Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 50 страниц)

Я зарылся пальцами в ее растрепанные волосы, наткнувшись тут же на узелок, не пускавший их соскользнуть сквозь темные пряди, и слегка потянул.

– Это… нелегко… верно? – мягко спросил я почти что шепотом.

– Очень, – ответила она так же тихо. – Я все думаю о том, как это ненормально. И у меня все внутри переворачивается. Но я хочу ее видеть. Помнить о ней. Быть в состоянии разговаривать о ней без того, чтобы тут же терять голову, – она вновь откинулась на подушку, уставившись в потолок, и теперь уже я приподнялся на локте, чтобы заглянуть ей в лицо. – Она была моей сестрой! – горячо воскликнула она, стукнув кулаком по матрасу. – Нельзя ее забывать лишь потому, что для меня слишком болезненно ее помнить.

– Ты хочешь как-то почтить ее память? – осторожно спросил я, беря ее за руку и нежно её растирая, чтобы снять напряжение.

– Не на публику, ты понимаешь. Здесь, между нами.

– Отчего бы нам не добавить ее в Книгу памяти? – предложил я не очень уверенно. Мы пока не упоминали в Книге Прим, и Китнисс никогда не выражала желания этого сделать.

– Возможно, – уклончиво ответила она, вероятно, имея ввиду «нет». Она еще не была к этому готова. В книге уже была моя семья – и фотографии, которые Том нашел на пепелище. Отец Китнисс. Она решилась его туда добавить после того, как я вернулся из больницы. И все трибуты, которых знали мы, и те, кого знал Хеймитч, уже были записаны в Книгу.

– Так ты не сердишься, что я ходила в твою мастерскую, пока тебя не было? – спросила она, изучая мое лицо, видимо, пытаясь разглядеть признаки недовольства.

– Конечно же нет! Приходи туда когда захочешь, – она слегка заерзала, видно, ей все еще было не по себе, и я не смог удержаться от того, чтобы не схватить ее в охапку, прижать к себе. – Послушай, все мое – твое. Я ничего от тебя не скрываю, кроме того, что ты сама не захотела бы увидеть, – я чмокнул ее в лоб, погладил по густым спутанным волосам. – Для тебя это уже большой прогресс, но ничего страшного, если к большему ты пока не готова. Нужно время.

– Знаю, – прошептала она, пристраиваясь к изгибу моего плеча. – Мне это нужно. Нужно, чтобы память о ней жила, иначе это будет все равно что снова ее потерять, – она зарылась лицом в мое плечо, а я обхватил ее покрепче, жалея, что мои ласки не могут прогнать прочь ее печаль. Мне хотелось поддержать ее, но бывают дороги, по которым нужно прийти в одиночку. И хоть сейчас она не плакала, я знал, что сердечная боль жестоко ее терзает.

***

После обеда запах свежего хлеба чувствовался благодаря открытым в доме окнам даже в саду, где я сгребал сухие листья вокруг кустиков примулы. Это был природный аромат хорошо пропеченного хлеба с орехами, и еще пекущихся – хлеба с ягодами и сладких ванильных кексов. Я не устоял от искушения остановиться и глубоко вдохнуть этот манящий домашний аромат, смешанный с запахом свежей земли и прели. Китнисс как-то сказала мне, что скучала по запаху выпечки в нашем доме. Забавно, ведь он окружал ее каждый божий день в пекарне. Однако она упорствовала, что это не одно и то же.

Очевидно, для нее этот запах был еще одним доказательством, что я наконец снова дома. Сама Китнисс, по которой я так истосковался, сейчас была в доме, на расстоянии нескольких шагов. Стоило мне снова сказать это себе, и все мое существо наполнилось упоительной радостью. Больше это не было мечтой или желанием. И мной внезапно овладел порыв, и остро захотелось оказаться рядом с ней.

Переступив через кустики примулы, я направился к черному ходу. По пути я чуть не запнулся об одну из девчушек, которые приходили потрудиться на огороде их сиротского приюта – полагаю, ее звали Айви. Она как раз вывернула из-за угла с полной корзиной сладкого перца и тот рассыпался по земле. Слегка смущаясь, она мне улыбнулась:

– Это я их посадила! – выдала она с гордостью, и грива ее рыжих волос колыхалась от владевшего ею восторга.

– Они, похоже, уже поспели. Но ты не собирай сразу все – не успеете съесть, и они могут испортиться, – сказал я мягко, поднимая блестящие, будто воском натертые, овощи.

– Не испортятся! Мистер Эбернати обещал нам показать, как делать из них закатки, – и она потопала через дорогу, к ватаге других детей, которые окружили одного из хеймитчевых гусей, явно намереваясь и перед ними похвастать урожаем.

– Мистер Эбернати? – переспросил я, обращаясь уже скорее к самому себе, чем к ней, тем более, что она уже удалилась. Покачав головой, я вошел в дом и обнаружил там как раз Хеймитча, который обнюхивал хлеб как изголодавшийся бродячий пес.

– Дал бы ты ему остыть, – сказал я, убирая садовые перчатки. – А будешь и дальше так трескать, испортишь свою мальчишечью фигуру, – принялся я его поддразнивать. Хеймитч по приезду из Капитолия демонстрировал прямо-таки волчий аппетит, как будто из голодного края вернулся, хотя кормили там до сих пор прилично, даже после войны. Лично я не возражал против всяческих кулинарных изысков. Но Хеймитч явно предпочитал кухню родного Дистрикта.

– Поешь с моё птифуров и улиток в винном соусе, так в жизни не откажешься от лишней порции рагу из белок и хлебушка с орехами, – ответил он, наморщив нос – видимо, при воспоминании об улитках.

– Ну, я вообще-то был там вместе с тобой, если ты не позабыл. Кстати, – вдруг припомнил я. – откуда тебе известно, как надо закатывать перец?

Хеймитч оторвался от своего занятия и изучающе воззрился на меня.

– И что тут сложного – добавляешь масла, да в банку закатываешь?

– Посложнее, чем ты думаешь! – сказал я придирчиво. – А если туда попадет какая зараза: или банка вздуется, или же все отравятся и заболеют.

Хеймитч лишь пожал плечами и продолжил обхаживать буханку хлеба. И тут на кухню явилась Китнисс, и метнула в Хеймитча острый как стальной клинок взгляд.

– Пит испек хлеб персонально для тебя, даже взбил масло. Все, что требуется от тебя – немножко обождать, – сказала она, доставая пакетик сушеных трав для заварки чая из кладовой. – И ты вообще-то прав. Капитолийская еда – то еще удовольствие. Не считая бараньего рагу, конечно.

Положив пакет на стол, она направилась ко мне и обвила меня руками за пояс, и подарила один из тех плавящих во мне все кости поцелуев, от которых я мог бы даже позабыть собственное имя. Сдавленный звук с другого конца кухни заставил нас разъединиться и рассмеяться, но вовсе не от смущения, как, видимо, предполагалось.

– Фу, ребята, не портите мне аппетит, – проворчал Хеймитч, прикрывая глаза в притворном негодовании.

– Не злись… Тебе и самому бы… не помешало… найти кого-то… для души, и не докапываться до нас, – выдавил я, не прекращая осыпать поцелуями щеки Китнисс. Она шлепнула меня слегка, но и это не могло меня остановить: целовать ее было в этот миг моим единственным и самым горячим желанием.

– Да ладно, ему бы пришлось принимать для такого дела ванную, – хохотнула Китнисс, пытаясь увернуться от моих губ, но явно не очень старательно. Мы уже оба расхохотались, а Хеймитч глядел на нас как на двух конченых придурков.

– Ванную и, наверно, глубокую очистку организма, – подлила масла в огонь Эффи, которая явилась в кухню со стороны парадной двери. – Как поживают сегодня мои голубки? – она расцеловала по очереди меня и Китнисс, и от запаха ее духов у меня защипало глаза.

– Что это за запах, Эффи? – выдавила Китнисс сдавленным голосом, пытаясь взмахом ладони очистить воздух возле нас.

Эффи подобралась и гордо вкинула подбородок.

– Это подарок Окли. Привез из своей последней командировки в Капитолий.

– Он вроде бы густоват, – сказала я, и потряс головой, чтобы выбить из ноздрей навязчивый запах. – То есть запах земли с легкой ноткой специй.

– Да точь в точь крысиная отрава, – не стал стесняться в выражениях Хеймитч, отламывая краюшку хлеба и отправляя ее в рот.

– Угомонись ты, ходячее недоразумение – зашипела на него Эффи. – Это такой милый подарок, и он, наверное, хотел им сказать…

– Тебе он тоже не понравился, верно? – воскликнула Китнисс, и я мог только вскинуть брови, глядя на Эффи.

По гладкой коже Эффи разлился заметный румянец.

– Ну, ради отношений приходится идти на компромиссы… – принялась вилять она, мы же едва ли не хором застонали.

– Китнисс, прошу, если я когда-нибудь куплю тебе нечто, что будет вонять как топливо для планолета, просто так мне и скажи, договорились? – попросил я.

Прильнув ко мне, она сжала меня покрепче.

– Конечно. Ты же знаешь – я не умею как следует врать.

– Топливо для планолетов еще цветочки по сравнению с тем, чем от тебя разит, – заметил нашей гостье Хеймитч, после чего Эффи утратила всякие остатки самообладания.

– Я хотя бы не воняю гусиным навозом! Когда в последний раз ты вообще умывался?

– К твоему сведению, я принимал ванную буквально на днях, – Хеймитч отмел ее обвинения высокомерным жестом. Эти двое и прежде могли перейти от цивилизованного общения к бурной перебранке довольно быстро. Но сегодня они определенно поставили в этом деле рекорд. – Во всяком случае, точно помню, как принимал душ в Капитолии – очень роскошный.

– А это, между прочим, было аж две недели назад, – сказал я, направляясь к столу, у которого околачивался Хеймитч. – А раз так, то духу твоего не будет рядом с хлебом. Не на моей кухне.

Хеймитч зарычал и подался назад, но перед этим успел отломить от буханки еще кусочек.

– Так, по-твоему, надо обращаться со своим старым ментором?

Эффи самодовольно любовалась с другого конца кухни, как Хеймитч ретируется через заднюю дверь.

Когда остальные буханки и кексы были вынуты из печи и поставлены остужаться, Китнисс потянула меня за руку.

– Пошли на свежий воздух. Погода просто отменная.

Мы обогнули сад, где миссис Айронвуд сидела и болтала с одним из добровольцев, которые приходили теперь в приют, приглядывая за детьми, которые пропалывали помидорные посадки. Дети же тайком кидались друг в друга землей, но их за это не очень-то ругали, пока один из комьев не приземлился прямо на колени миссис Айронвуд.

– Все, хватит! Посмей еще только что-нибудь кинуть – сразу пойдешь домой, – поток ругани прервался, только когда она заметила нас. – Доброго дня! Вышли прогуляться?

Китнисс улыбнулась.

– Кексы уже остывают, и мы решили дойти до леса. Где Вайолет?

– Она с Доктором Агулар. Терапия, знаете ли. Ей скоро поставят скобы на ноги, так что Ровена в последнее время старается вовсю.

Китнисс кивнула. Я уже слышал от нее о том, как Доктор Агулар помогает девочке и намеревается снова поставить ее на ноги. После бомбежки Двенадцатого некому было ей толком помочь, так что теперь ноги придется заново ломать и заживлять, причем несколько раз. Доктор Агулар не занималась девочкой в Тринадцатом, но сейчас чувствовала, что это нечто вроде неоплаченного долга из прошлой жизни, во всяком случае так полагала Китнисс. И кто бы лучше понял ее чем мы, Китнисс и я?

Дойдя до опушки, мы открыли ворота, ведущие в лес. Уже разгоряченные на солнце, мы будто купались в этой золотом свете и жарком мареве. Китнисс мне улыбнулась, и мое сердце от счастья пропустило удар.

– Детям нравится в Деревне Победителей, – сказала она чуть погодя.

– Еще бы, – рассмеялся я. – Тут столько места, лес рядом, делай что хочешь в саду… А при желании можно даже покормить этих бедолаг – хеймитчевых гусей, – я притянул ее к себе и зашептал. – А еще они всякий раз получают кекс или пирожное, когда приходят.

Китнисс хохотнула.

– Да уж, я их этим избаловала.

– Думаешь, я против? Кого стоит баловать, если не их? И ты прекрасно представляешь себе, как бы они жили в приюте еще несколько лет назад, – мрачно сказал я.

Мрачная гримаса исказила лицо Китнисс, когда ее посетила эта мысль.

– Наверно, им было бы легче выжить на арене, чем в этом чертовом старом приюте.

Ее слова заставили меня вспомнить каким был Двенадцатый при Сноу, когда сироты приходили в школу оборванными, побитыми и заморенными – кожа да кости. Они были измучены голодом гораздо больше, чем даже дети из Шлака, а это говорило само за себя.

– Мы с Прим тоже едва там не оказались, – проговорила она в задумчивости. – И нас спасли от этого в том числе пара буханок горелого хлеба.

Мне оставалось лишь улыбнуться.

– Я был безумно в тебя влюблен. И не мог видеть тебя в таком состоянии.

Китнисс вдруг остановилась, и подняла на меня свои большие серые глаза – и в них плескались чувства:

– Ты сделал бы это и для кого-нибудь другого. Такой уж ты. И за это одна из причин, отчего я тебя люблю.

Меня будто внезапно с размаху ударили в грудь. Китнисс вообще редко говорила вслух о своих чувствах, и её слова «я тебя люблю», сказанные спонтанно, без побуждения с моей стороны, распалили меня гораздо больше, чем жаркие лучи солнца.

– Китнисс… – начал я дрожащим голосом, и заключил в ладони её лицо.

Она прильнула к моей руке, впитывая исходящее от меня тепло, а потом выпалила:

– У меня есть идея.

– Если в ней фигурируешь ты, прямо тут, на спине, голая, то я – однозначно «за», – сказал я, шутя лишь отчасти, прижав ее к себе так, чтобы она поняла, насколько мне уже близка подобная идея.

Китнисс прыснула, и этот дивный звук улетел и спрятался где-то в лесной чаще.

– А ты нынче не стесняешься. Ты вообще когда-нибудь думаешь о чем-то еще? – она замотала головой, но в штанах у меня было по-прежнему тесно.

– Ну… Я же парень, так что – нет, вряд ли, – проговорил я слегка смущенно. – Особенно когда ты говоришь мне такие милые слова.

Ее голова упала мне на грудь, грудная клетка все еще дрожала от смеха. Но потом она слегка отстранила меня движением руки.

– Сосредоточься! Это вполне серьезно. Я хочу предложить миссис Айронвуд свой старый дом как новое помещение для приюта, – недоуменное выражение у меня на лице заставило ее заговорить с еще больше страстью. – Выслушай. В Деревне никто не живет кроме меня, тебя, Эффи и Хеймитча. Я знаю, что остальные дома – в распоряжении правительства, и не могу за него решать. Но разве справедливо, что у нас есть огромный пустующий дом, когда пятнадцать ребятишек обитают в развалюхе, покрытой угольной пылью? Они там даже огород разбить не могут, потому что земля не плодоносит – в ней сплошной уголь и тяжелые металлы из шахт. Почему они должны так жить? И честно говоря… – она сделала паузу, и я постарался ее не перебивать. – Мне нравится, когда они рядом. Нравится с ними возиться. Я чувствую себя… нужной, наверное.

В этот миг она так нервничала и казалась такой ранимой, что у меня невыносимо заныло сердце. Если уж она на что решалась, то делала это, и все же ей нужно было мое одобрение. И глубоко в душе я умилялся привязанности Китнисс к этим детям. Возможно когда-нибудь она будет готова найти место в сердце и для наших собственных детей. Представив себе беременную Китнисс, носящую под сердцем нашего сына или дочь, я залился краской от удовольствия.

– Думаю, это отличная идея, – проговорил я медленно, чтобы сдержать свой восторг, а не потрепать ей нервы. И тут же напряжение в ее лице спало, уступив место радости. – Как ты могла подумать, что я могу не согласиться на такое предложение?

– Ну, это ведь значит, что возле дома кто-то все время станет сновать и шуметь. И мы не будем жить так уединенно, как прежде, – осторожно проговорила она.

– Я ведь не Хеймитч. И когда рядом люди, особенно – дети… – и вдруг я задохнулся, нечаянно увидав внутренним взором изломанные маленькие тела, мерзлые камни, залитые кровью. И замотал головой, пытаясь стряхнуть с себя ужасное видение. – Нет, это отличная идея. Так и сделаем.

И тут она бросилась на шею, с восторгом обвила меня руками – такого бурного проявления чувств за нею прежде не водилось. И я крепко ее прижал к себе, зарылся носом в ее темные волосы. Как бы мне хотелось почаще делать ее такой счастливой. Чуть отстранившись, я ее поцеловал – глубоким, страстным поцелуем, который не оставлял сомнений в том, куда были устремлены мои мысли. Когда я ее отпустил, практически бездыханную, мой взгляд неожиданно метнулся влево.

– Видишь вон там прогалину с травой? – проговорил я тихо, медленно направляя нас обоих именно туда.

– Пит, нет, правда… – запротестовала она, смеясь.

Я поцеловал ее в то самое чувствительное местечко на шее, чтобы поцелуй вышел убедительным.

– Разок, по-быстрому. Просто чтобы отпраздновать то, что ты решила, – сказал я и присосался к нежной коже за ее маленьким ухом, чувствуя, как она уже слегка по мне елозит. – Пожалуйста, не бойся.

Вдруг лицо Китнисс стало серьезным, она кивнула и прижалась ко мне губами, прильнула. Не говоря больше ни слова, она пошла за мной к той травянистой прогалине, скинула платье и бросила его на землю. Встав на платье коленями, она потянула вниз мои штаны, а потом и меня самого. Как подсолнухи, все время поворачивающиеся к свету, мы повернулись друг к другу и больше не отворачивались. Жаркие лучи, проникая сквозь листву, палили мне спину, и играли солнечными зайчиками в ее серебряных глазах, отчего ее взгляд сиял как метеоры. Это длилось не так уж долго, но пока длилось, в мире не существовало ничего, кроме нас двоих, примятой нами травы и шепчущихся в вышине листьев.

***

Мэр Гринфилд был поражен не меньше миссис Айронвуд, когда мы с Китнисс попросили их о встрече в Доме Правосудия. На ней Китнисс объявила им о том, что намерена пожертвовать свой дом в Деревне Победителей Дистрикту, если он будет использован по тому назначению, какое она укажет. Гринфилд бесконечно переспрашивал – точно ли она хочет это сделать – пока окончательно не вывел ее из себя.

– Вы вообще видели старое здание шахтоуправления? Оно разваливается. Где я должна подписать?

Сочувственно взглянув на меня, мэр показал ей место на листе, где ей следовало поставить свою подпись и дату.

– Вот. Готово, – сказала она, нервно выдыхая. – Осталось забрать оттуда свои вещи и передать вам ключи.

– Можете отдать их прямиком миссис Айронвуд, когда все закончите, Китнисс. Нет нужды в формальностях, – мягко произнес мэр, глядя на нее благоговейно и слегка испуганно.

Раскланявшись на прощанье, мы с Китнисс направились в пекарню. Она казалась необычно тихой, и я вовсе не был этому удивлен. Она сделала широкий жест, несколько импульсивный, но отмеченный печатью особого достоинства. Не то, чтобы она имела при этом задние мысли, но надо было признать, что кое-что в этом доме заметно ее тяготило.

Когда мы оказались на заднем крыльце пекарни, я уже знал, что внутрь со мной она не пойдет. Нежно положив руку ей на плечо, я ободряюще его пожал.

– Хочешь, пойду с тобой?

Глаза Китнисс, глядевшие на меня, были огромные как блюдца, до краев наполненные коктейлем из противоречивых чувств.

– Мне нужно это сделать в одиночестве. Просто… – она отрицательно покачала головой. – Увидимся вечером дома.

Кивнув, я отпустил ее плечо, и глядел ей вслед, пока она не скрылась из виду. Она, казалось, слегка пошатывалась, как раненый, у которого всего-то и есть выбор: либо из последних сил брести вперед, с трудом переставляя ноги, либо свалиться в дорожную пыль, да там и остаться. Было невыносимо тяжело отпускать ее в таком состоянии, зная, что она страдает, и осознавая, что ничего ты не в силах тут поделать. Когда я вернулся из Капитолия, дома меня ждала девушка, которая казалась гораздо сильнее и самостоятельнее той, что я до этого оставил дома. И я тогда как дурак поверил, что она одолела свое парализующее горе. Теперь же я опять боялся: и за нее, и за себя. Но и понимал – все это часть нашего с ней общего пути. Я не могу избавить ее от этого, как и она не может изгнать моих демонов. Есть дороги, по которым каждый должен пройти в одиночку.

И я с головой ушел в работу, и, замешивая тесто, вымещал на нем все свое беспокойство, жалость к ней и собственное бессилие.

***

Закрыв пекарню, я поспешил домой, неся в одной руке буханку хлеба, в другой – пекет с сырными булочками. Небо густо заволокло тучами, скоро должно было полить как из ведра. Этот дождь, обещавший обратиться в бурную летнюю грозу, был первым с момента моего возвращения домой. Первые тяжелые капли упали, когда я поворачивал ключ в замке, отпирая наш дом. Когда меня встретила там темнота и полнейшая тишина – нарушаемая только тихим урчанием холодильника – сердце ухнуло куда-то вниз живота.

Водрузив свою ношу на кухонный стол и переобувшись в домашние тапочки, я заметил, что сапоги Китнисс, которые были на ней с утра, небрежно брошены на стойке для обуви. Сделал глубокий вдох и заглянул в гостиную, а потом направился наверх. Одного взгляда на заправленную кровать хватило, чтобы понять – некоторые из терзавших меня опасений оказались напрасны. Ведь наша постель была первым местом, где она спешила укрыться во время своих приступов депрессии. Несмотря на облегчение, я чувствовал, что озадачен, и тут мое внимание привлекло шевеление в дальнем конце коридора, и я потопал в свою мастерскую.

Осторожно приоткрыв дверь, я обнаружил там Китнисс, сидящую на полу перед портретом Прим. Еще перед ней были разбросаны самые разные вещицы: кулон, несколько фотографий, ручки и канцелярские принадлежности, обувь, сделанные вручную тряпичные куклы и блестящие украшения. Из средних размеров коробки, стоящей подле портрета, выглядывала девичья одежда – праздничная и повседневная. Когда я вошел, Китнисс подняла на меня глаза – она не плакала, хотя лицо припухло от недавно высохших слез. Потом ее взгляд снова опустился на деревянные фигурки, лежащие у нее на коленях. А я уселся на пол рядом с ней.

– Эти игрушки… для нас вырезал папа, – заговорила она сбивчиво. – Она их любила, так что я ей отдала свои. Видишь… – и она протянула мне деревянные изображения кошек, лошадей и птички. – Он вырезал нам зверушек, потому что на обычные игрушки не было денег. И она все сохранила… Она так тщательно умела обо всем заботиться, – она шумно, со всхлипом вздохнула, и ее голос сломался. – Я отдавала ей… все, что только могла… но она не была избалованной… и ничего не требовала, – она подняла глаза, теперь они снова были влажными. – Неужто я хотела слишком многого, когда пыталась ее защитить? – и тут она резко сникла, как подрубленное топором тонкое деревце. Протянув руку, я успел ее поймать, прижимал её к себе, пока она сотрясалась в рыданиях, то и дело громко всхлипывая. И я сам украдкой плакал от того, что с ней творилось, но останавливать поток ее слез не смел. Такое горе не избыть парой слезинок. Бездонный колодец запросто не вычерпать. Словами наводнения не остановить.

Колодец Китнисс оказался невероятно глубок. За окнами меж тем бушевала гроза, ветер пытался раскачать дом, а дождь барабанил по крыше с таким ожесточением, как будто по ней скакал галопом табун диких лошадей или кавалерийский полк несся на поле кровавой брани. И я не мог ничего поделать, лишь позволить ей опереться на меня, и пытаться выстоять под напором ее горя. Ибо ее безмолвная скорбь в своем неизбывном отчаянии играла и на струнах моей души, пробуждая эхо и моего собственного горя.

Но даже дождь не может длится вечно. Когда ревущий водный поток у нас над головой стал наконец редкою капелью, горе Китнисс тоже постепенно схлынуло. Она лежала в моих объятьях и я ее укачивал, что-то безмолвно напевал, не раскрывая рта, пока дождь и ее всхлипы окончательно не стихли. И лишь тогда до меня дошло, что же я делаю. Вибрация, рождаясь у меня в груди, шла по моим рукам и сообщалась ее маленькому телу, и ее дыхание под таким воздействие стало глубоким и ровным. Она все еще сжимала меня за бока, но ее ногти больше не впивались судорожно мне в кожу, как еще несколько минут назад. И через несколько минут до меня долетел ее голос, идущий из самых сокровенных тайников ее души – а может, даже и моей собственной. Это уже не имело значения. Она безмолвно просила меня позаботиться о ней, сделать для нее то, что, как она думала, она сама не смогла сделать для Прим. Потому что я был ей нужен. И я намерен был стараться это сделать, изо всех сил, так же, как старалась и она. О большем мы друг друга просить просто не могли бы.

_________________

*Оригинальное название главы «To Be Still In Your Silence» – также цитата из стихотворения чилийского поэта Пабло Неруды «Poema 15» в переводе на английский. Литературный перевод стихотворения на русский Даллии Рухам («Люблю, когда молчишь») здесь https://www.stihi.ru/19.09.2012/8483 Полный текст перевода Артура Кальмеера («Люблю твое молчанье») здесь http://art-of-arts.livejournal.com/238372.html? page=1

Комментарий к Глава 44: Молчать с твоею тишиной (POV Пит)

Комментарий переводчика: Только что вышедший MJ P2 породил в сети новую волну дискуссий (итоги предыдущей – здесь http://victorsvillage.com/2015/01/12/homeless-peeta/) о том, что же случилось с домом Пита в фильме. Да, вся левая сторона Деревни Победителей, включая дом Пита, там показана разрушенной. Титания в одной из веток прокомментировала это так: “Разве это не подрывает основы канона великого множества пост-соечных фанфиков, включая мой? То есть, что Китнисс переезжает в дом Пита, но вдруг оказывается, что его дома и вовсе уже нет! Это повод для меня загородиться от мира ладонью!!!! (имеется ввиду – глядеть сквозь пальцы и видеть лишь то, что хочется)”.

А я, по размышлении зрелом, приняла для себя “киношную” версию. Питу негде жить? Железный довод в пользу того, что он естественным образом поселился под одной крышей с Китнисс, даже если поначалу и в разных спальнях. Жаль, что никто из фикрайтеров на моей памяти не проработал эту тему.

========== Глава 45: Счастливчики ==========

The anguish of the earth absolves our eyes

Till beauty shines in all that we can see.

War is our scourge; yet war has made us wise,

And, fighting for our freedom, we are free.

Horror of wounds and anger at the foe,

And loss of things desired; all these must pass.

We are the happy legion, for we know

Time’s but a golden wind that shakes the grass.

Тоска земли открыла нам глаза,

Пока красой сияет все вокруг.

Война наш бич; однако же она

Дарует мудрость и свободу, друг.

Ужасны ненависть к врагу и боль от ран,

И то, что омертвело все в душе.

Они пройдут, счастливый ветеран,

Время – всего лишь ветер в камыше.

Из стихотворения «Отпущение грехов» Зигфрида Сассуна*

– А нельзя было со мною посоветоваться, прежде чем наводнить округу толпой детишек, – ворчал Хеймитч за ужином. А я-то надеялась, что парочка добытых мной и хорошо прожаренных фазанов на тарелке задобрит его. Особенно после того, как парочка наших новоприобретённых юных соседей выпустил из загона его гусей. По правде говоря, они просто попытались их почистить, ведь питомцы Хеймитча давно не могли похвастаться природной белизной. Однако мальчишки недооценили стремление этих птиц к свободе, ибо те сбежали при первой же возможности. Пит, Хеймитч и я битый час гонялись за разгневанными птицами, после чего Хеймитч водрузил на дверь гусиного загончика здоровенный замок, чтобы дети к его питомцам больше не приставали. Я же в этой ситуации только лишь могла, что умасливать его вкусной едой.

– Раньше ты против их присутствия явно не возражал, – выпалила я, занимая оборонительную позицию.

– Это потому, что я знал, что могу отправить их восвояси, когда придет пора поспать. Знаешь… – и он указал на меня одной из обглоданных птичьих костей. Обгладывать и высасывать кости только в Капитолии считалось признаком дурных манер, а мы тут, в Двенадцатом, все время так делали, как будто все еще не знали, когда в следующий раз доведется поесть. Во всяком случае в нашей маленькой компании это было нормой, и Лютику мало что в этом смысле перепадало. – Но я не подписывался все время обитать с ними нос к носу.

– И вовсе не нос к носу, тут море места, – спокойно вставил Пит, сделав глоток воды. – И ты можешь закрывать двери и окна, если станет слишком шумно.

– Да что ты говоришь! – Хеймитч надолго присосался к своей фляжке. Попытки Доктора Агулар уговорить его пройти программу очищения организма потерпели полнейший крах. А ведь Ровена, насколько мне было известно, обладая железной волей и непоколебимым упорством, сдавалась только в самых крайних случаях. Однако я знала так же, что довело нашего ментора до поисков успокоения на дне бутылки, и не смела вмешиваться в его многолетние отношения с алкоголем. Мы с Питом хотя бы могли вместе противостоять ночным кошмарам, он же был совсем один. Не считая стайки вонючих гусей и металлической фляжки, в которой плескалось забвение.

– Ты не так плох, как хочешь казаться. Но вот твое нытье невыносимо, – ответила я Хеймитчу, чувствуя, что мрачно хмурюсь. Как обычно, он доводил меня до ручки, так что приходилось показывать все прелести своего характера. Меняя тему разговора, я спросила как можно более отстраненно. – Знаете вы, что нынче на календаре, а?

Пит, который до этого подъедал горошины на свое тарелке, обронил несколько, хотя внешне все еще был невозмутимом.

– Летнее солнцестояние? – с надеждой предположил он.

– Нет, малыш. Она права. Совсем скоро День Памяти, – ответил Хеймитч мрачно.

Пит заметно сник, и я понимала что это с ним. В прошлом году годовщина Жатвы и торжества в память о детях, погибших за более чем семь десятков лет притеснения Дистриктов Капитолием, вызвал у нас самые противоречивые чувства. С одной стороны, она положило начало нашей физической близости. А с другой – у Пита случился приступ, который едва не поставил под угрозу все наши прежние достижения. Питу было сложно справляться с такими вещами, и от меня не укрылось, как его щеки заливает румянец от нахлынувших на него воспоминаний. Протянув к нему руку, я мягко сжала его ладонь.

– Я помню только хорошее, – произнесла я тихо. От эти слов ему явно полегчало, и он в ответ улыбнулся мне и переплел наши пальцы.

Стоило мне повернуться к Хеймитчу, и меня накрыло мощное ощущение дежавю. Мы уже это однажды проходили, вот только мои сомнения и терзавшие меня вопросы никуда не делись.

– Что мы должны сделать в этом году?

Хеймитч выпрямился. Ему все тонкости этой церемонии были известны лучше, чем кому-либо.

– Не больше того, что год назад. Очевидно, они хотели бы чтобы один из вас или же вы оба произнесли речь, но я полагал, что после визита Пита в Капитолий, ты не захочешь…

– Да, ты прав. Я не хочу говорить речь. Я даже не хочу выходить на сцену, – сказала я пылко.

– Но, может быть, я произнесу речь, – вставил Пит, сжал под столом мое колено.

– Что? – выпалила я, задыхаясь от шока. – Почему ты хочешь это сделать?

– Китнисс, я хочу, чтобы люди ощутили надежду. Хочу, чтобы они знали и понимали, что все обязательно наладится и станет лучше. На самом деле, теперь, когда я действительно задумываюсь об этом, я очень многое хочу сказать.