Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 50 страниц)

– О, Пит! – выдохнула я, до конца на него опустившись, наполненность теперь я чувствовала много сильнее, чем прошлой и позапрошлой ночью.

И он впился в меня поцелуем, не давая двинуться, пока мы оба смаковали ощущение того, что он теперь полностью, весь был внутри меня. Мне было невдомек, как нужно двигаться, и я позволила ему мной рулить, пока он сам был в поисках самого подходящего для нас способа двигаться в унисон. Я стонала прямо ему в губы, вращала бедрами, заставляя и его стонать, потом стала слегка на нем подпрыгивать, чувствуя, как он скользит внутри меня.

– Китнисс! – выдохнул он, сжимая мою талию и начиная приподнимать меня и затем вновь медленно опускать на себя. Когда же он, не в силах больше сохранять сидячую позицию, откинулся на кровать, приподнимаясь навстречу мне на локтях, я убрала руки с его плеч, схватив его теперь за поясницу, используя ее как опору. От этого ощущение полноты только усилилось, хотя прежде это казалось уже невозможным. Наклонившись, чтобы покрыть поцелуями его грудь и шею, я прочертила языком узоры на его коже, дразня его соски так, как он раздразнил мои. Он же от этого начал корчиться, и его стоны дарили мне пьянящее, головокружительное ощущение своей власти над ним. Он продолжал отрывисто двигаться внутри меня. И я, усевшись на него с прямой спиной, стала сама подниматься и опускаться, и он внизу толкался в меня бедрами, наши движения обрели четкий ритм. Сильные руки сжимали мою грудь, настойчиво гладили бока, живот и бедра.

– Потрогай себя, Китнисс.

Я посмотрела на него сверху вниз в недоумении. Но он взял мой палец и поднёс его к маленькому бугорку между моих ног. Когда я прикоснулась к этой точке, по позвоночнику проскочил заряд электричества. Он нежно направлял меня, безмолвно обучая меня тому, что сам делал для меня вчера. Когда я смогла подстроиться к нашему ритму, который вызывал во мне еще больше ощущений, он взял меня за талию и мы продолжили эту гонку всерьёз. Это было самое сильное чувственное ощущение, которое мне доводилось переживать, пружина внутри меня сжалась до упора, прежде чем раскрыться, дав мне освобождение, при том я еще могла её удерживать. И я стонала, задыхалась, хныкала, издавала звуки, которые были для меня немыслимы при любых иных обстоятельствах. Пит же, закусив губу, любовался тем, как я уже настойчиво себя ласкаю.

– Ах, я так близко, – выкрикнула я. Скоро, слишком скоро, я c криком выгнулась назад. – О, Пит! – и запрокинула голову, теряясь в сладких конвульсиях, от которых волны блаженства толчками растекались по всеми телу.

Пит увеличил скорость, сжав меня еще крепче. Я видела, что он борется, пытаясь удержаться на краю, когда его захлестнули мои настойчивые волны. И я остановилась, на миг перестав в него врезаться, и вновь вильнула бедрами, наслаждаясь действием, которое это на него оказывает, своей властью над ним. Теперь уже он выгнул спину, почти задохнувшись от моего внезапного натиска. В конце концов, больше не в силах сдерживаться, он начал бешено в меня толкаться. И я слегка отступила, позволяя ему вести, отдавая ему весь контроль. И вскоре его прекрасные черты исказились, и я почувствовала это: невероятное напряжение внутри меня, затем тепло. Все его тело содрогнулось в экстазе.

Он притянул меня вниз, к себе и тесно сжал, пытаясь побороть сбившееся дыхание. Так и мы и лежали несколько бесконечных минут, и его пальцы поглаживали мне спину. Я полностью растворилась в частом и сильном стуке его сердца возле своего уха, в ритме его тяжелого, глубокого дыхания.

– С тобой все хорошо? – прошептал он чуть погодя.

– Даже слишком, – был мой ответ.

За его смешком угадывалось смущение.

– Разве может быть слишком хорошо?

Я вздохнула.

– Наверно. Тем более, что я считала, что больше никогда не буду счастлива. И мне все кажется, что что-нибудь ужасное еще может случиться. И хоть теперь мы в безопасности, я все еще чувствую себя такой…

– Уязвимой? – предположил Пит.

– Да, именно. Как было с Прим, – мой голос сорвался. – Пит, я так ее любила. И жила в страхе, что потеряю её, и потеряла, потеряла… – я вся задрожала, ведь я не привыкла так смело вызывать ее образ в сознании при свете дня. Чувствуя, что слезы подступают, я всячески пыталась их унять, – Теперь у меня есть ты, и мне хочется запереть все ставни и все двери, и положить у изголовья лук и стрелы, как будто нож над тобой уже занесен. Мне все еще кажется, что в любую минуту сюда могут ворваться миротворцы, забрать тебя, и мне останется только кричать и звать тебя, безо всякой надежды вновь тебя увидеть, – я спрятала лицо у него на груди, напуганная тем, что он может подумать об этой моей вспышке, невольно вспоминая об ужасе Квартальной Бойни, когда мы с ним в отчаянии изо всех сил кричали и звали, не в силах друг друга найти…

Пит поцеловал меня в макушку и отодвинулся, чтобы на меня взглянуть. Его голубые глаза смотрели на меня так, как могли смотреть лишь его глаза.

– Я не могу пообещать, что ничего плохого с нами больше не случится – никто не может дать такого обещания. Но я могу пообещать, что я никогда по своей воле тебя не покину, а если вдруг придется, – он грустно улыбнулся, наверняка думая о том, как его держали в заточении. – тогда я сделаю все от меня зависящее, чтобы к тебе вернуться, – он тесно прижал меня к себе. – Нам нужно начать верить, что теперь все в мире идет к лучшему, иначе не будет нам покоя.

Я кивнула в ответ, лелея надежду, что мне чудесным образом удастся, наконец, научиться доверять.

Вдруг меня посетила внезапная идея, и я вскочила, застав его этим врасплох. Направившись к своему прикроватному столику, куда я уже успела вновь разложить свои вещи, я открыла выдвижной ящик и осторожно извлекла на свет небольшую коробку. Пит сел, откинувшись на подушки. Я тоже села и, водрузив коробку на кровать, стала доставать оттуда содержимое. Предметов было всего три. Первым оказалась выводная трубка, которую Хеймитч отправил нам, измученным жаждой, на парашюте на арену, в безводные джунгли. У Пита появились морщинки вокруг глаз, когда он поднес к ним выводную трубку, чтобы внимательнее её рассмотреть.

– Ты её сохранила?

Я кивнула, улыбаясь.

– Она спасла нам жизнь. Хоть мы и не сразу догадались, что это такое, помнишь?

– Ещё бы. Какая жуткая Арена, – прошептал Пит.

Тогда я достала следующий предмет. Он глубоко вдохнул, когда я протянула ему его потертый золотой медальон на тонкой цепочке.

Пит долго ничего не говорил, изучая его.

– Я собирался там умереть, – прошептал он. – И заготовил это, чтобы убедить тебя позволить мне сделать то, что мне было нужно. Тогда это вряд ли на тебя подействовало… Но, в конце концов, почти все пошло по моему сценарию, ведь так? – сказал он серьёзно.

Я замотала головой.

– Я тоже шла туда, чтобы умереть. Ничто не могло убедить меня поменять моё решение. Этого не случилось только из-за стечения обстоятельств и подлого обмана. И вряд ли можно назвать то, что случилось потом, «твоим сценарием», – выпалила я с некоторой горячностью.

– Эй, – сказал он мягко, пытаясь меня успокоить. – Теперь мы здесь. Вот что самое главное, – и он коснулся моей щеки.

Я просто кивнула, пытаясь стряхнуть с себя раздражение, когда достала третий, самый маленький предмет. Я инстинктивно прокатала его возле губ, ощущая нежной кожей прохладную твердость. Потом отдала эту самую дорогую мне вещь Питу. Он медленно повертел серую жемчужину в пальцах, а я неотрывно на него глядела.

И я прошептала, будто про себя:

– Я носила эту жемчужину в кармане все время с тех пор, как взорвалась Арена. Даже взяла ее на штурм Капитолия. И когда взяла ключ от твоих наручников, то положила их с ней в один карман. Я помню, потому что они терлись друг о друга, пока я шла. Когда тебя захватил Капитолий, я себе выдумала, что это твоя жизнь, и пока она со мной, ты тоже будешь в безопасности. Но я ведь не смогла тебя сберечь… Это ты всегда держал свое слово. Ты сам вернулся ко мне, – я замолчала, теребя бахрому на покрывале.

Пит, казалось, был так потрясен моим признанием, что лишился дара речь. Мы долго вместе смотрели на жемчужину, которую он перекатывал в пальцах, как раньше постоянно делала я сама. Осторожно вложив все три предмета в коробку, он вернул ее на столик. Потом он уложил меня на спину, и целовал до тех пор, пока я не задохнулась. Тогда он поднес губы к моему уху и прошептал.

– Ты в самом деле ждала меня, правда? – я только кивнула, непрошеные слезы покатились по вискам, на мои волосы, – Я был не так уж и неправ, – сказал он мне куда-то в шею.

– Ох, Пит, если бы кто меня спросил тогда, что же я творю, я бы и не знала, то ответить. Хотела отмщения? Пыталась выполнить соглашение Сойки-Пересмешницы? Но если ты спросишь меня теперь, то если оглянуться назад, то с самой первой нашей встречи я постоянно искала тебя или ждала.

– Даже когда думала, что я скорешился с профи? – спросил он, целуя меня в плечо.

Сквозь слезы я улыбнулась.

– Ну, наверно, тогда нет, – и всхлипнула, – Прости меня за Гейла, – прошептала я. Пит поднял на меня глаза.

– Нет, я больше не желаю это обсуждать. Я был такой дурак, Китнисс. Так много не знал. Хеймитч рассказал мне что с тобой творилось, когда меня лечили в Тринадцатом. Это я должен перед тобой извиняться за то, что был таким ослом. Давай забудем обо всем этом, чтобы это больше между нами не стояло, ладно? – умолял он.

Я вновь кивнула, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Он же улыбнулся в ответ на этот жест и вновь меня поцеловал, и за поцелуем скрывалось еще одно смелое обещание. Вскоре он застонал и отпрянул, уже тяжело дыша.

– Я так долго тебя любил, что это стало такой же частью меня, как мое имя, – он снова с жаром прилип к моим губам, и я почувствовала, как мое тело ему отвечает. Мне снова хотелось, чтобы он оказался во мне, я была жадной, ведь мы так долго были с ним разлучены – и содержимое коробки снова мне об этом напомнило. Но, запечатлев на моих губах еще один долгий поцелуй, заставил меня встать с кровати.

– Пойдем, тебе нужно что-нибудь поесть, – сказал он, собираясь вставая и сам, тряхнув взлохмаченными светлыми кудрями и явно собираясь отпустить еще пару острот в мой адрес.

– Нет, – я снова притянула его к себе, состроив недовольную гримасу.

– Что значит «нет»? Ты что, не голодна? – Рассмеялся он.

– Нет, – ответила я.

– Ну, и чего ты тогда хочешь? – принялся он меня дразнить, прекрасно зная на самом деле что к чему.

Я ухмыльнулась, и взялась обеими руками за то, что не стала бы называть вслух – он был уже наполовину готов, и от моего захвата стал набухать еще быстрее.

Он схватил ртом воздух и весь напрягся.

– А ты ненасытная, знаешь ли, – затряс он головой, все еще улыбаясь.

– Я полагаю, это может сойти за терапию. Доктор Аврелий бы одобрил, – я начала поглаживать его, твердо, но, надеюсь, не слишком жестко.

Он весь напрягся, явно сбившись с мысли.

– Думаешь? Ладно, но я сделаю это только в целях поддержания твоего душевного здоровья, – и он поцеловал меня совсем иначе, глубоким, берущим за душу поцелуем. И пока я его ласкала, этот поцелуй преисполнился обещаний, которые, я знала, он непременно сдержит.

***

Вряд ли ненасытной можно было назвать только меня. Питу, как вскоре выяснилось, это определение тоже более чем подходило. Может, дело было в том, что нам было по восемнадцать, что мы сгорали от любви и располагали огромным количеством свободного времени, но факт, что несколько недель к ряду ночные кошмары не посещали нас вообще. А я уже и позабыла, как это бывает – когда закрываешь глаза, не ожидая увидеть во сне душераздирающих ужасов. Из дома мы выходили лишь по необходимости: чтобы возделать сад, накормить Хеймитча, добыть в лесу мяса, забрать посылку со станции. Мы все еще спали гораздо меньше, чем все нормальные люди. Но мы теперь не избегали, бодрствуя, встречи с призраками и переродками. Меня даже смущало то, с какой охотой я предавалась всем радостям физической любви. Впервые в жизни я начала осознавать, что значит быть молодой и безрассудной.

Но я все равно знала, что настанет время, когда горячка нашего безумия уляжется, и мне придется вновь столкнуться с моими прежними кошмарами. Все это было лишь отсрочкой, и я была счастлива принять её как бесценный дар, которым она на самом деле и была. Доктор Аврелий говорил со мной о благодарности, о том, как важно повернуть ход мыслей в новое русло, подумать о том, за что я могу быть признательна жизни, чтобы не зацикливаться только на потерях. Я была благодарна за то, что было у нас с Питом, и я всецело растворилась в этом.

Дело было не в моем обычном эгоизме. Может я и, как говорят эти мозгоправы-доктора «приземленная, чуждая трансцендентного*», но этот конкретный, физический способ демонстрировать свою привязанность мне идеально подходил. Я никогда не была склонна к сантиментам, скорее – к действиям, и эти действия имели очевидный результат. Пит даже внешне становился счастливее, даже сиял, хотя в моих глазах он и до этого сиял как солнце. А оттого, что я была тому причиной, он становился мне еще дороже. Когда он был таким, я переставала наконец себя ненавидеть, и это, в свою очередь, позволяло мне выражать свою любовь еще более спонтанно и открыто. Насколько я видела, мне это хорошо давалось, и это здорово повысило мою самооценку. Хеймитч когда-то говорил, что, проживи я хоть тысячу жизней, я все равно не заслужу такого парня, как Пит. Может, так оно и было, но я чувствовала, что хотя бы отчасти искупаю свою вину, любя его как следует.

Это было так хорошо. Невероятно хорошо. Когда лето стало клониться к концу, я снова отвела его на озеро. Теперь это озеро тоже было нашим, как были нашими и дом, и сад, и планы на будущее, которые мы стали постепенно строить.

На озере же я взялась учить его плавать, заранее тоскуя о том времени, когда лед спрячет от нас эту водную гладь до будущего года. Я помогла снять Питу сапоги, мы оба разделись до нижнего белья, и я помогла ему пробраться через полоску илистого дна у берега. Держа его за талию, я обучала его сперва просто лежать на воде, что теперь было не так-то легко сделать без пробкового пояса, но делать это было в тысячу раз приятнее, ведь теперь на нас не пялилось бесчисленное множество посторонних глаз, как это было на Играх, когда я предприняла первые попытки его учить. И когда я шептала что-то ему на ухо, я говорила уже не о побеге и союзниках, но лишь о том, как хорошо у него уже выходит, и что в итоге все у него получится.

Когда он посетовал из-за ноги, которую потерял в столь юном возрасте и из-за которой теперь порой терял мобильность, я нежно его целовала, говоря, что даже хромоногого я все ещё его люблю. Он рассмеялся тому, как звучало слово «хромоногий» и бросился в воду, призывая меня порезвиться. И мы плескались, как дети, макали друг друга и швыряли в воду, и все это закончилось теперь известной нам с ним игрой совсем не для детей. Лежа мокрой спиной на одеяле, он учил меня, как доставлять ему удовольствие. Нежно и без зубов, пожалуйста, и я была прилежной ученицей, исследую новые способы заставить его стонать от моих ласк. Попробовав на вкус его оргазм, я была поражена тем, насколько этот вкус был его вкусом, и вместе с тем – иным.

Пит начал говорить о том, чтобы вновь открыть пекарню. Идея безумно радовала меня и пугала одновременно. Ведь вместе с ней мы бы открыли существование нашего идеального мирка для всего остального мира, жестокого и бесцеремонного. Он же рассуждал, что лучше бы ее построить на новом месте – возле открытого рынка, что стремительно разросся там, где раньше был Котел. Вытащив альбом для рисования, он разложил его на моем голом животе и продемонстрировал задуманный им дизайн внутреннего убранства: прилавки из нержавеющей стали, и печи – традиционные, из камня, и современные, из стали. Он представлял себе заведение со столиками, за которыми посетители могли бы перекусить и выпить чаю или кофе, а не просто забрать покупки и уйти, как это было раньше. Возможно, там будут происходить дружеские посиделки, чтобы поболтать обо всяких приятных глупостях, из которых и состоит мирная жизнь. Я обещала всячески помогать ему – в конце концов, ведь научил же он меня самой печь те самые обалденные, мои любимые сырные булочки? Его губы дрогнули в нежной улыбке, и он меня поцеловал, тронутый моим предложением. Он говорил о том, какие разрешения нужно получить для строительства и торговли в Доме Правосудия. И прямо там, на озере, я решила для себя, что буду ходить с ним в город, чтобы раскрутить должным образом запуск Семейной Пекарни Мелларков.

– Я ведь теперь, как бы там ни было, твоя семья, правда? – спросила я, смущаясь из-за того, насколько это было очевидно и неизбежно. Он тяжело сглотнул и так крепко сжал меня в объятьях, что чуть не раздавил свой драгоценный альбом.

Кошмары снова до меня добрались, когда наши Книга Памяти стала обретать ясные очертания. Видно, слишком много в ней было потерянных душ, и я слишком сильно исстрадалась над этими страницами. Поначалу они мне снились обрывками, но с каждой ночью эти фрагменты оказывались все более навязчивыми и яркими, пока однажды мне не явился такой жуткий кошмар, что уже даже проснувшись, я долго не могла прийти в себя, судорожно ловя ртом воздух. Когда же я убедилась, что рваные края моего горя опять сошлись, и оно не грозит больше поглотить меня целиком, я, подняв голову, взглянула на Пита. Он уже давно не спал и, как обычно, в самую темную ночную пору держал меня в объятьях, помогая преодолеть самое ужасное. Его лицо заливал рассеянный лунный свет, проникший в нашу спальную через раскрытое окно. Я снова изучила контуры его лица, такого славного, что даже шрамам не удалось испортить его красоту. Мое сердце сжалось, как и всякий раз при мысли о муках, которые он претерпел, но не утратил при этом своего почти что ангельского лика. Взгляд мой остановился на его прищуренных глазах. Все, что я могла разглядеть в лунном свете – это обрамляющие их невероятно длинные и пушистые ресницы. При этом освещении их золотое свечение как всегда заворожило меня, как мало что другое в жизни могло заворожить.

Глаза его широко распахнулись и он тоже принялся любоваться мной, ничуть не смущаясь моего пристального взгляда. Он был таким открытым, щедрым. В душе у Пита от меня ничто не могло укрыться, несмотря на всю ее глубину и тяжкое горе, которое его постигло. Но он все равно всегда держал для меня душу нараспашку и отдавал мне всего себя полностью, безоговорочно. Я лишь недавно осознала, что мне нужно делать, чтобы быть достойной его: дело было не в доблести и славных подвигах, а в том, чтобы тоже без оглядки отдавать ему себя, просто отвечать ему взаимностью. Порой меня накрывало чувство собственной никчемности, и мне казалось, что я и впрямь недостойна любви, что все мои усилия напрасны – ведь это же я некоторым образом погубила Прим, которую так любила. Но в эти мрачные минуты я вспоминала слова Доктора Аврелия о том, что мне нужно больше ценить себя, и помнить одну разумную формулу: я, несмотря ни на что, всё ещё достойна любить и быть любимой. И подчиняясь это идеальной формуле, я любила Пита и была счастлива чувствовать его невероятную любовь ко мне.

___________

*Трансценде́нтность (трансценденция, прил. трансценде́нтный) (от лат. transcendens – переступающий, превосходящий, выходящий за пределы) – философский термин, характеризующий то, что принципиально недоступно опытному познанию или не основано на опыте. В широком смысле трансцендентное понимается в качестве «потустороннего» в отличие от имманентного как «посюстороннего» (Из Википедии)

Комментарий к Глава 15: Жемчужины

Комментарий автора: Кто-нибудь задавался вопросом – что случилось потом с жемчужиной, которую Пит подарил Китнисс на Бойне? Я перечитала «Сойку-пересмешницу» от корки до корки, но о жемчужине там после битвы за Капитолий – ни слова. И вот – моя трактовка.

Комментарий переводчика: Мой диагноз этой главе – too sweet. Без разговоров и жемчужины можно было бы смело обойтись (хотя тогда, когда это было написано, в 2012 году, жемчужина в фэндоме еще не стала настолько общим местом), тем более что некоторые мотивы и фразы опять же чуть ли не дословно заимствованы из все тех же “Пятидесяти оттенков”: взять хотя бы эти плененные за спиною руки, и “Позволь мне до тебя дотронуться” и “Тебе нужно поесть”. Довольно очевидное заимствование. За всю главу меня удивило одно лишь употребление слова “трансцендентный”, да так, что я даже не посмела его, как делаю обычно, адаптировать. :) Enjoy!

========== Глава 16: Притяжение ==========

Комментарий автора: Особая благодарность SolasVioletta за помощь и подсказку в выборе песни для этой главы. Мне прямо сейчас остро, как очередная доза, нужен хотя бы кусочек «Порочной Любви»!

Крепко держа Пита за руку, я покидала Деревню Победителей. Прошло больше месяца со Дня Поминовения, и я снова возвращалась в город. В тот же день, как пообещала себе на озере отправиться с Питом в Дом Правосудия, чтобы начать восстановление пекарни. До этого же я не ходила по этим улицам, пожалуй, с тех пор, как снимала здесь пропагандистские ролики. Я вспоминала о том, как пела «Дерево висельника», а Финник рассказывал все собранные им капитолийские секреты, лишь бы отвлечь внимание на время операции по спасению Пита, Джоанны и Энни из заточения. В последнее время я уже успела несколько раз побывать в городе с Питом, так как для запуска пекарни нужно было заполнить кучу бумаг.

Теперь мне удалось лучше рассмотреть то, как быстро восстал наш Дистрикт из руин. А еще, когда никто не толпился больше перед Домом Правосудия, можно было как следует насладиться видом огромного стеклянного мемориала в память о тех, чьи жизни, включая жизнь моей Прим, растоптала злобная пята Капитолия. И я не упускала возможность всякий раз коснуться ее имени у основания памятника. До некоторой степени Капитолий растоптал и нас с Питом, хотя теперь, когда мы с ним были вместе, многое в жизни засияло ярче. Нельзя было сказать, что я ни о чем не сожалела – решив так, я бы, выходит, смирилась с тем, что мое нынешнее счастье стоило всех тех наших потерь, всех смертей дорогих мне людей. Но и другого пути я себе теперь не могла представить, и не хотела представлять, и просто позволила себе принять все так, как есть, не пытаясь соизмерять свою теперешнюю жизнь с трагедиями, которые сопровождали меня до этого момента, которые вели меня к нему.

Сегодня мы отправились в город, чтобы отдать уже заполненные Питом документы. В последние недели он стал вникать во множество нюансов открытия собственного дела с нуля. Нынешнее правительство выделяло гранты начинающим предпринимателям, которые готовы были заново отстраивать разрушенные войной производства. Я помогала Питу заполнять бумаги и изучать готовые архитектурные проекты государственного Министерства Реконструкции, чтобы выбрать тот из них, что сгодился бы под пекарню. В Капитолии сейчас не хватало архитекторов, которые могли бы на местах, в Дистриктах, проектировать безопасные новые здания и общественные сооружения, так что в планах застройки фигурировали в основном типовые проекты под различные нужды. На самом деле нехватка квалифицированных кадров, как и другие последствия войны, чувствовался в нашей когда-то едва не вымершей стране как никогда остро, особенно в страдающих от недостатка самого необходимого Дистриктах. Молодых старались поскорее обучить основам оказания медицинской помощи, администрирования, управления финансами, а также пожаротушению, педагогике, охране правопорядка – подобные специалисты были в ужасном дефиците повсюду, кроме, возможно, самого Капитолия. Некоторым Дистриктам после войны удалось восстановиться намного быстрее, чем прочим: Третьему с его Электроникой, Шестому с его Транспортом, и, конечно, Тринадцатому. А некоторые, как Второй и Восьмой, еще едва только вставали с колен после того, как были полностью разорены войной.

В Дистрикте Двенадцать, насколько я теперь могла судить, все было по-другому. Возможно, потому что это был родной Дистрикт Сойки-Пересмешницы, или же оттого, что Капитолий решил сделать его образцово-показательным после того, как его стерли с лица земли. Весь центр города был полностью отстроен, улицы гладко вымощены. Те самые потрясшие меня фонари стояли, как часовые на посту, и ярко освещали окрестности. Но самым впечатляющим было начавшееся сооружение фабрики по производству лекарств, а кроме того Медицинского Университета и Школы Медицины на северной окраине, где прежде находился Шлак. Там все теперь было новое: дома, школа, лаборатории и амбулатория с приемным покоем, которая должна была уже начать обслуживать местное население. Мне очень хотелось там побывать, но я пришла в город с Питом, у нас были дела, и не стала сбиваться с намеченного маршрута.

Поднимаясь по ступеням Дома Правосудия, я не могла не заметить, как люди на нас пристально глядят, показывают на нас друг другу. Но я крепилась, ведь я была здесь не ради них, а ради Пита, ради нас. Теперь я уже не так страдала на публике. И к чести жителей Двенадцатого, они не устраивали шумихи вокруг того, куда я здесь хожу, что делаю. Зеваками же оказывались приехавшие сюда добровольцами уроженцы других Дистриктов, которые всё еще считали мое появление чем-то из ряда вон выходящим, и могли побросать все свои дела, лишь бы на меня таращиться. Но надо было отдать должное их чувству самосохранения, они хотя бы не пытались со мной заговорить. А может, это моя мрачная гримаса недвусмысленно гласила, что если что – я за себя не отвечаю.

Инстинктивно почувствовав мой дискомфорт, Пит потянул меня к себе поближе. Когда мы вошли, я поняла, что никогда, наверно, не привыкну к тому, как изменился внутри Дом Правосудия после Революции. Полы и колонны теперь были мраморными, мебель и украшения были вырезаны из темного дерева, добытого в окрестных лесах. На расписанных потолочных панелях были изображены революционные сюжеты и символы: рука, поднявшая вверх три пальца в скорбном приветствии, горящий флаг Сойки-пересмешницы, штурм Орешка. Как странно было наблюдать опоэтизированную кистью художника историю со стороны после того, как чуть было не сгинул в ее водовороте. О ней можно было бы написать захватывающую книгу, снять сногсшибательный фильм, но для меня она значила лишь страдания моего тела и души, раны и шрамы, которые тем не менее могут развлечь будущие поколения.

В вестибюле мы наткнулись на мэра Гринфилда. Он стоял и беседовал с группой одетых в костюмы людей, когда, заметив наше появление, сразу же прервал беседу и поспешил к нам. В сравнении с мэром Андерси он был сравнительно молод, возможно, слегка за сорок. Прежде он принадлежал к одной из старинных семей из торговых. Как и Пит, он потерял почти всю семью во время бомбардировки. Счастливый случай спас его вместе с единственным сыном, тогда как его жена сгорела заживо. У него тоже были светлые волосы и голубые глаза, как у торговцев, но он был более щуплым, чем Пит, и заметно его выше. Мне он кивнул, Питу же твердо пожал руку. Вся толпа одетых с иголочки людей таращилась на нас – да и кто бы не таращился? – пока мэр с нами здоровался:

– Мистер Мелларк, мисс Эвердин. Приятно вас обоих видеть, – тепло улыбнулся он нам.

Пит тут же включил на полную свое неотразимое обаяние – качество, которым я сама всегда была обделена.

– Спасибо, у нас все отлично. Мы собираемся занести бумаги насчет новой пекарни, – улыбнулся он в ответ.

– Я слышал о том, что вы собираетесь восстановить пекарню. Мы все от этого просто в восторге. В Дистрикте приличного хлеба днем с огнем не сыскать… – собеседник запнулся, – … уже давно.

Пит в ответ только кивнул. Мы оба знали, что чуть было не слетело с языка у мэра, и были благодарны, что он не завершил свою мысль, как собирался, не ранил наши чувства.

– Позвольте, провожу вас в контору? Может быть, мое появление как-то ускорит процесс? – он улыбнулся собственной иронии и махнул нам следовать за ним.

– Спасибо, – ответила я еле слышно, стараясь выглядеть спокойной. Пит же, со своей стороны, был само воплощение любезности.

Они продолжили беседовать, я же окинула взглядом вестибюль и обнаружила на стене огромный, в человеческий рост и даже больше, плакат. На нем был длинный список пронумерованных пунктов, и я принялась его изучать.

– Что это? – уточнила я.

Мэр Гринфилд посмотрел на меня терпеливо.

– Это Всеобщая Декларация Прав Человека**. Вы разве не слышали речь президента Пэйлор после открытия мемориала?

– Мы сбежали от капитолийский репортеров, – неохотно ответил Пит.

– Жаль. Очень стоящая была речь о том, какую ответственность несет Капитолий перед Дистриктами. В Капитолии тоже открыли мемориал, – сказал мэр Гринфилд и поведал нам что гигантская Арка Победителей теперь стоит на Круглой площади, там, где сбросили бомбы на детей с планолета. На Арке были высечены имена всех трибутов, которых забирали на Игры изо всех Дистриктов. К ней ведет Аллея Трибутов, и вдоль нее стоят парные статуи, мальчик и девочка, символизирующие каждый из Дистриктов. На каждой статуе высечено по два пункта из этой декларации. Всего же их 24. Кроме того, на них есть обновленные символы Дистриктов: огромный драгоценный камень для Первого, трезубец – для Четвертого, огонь – для Двенадцатого. Мэр в красках расписал нам все эти знаки почитания и подчеркнул, что Декларация содержит принципы, на основе которых должны быть прописаны новые законы Панема.

– Настоящее торжество прав человека. Но кто знает, сможем ли мы на самом деле жить по этим законам, – размышлял вслух мэр.

– Я думаю, права человека – весьма ходовой товар после того, как пал Капитолий, – сказал Пит, пробегая глазами декларацию.

– Точно. Но нынче славное время. Многие жаждали крови после падения Капитолия. Президент Пейлор мудро даровала Дистриктам расширенные полномочия. И лично я вполне оптимистично настроен относительно нашего нового правительства. Хорошо, когда вновь избранные лидеры своими глазами видели, как льется кровь, они лишний раз подумают, прежде чем прибегать к насилию.

И тут я отвлеклась на чтение Декларации. Некоторые ее пункты отзывались во мне болезненным эхом.

1. Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах.

2. Каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, без какого бы то ни было различия, как-то в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения..