здесь очень повезло.

***

– А потом Эффи оказалась по локоть в компосте, и я, честное слово, не знала, что делать: обнять ее и успокоить, или все-таки засмеяться! – я едва смогла закончить мой рассказ, так заразительно на том конце провода уже хохотал Пит, безусловно разделяя мое веселье.

– Думаешь, прежде ей доводилось иметь с ним дело? – он уже едва дышал от смеха.

– Сомневаюсь, что папочка ее подпускал к этому делу ближе чем на пушечный выстрел, если у них там вообще бывает компост. Капитолийцы вроде бы не были склонны экономить и отправлять что-то в переработку, – я все еще улыбалась, вспоминая как Эффи быстренько засеменила домой, чтобы отмыться от пахучего перегноя. – Бедная Эффи, – добавила я уже более серьезно. – Ведь ей все это время пришлось мириться с моими закидонами.

– Не думаю, что она тоже так это воспринимает, – ответил Пит, в его голосе все еще проскакивали смешинки.

– Нет, Пит, я ведь и правда не фунт изюму, – проворчала я почти стыдливо.

– А потом Эффи оказалась по локоть в компосте, и я, честное слово, не знала, что делать: обнять ее и успокоить, или все-таки засмеяться! – я едва смогла закончить мой рассказ, так заразительно на том конце провода уже хохотал Пит, безусловно разделяя мое веселье.

– Думаешь, прежде ей доводилось иметь с ним дело? – он уже едва дышал от смеха.

– Сомневаюсь, что папочка ее подпускал к этому делу ближе чем на пушечный выстрел, если у них там вообще бывает компост. Капитолийцы вроде бы не были склонны экономить и отправлять что-то в переработку, – я все еще улыбалась, вспоминая как Эффи стремительно засеменила домой, чтобы отмыться от пахучего перегноя. – Бедная Эффи, – добавила я уже более серьезно. – Ведь ей все это время пришлось мириться с моими закидонами.

– Не думаю, что она тоже так это воспринимает, – ответил Пит и в его голосе все еще проскакивали смешинки.

– Нет, Пит, я ведь и правда не фунт изюма, – проворчала я почти стыдливо.

– Ах, а я-то и не в курсе вовсе, – принялся он меня подкалывать.

– Ну, хватит уже, – пробурчала я с напускной сердитостью. На самом деле, проблема была в том, что хотя разговаривать с ним мне стало теперь так же легко, как дышать, я все же тосковала по его прикосновениям, и старалась поменьше думать о том, что его нет рядом, потому что это вновь заставляло меня ужасно грустить. – То, что я по тебе скучаю, не улучшает мой характер.

Пит усмехнулся, а потом затих, прежде чем сказать уже совсем другом тоном:

– Китнисс, можно я тебя кое о чем спрошу? – вопрос заставил меня внутренне собраться.

– Ты же знаешь, что можешь спросить меня о чем угодно.

– Почему ты не была так уж… обеспокоена тем… что я причинил тебе боль? То есть, я имею ввиду, что я пребывал в большем ужасе от всего произошедшего, чем ты сама

Сделав глубокий вдох, я пыталась собраться с мыслями. Подобны разговор несколько недель назад у меня уже состоялся с Доктором Аврелием, но так как он был очень напряженным и интимным, вспоминать о нем мне вовсе не хотелось.

– Я и была в ужасе, поначалу. Но, думаю… думаю, я хотела, чтобы ты сделал мне больно. Где-то глубоко внутри я хотела, чтобы ты меня наказал.

– Но почему? – я слышала в его голосе, что он ошеломлен. – Почему ты хотела чего-то подобного?

Я онемела. Правда встала у меня поперек горла. Доктору Аврелию удалось выковырять ее из меня своими терапевтическими методами, но лишь потому, что я не пребывала в ужасе от перспективы потерять его. Я не боялась, что он меня раскроет, потому что я могла бы без него прожить. Но жить без Пита я бы не смогла.

– Китнисс? Скажи, отчего ты думаешь, что заслуживаешь наказания?

– Пит, не заставляй меня это говорить. Ты же знаешь…

– Китнисс, я здесь усвоил для себя один урок: что нужно произносить такие вещи вслух. Даже если это больно, ты должен вытащить их из себя. То, что причиняет боль, обязательно нужно проговаривать, потому что тогда это теряет надо тобой власть и больше не доставляет столько боли, если вообще не отступает, – он снова завозился, возможно, перекатываясь на постели, как будто мог от этого оказаться ближе ко мне. – Ты должна говорить: много раз, повторять это, пока не вырвешь все это из своей души. Это может произойти быстро, а порой потребуется целая жизнь, но каждый раз когда ты это говоришь, ты отбираешь у этого власть над собой, пока однажды, если поведет, не сможешь это пережить. Ты понимаешь?

– Но ты уже и так знаешь!

– И ты знаешь, что мне от этого ужасно больно! – мягко проговорил он. – Но если нам и нужно проговаривать такие вещи перед кем-то, по прежде всего друг перед другом. Кто еще сможет нас понять?

Хотя он меня и не видел, но я кивнула – самой себе.

– Мне кажется, что я этого заслуживаю и из-за Прим, и из-за твоей ноги, а еще из-за твоей семьи, охмора, Дистрикта Двенадцать. Мне кажется, что я виновата перед каждым, кто погиб… Я убила тебя, и тебя, и тебя…

– Я не сбрасываю со счетов то, что ты чувствуешь. И понимаю, почему ты это чувствуешь. Но и ты должна понять, что ты ошибаешься, – очень спокойно втолковывал мне Пит. – В каждой ситуации ты делала все от тебя зависящее, все, что только могла. Ты меньше всех заслуживаешь наказания, – он сделал паузу, давая мне время все обдумать. – И как тогда насчет меня? Я пытался убить тебя. Убил Митчелла. Мне пришлось убивать на арене. Разве я не заслужил наказания?

– Знаешь, это вообще нельзя сравнивать! – сказала я с ужасом. – С тобой уже случилось много чего ужасного, чего ты совершенно не заслужил.

– Потому что… – мой голос упал, и подбородок уже трясся так сильно, что я сомневалась сможет ли он разобрать то, что я говорю – Я никогда, ни при каких обстоятельствах не могла бы сбежать от тебя с Гейлом, или даже питать к нему романтические чувства, – Пит попытался вмешаться, но я не дала сбить себя с мысли.

– Нет, я не преувеличиваю. – я закрыла глаза. Что бы там ни говорил Пит о том, что, мол, зло постепенно теряет свою власть над тобой, когда ты о нем говоришь, на самом деле она все равно мало-помалу продолжает тебя калечить, и ты все так же бьешься в агонии от боли, которую оно несет.

– Гейл убил Прим, – произнесла я тихо, и слова прозвучали гораздо отчетливее, чем я ожидала.

Тишина, которая повисла на линии, казалось, длилась бесконечно.

– Китнисс, я… Я был там. Бомбы взорвались на площади, правда или ложь?

– Правда, – прошептала я еле слышно, не желая снова воскрешать в памяти события того дня.

– Гейла там не было. Как…?

– Он создал эти бомбы, на пару с Битти. И я видела как они обсуждали механизм их действия задолго до того, как собрались на эту площадь. Они специально их так задумали, со вторым отложенным взрывом, чтобы причинить максимальный человеческий ущерб, – Максимальный человеческий ущерб. – Ну, и это сработало, потому что смерть Прим была тем самым максимальным ущербом, который кто-либо мог бы мне причинить.

Оттого, что я произнесла всё это вслух, сердце бешено забилось, и мне ничего не оставалось, как подпереть голову обеими руками, чтобы обрести хоть какую-то опору.

– Так вот из-за чего ты это сделала, – тихо сказал Пит больше самому себе.

Я кивнула, хотя знала, что он меня не видит.

– Невозможно было узнать это точно. Большинство прототипов Бити были сделаны на основе капитолийских образцов. Это могла сделать любая из сторон, – я злобно дернула за торчащую из покрывала нитку, расширив маленькую дырочку на стыке двух полотнищ. – Но сомнения было для меня достаточно.

И снова эта тишина. Я ждала того, как он отреагирует. Не знаю почему, но я была посрамлена – тем, что у меня погибла сестра, и мой лучший друг оказался все равно что ее убийцей – как будто все это определяло каким-то образом меня саму. Это было частью невероятно тяжкого бремени вины, которое я несла. Что же я за человек, если подобное могло со мной случиться?

После бесконечно долгой паузы, во время которой я ясно представляла себе Пита, обдумывающего все, что я сказала, и что из этого следует, он выдал вовсе не то, чего я от него ждала.

– Подумать только, а я-то был готов дать ему меня отделать, – прошипел он, и я услышала в его голосе намек на то, чего давным-давно уже от него не слыхала.

– Что… хочешь сказать, когда вы разговаривали в поезде? – спросила я.

Пит горько рассмеялся и сделал вид, что вообще меня не слышит.

– Он явился в Двенадцатый, прекрасно зная, что на нем висит такое… – в трубке что-то резко защелкало и зашуршало и я представила себе, как он меряет шагами свою больничную палату. – Он явился, чтобы забрать тебя, зная… – и я услышала громкий звук падения и треск ломающейся мебели. И тогда поняла, что же это такое было в его голосе – ярость.

– Пит! – взвизгнула я, и на меня разом навалилась паника, которую мне так долго удавалось сдерживать. И принялась судорожно крутить в руках провод, когда услышала как упало и разбилось что-то еще. – Пит!

– Все хорошо, хорошо, – выдохнул он, едва дыша, и на заднем плане послышались другие голоса. Я была уверена, что Пит прикрывает трубку рукой, но даже сквозь эту плотную преграду до меня доносились какие-то сдавленные звуки. Прошло минут пять, прежде чем в трубку опять вернулся голос Пита. – Прости, у меня тут, хм, кое-что разбилось, и санитару пришлось здесь убираться.

– Разбилось или ты это разбил? – спросила я с немалой долей подозрительности.

– Ну, это тоже, – смущенно выдавил он и сменил тему. – Я сожалею, но на самом деле не очень сильно. Потому что это была для меня отличная возможность впасть в диссоциацию, но ее не произошло.

– Нет, вместо этого ты поломал мебель, – ехидно отметила я.

Пит ухмыльнулся.

– Ага, но это был мой осознанный и добровольный выбор. Не просто же так я проторчал здесь целых три месяца.

И вдруг голос Пита резко упал, и мне пришлось плотно прижать трубку к уху, чтобы разобрать его следующие слова?

– Мне так жаль по поводу Прим и Гейла. Я и понятия не имел – слишком был занят своими приступами ревности, пока ты в одиночку сражалась со всем этим кошмаром. Жаль, что ты мне не сказала раньше.

– Знаю, но я просто не могла. Все это было для меня слишком, понимаешь? Он же был моим лучшим другом, – по щекам заструились непрошенные слезы, но я не стала их сдерживать. – И теперь я никогда не смогу думать о нем, не вспоминая об этом, и вот… Я раньше не могла произнести этого вслух. Я думала – скажи я это, и это стало бы еще реальнее. А теперь, когда я это сделала. Я не могу взять этого обратно. Может быть, если бы я нашла в себе мужество раньше… – Я больше не могла всего этого выносить, и рухнула обратно на кровать, и, прижав руку к лицу ощутила соленую горечь обильных слез.

– Ты думаешь, у меня бы не случилось приступа, да? – тихо прошептал он, и его голос долетел до меня сквозь тоскливый туман, которым меня заволокло, – Может, ты и права.

Я окаменела.

– Я права? Ты хочешь сказать, это моя вина?

– Нет! Вовсе это не твоя вина. Я просто говорю, что если бы знал раньше, это отсрочило бы такие приступы. Но Китнисс, что-нибудь подобное со мной все равно рано или поздно бы случилось. Мы все равно бы пришли к этому, может быть, просто не так скоро, – я слышала, как он возится в постели, и представляла себе, что он лежит рядом, руку протяни – и вот он, и мое тело безмолвно застонало от застоявшейся тоски по нему, так мне хотелось, чтобы он и правда лежал подле меня. – Доктор Аврелий полагает, что диссоциация происходила со мной с самого детства, а охмор лишь её усугубил. Нам не суждено было этого избежать, это настигло бы меня все равно.

Обдумывая это, я кусала губы.

– Так это все к лучшему?

– Все к лучшему, Китнисс. Я сожалею, что причинил тебе боль. Сожалею, что не мог быть с тобой три последних месяца, что так много всего пропустил, у и тебя теперь полно воспоминаний, в которых нет меня, – он выпалил это так яростно, что я была поражена. –, но в то же время я больше не жалею, что оказался здесь. Мне теперь лучше, и, хотя это был один из самых нелегких периодов в моей жизни, все это пошло на пользу, – убежденно сказал Пит.

– Но мне все еще жаль, что я тебе не рассказала. Тогда бы ты не стал думать, что я могу кого-то предпочесть тебе. У тебя нет конкурентов, ни здесь, где-либо еще, даже если бы Гейл не создал те бомбы, – я проклинала разделяющее нас расстояние, потому что у меня не находилось достаточно сильных слов, чтобы выразить свои чувства. – Это было решено задолго до того, как представилась возможность что-то решать. Может быть, тогда, когда ты бросил мне тот хлеб, – говоря это, я прильнула к телефонной трубке, как будто от этого могла сократить дистанцию между нами.

– Ты даже не представляешь, что бы я сейчас сделала, окажись я сейчас рядом с тобой, – он дал повиснуть паузе, и вновь зашевелился, возможно, забираясь под одеяло, но определённо и для того, чтобы совладать с собой.

– Кстати, у меня есть для тебя сюрприз.

– Хорошо, – сказала я, стараясь стряхнуть напряжение последних минут, – Скажи какой.

– Я не должен тебе говорить, пока сам не узнаю подробности, но я правда не в силах держать это в тайне. Знаешь, если все пойдет хорошо, я скоро поеду домой.

Я подскочила на постели.

– В самом деле?

Пит усмехнулся.

– Сегодня говорил с Доктором Аврелием, и он сказал, что готов меня выписать.

Я приземлилась на колени, готовая запрыгать на кровати в радостном экстазе.

– Когда? Пит, прошу, скажи когда? – в горле уже пузырились слезы радости.

Его голос тоже стал летучим, и я догадалась, что он тоже пребывает в восторге, как и я.

– Может быть, даже в течение недели. Я собирался удивить тебя…

– Не смей! – я рассмеялась, не прекращая всхлипывать. – Я хочу подготовиться к твоему приезду! – тут же явились мысли о пекарне, о нашем доме, о саде, в котором трудились дети, Эффи, Ровене и миссис Айронвуд. Я стольким должна еще была с ним поделиться. – Да появись ты без предупреждения, и у меня бы инфаркт случился!

– Я рассматривал такую возможность. Что ты можешь подумать, что я тебе привиделся, и проткнуть меня стрелой. – легко и невозмутимо выдал Пит, явно наслаждаясь моей реакцией.

Я счастливо засмеялась, и переливы моего смеха, словно жемчужины, заскакали по пустому дому. И я представила себе, что этот нечастый звук разносится и по Деревне Победителей, петляет между растениями в нашем разросшемся саду, скачет по скалам, пока не рассеется в лесу, как пьянящий запах диких цветов. Меня так переполняла радость, что на один безумный миг мне представилось, что раскинь я сейчас руки в стороны – и смогу, взмахнув или как крыльями, вмиг долететь прямо к нему. Я умудрилась жить без него, и даже нашла для себя в его отсутствие некоторое удовлетворительное себе применение, однако же надежда… Лишь он один мог подарить мне это головокружительное чувство, что все для меня еще возможно. Упав обратно на кровать, я снова стала всхлипывать в подушку, пока встревоженный голос Пита не стал принялся меня окликать.

– Я здесь, – шмыгнув носом, я вытерла слезы. – Все в порядке, – я радостно вздохнула. – Хотя вряд ли сегодня ночью я буду в состоянии заснуть.

Пит засмеялся.

– Ну что ж, идет. Хочешь, я тебе почитаю?

– Да, пожалуйста, – сказала я, чувствуя, что от восторга у меня даже закружилась голова. – Что-нибудь радостное, ладно?

– Слушая и повинуюсь, о, повелительница, – сказал он, и я услышала, что он отправился за книгой.

– О, а ты просто превзошел себя на поприще исполнения желаний, мой джинн, – я усмехнулась про себя. – Посмотрим, чем ты собираешься сейчас меня порадовать.

***

Платформа была довольно безлюдна в сравнении с тем днем, когда я его провожала в Капитолий. Тогда я словно побывала на похоронах, и, несмотря на прорву людей вокруг, чувствовала себе как никогда одиноко, когда он уезжал. Теперь же, стоя метрах в семи от ближайшего встречающего, я будто бы стояла на каменном мысу, который возвышался над лесным озером моего отца. Я была одна, но вовсе не испытывала одиночества, вглядываясь в лесистую местность, откуда должен был показаться поезд. Несмотря на летний день, было не жарко – погода была подозрительно прекрасной – и в просветах между шпалами виднелись одуванчики. Меня посетила безумная мысль, что они тоже все это время ждали его возвращения, и сияли желтыми солнышками, не спеша превращаться в белые пушистые шары. Не один только Пит питал слабость ко всеми красивому – в лучшие времена и мне она была не чужда, ведь в ее присутствии прочь отступали и одиночество, и тревога.

Руки так и ходили ходуном. И ничего с этим было не поделать. Джоанна, с которой я разговаривала по телефону накануне, велела мне надеть на вокзал платье и… больше ничего, после чего я от смеха суть не скатилась на пол. Она была в своем репертуаре: сначала секс, а все остальное приложится. Надо ли говорить, что я не стала следовать ее совету явиться на перрон без нижнего белья, но платье по такому случаю надела. Я достала из закромов и тщательно отгладила сарафан, в котором он изобразил меня когда-то, несколько месяцев назад – желтый с маленькими зелеными бабочками. Теперь он сидело на мне в облипку, намекая, что за последние месяцы я все-таки чуть-чуть поправилась. Утром, расправляя ткань на теле, я ощутила все дополнительные килограммы, которые осели за это время на бедрах и кое-где еще. Окинула себя взыскательным взглядом в зеркале и в кои то веки осталась довольна увиденным – теперь я более, чем когда-либо прежде, напоминала женщину. Даже мои груди стали полнее, и теперь слегка выглядывали из v-образного декольте.

Это же относилось и к моими волосами, которые сегодня я решила оставить распущенными и не завивать. На ресницы я нанесла совсем чуточку туши, а на запястья – капельку подаренного Эффи парфюма. Даже достала из шкафа сандалии, те самые, с тонкими ремешками, на маленьком каблучке, в которых я смотрелась как школьница.

С этим внутренним ощущением, редко меня посещающим – что я, возможно, все-таки красива – я стояла на перроне и напряженно ждала, когда же издалека наконец послышится металлический грохот, а потом из темных зарослей, окружающих мой любимый Дистрикт, покажется поезд. Когда это и впрямь случилось, сердце забилось в груди, и колотилось все сильнее, пока состав прорывался сквозь завесу деревьев и, замедляясь, катил к вокзалу и, наконец, как послушная собака замер у моих ног.

В юности мне доводилось смотреть капитолийские фильмы о любви, истекающие приторной романтикой, в которых нереально красивые герои кружились в танце, соблазняя друг друга, и было полно горящих свеч, откинутых пологов, а музыки, которая, казалось, вот-вот выплеснется через край, стоило влюбленным появиться на экране. От всего этого я воротила нос. Любовь же, которую я постигла с Питом, была могучим, но застенчивым созданием, которое подкралось к нам в сопровождении разве что шепота и плеска воды. Это чувство было более примитивным и гораздо менее банальным, чем-то, что показывали в кино, и я была теперь убеждена, что те, кто все это снимал, понятия не имели, что же такое настоящая любовь.

То, что рвануло у меня в груди в миг, когда он ступил на платформу, не было изысканным, оно было голодным, диким. У меня подгибались колени, когда я пошла, в потом побежала туда, где он стоял, оглядываясь в поисках меня. Когда его взгляд упал на меня, я так и застыла на месте, скованная внезапным, иррациональным страхом. Что если его чувства изменились? Что, если он понял, что мы больше не можем быть вместе? Что, если огонь, который пылал между нами до его отъезда, угас под гнетом терапии, современных методов лечения и коварного расстояния.

Но я опять обманулась, как уже много раз прежде, потому что пока я вязла во всех этих сомнениях, он уже преодолел разделявшее нас расстояние, обхватил меня и покрыл мои влажные теперь щеки дождем из поцелуев. Я схватилась за него, а он, нимало не смущаясь тем, что мы были сейчас у всех на виду, нашел мои губы и растворился в них. Поцелуй этот я ощутила как продолжение того, порывистого и резкого, который он оставил мне на прощание, как будто нас с ним прервали буквально только что, а сейчас он вернулся к своему прежнему занятию, от которого все мое тело плавилось и становилось ватным. Он был горячее солнца, висевшего в безоблачном небе над головами, и прочнее, чем Хеймитч, который, ухмыляясь, стоял позади него и терпеливо ждал, пока на него обратят внимание.

Когда Пит открыл глаза, они как всегда поразили меня невероятной сияющей синевой. НА несколько мгновений я потерялась, жадно пожирая его глазами: волосы, коротко стриженные за ушами и удлинившиеся на макушке, мускулы на шее и на руках, которые стали теперь не так заметны, видимо после больничной кормежки и тамошних не сильно укрепляющих тело занятий. Хорошо хоть теперь его не держали прикованным к постели. Мои пальцы пробежались по его груди, молча принимая контуры его тела, такого сразу и знакомого, и нового.

Медленно до меня снова стало доходить, где мы находимся, и моя рука легла повыше его запястья, и в этом жесте были разом благоговенье и смущение. Тишину в конце концов нарушил сам Пит, и его голос был хриплым от переполнявших его чувств:

– Китнисс, забери меня домой.

__________________

*Любимый (My Love) Селин Дион – перевод (исходный) Маргарита из Санкт-Петербурга. Полный текст доступен на: http://www.amalgama-lab.com/songs/c/celine_dion/my_love.html

Комментарий к Глава 42. И так я выстояла. Часть 2

Комментарий переводчика: И снова спасибо огромное Pinkdolphin за ее вклад в этот перевод, невероятно ценный.

Кстати, сцену именно из этой главы американские читатели признали самой трогательной во всем фанфике – и вот к ней иллюстрация. Надо будет поискать.

А если будут вопросы автору – кидайте мне. Мы на связи. Или пишите прямо ей http://titania522.tumblr.com/

========== Глава 43: Начало начал ==========

Тихо, детка, не надо плакать,

Я осушу твои слезы, выполню все сокровенные желания

Давай попробуем еще раз,

На сей раз осторожнее,

Хотя нарушенные обещания пока и не спешат забыться.

Я сдамся тебе весь без остатка, сердца так легко разбиваются —

Я знаю, поверь мне, о, я пытался…

Но теперь я могу тебя обнять, утешить тебя поцелуем,

Сегодня я приду и буду любить тебя.

И я люблю, люблю, люблю.

Любовь порой приносит боль, и это неспроста.

Ты любишь, любишь, любишь.

И хоть ты и сгорела, но все же вернулась.

Из песни «I Love, You Love»

(Я люблю, ты любишь) Джона Ледженда**

Я не могла отвести от Пита глаз, грудь трепетала от терзавшего меня желания и переживаний. Мне не было дела до того, что я стою, обхватив его, на железнодорожной платформе Дистрикта Двенадцать, в самом многолюдном месте из всех здесь возможных. Очевидно, Питу тоже это было до лампочки, он сжимал меня в ответ так же отчаянно, и отпустили мы друг друга с огромной неохотой. Повернувшись к Хеймитчу, я смогла наконец поприветствовать его как подобает.

– Привет, солнышко, – пророкотал он.

– Хеймитч, – я задыхалась, обуреваемая такой пропастью эмоций, что просто терялась – какой из них поддаться в первую очередь. Наконец, я просто обвила его руками за шею и прошептала. – Спасибо тебе!

Хеймитч явно был обескуражен столько несвойственным для меня поведением и неловко обнял меня в ответ.

– Ну-ну, – пробормотал он и потрепал меня по спине, словно малышку, которая нуждается в том, чтобы ее утешили – возможно, именно ею я и была.

Носильщик притащил багаж, и мы разделили его на троих. Молча мы пошагали в Деревню Победителей. Пит не сказал мне ни слова, но руки моей так и не выпустил. Многие и тех, кто повстречался нам на улице завидев его, принимались приветственно махать или даже останавливались, чтобы поздравлять с возвращением домой. Пит приязненно отвечал всем, но напряжение в его руке выдавало его горячее желание поскорее с этим всем покончить. Примечательно, что в Дистрикте почти никто не знал истинную причину его отсутствия: уж Эффи постаралась навести тень на плетень и убедить всех, что он отправился в Капитолий по делам. Так что этим встречным-поперечным было невдомек, что же творится у меня в душе теперь, когда он вернулся, и отчего я так кривлюсь всякий раз, когда кто-нибудь нас останавливает, чтобы поболтать.

Когда мы наконец дошли до Деревни Победителей, Хеймитч махнул нам и потопал в сторону своего дома, но я его окликнула:

– Ты не останешься? Я приготовила нам троим поесть.

Хеймитч оглянулся, его взъерошенные волосы топорщились на ветру. Он ухмыльнулся самым краешком губ, и казалось, уже готов был отпустить какую-нибудь колкость, но передумал, лишь покачал головой, и лицо его вдруг смягчилось.

– Нет уж, пойду-ка я посплю.

Облегчение, которое я испытала, должно быть недвусмысленно читалось по моему лицу, и мне стало ужасно стыдно.

– Постой! – крикнула я, когда побежала вверх по лестнице и открыла дверь. Бросившись к плите, я как попало переложила свое фирменное мясное рагу и большую плошку, отрезала полбуханки и поспешила обратно. Хеймитч с Питом тихо переговаривались, когда я вернулась, чтобы отдать ему что собиралась.

– Наверняка капитолийская еда тебе уже поперек горла, – сказала я и засмущалась. Не могла же я позволить ему уйти просто так, с пустыми руками, после того как он-таки привез Пита домой. В горле снова встал комок от накативших чувств, и я испугалась, что снова разревусь. Хватит уж на сегодня слез.

– Спасибо, – сказал Хеймитч, искренне улыбнувшись, и повернулся, чтобы пройти последние несколько метров до своего дома.

Мой прогноз оказался верен – я почувствовала, что рыдания накатывают на меня в то самое мгновение, когда поставила вещи Пита за порогом. И мне пришлось вести нешуточную внутреннюю борьбу, чтобы снова взять себя в руки. Дом больше не был пуст, его наполнило присутствие одного единственного, но самого важного человека. Я чувствовала это, даже стоя к нему спиной.

Стоило ему закрыть за собой дверь, и я застыла на месте, раздираемая между радостью и волнением. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я решилась поднять на него глаза. На нем были те же рубашка и штаны, в которых он уехал, он исхудал, но выглядел здоровым. Во взгляде уже не читалось прежнего безумного смятения. Ясные голубые глаза пристально меня изучали, но смогли выдержать моего ответного прямого взгляда. Напряжение в его теле, от которого он уже дрожал, было совсем иной природы, чем та внутренняя буря, которая трепала его три месяца назад.

Я мысленно рассматривала варианты своих действий: Обнять его? Поцеловать? Пожать ему руку? Едва ли это могло считаться проблемой после того, как мы чуть не проглотили друг в друга прямо на перроне. Однако здесь, наедине, в нашем с ним укромном уголке мы терялись, не зная как себя друг с другом вести.

– Ты голоден? – тихо спросила я, боясь нарушить хрупкий баланс, который не давал нам обоим разлететься на миллион мельчайших осколков.

– Китнисс… – произнес он с мольбой, оставив без внимания мой вопрос, и я знала, что он пытается найти способ преодолеть разрыв во времени и пространстве, который разделял нас. Мы были не совсем теми людьми, которые сосуществовали здесь несколько месяцев назад. И оба были начеку, ломая голову, кого именно мы нынче обнаружим на месте потерянных потерянных и исковерканных душ. Он тоже стоял передо мной как вкопанный, по его телу снова пробежала дрожь, и мне было ясно, что он напуган. И что он не посмеет приблизиться, пока я сама не сделаю первый шаг.

С трудом сдержав нервный смех – так все это было нелепо – я уверенно взяла его за руку.

– Для начала мы все-таки поедим, – безапелляционно заявила я и повела его прямиком на кухню.

***

Еда не была какой-то там особенной. Я приготовила тушеное мясо, просто потому, что знала – Пит его любит. Разве не питался он все свое детство мясным рагу, которое готовил его отец? К тому же, это было мое коронное блюдо, одно из немногих. Это Пит был у нас настоящий виртуоз кулинарного дела, а наша кухня без него была уже не тем волшебным местом, как раньше.

– Как я соскучился по твоим тушенным белкам. В Капитолии их днем с огнем не сыщешь, это ведь не такое гламурное блюдо, чтобы подавать его в ресторанах, – говоря это, Пит не переставал работать челюстями. Потом принялся распинаться обо всех местах, где побывал в Капитолии, обо всем, что ему там довелось увидеть. Музеи. Памятники. Широкие аллеи парков и массивные, стремящиеся к небу здания. Его голос нервно подрагивал, я же пыталась различить за его словами то, о чем он умалчивал.

Так это и продолжалось какое-то время: он говорил со мной лишь на самые нейтральные темы, типа купе в поезде и заново вымощенных дорог в Капитолии. И все это мы с ним ним обсуждали в наших долгих полуночных беседах по телефону, когда нас особенно сильно терзало разделявшее нас расстояние. Он тяжело глотал, как будто ворочал во рту камни, и дважды ронял ложку. О нас самих не было сказано ни слова: ни о том, какое это облегчение – снова находиться в одной комнате друг с другом, ни о том, как хорошо, что теперь можно попытаться и начать с того момента, где мы остановились, когда явления «другого» и галлюцинации встали между нами, ни о том, как мы до чертиков боимся, что это может повториться.

Меня к тому же ужасно отвлекало его физическое присутствие по другую сторону стола. Я наблюдала за его рукой, неловко сжимавшей столовую ложку, и за тем, как жидкость переливается с ее металлической поверхности и пересекает границу его пухлых губ. Украдкой посматривала на вены, пульсировавшие под бледной кожей в тот миг, как он схватил салфетку и вытер губы. Его кадык подпрыгнул, когда он сглотнул, и я изучала взглядом изгиб его шеи, переходящей в широкие сильные плечи, и ямочку у основания горла. Когда наша трапеза подходила к концу, я уже вся гудела от глубоко укоренившейся вибрации во всем теле, и я, пытаясь это скрыть, уже ерзала на месте. Мне невыносимо хотелось двигаться или же растянуться и преодолеть этот барьер. Я даже несколько опешила и испугалась, когда Пит встал и принялся собирать тарелки.