Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 50 страниц)

– Мы всегда будем командой, – сказала я, и мое сердце обливалось кровью из-за моей некогда легкомысленной, пустоголовой сопровождающей и той сломленной женщины, которая теперь заняла её место.

____________

* Сонали Дераниягала (род 1964) – известный экономист и мемуаристка, уроженка Шри-Ланки. Выросла в Коломбо, изучала экономику в Кембридже. Работала в Лондонском университете и Колумбийском университете в Нью-Йорке. Отдыхая на Шри-Ланке в 2004 году потеряла из-за удара цунами (гигантской волны) всю семью: мужа, двух маленьких сыновей и родителей. Саму ее цунами отнесло на две мили вглубь суши, и она смогла выжить, цепляясь за ветку дерева. Позднее, уже переехав в Нью-Йорк, она написала книгу воспоминаний «Волна» о своем опыте выживания и о том, как противостояла захлестнувшему ее в последующие годы горю. Книга в 2013 году была номинирована на премию National Book Critics Circle Award (Автобиография) и в том же году получила премию Пен-клуба. Подробнее в англоязычной Википедии и здесь: http://vmurmanske.ru/news/1800132

** Не стреляй в гонца (don’t shoot the messenger, don’t kill the messenger – англ.) – идиоматическое выражение, метафора, отсылающее к тем временная, когда послания передавали их рук в руки и гонца, принесшего дурную весть, вспыльчивый правитель мог запросто убить. Оригинальная статья в англоязычной Википедии: https://en.wikipedia.org/wiki/Shooting_the_messenger Традиция, повсеместно распространенная в древнем мире. Так у Пушкина, в «Сказке о царе Салтане»: «В гневе начал царь чудесить и гонца хотел повесить. Но, смягчившись на сей раз, дол гонцу такой приказ…». Хотя, если честно, то «солнце русской поэзии» переложил в авторской обработке узнаваемо восточный (арабский) фольклорный материал.

Комментарий к Глава 32: Мы команда

Комментарий автора: После этой главы я добавляю две «удаленных сцены», написанных мной ранее к этой истории. Действие в первой из них, «Когда случается ужасное», происходит сразу после событий этой главы. Следующая из них – «Моя путеводная звезда». Я всегда хотела, чтобы эти сцены вошла в ткань повествования, но вторая из них была сродни кругу, заключенному в квадрат (то есть не очень подходила – при пер). Я надеюсь, что результат моих трудов будет все же приемлем, а события отразят движение от Зимы к Весне.

Комментарий переводчика: Вы не подумайте – так и написано “silverware”, столовое серебро. (!) В доме щедрого Пита? В полуразрушенной стране? После войны? Когда дети недоедают? Еще один момент в копилку авторских американских консьюмеристских радостей, которые никогда, ни при каких обстоятельствах не уложатся в моем сознание. Но, как я уже обещала, несу свой крест. И – спойлер – так как англоязычные читатели некогда признали лучшей сценой фика произошедшее в 42-ой главе, то продолжаем. Надеюсь, и у вас и, у меня, достанет терпенья.

========== Глава 33: Когда случается ужасное ==========

Аннотация автора:

Даже когда Пит злится непроизвольно, последствия этой ярости могут весьма болезненно отражаться и на нем самом, и на Китнисс. Написана для «Prompts in Panem» по теме «Семь смертных грехов: Гнев. Вселенная «Good Again». (С самого начала планировалась как часть этого фика). Далее следует «Моя путеводная звезда», написанная для «AO3 Holiday Fic Exchange» по заявке Prisspanem.

Короткая прогулка по Деревне Победителей не помогла рассеять моего мрачного настроения. Откровения Эффи о смерти семьи ее сестры во время штурма Капитолия, и то, что ее юные племянницы тоже погибли от взрыва тех подлых, смертоносных парашютов, так меня поразили, что меня замутило. Но это объясняло то, отчего она явилась к нам, в Двенадцатый, три месяца назад и домой возвращаться явно не торопилась. Никто не знал о моих подозрениях, что эти бомбы – бомбы Гейла – и что сбросили на беззащитных детей перед резиденцией Сноу, их сами же повстанцы. И образ этих безликих для меня маленьких девочек грозил снова загнать меня на самое дно, в пучину моей скорби по Прим. Все возвращалось на круги своя – дети были лишь разменной монетой для власть имущих, чтобы управлять массами, будь то изголодавшиеся рады в Дистриктах, или избалованные, быстро забывающие о чужих страданиях капитолийцы. Мир, в котором детей бы любили, оберегали, где они были бы в безопасности, так и не появился. В нашем же мире дети были неким движимым имуществом, которое можно было забрать, продать, использовать, и убить по прихоти тех, кому было изначально вверена забота об их благополучии.

Я неловко чмокнула Эффи в ответ на ее пожелание спокойной ночи. Пит, который всегда был лучшим из нас, крепко ее обнял, и прошептал ей на ухо что-то, и она в ответ лишь кивнула. С грустной, хотя и благодарной улыбкой она клюнула его в щеку, и молча направилась домой. Я задала Питу немой вопрос и он прошептал в ответ угрюмо:

– Сказал ей, что она наверняка была лучшей тетей, какая только может быть у маленьких девочек.

Меня уже что-то так сильно душило, что я выдавила лишь: «O, Пит!». Больше говорить я не могла, придавленная невыносимым бременем невыносимого чувства потери.

– Все будет хорошо, – прошептал он, взял меня за руку и повел обратно в дом. Никто и нас не хотел прерывать молчания, чтобы не помешать другому думать о чем-то своем. Я собрала разбросанные по кухне овощи, сожалея о своей вспышке и не желаю, чтобы еда пропадала, тем более, что витамины зимой были на вес золота. Пит тоже долго ковырялся в тарелке, пока и его вилка бессильно не упала, когда он перестал притворяться, что ест.

– Мне нехорошо, – прошептала я Питу.

Когда он поднял на меня глаза, они будто остекленели и были невероятно темны, голубой радужки даже не видно. Я положила руку на его ладонь, и он в ответ тоже сжал мне кисть.

– Будем считать, что уже пора спать? – спросил он.

– Да, я думаю, мы больше сегодня ни на что не годны, – я попыталась улыбнуться, но почувствовала, как на мое лицо предательски заползла страдальческая гримаса.

***

Вечер сменила ночь, самая холодная ночь в этом году.

Когда его взгляд стал рассеянным, я даже не удивилась. Уже догадывалась, что нынче приступ неизбежен. Много ли бесконечного горя может вынести его надломленный рассудок, прежде чем рассыплется на кусочки? Печальная повесть Эффи стала теми ножницами, которые надрезали тонкие нити, скреплявшие его сознание с реальностью. Темные разрывы росли и росли, пока его глаза не превратились в два темных омута. Когда он принялся качаться взад и вперед, сидя на краю постели, мне едва удалось его раздеть. Я не могла снять с себя теплую фуфайку и толстые носки, но все равно продолжала его касаться, как всегда во время приступа. Доктор Аврелий не раз подчеркивал важность человеческого прикосновения для того, чтобы он мог выйти из этого состояния, и я постаралась как следует обнять его, обвиться вокруг него. Когда он пытался рвать на себе волосы, я держала его руки, все время бормоча ему на ухо.

– Пит, это неправда. Неправда. Ты дома, со мной, – повторяла я как заклинание то, ему он меня научил, что ему было нужно услышать. Порой эта формула спасала его от того, чтобы разлететься на осколки. – Ты Пит Мелларк. Тебе девятнадцать лет. Ты из Дистрикта Двенадцать. Тебя охморили в Капитолии. Порой тебе мерещатся страшные вещи. Но они не настоящие. Ты в безопасности. Я буду тебя оберегать.

Я бормотала ему нечто подобное, только когда он был во власти приступа, когда его била такая сильная дрожь, что порой мне было не удержать его в своих объятьях. Я целовала его и гладила, время от времени хватая его за руки, чтобы он себе не навредил. Сегодня приступ был особенно сильным, и когда он начал биться в конвульсиях, я уже испугалась, что мне не справиться. Прежде, наверно, я бы опустила руки, предоставив ему самому возвращаться в реальный мир. Но для меня теперь было невыносимой даже мысль то том, что я снова брошу Пита.

И я принялась петь. Песню, полную любви и тоски, такую нужную, что мой голос сам себя убаюкивал ее руладами. Раньше эта песня всегда его успокаивала, так что я оказалась не готова к тому, что он вдруг рванулся ко мне и толкнул так сильно, что я перелетела через кровать. И шмякнулась об пол, приложившись лицом с такой силой, что у меня перед глазами заплясали цветные пятна. Мой громкий стон едва ли заглушил скрип пружин. Я ничего не различала, но каждая моя жилка кричала мне: двигайся! И я откатилась как раз вовремя, чтобы уклониться от его ноги, которая чуть было не расплющила меня. Я тут же подскочила и инстинктивно сгруппировалась, стоя на корточках, различив наконец этот его бездонный взгляд, который на самом деле был вовсе не его.

– Ты всех их убила, – прошипел он. – Мерзкий переродок!

– Пит, это неправда, – сказала я ему, выпрямляясь, – милый, пожалуйста. Ты дома, в Дистрикте Двенадцать. Война кончилась. Просто присядь, – я двинулась к нему, но его тело было напряжено словно натянутая струна, и меня обуял неподдельный страх. Он был таким сильным, мой Пит, и мог бы сломать меня как былинку, если бы ему вздумалось. Я оглядела комнату в поисках пути к отступлению, но его не было. Он стоял между мной и входной дверью.

– Мои родные мертвы. Это ты их убила, – обвинения он бросал мне жутко монотонным голосом, который никак не вязался с выражением дикой ярости, которое было написано на его лице. У меня мурашки побежали по спине. Его же голос превратился в свистящий шепот. – Ты и тех детей убила, ведь правда?

Я сделала глубокий вдох, и тоненький голосок внутри меня – той части меня, что проявляла слабость – соглашался с каждым произнесенным им жутким словом, насмехаясь надо мной, требуя, чтобы я понесла наказание. Чтобы он меня наказал.

– Нет, вовсе не я. Их убил Капитолий, как и мою Прим.

– ЛГУНЬЯ! – выкрикнул он, и его пальцы скрючились подобно когтям, когда он двинулся ко мне. Это была ужасная мысль, но в этот миг я была благодарна за то, что у него был протез. Его руки сжались в кулаки, и он уже даже успел одним из них зацепить меня по плечу, когда я резко ушла в сторону от его атаки и выскользнула из пределов его досягаемости. Однако взгляда на его лицо и этого скользящего удара мне как никогда прежде стало ясно, что мне пора уносить ноги, и побыстрее.

– Они сгорели заживо! Все они! – грохотал он, и его лицо невероятно исказилось гнев.

Он начал сквернословить, изрыгать слова ненависти, которых мне никогда прежде не доводилось еще от него слышать. Я бы, возможно, предпочла удары этим ужасным поношениям. Он так увлекся, костеря меня, что яд ос-убийц, казалось, так и брызжет из него в каждом его злобном выкрике. Но прежде чем меня парализовал ужас от всего происходящего, я уже ринулась, как загнанный в угол зверь, прямо на своего гонителя, перескочила кровать, прыснула мимо него в дверь, так быстро, что он не успел и глазом моргнуть, и поминай как звали. Мне вдогонку раздался звон битого стекла, который далеко разнесся в ледяной ночи.

Ноги не прекращали бешеного бега, пока я не очутилась перед дверью дома Хеймитча, чувствуя, что у меня зуб на зуб не попадает. Я шумно заколотилась в нее, чувствуя, что близка к тому, чтобы свернуться на его пороге в шарик от холода и всепоглощающего страха. Он отпер мне и, едва взглянув на меня, затащил внутрь.

– Что случилось? Почему ты стоишь у меня на пороге в одних кальсонах? – спросил он, доставая из шкафа крепко пропахшее мускусом одеяло, и заворачивая меня в него.

– Запри дверь, Хеймитч, – слетело с моих дрожащих губ.

Не тратя времени понапрасну, он сделал, как ему было велено. И даже на всякий случай подпер ручку двери стулом, а потом вернулся и оттащил меня к дивану. Когда я рухнула на подушки, он разжег огонь, и благодатное тепло постепенно сняло железные тиски напряжения с моих мышц. Невероятный шок и стресс от последних событий рассеялись, и я ощущала, что они вот-вот уступят место слезам.

Не прошло и нескольких минут, как Хеймитч словно по волшебству принес мне кружку горячего шоколада. Обычно я ничего не пила и не ела в его доме – из соображений гигиены. Однако теперь я была так тронута его заботой, и не смогла устоять, чтобы не отхлебнуть теплой жижи. Стоило мне опустошить кружку и водрузить её на низенький кофейный столик, как снаружи раздался стук, от которого сердце застучало у меня в горле. Я тут же вскочила, но Хеймитч усадил меня обратно на диван.

– Это просто гуси, они в сарае. Все хорошо, малыш.

Я лишь кивнула и погрузилась в безнадежное молчание, лицо мое уже намокло от слез.

Хеймитч тоже помолчал, давая мне выплакаться, поковылял на кухню и стал там с чем-то возиться. Когда же он вернулся, то нес кусочек льда, завернутый в тряпицу.

– Вот, приложи к щеке, – он всунул сверток мне в руки. И лишь тогда я почувствовала, как саднит у меня лицо. От щиплющего прикосновения острого холода я застонала, но постепенно лед заставил боль поблекнуть.

– Ты собираешься мне рассказать, кто тебя так? – спросил он, усаживаясь в кресло напротив меня, опуская голову на переплетенные пальцы, и, наверняка, уже догадываясь, что я скажу.

Я вздохнула.

– У него был приступ. Очень сильный. И он столкнул меня с кровати. И я приземлилась на лицо, – я мрачно усмехнулась, вытирая слезы. – Он пытался меня затоптать, так что мне показалось – самое время убраться по добру по здорову.

– Это ты правильно рассудила, – коротко заметил Хеймитч. Неужто ему доводилось уже бывать в эпицентре безумной вспышки Пита?

– Можно я сегодня у тебя заночую? – прошептала я жалким голосом.

– Ага, конечно. Диван – в твоем распоряжении. А я попозже схожу и проверю, как он там.

Я лишь кивнула отяжелевшей головой и прикорнула на диванные подушки. Мне было не под силу больше глядеться в черные, как ночь, глаза Пита, а от воспоминания о его скорченных от ненависти пальцах я лишь еще горше зарыдала. И я забылась беспокойным сном, укутанная тонким одеялом Хеймитча и покровом своих терзаний.

***

Я почувствовала, прежде чем различила в бледном свете предрассветных сумерек, что его сильные руки обнимают меня. И окончательно проснулась от того, что его широкие ладони гладили меня всю – с головы до ног. Он осыпал мое лицо такими влажными поцелуями, что я сразу догадалась – он плакал.

– Китнисс, – простонал он мне в шею.

И меня затопило такое невероятно облегчение оттого, что Пит вернулся ко мне, что воспоминания о прошлой ночи поблекли, остался лишь он, и я тут же обвила его обеими руками.

– Все хорошо, Пит. Просто неприятный приступ.

Он отстранился, чтобы подарить один из своих невероятных, плавящих меня изнутри поцелуев, а потом я почувствовала, что он отодвигает в сторону заслоняющие мое лицо пряди волос. Поглядев на набухающий у меня на лице синяк, он, казалось, потерял дар речи.

– Я это сделал?

Я замотала головой.

– Не нарочно. Я упала, – прошептала я.

Он одарил меня колючим взглядом.

– Скажи мне правду, Китнисс. Как это случилось?

Я вздохнула и попыталась ему изложить откорректированную версию событий прошлой ночи, но каждое мое слово, видимо, повергало его в еще больший ужас. И вдруг он резко встал.

– Я не могу жить с этим. Прости.

И он немедля вышел вон.

***

Когда я вошла в нашу спальню, он стоял возле кровати и складывал одежду в квадратный чемодан. На лице его была решимость. Он собирал вещи.

– Что ты делаешь? – спросила я, следя глазами за тем, как его руки двигаются от стопки одежды к чемодану и обратно, методично, неумолимо.

– Я сделал тебе больно, Китнисс. И не могу здесь больше оставаться, – сказал он мрачно.

Я так и застыла на месте, пораженная.

– Ты совсем спятил? Куда ты собрался?

Он затряс головой.

– Точно не знаю. Побуду пока в квартире над пекарней. Подумаю что делать дальше.

Мне показалось, что я больше не улавливаю смысла его слов, в таком я была изумлении. Он брал свою одежду и аккуратно складывал ее в чемодан. Я переводила взгляд с чемодана на него, и обратно, пытаясь понять значение того, что он делает, но меня объял такой всепоглощающий страх, что смысл его действий так и не складывался в общую картину.

– Это несерьёзно, Пит! Это безумие. Неужто ты думаешь, что от этого станет легче? – я указала на его чемодан, чувствуя, что внутри закипает истерика.

– Тебе возле меня находиться небезопасно, – эти слова его словно душили, и слезы уже откровенно текли по его лицу. – Я говорил тебе, что не смогу смириться, жить с самим собой, если снова причиню тебе боль.

– Это был не ты. Это был приступ! Я вела себя глупо – надо было оставить тебя наедине…

– Китнисс, прекрати искать мне оправдания! – он уже по-настоящему на меня кричал.

– Я не ищу тебе оправданий. Я знала, что ты не в лучшей форме. Я знала, что должна тебя оставить, но не могла… – я была не в силах смотреть, как он уходит, паника готова была захлестнуть меня, она уже толкнула меня в грудь так сильно, что я едва не скрючилась от боли.

– Это неважно. Я не могу оставаться здесь, зная, что я наделал.

– Ты ничего такого не наделал. Это всего лишь синяк…

Он развернулся ко мне, руки сжаты в кулаки.

– Посмотри на себя в зеркало, Китнисс! Я мог убить тебя! И если бы я это сделал, я бы сразу наложил на себя руки, понимаешь ты это? Я лучше умру, чем допущу, что с тобой что-нибудь еще случится, – он продолжил паковать вещи, рыдая.

– Ты слишком близко принимаешь все это к сердцу, Пит. Перестраховываешься. Не делай этого! – умоляла я.

– Я должен, – коротко ответил он.

– Ты разбиваешь мне сердце! Или же это ничего для тебя не значит? – стонала я в отчаянии, пытаясь хватать его за руки, чтобы остановить.

– Смотреть на тебя, с этим синяком, мне просто невыносимо, это разбивает моё сердце, – он осторожно отвел мои руки и продолжил делать то, что делал.

– Не уходи, – молила я. – Пожалуйста.

– Я должен, – ответил он.

– Я пойду за тобой, – выпалила я упрямо.

– Тогда я спрячусь.

– Я тебя отыщу! – выкрикнула я. Этот разговор не имел смысла. Чем сильнее он набивал свой чемодан, тем тверже становилась его решимость. Истерика овладела мной так сильно, что я уже слышала лишь бешеный стук крови в ушах. Взор мой тоже уже затуманился – и все, что видела своим внутренним взором, это скорченный в муках человек, девушка, подобная цветку, лишенному солнечного света. Я взглянула на себя в зеркало: глаза широко распахнуты, тощая грудь судорожно вздымается от ужаса. И ту же, не раздумывая, я бросилась к Питу, и повалила его на кровать, застав его врасплох.

– Китнисс!

Ему никогда не превзойти меня ни в быстроте, ни в хитрости. Стряхнув попутно стопку одежды, я разом ловко нажала две кнопки по обеим сторонам его протеза, и легкое клак-клак и шипение засвидетельствовали, что он больше не скреплен с ногой. И я испытала сильнейшую, даже несколько неприличную благодарность к этому хитроумному устройству, наличие которого снова меня так сильно выручало. Он слишком поздно понял, что я собираюсь сделать, и я в мановение ока выдернула его протез из штанины и была такова, и поймать ему меня не удалось.

– Посмотрим, далеко ли ты уйдешь на одной ноге! – я вся кипела, выбегая из спальни с его искусственной ногой наперевес.

Краем глаза я успела заметить полнейшее изумление, застывшее на его лице, но я уже сворачивала за угол, скользя вниз по лестнице.

– Китнисс! – прогремел его голос, но я продолжала мчаться, пока не оказалась посреди замерзшей лужайки. Я слышала, как приоткрылась еще одна дверь, и на Хеймитч вышел на свое крыльцо.

– Что за… – он так и застыл, увидев, что я размахиваю протезом Пита как дубиной. Я была сама ярость, не сулящая ничего хорошего тому, кто посмел бы ко мне приблизиться.

– Китнисс, что за хрень у тебя в руках? – выпилил он, не веря собственным глазам.

Я дышала прерывисто, вся во власти адреналина и безумия. Я была будто не в себе. Прежде чем я успела ответить, Пит добрался до парадной двери нашего дома. Он как-то дохромал вниз по лестнице, и теперь держался за косяк, но не имея под рукой чего-то, чтобы поддерживать равновесие, не мог меня преследовать.

– Отдай мне ногу, Китнисс! – орал он. Пит был зол, но мне было плевать. Зато никуда он без ноги не уйдет.

Хеймитч встал как вкопанный, переводя взгляд с меня на Пита и обратно.

– Вы что, издеваетесь? Китнисс, какого лешего ты творишь с его ногой, черт тебя раздери? У тебя что, крыша поехала?

А я уже начала всхлипывать, представив себе какой меня видят сейчас Хеймитч, а теперь и Эффи, которая, заслышав шум, уже бежала по лужайке и глядела на меня с откровенным испугом, словно я была ходячая смерть.

– Да, такое не каждый день увидишь, – пробормотал Хеймитч себе под нос, приближаясь ко мне.

Но в моем нынешнем состоянии я была не в состоянии распознать сарказм в его словах. Я была не в силах говорить, лишь беззвучно хватать ртом стылый воздух, и все мое тело была заметная дрожь.

– Хеймитч, он хотел уйти от меня из-за этого… – я указала на вое разбитое лицо, и из-за моего истерического состояния слова смешались в кучу. – А я сказала, что никуда он не пойдет, но он все равно собирал вещи, и я забрала его ногу, потому что он не может уйти, не может! – я затрясла головой, все происходящее совершенно утратило для меня свой смысл. Я будто бы стояла посредине дикой пустоши, одна, без компаса, без шанса обрести ориентиры, без шанса выжить и спастись. – я без него погибну, Хеймитч, умру, если он уйдет. Ничего не останется, от меня ничего не останется, я просто исчезну. Пожалуйста… – я сграбастала его за лацкан пиджака, не обращая внимания на его обращенный ко мне взгляд, полный недоверия и боли. Я молила Хеймитча взглядом, как будто это он собирался от меня уйти. Без сил я опустилась на заледеневшую траву, сжимая в объятьях протез, и что-то почище обычной тоски навалилось на меня, не давая мне двинуться. – Не ходи. Я сама все сделаю, – прошептала я. У меня не осталось ничего кроме всхлипов и этого его искусственного продолжения, и я вцепилась в него изо всех сил и без конца орошала слезами, словно кровью. Эффи приблизилась и опустилась на землю рядом со мной, мурлыкая мне что-то на ухо.

Не знаю, как ему это удалось, но вдруг и Пит оказался рядом, и в его голосе были слышны его собственные слезы.

– Нет, Китнисс, не надо так, – от этого мне стало только хуже: я начала икать и судорожно хватать ртом воздух, но толком не могла этого сделать. Хеймитч пытался вынуть протез из моих пальцев, но я лишь плотнее прижала его к груди железной хваткой. Никто был не в силах его у меня отнять.

– Китнисс, успокойся. Дыши, дорогая. Ты в обморок грохнешься, если не сделаешь глубокий вдох, – Эффи беспомощно взглянула на Хеймитча. Тот в свою очередь бросил убийственный взгляд на Пита.

– Уйти? Так вот что ты удумал, гений, – зашипел на него Хеймитч.

Пит был уже сам не свой, его голова поникла, рыдания сотрясали все тело, а руки вырывали из почвы пучки жухлой травы. Он смог лишь кивнуть в ответ.

Опустившись рядом со мной на колени, Хеймитч мягко забрал у меня протез. Я пыталась сопротивляться, но он погладил меня по волосам и прошептал на ухо нечто столь успокоительное, что я мгновенно поддалась:

– Давай, солнышко. Отдай мне эту штуковину. Он никуда не уйдет, – я растаяла от его доброты и отпустила протез.

Пит сидел, вцепившись себе в волосы, когда Хеймитч обратился к нему:

– Правильно, мальчик? Ну же, скажи ей, что никуда не уйдешь. Скажи ей, или тебе придется заказывать другую такую славную штуку из Капитолия, – Пит поднял голову, глаза у него были опухшие, на мокром месте.

– Почему?

– Потому что эта окажется вне доступа твоей задницы…

– Хеймитч, так делу не поможешь! – пискнула Эффи.

Наш ментор смерил Пита долгим взглядом, прежде чем бросить ему ногу.

– Надень это и отведи её внутрь. Обращайся с ней как следует, и сделай так, чтобы она больше никогда по твоей вине не оказалась в подобном состоянии. Одно дело, когда у тебя приступ. И совсем другое, когда ты дуришь из-за того, что случилось, пока ты был не в себе.

– Хеймитч… – начал Пит.

– Не желаю ничего слышать, – взревел тот. – Веди себя так, чтобы быть её достойным. Вы вообще-то обручены, если уж на то пошло. Это значит, что вы должны вместе быть в радости и в горе, даже если случается нечто самое ужасное. Отведи ее внутрь. Прямо. Сейчас, – он набрал в грудь воздуха и повернулся к Эффи. – Надо их оставить наедине. У меня еще остался виски, который так тебе понравился в тот раз, принцесса.

Эффи взглянула на нас, не зная куда деть глаза. Но потом позволила себя увести. И я слышала, как она прошептала, пока они шли до дома Хеймитча:

– И что, они всё время так?

– Нет, на самом деле они дурят по очереди, – пробурчал он.

_________________

* В оригинале глава называется «When Bad is The Worst Thing You’ve Ever Seen». Дословно: «Когда плохое – это самое ужасное, что тебе доводилось видеть». Но если это цитата, то источника мне обнаружить не удалось, и я не вижу смысла в буквальном переводе, да и в принципе не люблю громоздкие заголовки.

========== Глава 34: Моя путеводная звезда (POV Пит) ==========

Аннотация автора: Заявка основана на сонете Шекспира: «Мешать соединению двух сердец / я не намерен…» («Let me not to the marriage of true minds / admit impediments…»). Самые ужасные страхи Пита оживают, когда во время приступа он причиняет боль Китнисс. Сможет ли он совладать с последствиями своих душевных травм, чувством вины и осознанием, что может представлять угрозу для любимой? Эту «удаленная сцена» написана для «AO3 Holiday Fic Exchange» по заявке PrissPanem как продолжение истории «Когда случается ужасное».

Я наблюдал за тем, как она украдкой взглянула в зеркало при входе на свой синяк. Кровоподтек спустился ниже, приобретая сине-зеленый оттенок, который напомнил мне о брусках цветного камня, в которые мы играли детьми. Синяк в конце концов исчезнет, в отличие от горького сознания того, что я ей его поставил. Разум потянул меня в иное место, в уединенное подземелье, полное страданий и странных криков, от которых я до сих пор был не в силах до конца укрыться в реальности. Сам я с синяками был знаком весьма близко, так же как с кровотечением и рассеченной кожей. Мы с болью были некогда более чем близки, раскланиваясь с нею в самых мрачных местах, словно закадычные друзья поневоле, вынужденные следовать правилам вежливости.

Мне вовсе не хотелось возобновлять это знакомство, только не здесь, не на коже моей Китнисс. Мне было невыносимо, что боль посмела вторгнуться на гладкую, хотя местами и иссеченную шрамами, поверхность ее нежного тела. Хуже того – на сей раз я был виноват в появлении отвратительных отметин, и это вызывало у меня глубочайшее отвращение к себе. Я еле-еле терпел, чтобы не сбежать подальше, не видеть следов собственной жестокости.

Китнисс настаивала, что я не виноват в том, что причинил ей боль. Она меня выгораживала, как всегда. «Это был не ты. Это был приступ! Я вела себя глупо – надо было оставить тебя одного…» Я пытался уйти от неё для ее же блага – уже складывал вещи и собирался переехать в квартирку над булочной —, но мне не удалось перешагнуть через неодолимое препятствие: ее острое горе оттого, что я ухожу из дому. Это буквально разбило ей сердце, и я был вынужден добавить этот свой поступок к списку всех тех своих деяний, которые причинили ей боль. И в итоге я же оказался эгоистичным чудовищем. Я не мог на самом деле обходиться без нее. Больше не мог.

Когда я занес ее в дом в то морозное утро после моего приступа, после того, как ее ударил, ни она, ни я были не в силах разговаривать. Мы были на грани обморожения, Посидев полуодетыми на стылой земле, и без сил от невероятного выплеска, целой бури отнюдь не положительных эмоций. Китнисс свернулась в клубочек на диване, дрожа от холода и страха, и я лишь сильнее себя возненавидел. Она только-только очнулась от очередного приступа депрессии, а я своими действиями загонял ее обратно, и довел до такого отчаяния, что ей пришлось искать защиты у Хеймитча посреди ночи. Достав из шкафа одеяло, я закутал ее и разжег камин, и тяжкое чувство вины, словно свинцовый осколок, сквозило в каждом моем замедленном движении.

Машинально я пошел на кухню, разогрел молоко, добавил туда меду, и принес обратно в гостиную две кружки, оставив одну из них подле нее на столике. Она тупо смотрела на огонь в очаге, взгляд был застывший и потерянный. Мне оставалось лишь бороться с самим собой, с мыслью: как я могу ее утешить, если сам стал причиной ее несчастий? И все же, как я мог устоять? Склонив к ней голову, я прикоснулся лбом к ее виску. Теперь она вся была теплой благодаря живительному пламени. И вдруг она потянулась и одним гибким и резким движением обняла меня за шею обеими руками, привлекая к себе, пряча лицо у меня на плече. Я был недостоин касаться ее. Но мои руки тут же своевольно обхватили ее, предавая меня.

– Мне так жаль, что я причинил тебе боль, – простонал я ей в волосы.

– Больше так не делай, – прошипела она свирепо мне на ухо.

Не поняв сразу, что она имела ввиду, я ответил:

– Я не могу обещать, что больше не ударю тебя во время моего затмения, – и мне от этого стало еще паршивей, ведь я совсем недавно красноречиво продемонстрировал, что ей небезопасно находиться возле меня.

– Я вовсе не об этом. Не извиняйся за то, что тебе неподвластно. Но не смей больше собирать вещи и вот так вот уходить от меня в другой раз, – по ее телу побежала дрожь, и я теснее прижал ее к себе.

– Китнисс… – начал я умоляющим голосом.

– Нет, Пит, – ее голос все еще дрожал, но она внутренне собралась, и я знал, что мне предстоит настоящее побоище. – Так ничего не выйдет. Ты не должен просто вскакивать и пытаться сбежать, когда дела принимают дурной оборот. Ты так никогда не делал, – она приподнялась и убрала руки с моей шеи.

– Это не просто “дела принимают дурной оборот”! Я ударил тебя! – воскликнул я, вставая.

– Пит, вернись, – попросила она.

– Нет, Китнисс. Как я могу жить с таким страхом? Боюсь забыться, а потом, вернувшись в реальность, обнаружить, что ты ранена или чего похуже, – я замолчал, боясь даже представить самый ужасающий сценарий. – Я не смею просить тебя жить такой жизнью.

– Не тебе решать, – глаза Китнисс вспыхнули гневом.

– Ты и представить себе не можешь на что я способен. Ты не видела что со мной порой бывает, и, оставаясь рядом, подвергаешь себя невероятному риску.

– Так ты собираешься за меня решить, желаю ли я подвергать себя этому «риску»? Ты собираешься решать это за меня? – парировала она. – Теперь уже ты собрался к Хеймитчу? – она уже тоже была на ногах.

– Я не собираюсь лишать тебя свободной воли, – ее лицо помрачнело при этих словах. —, но ты не задумываешься о собственной безопасности. Ведь я однажды чуть не убил тебя в Тринадцатом, припоминаешь?