Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 50 страниц)

Я откинулась на спинку стула, обескураженная.

– Ты только что вернулся из Капитолия, где проторчал целых три месяца. Ты хочешь рецедива? – чувствуя, как во мне как снежный ком нарастает гнев, я осеклась.

– Китнисс, пожалуйста. Я знал, что это может тебе не понравиться, но…

– Да, черт возьми! Отчего было со мной заранее об этом не поговорить. Ведь это мне придется разгребать последствия, когда все покатится к чертям! – я повысила голос, я уже почти визжала, и мне это вовсе не нравилось. Однако я все никак не могла взять в толк его слова.

Пит задрожал в ответ на мою острую реакцию.

– Я еще не решил, – проговорил он тихо, но его голос стал тверже. Так случалось, когда он терял терпение. Мало того, что он рисковал схлопотать рецидив, но он еще и смел сердиться на меня из-за этого.

– Ты выглядел довольно-таки решительным минуту назад, – я посмотрела на Хеймитча, который сделал глоток из своей фляжки с самодовольным выражением на лице. – Ты получаешь удовольствие от этого, не так ли? – метнула я в него обвинение.

– Ты и представить себе не можешь до какой степени. Люблю хорошую ссору.

– Хеймитч, – твердо предупредил его Пит.

Хеймитч выпрямился, встал с места и принялся закручивать фляжку.

– К вашему сведению, чем дальше в лес, тем больше дров: вы оба с возрастом становитесь все более невыносимы. Зрелость вам вовсе не к лицу, – он потопал прочь по коридору. – Эй, могу я посмотреть у вас телевизор…

– А что случилось с твоим? – спросила я, чувствуя, как мой голос дрожит от возмущения.

– Ничего, – ответил он, посмеиваясь про себя. – Но так я мог бы подслушивать, делая вид, что смотрю новости.

– До свидания, – проговорила я твердо, обгоняя его, чтобы широко распахнуть перед ним парадную дверь.

Выходя из дома, Хеймитч бормотал себе под нос вместо слов прощания. Заперев за ним дверь, я повернулась и сразу же направилась в кухню. Пит уже сложил посуду в раковину, чтобы ее замочить перед мытьем.

– И что? – сказала я угрожающе, скрестив руки на груди. Я и сама не ожидала, что так невероятно на него разозлюсь. Единственный раз, когда я так на него взъярилась – это когда он пялился на грудь Джоанны в лифте перед нашим возвращением на Арену. Ладно, не пялился. На самом деле я никогда не видела, чтобы Пит на кого-нибудь пялился. Но мне тогда, конечно же, казалось, что он смотрел, а потом дразнил меня, что я, мол, «слишком чистая». Оглядываясь назад, я признавала, что мною двигала чистой воды ревность. Еще один раз что-то подобное было в прошлом году, после того, как мы впервые были с ним близки, но мне не хотелось слишком много думать о той ночи. Тогда я скорее испытала острую боль, чем злость на Пита.

Но сейчас мне сложно было сохранять хладнокровие, и то, что Пит собирался стать частью этого празднования, лишь подливало масла в огонь моих мучений.

– И когда ты собирался мне рассказать, что собираешься выступать с речью? – задала я вопрос суровым голосом.

– Я как раз думал поговорить об этом, но не было подходящей возможности. Я не собирался решать это единолично, без тебя, – Пит развернулся, чтобы взглянуть на меня.

– Зачем? Почему тебе нужно подвергать себе таким переживаниям, снова подниматься на… эту сцену, именно на эту сцену? – меня уже всю трясло. Перед моим мысленным вздором стояли картины того, как нас с ним дважды увозили с этой сцены на Игры. Меня терзал иррациональный страх снова быть брошенной на Арену, отправленной на смерть, и от этого по спине бежали мурашки.

– А зачем ты пожертвовала своим прежним дом? – вопрошал он умоляюще – И отчего ходила в комнату Прим, хотя тебе было от этого так невыносимо больно?

– Это удар ниже пояса, – и я меня скрутило желудок при мысли об этом. Это было все равно что спускаться в гробницу, населенную злобными призраками, хотя некоторые из них все время жили в моей душе.

Пит вытер руки, приблизившись ко мне, взял меня за плечи.

– Я не пытаюсь тебя переспорить. Просто я хочу поделиться тем, что пережил сам с другими, чтобы и они могли… питать надежду. А может я просто не желаю, чтобы люди забыли, через что нам с тобой и другим трибутам пришлось пройти? Может, хочу освежить их память? Чтобы во всем, что случилось, появился смысл, – он смотрел мне в глаза, говоря со мной мягко, но убедительно.

– Но отчего ты? И отчего сейчас? Отчего не подождать будущего года, когда тебе будет полегче? Может, через некоторое время?

Пит улыбнулся, слегка сжав мои плечи.

– Я готов это сделать сейчас. Сейчас самое время. Люди должны это услышать и понять, что они не одиноки в своих тяготах.

По мере того, как таял мой гнев, на во мне обнажился сокрытый под ним страх. Я вздрогнула, чувствуя, как невыносимый холод леденит мне душу.

– Ты только вернулся ко мне, – умоляла я, не думая о том, какой уязвимой сейчас выгляжу. – Я не хочу снова тебя потерять.

– Ничего со мной не случится. Я уже совсем не тот, что был раньше, до отъезда. Я ощущаю это вот здесь, – и он постучал себя пальцем по виску. – Здесь все по-другому.

Я кивнула – что еще я могла ему противопоставить? Я была напугана, боялась его рецидива, боялась вновь увидеть эти расширенные, черные зрачки, боялась, что поезд снова унесет его прочь от меня. Боялась до чертиков, что мне снова придется жить без него. Я никогда бы не решилась сказать ему этого, а может мне просто не было нужды это произносить вслух, ведь он понимал меня без слов, и знал, что его приступы не прошли для меня бесследно. Я тогда ужасно испугалась, как никогда прежде, и хотя я любила его, безумно и беззаветно, мысль о том, что им может вновь овладеть это безумие заставляла меня содрогаться, как бы я ни старалась сама себя успокоить.

Но я не могла ему этого сказать опять же из-за своего страха. Мне оставалось только попытаться жить с этим дальше.

Кивнув, я позволила ему заключить меня в теплое кольцо объятий. Постаравшись отбросить все гнетущие мысли, я наслаждалась прочностью его широкой груди и мерным и сильным стуком в том месте, к которому я прижималась ухом, там, где находилось его щедрое сердце.

***

Подготовка ко Дню Памяти проходила скромнее, чем в прошлом году. Дело было, конечно, и в том, что возведение мемориального комплекса было завершено еще тогда. Теперь он был уже не в новинку, и шрамы уже не так свежи. Но все равно перед праздником вызвавшиеся добровольцами жители приводили мемориал в порядок: мыли сами светильники, меняли треснувшие плафоны и перегоревшие лампочки. Весь год светильники служили как обычное уличное освещение, но лишь когда их зажигал одновременно с памятником на площади, можно было оценить мощь этой конструкции. У меня захватывало дух от этой красоты, и оттого, что памятник символизировал всех трибутов, спящих вечным сном, я чувствовала себя виноватой за то, что с нетерпением ждала, как его вновь зажгут на полную.

В это время нас Эффи навестила нас в пекарне вместе с заметно вытянувшимся Уэсли, которого она вела за руку. Как обычно, она купила мальчику его любимого «сахарного мишку».

– Каждый день такое тебе вредно. Но сегодня уж ладно – пусть это будет наградой за то, что ты такой славный помощник.

И она потрепала его по голове, и он стерпел это с тем же добродушием, которое было присуще и его отцу – видимо, в этом и был залог успеха Окли Гринфилда на посту нашего мэра. Уэсли же все лето работал в отцовском офисе «на побегушках», выполняя мелкие поручения и копируя документы. Новые обязанности сделали его заметно более ответственным, и я поражалась тому, как он подрос и возмужал.

– Можно я возьму один для Кёртиса? – спросил он, и его голос сломался в конце фразы. Он вступил в тот период юности, когда мальчик постепенно превращается в мужчину.

– Конечно. Увидимся в конторе после обеда, – мягко произнесла Эффи, вручая мальчику пакет с угощениями для него и его друга.

– Хорошо. До свидания, мисс Эвердин, – помахал он мне.

– Пока, Уэсли, – сказала я, провожая его глазами до выхода из пекарни, и у меня вдруг потеплело на сердце оттого, как Эффи с ним обходилась.

– Ты думала о том, что он… через что ему пришлось пройти… – её руки дрожали, когда она заговорила. Но вид у нее все же был сдержанный. – Пришлось потратить немало времени, чтобы завоевать его доверие. Он явно не спешит забывать свою мать или впустить кого-то на ее место. Пришлось сказать ему: «Я не стремлюсь стать твоей матерью, только хочу быть твоим другом», – говоря это, она сдерживала дыхание и едва не выронила сумочку из рук. Поставив поднос с булочками и обогнув прилавок, я отвела Эффи к столику в углу, прямо за стеклянной витриной, там, где мы поместили то, что осталось от прежней вывески «Пекарня семьи Мелларк».

– Эффи, – произнесла я потрясенно. – Что ты такое говоришь?

– Я просто хочу сказать, что когда примчалась в Двенадцатый, я, конечно же, надеялась стать частью вашей с Питом новой жизни. Мне нужно было общество людей, которые… меня бы понимали. Но я не смела и мечтать… – ее руки задрожали, и она сцепила их в замок у себя на коленях.

– Что произошло? – спросила я. В этот момент колокольчик звякнул и из задней комнаты появился Пит – он принялся обслуживать эту пару клиентов, которая только что зашла, украдкой бросая взгляд в нашу с Эффи сторону.

– Окли… он попросил… выйти за него замуж! – выдохнула она.

– Выйти замуж? – мои глаза, очевидно, стали как блюдца, так я опешила.

– Да! Ну, мы приятно проводили время. Я на него работала. И его мальчик… он был так слаб, так болел, когда я приехала. Но доктор Агулар смогла чудесным образом вылечить его аллергиею. Аллергия! Оказывается, в ней все было дело, вот от чего мальчик так страдал. Одна таблетка в день – и он снова в порядке. – она покачала головой, и я представила себе, о чем же она думает. Лекарства – вот что еще отнял у Дистриктов Капитолий.

– Как я уже сказала, – продолжала она. – об этом я и не мечтала. И теперь меня мучают сомнения. Ведь я уже была замужем, ты же знаешь.

– Не знала, – только и могла ответить я, и мне стало любопытно.

– Что ж, мой бывший муж был маменькин сынок и лицемер. И, поверь мне, это о многом говорит, – она захохотала, но я не смогла разделить ее смех. Эта Эффи находилась на расстоянии нескольких световых лет от той, что я знавала в Капитолии. Она теперь и выглядела по-другому, более естественно, хотя не растеряла тех звездных качеств, которые демонстрировала, пока была нашей сопровождающей. Кое-что в человеке остается неизменным.

– Не то чтобы я боялась снова выходить замуж, – сказала она скорее себе, чем мне, и до меня дошло, что ей нужен сейчас скорей не собеседник, а слушатель. – Но это другое. Рядом с ним я чувствую себя… маленькой девочкой. У меня все трепещет внутри, и близко не похоже на то, что я испытывала к Тициану. Китнисс, мне слишком много лет, чтобы влюбляться подобно школьнице, тем более после всего, что было… Это неправильно… в конце концов… быть…

– Счастливой? – переспросила я.

– Счастливой, – повторила она упавшим голосом, и ее руки опустились на стол, как две обессилевшие птички.

– Ты согласилась? – поинтересовалась я осторожно, пытаясь поймать ее мечтательный далекий взгляд.

И она подняла руку, чтобы я смогла увидеть это – золотой плетенный ободок на ее безымянном пальце, словно тоненькая золотая лента.

– Я приняла кольцо. Тициан подарил мне несколько – с бриллиантами, огромными, как чашки чая. Для него все было дело чести, но вряд ли что-то значило. Просто он не мог подарить мне кольцо меньше тех, что его дружки вручали своим невестам. Куда там. Будь это возможно, он приволок бы эту чертову штуку с собой в тачке, если бы в природе водились подобные бриллианты, – припомнив все это, она презрительно фыркнула.

Мы снова углубились с разглядывание кольца. Оно представляло собой три полоски металла, переплетенные друг с другом.

– Видишь вот здесь тройную оплетку? – Эффи растопырила пальцы, чтобы я могла лучше рассмотреть искусную работу, и я кивнула.

– Они означают каждого из нас – меня, Окли и Уэсли. Он сказал, что я завоевала их сердца. Как можно не влюбиться в такого человека?

– Ты сказала «да», – сделала я вывод и улыбнулась.

– Я сказала «да», – подтвердила она, как будто и сама не верила в то, что сделала. И засмеялась, но не той пронзительной дурацкой трелью, которая за ней водилась в Капитолии, а новым, гортанным довольным смехом. И этот душевный звук наполнил нашу булочную особым теплом. – О, да, моя дорогая, – она подняла глаза и воскликнула, – Пит! – Он подошел к столику, неся две чашки чая. Видно, его тянуло к нам, как к эпицентру красоты и радости – во всяком случае, от Эффи их сейчас исходило в избытке. – Я сказала «да»!

– О чем это ты? – спросил он и не сумел сдержать улыбку, хотя и не понимал, над чем смеялась Эффи.

– Твоя глупая, видавшая виды сопровождающая выходит замуж, мой дорогой, – сказала она с неожиданным задором. – Ты когда-нибудь думал, что такое возможно? – она снова рассмеялась, когда Пит наклонился, чтобы обнять ее, и так расчувствовалась, что едва не опрокинули свой горячий чай.

– В последнее время я склонна думать, что все возможно, – сказала я, наклоняясь, чтобы присоединиться к Питу и тоже обнять её.

И тут в пекарню вошел Хеймитч и немедля опешил, увидев нас втроем – радостных, обнимающихся, щебечущих.

– Что у вас тут творится? – выдавил он сварливо, пробираясь за прилавок, и, напоровшись на резкий взгляд Пита, взял яблочный пирог щипцами, а не голыми руками.

– Эффи обручилась, – сказала я и подозвала его к нам.

– Обручилась? – переспросил он.

– Я выхожу замуж! – прошипела Эффи добродушно. – Окли сделал предложение, и я согласилась.

Хеймитч так и стал столбом, не успев толком откусить кусок пирога, и внимательно посмотрел на каждого из нас.

– Как ты умудрилась заставить его это сделать? – выдал он, сверкнув глазами.

Эффи вздернула перед Хеймитчем носик и обратилась ко мне:

– А мне плевать, Китнисс. Вот просто наплевать! – она пренебрежительно махнула рукой в сторону Хеймитча, и он ухмыльнулся. – Я так счастлива, что мне не важно, что он мне наговорит! – воскликнула она.

– Эй, – вставил он. – Я просто хочу поздравить тебя! Он – счастливчик, – Хеймитч отошел от нас, продолжая спокойно поглощать пирог, и мы смотрели ему вслед, так и не поняв – было ли сказанное им сарказмом или искренним поздравлением.

Пит нарушил молчание.

– Вы будете поджаривать хлебцы?

Эффи, потягивая свой чай, взволнованно кивнула.

– Да. Свадьба не свадьба без этого «тостинга». И мне очень хочется, чтобы вы были нашими свидетелями.

– Ты имеешь в виду меня и Китнисс? – спросил Пит.

– Ну, да. Уэсли тоже будет свидетелем. Я знаю, что обычно на тостинге не бывает толпы народу, но мне хочется, чтобы все самые важные в моей жизни люди присутствовали, – она сжала наши руки в своих ладонях, – Окли, конечно же, в ближайшее время формально пригласит вас, но я просто хочу, чтобы вы знали. Даже этот вонючий тролль, – она кивнула в сторону Хеймитча, – может присоединиться, если приведет себя в порядок.

Хеймитч едва не подавился пирогом.

– Ты хочешь, чтобы я был там? Но я же тебе не симпатичен.

– Ну, не так, чтобы очень, – она усмехнулась. – Но ты был моей головной болью по жизни так много лет, что церемония будет не церемония без твоего развеселого присутствия.

– Это правда, Хеймитч. Куда же наша старая компашка без тебя, – выдал Пит и хлопнул ладонью по плечу своего старого ментора. – Ведь правда – без тебя все уже совсем не то.

Хеймитч что-то буркнул, но все же согласился к вящей радости Эффи. А я, наклонившись к Питу, опустила голову на его плечо и взглянула на свое кольцо. Оно заметно отличалось от традиционного обручального кольца, как у Эффи, но я была благодарна Питу за это. В обоих наших кольцах, которые выбирали наши мужчины, скрывались символы – в случае Эффи это была коса, которая теперь переплетала жизнь Эффи с жизнями мэра и его сына, в моем – жемчужина, которая представляла собой все хорошее и чистое, что оставалось в моей жизни. Порой мы блуждали впотьмах – каждый из нас. Но мне казалось, что мы все делаем правильно, и я снова ощущала то невыразимое чувство надежды, от которого у меня даже слегка закружилась голова. Я постаралась поймать взгляд Пита, и обнаружила, что он смотрит на меня с непроницаемым лицом, но, стоило мне на него взглянуть, и это выражение сменилось улыбкой.

– О чем ты думаешь? – спросила я, пока Эффи пила чай, а Хеймитч доедал пирог.

Пит будто встрепенулся, но о чем бы он ни думал, улыбка не сходила с его лица.

– Просто наслаждаюсь тем, что у меня есть, – он поцеловал меня в кончик носа, прежде чем подняться с места, чтобы помочь Айрис отнести булочки к полупустым витринам.

Но даже такое скупое на эмоции создание как я, догадывалось, что у него на уме, и, когда я поднялась, чтобы пройти в заднюю часть пекарни, меня постепенно осенило.

***

В День Памяти пекарня была закрыта, как и все остальные магазины в центре города. Однако вместо того, чтобы поспать подольше, я засветло поспешила скрыться в лесу. Когда я уходила, Пит еще спал, и его длинные золотые ресницы делали его таким прекрасным и беззащитным, что я едва не поддалась порыву снова раздеться и скользнуть подле него в постель. Но я знала, что в подобный день лишь мой любимый лес может дать мне столько необходимое мне успокоение. Поборов невыносимое искушение, я тихо вышла и вскоре была уже под защитой высоких лесных деревьев.

Мой мозг кипел от мыслей о том, что готовил нам сегодняшний день. Нам никогда не светит переживать его с легкостью, слишком много таится в нем тягостных воспоминаний. Слишком много безвременно отнятых жизней он собою знаменовал. Нам было тяжело смотреть на мемориал погибшим жителям Двенадцатого. Хотя День Жатвы был для меня все же не так невыносим, как годовщина падения Капитолия. Насчет него я уже для себя заранее решила в следующий раз просто остаться на весь день в постели.

В прошлом году мне вовсе не хотелось находиться в центре города. Но в этом году – как я могла оставаться в стороне? Я много месяцев лицом к лицу общалась у нас в пекарне с жителями Дистрикта – старожилами и новоприбывшими. И знала, что у мемориалов в других Дистриктах будет происходить все то же – возложение цветов или опускание их на воду, зажжение вечного огня, шествия, торжественные речи – но ничто не сможет вернуть назад погибших. Но ведь дело в конце концов было и не в этом. Как сказал Хеймитч, никому не хотелось оставаться в одиночестве в такой день. И хотя многие потеряли семью и друзей, многие все равно соберутся на площади, хотя это теперь не обязательно, и в центре будет многолюдно.

От меня так же не укрылось ирония, которая читалась в том, что это утро я опять проводила в лесу. Ведь в тот день, когда меня впервые забрали на Игры, с утра я тоже охотилась с Гейлом. И вот теперь я снова оказалась здесь, хотя из моей жизни ушел и лучший друг, и мать, и сестра и еще великое множество людей, которых мне довелось знать. Однажды в своей жизни я уже почти сломалась под грузом этих утрат – чернота полонила меня, увлекая в омут болезненной душевной агонии, столь неодолимой, что я утратила тогда волю к жизни. В те самые мрачный моменты меня кто-то лечил, кормил с ложечки и заботился обо мне, потому что я сама была не в силах этого сделать. После того как всю жизнь я полагалась только на себя, я была не в силах даже ложки ко рту поднести самостоятельно.

Но я и это пережила, и пусть не все раны до конца затянулись, но в целом я была теперь опять жизнеспособна. А когда вернулся Пит, выбитый взрывом на Круглой площади кусок моей души снова встал на место, и затянулась рана, которую я очистила от гнойной корки, выстрелив в сердце Койн. Я бы может так и сгинула на этом диване, если бы возвращение Пита не дало мне надежду, не приоткрыло перспективу на будущее. И мне припомнился тот тихий вечер, когда я глядела, как Пит рисует, к покрытым глазурью печеньям и головкам полевых цветов. В нашей жизни, до краев заполненной насилием, лишениями и смертью, он был все равно что золотое свечение на догорающих углях.

Еще я узнала, что надежда дается дорогой ценой. После того, как я сама каким-то невероятным образом смогла подарить ее другим, путем неимоверных страданий, я знала, что для людей она открыла пусть в новый, лучший мир. И дети вроде Уэсли больше никогда не отправятся на Жатву. Приют больше не будет адом для своих юных обитателей, где они медленно угасают. Дистрикт сможет свободно голосовать за свои представителей, которые будут отстаивать его интересы в равных условиях с другими Дистриктами в Капитолии. Школы будут давать детям доступ к широкому спектру знаний. И в каждом Дистрикте будет доступна хотя бы первичная медицинская помощь, а правительство станет прислушиваться к потребностям и нуждам народа, а не требовать безоговорочного подчинения и даже преклонения перед верховным лидером. Конечно, не все еще в нашем государстве совершенно, и многое нужно восстанавливать, и все еще продолжаются скандалы вокруг тех, кто оказался не по ту сторону баррикад. Плутарх Хеверсби был прав – мы в самом деле непостоянные, тупые твари со слабой памятью и талантом к самоуничтожению. Но, может быть, и мы постепенно меняемся. По крайней мере, со мной это произошло, хотя каждая из этих перемен вывернула меня едва не наизнанку.

И я решила, что мне не стоило возмущаться по поводу стремления Пита выступить с речью, чтобы поделиться тем, что он пережил, с другими. Всем нам нужно было понять, что же на самом деле важнее всего. Для меня самой важной вещью оказалось занять себя, пусть даже и маленькими делами, но лишь бы помогать другим. Любовь к Питу наполнила мою жизнь смыслом и одарила меня бОльшим счастьем, чем я сама могла когда-либо дать другому человеку. И даже то, что теперь я могла говорить о своей сестре, несмотря ни на что, и знать, что я пыталась ее защитить, пусть мне это и не удалось, тоже открыло для меня новые горизонты, новые просторы, которые я могла заполнить светом, а не мрачными мыслями о том, как ее не стало.

Я еще немного поохотилась, отпустив мысли на простор, или, точнее, вообще выкинув все из головы. Старалась не шуметь, дожидаясь добычу, но на самом деле делала все вполсилы. По большей части я просто впитывала все, что меня окружало: то, как сероватое небо, светлея, становилось голубым, то, как ветер трепал листья на ветвях, срывая некоторые и заставляя их опадать в сухой подлесок. Почва здесь была каменистой и твердой, но на ней все равно выросли высоченные стволы, макушки которых, казалось, задевали небо. И я ощущала присутствие здесь своего отца, он был таким же, как и в моем сне: нежным, призрачным, но дарующим мне такую прочную защиту, о которой я могла только мечтать. И мне взгрустнулось из-за этого – хотя когда я не грустила? Но теперь эта булла ту грусть, с которой я могла ужиться.

И вдруг, из меня, как будто прорвав плотину, полились слова. Я представляла себе отца, которого не видела уже восемь лет, который теперь шел бок о бок со мной. И я рассказала ему все – все, что только человек может выразить в устной форме – Жатву, как я покинула Прим и мать, взяв с Гейла обещание их оберегать. Пита. Хеймитча и Эффи. Других трибутов. Руту. Арены. Как потеряла Пита. Дистрикт Тринадцать. Войну. Охмор. Прим. Как хотела умереть. Как вернулась домой. Пекарню. Депрессию и приступы Пита. Как он уехал от меня в больницу. Внезапно оказалось, что я так много должна ему рассказать. Я открыла дверь, и теперь она не закрывалась. Казалось, мне бы и жизни не хватило, чтобы все ему рассказать, даже то, что рассказывать не хотелось. Но я открыла дверь и сделала то. Он был мой отец, и понял бы меня, будь он жив. Он не сломался бы под грузом всего этого знания. Мне не пришлось скрывать от него многое, как я скрывала это от матери.

Замолчала я только когда устала говорить. Хоть я и не закончила свой рассказ. И поняла, что мне было и не суждено его закончить, ведь и моя история на этом не кончалась. Но я отчего-то успокоилась. Его больше не было рядом со мной, как это было в детстве. Но он казался мне не менее реальным, чем был тогда. И я не стала биться над этой загадкой. Как и в случае со снами о Финнике – я просто приняла все это как дивные дары, отправленные мне тайным адресантом**.

***

Ощутив разлитый в воздухе жар, который нагрел мне плечи, я поняла, что торчу в лесу дольше, чем собиралась. И медленно направилась в сторону Деревни Победителей, уже на пороге стянув с себя куртку, в которой стало жарковато под мягким теплом утреннего солнца. Бесшумно сняв ботинки в холле, прислушалась к царящей в нашем доме сонной тишине. И на цыпочках пошла вверх по ступеням – хотя я думала, что пропадала в лесу чуть ли не ведь день, оказалось, что на часах еще нет и восьми утра. Темнота и почти полная тишина в спальне подтвердили мои подозрения – Пит был еще в постели, и комнату наполняли звуки его ровного дыхания. Он перевернулся во сне на спину. В щелку между шторами, которые тихонько колыхал ветер, пробрался и упал ему на грудь шаловливый солнечный луч, подсветивший легкий светлый пушок. И я невольно этому лучику позавидовала.

Скинув с себя все одежду, я тихо скользнула под одеяло и прикорнула головой у Пита на плече. А мои пальцы нежно заскользили там, куда падал лучик, играясь с волосами на его груди. Он тихо застонал, но полностью не проснулся. Его кожа благоухала сном, и я втянула в себя этот запах полной грудью, ощущая, как что-то набухает внизу моего живота. Повернувшись к нему, я его поцеловала, а мои пальцы все еще бродили по его груди, чтобы потом по дорожке из светлых волосков постепенно опуститься вниз.

Когда моя ладонь накрыла мошонку, он непроизвольно дернулся, хотя глаз так и не открыл. Но темп его дыхания изменился, и я знала, что он уже не спит. И поспешила проследовать губами по той же тропке, которую уже одолела моя рука, двигаясь вниз до тех пор, пока я не оказалась у него между ног и мои губы не коснулись его теперь уже весьма ощутимой эрекции, а ее кончик нежно подергивался возле моей щеки. Мои руки прошлись по его бедрам, и я поразилась гладкости его натянутых мышц. Даже без него его тело было совершенным – подтянутым и сильным, его так и хотелось трогать и ласкать. Этим я и занялась, вызывая целую россыпь его стонов, пока я покрывала его горячими и влажными поцелуями, прежде чем я взять его в рот.

Пит, наконец, открыл глаза, чтобы посмотреть на то, что я там делаю внизу. И я, удерживая его взгляд, заскользила по его члену сначала медленно вверх, затем вниз, массируя его губами и языком. Он резко дернулся у меня во рту, и я почувствовала как его мошонка мгновенно натянулась. Однако я, улыбнувшись, покачала головой и выпустила его с игривым звуком «чпок». Все так же не сводя с него глаз, я подползла к нему как кошка и, поднявшись, поместила себя прямо над ним.

– С добрым утром, – произнесла я с усмешкой, но ответа дожидаться не стала.

Он шумно и хрипло выдохнул, когда я разом опустилась на него, и на его лице отобразилось выражение чего-то среднего между экстазом и острой болью, которое еще только больше меня завело. Я очень любила заниматься с ним любовью в этой позе – находясь сверху, самой задавая ритм, расслабляя и напрягая мышцы по ходу движения. Я быстро на нем скакала, слегка откинувшись назад, чтобы опереться о его бедра. Лицо Пита стало ярко-розовым от напряжения и он запрокинул голову, зажмурился, чтобы удержаться и не кончить, но у него не было ни единого шанса сделать это после моего блистательного нападения. Все его тело на миг окаменело, потом по нему пробежала мелкая дрожь и он дернулся резко вверх, опустошая себя в мое лоно. Я же еще несколько раз на нем подпрыгнула, чтобы острее прочувствовать удовольствие от того, как он пульсирует внутри, а потом он затих, смягчаясь, и выскользнул из меня.

Лежа возле него, я наблюдала, как он спускается ко мне со своего седьмого неба. Недолго полежав, пытаясь совладать с дыханием, он повернулся по мне и показчал головой:

– Что на тебя нашло?

Я усмехнулась.

– Да так…

– Вот это было пробуждение… – он рассмеялся, перекатился на бок и водрузил белокурую голову мне на живот. – Но ты не…

– Нет, может, позже, – вяло вымолвила я.

И кожей почувствовала, как он качает головой.

– Ни в коем случае.

Его пальцы скользнули между моих бедер, и два из них немедленно оказались во мне и задвигались туда-сюда, а венерин холм на его ладони прижался к такому местечку, что я воспарила. Прежде чем я смогла сконцентрироваться на том, что он делал, я уже взмывала ввысь, все еще набухшая и возбужденная своей бешеной на нем скачкой. Он стал целовать мои груди, теребя ртом соски, которые встали и налились как темные камешки. И когда он крутанул во мне чуть согнутыми пальцами, и ощущение от резкого нажатия именно там спровоцировало во мне огненный фейерверк. Я была уже так подогрета там, как довела до оргазма его, что ушло всего несколько секунд на то, чтобы и я сама казалась за гранью и мощный спазм моего наслаждения сжал его пальцы. Теперь уже я стонала нечто несвязное, а Пит пристально смотрел мне в лицо, наблюдая за волнами, захлестывавшими мое тело. Накрыв мои губы, он запечатлел на них глубокий, чувственный поцелуй, пока я еще трепыхалась, и не отрывался от меня, пока я не распростерлась, обессиленная, в его объятьях.

– Я должна тебе кое в чем признаться, – сказала я, позволяя ему покрепче обхатить мое разомлевшее тело.

– Опять? – рассмеялся он, – Ну, говори.

Я устало улыбнулась и полностью отдалась покою этого утра.

– Я люблю с тобой трахаться.

Пит резко отстранился и зашелся от смеха, мотая головой, будто не веря собственным ушам. Потом опять упал на постель и пожал плечами.

– Да я уж догадался.

Я рассмеялась в ответ и потянула его к себе.

– И я люблю тебя. Безмерно.

Он нежно посмотрел на меня, и его глаза сияли счастьем и нежностью.

– И это тоже, вроде, понял.

И я воззрилась на него с деланным недоверием.

– Да что ты говоришь! Наглый тип!

– Мог бы им быть. Или, возможно… – и он наклонился, чтобы покрыть поцелуями мою шею и плечи. – Просто ты так доходчиво объясняешь.

– Мммм, – стонала я, пока он неспешно меня целовал. И я подозревала, что он просто выжидает, пока я вновь созрею. И что сам он отнюдь не прочь, и у меня все внутри сжималось от предвкушения. Но я все еще не могла забыть о том, что обдумывала в лесу.

– Знаешь, это нужно, – прошептала я.

– Что нужно, – переспросил его приглушенный голос: он щекотно целовал меня в пупок, заставляя меня извиваться и хихикать.

– Твоя речь.. – я вздохнула, когда он отменяя оторвался, чтобы осмыслить мои слова.