Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)

– Какую мне принять позу, Пит? Как ты хочешь?

– Китнисс, скажи я, как я хочу, и ты выбежишь из этой комнаты с дикими криками, – пробормотал он.

Если бы. Я неловко рассмеялась его легкомысленному тону, который мало вязался с серьёзным выражением его прелестных голубых глаз. Он подошел ко мне, полностью одетый, и я ощутила себя перед ним еще более уязвимой. Осторожно поправив мне волосы, он задержал свой взгляд на них, как будто никогда не видел прежде. Пригладив локоны на моих плечах, его пальцы с легкостью пуха коснулись моих ладоней, прежде чем взять меня за запястья и закинуть руки мне за голову – теперь я лежала на кушетке, развалившись. Тяжело сглотнув, он крепко взял меня за ноги и уложил их, слегка согнув, на сторону. Меня как молния пронзило видение: он, опускающий голову между моих коленей, и от этого там стало заметно мокрее, я страстно возжелала раздвинуть перед ним ноги. Он дал своим большим теплым рукам чуть-чуть помедлить у меня не бедрах, когда тщательно их выставлял под определенным углом к мольберту.

– Тебе удобно? – выдавил он, часто дыша.

В ответ я смогла лишь кивнуть. Разогнувшись он как-то скованно вернулся на свое место, сел на табурет, взял палитру и принялся смешивать краски. Я кожей ощущала каждое прикосновение его кисти к холсту. И хоть я не могла видеть что именно он рисует, мне показалось, что начал он с фона, потом набросал кушетку и лишь в конце взялся за очертания моей фигуры. Кисть задвигалась быстрее, он упорно работал над изображением деталей. На лице у него было то восхитительное выражение сосредоточенности, которое появлялось когда он что-то создавал. Я постепенно стала расслабляться, и в итоге веки отяжелели, глаза закрылись. Я была в этот момент во всех смыслах в его руках, и это меня разом и возбуждало, и успокаивало. В этом полудремотном состоянии время для меня текло по-другому, а тишину нарушали лишь звуки нашего дыхания и скользящей по холсту кисти.

Звон кисти в баночке с водой возвестил об окончании работы. Он откинулся и посмотрел на результат своих трудов, а потом повернул мольберт ко мне. А я, увидев себя на картине обнаженной, вдруг ощутила, что к лицу прилила горячая волна. Больше всего меня смутило на портрете выражение моего лица и полуприкрытых глазах, в которых читался зов, столь откровенный, что мне не верилось, что я действительно умею так смотреть. В них было томное желание, как и во всей моей позе – мое тело умоляло себя коснуться. Все это было разом провокационно, неловко и возбуждающе, и я перевела взгляд на Пита, надеясь, что он подойдет ко мне.

Видимо, и он, несмотря на всю свою невероятную стойкость, уже дошел до предела: он встал и приблизился. Я не шевелилась, просто смотрела на него снизу-вверх, и он, стоя передо мной, на меня смотрел – пристальным, нечитаемым взглядом. Мне было ясно: он ждет что же я теперь сделаю, и безмолвно вопрошает – был ли мой зов настоящим. Я медленно приподнялась и, подогнув ноги под себя, выпрямилась, стоя на коленях. Я потянулась за бегунок на молнии его штанов, и медленно ее расстегнула. Его руки все еще были нерешительно опущены, когда я потянула его брюки и трусы вниз, и дала им съехать по его ногам. Хотя он и не двигался, но то, что он был невероятно возбужден, стало очевидно. Я храбро протянула руку и обхватила его обеими ладонями, нежно пробежалась пальцами по всей его длине, ощущая, как текстура его кожи в моих руках разнится – от мягкой, с выступающими венами, до плотной и идеально гладкой. Нырнув одной рукой пониже, я стала ласкать его мошонку, не отрывая взгляда от его потемневших, прикованных ко мне глаз.

Они смотрели как я легонько касаюсь губами его головки, а потом медленно спускаюсь вдоль его стержня, как мои губы лениво движутся по верхней части его бедер и животу. Одновременно я продолжала уверенно, но нежно скользить рукой вдоль его восставшего естества, другая же рука придерживала его за бедро пониже пятой точки. Шипение, которое он при этом издавал, поощрило меня пойти дальше, взяв его в рот, заскользить языком по головки и ниже, постараться вобрать в себя по максимуму, насколько это было физически возможно. Он невольно двинул бедрами мне навстречу, и я почувствовала как его руки зарылись в волосы, направляя меня. Вскоре я уже посасывала со всей силы, от его былой сдержанности не осталось и следа, он принялся стонать, шепча мое имя. Я чувствовала как он весь сжался, пытаясь вырваться из моего захвата, но я лишь плотнее сжала губы и не отпустила. Громкий стон сопровождал его скорое освобождение, пролившееся мне в рот. И я, подавив рвотный рефлекс, вобрала его в себя без остатка, пока он сам собой не выскользнул из моего рта.

Подняв глаза я прочла в его взгляде безмолвное извинение.

– Так много времени прошло, – попробовал он объяснить.

– Слишком много, – сказала я, поднимаясь, чтобы обнять его за шею. Его руки сплелись вокруг моей талии, он тесно прижал меня к себе. Сбросив обувь и брюки, он приподнял меня, яростно впиваясь губами в мой рот, путаясь пальцами в волосах. И было у него внутри что-то невероятно острое, когда он отпрянул, чтобы посмотреть на меня.

– О боже, Китнисс, – он опрокинул меня на кушетку, сорвал с себя рубашку и вновь меня поцеловал, и, не прекращая мять мою грудь, лег на меня всем телом, припечатав к мягкой поверхности. У меня уже в голове мутилось от желания, все мое тело задеревенело от того, что мне пришлось держать себя в узде, хотя меня переполняла острейшая потребность. Я вся промокла, болезненно пульсируя и совершенно не нуждаясь ни в какой прелюдии. Все, что мне было нужно, чтобы он наконец оказался внутри, и я изогнулась, чтобы схватиться за него и соединить наши бедра. Он тоже, очевидно, рвался взять меня немедленно: так резко в меня толкнулся, что стало даже больно – не столько от его внезапного проникновения, как от того, что его слишком долго там не было. И его губы, накрыв мой рот, заглушили вырвавшийся у меня громкий всхлип.

Схватив его за ягодицы, я заставила его войти как можно глубже, насколько это позволяла природа, и задвигала бедрами, пытаясь поймать ритм, который утолил бы мой жуткий голод. Ужасно по нему истосковавшись, теперь я никак не могла насытиться нашей близостью. Его рука скользнула в местечко между моих ног, туда, где, как он знал, находится спусковой крючок моего оргазма, но я её оттуда выудила, взамен еще быстрей задвигавшись с ним в унисон.

– Я не хочу сейчас ничего, кроме тебя, – сказала я нетерпеливо.

Он поднял голову, чтобы посмотреть мне в лицо, и в его глазах вспыхнул дикий, животный огонь, он стал чем-то иным, не просто моим любовником. Он снова отстранился, руки подхватили мои бедра, так что мои колени оказались где-то в районе плеч. Он тяжело, как таран, вбивался в меня, по спине и шее стекали капли пота.

– Китнисс, где ты была? – проревел он сквозь стиснутые зубы.

Он задыхался от интенсивности собственного напора, а я почувствовала, что падаю за край, из моей груди криком вырвалось его имя, и все мое тело забилось в конвульсиях после долгих недель копившейся в нем неудовлетворенности.

– Где ты был? – и вместе с этими словами поток злых слез хлынул из меня, когда я дугой выгнула спину, чувствуя как судорожно сжимаюсь вокруг него, затягивая его в себя. – Пит! – орала я. Мне не было дела ни до распахнутых окон, ни до того, что я была теперь перед ним как на ладони. Все, чего я хотела – это навсегда растопить стену льда, которая нас разделила. Мой взрыв наслаждения и его подтолкнул к финалу, в котором он утонул во мне, распавшись на кусочки.

А я все плакала и не могла остановиться. На лицо Пита набежала тень озабоченности, он посмешил смахнуть мои слезы, которые я все никак не могла унять.

– Эй. Что такое? Я был слишком груб? – он, кажется, запаниковал, когда я зарыдала еще сильнее, выплескивая все, что терзало меня все эти ужасные недели. Я была так измучена своей тоской по нему, что просто прижалась в слезах к нему и замотала головой.

– Мне этого так не хватало, черт тебя возьми, – прошептала я, всхлипывая.

И целая лавина поцелуев обрушилась на мой лоб, мокрые щеки, подбородок.

– Мне тоже, – сказал он, почти не отрываясь от меня. – Это были самые ужасные недели в моей жизни, – признался он мне на ухо.

Мои всхлипы обернулись слёзной икотой, которую я так ненавидела.

– Не хочу, чтобы это повторилось. Никогда. Ты не хотел, чтобы я тебя бросала, но сам-то ты что сделал? – сейчас я была ужасно зла, и стукнула его по плечу кулаком.

Он вздрогнул, но меня не выпустил.

– Просто… Я был напуган. Ты перепугала меня до чёртиков, Китнисс. Ты можешь в порошок меня стереть, ты это понимаешь? Я думал, что если буду так защищаться, то будет не совсем ужасно, если ты решишь, что с тебя хватит моих заскоков, что всего этого с тебя довольно, – он скатился с кушетки и теперь сидел на полу, ко мне спиной. – Я жалок, Китнисс, в этой своей любви к тебе, – и он тяжело, протяжно выдохнул.

Я опустилась на пол рядом с ним.

– Пит, попытайся мне довериться. Знаю, порой это трудно, да, со мной нелегко, но и мне непросто, когда я думаю о том, что, глядя на меня, ты порой не знаешь кто перед тобой, – я задрожала, вспомнив картину, из-за которой начался весь этот сыр-бор. – На этом жутком портрете была не я, – он попытался что-то вставить, но я ему не дала. – но я знаю, что бывают моменты, когда ты думаешь обо мне и видишь это, – взяв его за подбородок, я повернула его голову так, чтобы он не отводил взгляд. – Однако мне и в голову не приходило тебя из-за этого бросать, – я положила голову ему на плечо, наслаждаясь ощущением его кожи и его сильным сердцебиением, – Может, сегодняшний портрет заменит тебе тот, другой.

Он кивнул.

– Борись со мной, Пит. Спорь. Кричи. Делай что-нибудь. Но сделай так, чтобы то, что было, больше не повторялось, – прошипела я яростно. – Пообещай мне, – умоляла я.

Он обратил на меня бездонную голубизну своих глаз и кивнул.

– Я обещаю.

Прижав меня к себе, он поцеловал меня глубоким, изучающим поцелуем. И я забралась на него сверху, чувствуя, как он опять набухает, и что сама я вновь хочу принять его в себе. Не тратя понапрасну времени, я села на него, почувствовала, как он снова в меня скользит, и из меня вырвался низкий стон удовлетворения. Он придержал меня за бедра и остановил.

– Ты уверена, что я не сделал тебе больно? Ведь ты бы мне сказала, верно?

Я помотала головой и принялась на нем скакать.

– Ох, заткнись уже, Пит, и просто трахни меня.

Выражение совершеннейшего шока, который отразился на его лице, навечно останется в моей памяти.

В ту ночь мы так и не уснули, растворившись друг в друге так, словно до этого мы вообще никогда не занимались любовь. Мы отдавали друг другу нечто, чему я до сих пор не могу найти названия, творили вместе новую, лишь нашу с ним реальность, пока нам не открылось предельно ясное откровение: несмотря на все наши раны, утраты, пережитые муки, в нас все еще оставалось то, что мы могли отдать друг другу, хотя нас и пугало то, что происходит в это время с нами обоими, то, как мы нуждаемся один в другом. Несмотря на этот страх, мы отдавались друг другу с той чуткой заботой, присущей только исковерканным душам, познавшим как много можно в жизни потерять, которые поэтому способны отдать себя другому до конца.

***

– Пойдем со мной наверх, – сказал он мне однажды прохладным осенним вечером.

Взглянув на него, я не стала задавать вопросов. Я медленно усвоила урок не спрашивать, а просто следовать за ним туда, куда он меня вел. Взявшись за протянутую мне руку, я поднялась в его мастерскую.

Не говоря ни слова, он распахнул дверь. В центре комнаты полукругом стояли семь мольбертов, накрытых до поры до времени кусками ткани. Я посмотрела на Пита с нескрываемым любопытством.

Он же направился к первому из мольбертов и сорвал с него покров. На нем была со спины нарисована девочка с двумя длинными аккуратными косичками, простое клетчатое платье прикрывало ее хрупкое тельце. Рука ее была высоко поднята, и она, казалось, возвышалась на полотне над всеми остальными школьниками. Все на нее смотрели, а она пыталась вытянуть ручку так высоко, как только может пятилетний ребенок.

– Ты, когда вызвалась исполнить Песню Долины.

У меня сперло дыхание, пока я рассматривала детали этой картины, прежде чем позволила ему отвести меня к следующему мольберту.

Я ощутила холодные дождевые брызги на этом полотне, где была нарисована другая девушка – вроде бы слишком исхудавшая для того, чтобы вообще быть в состоянии двигаться. Но все-таки она двигалась, крепко обхватив обеими руками пару батонов. Она смотрела на них так, словно это были младенцы, под ногтями у неё была грязь, а одежда прилипла к ее щуплой фигурке. И все же кожа её сияла, а именно ее склоненный профиль стал центром картины.

– Ты, когда я бросил тебе хлеб.

– Ох, Пит… – начала я, но он прижался к моему рту губами, не давая мне продолжить.

– Просто смотри, – прошептал он. Мне оставались лишь кивнуть.

На третьем полотне была все та же девушка, уже постарше, посреди группы других детей. Она подняла руки в попытке защитить, а за её спиной, вцепившись в нее, стояла девочка поменьше, со светлыми косичками. На лице старшей девушки были написаны разом страх и решимость, отливающие серебром серые глаза устремлены вверх, губы приоткрыты, как будто она что-то говорит. И все детали ее сложной косы были выписаны так четко и подлинно, что мне казалось, можно коснуться пальцами любой темной пряди.

– Ты, когда вызвалась добровольцем на Игры.

Он повел меня к другому мольберту. Девушка с каштановой косой склонилась над чужой ногой, картина была написана с точки зрения обладателя это ноги. Лук и стрелы лежали возле коленей девушки. Он не пропустил на картине ни одного кусочка грязи, ни одной засохшей капли крови. И все же оно там оставалось, сияние ее лица, единственный островок света на полотне. Даже выражению мрачной сосредоточенности на ее лице не удалось затмить внутреннее свечение ее перепачканной кожи. Ее руки деликатно, но уверенно обрабатывали рану, и она прикусила нижнюю губу.

– Ты в пещере.

На следующей картине была все та же девушка, в объятиях светловолосого мальчишки. Они лежали на кровати в довольно темном помещении, лишь маленькое окошко было открыто нараспашку, за ним клубилась ночь. Я хорошо знала, где это было. Она прижала руки к голове, а он изо всей силы обхватил ее руками, и то, как бесконечно упорно он ее любит, было заметно даже в одной этой позе. Покрывало на кровати подчеркивало очертания их крепко переплетенных тел, и по этим очертаниям было заметно, что у мальчишки не хватает ноги.

– Ты в поезде, во время Тура Победителей.

В этот момент я уже плакала не переставая. Я была по-настоящему сражена тем, что он сделал. Но он еще не закончил, и сдернул следующий покров. На полотне была так же девушка, на пляже. Обеими руками она касалась цепочки с медальоном у себя на шее. И вновь картина была нарисована с точки зрения того, кто сделал ей этот подарок – его руки еще касались девичьей шеи – она же смотрела на него с болью и невыразимой нежностью в глазах. Одной рукой она тихонько сжимала его ускользающую ладонь, и все это было освещала фальшивая луна над Ареной, повисшая за ее левым плечом.

– Ты на Квартальной Бойне.

Девушка на следующей картине была вовсе не такой, как на предыдущей. Она была одета в униформу, а на груди у нее красовался круглый знак Сойки-пересмешницы. Она была посреди ада, и, стоя на одном колене, выпускала в небо горящую стрелу. На лице у нее была написана невероятная свирепость, которой не было ни на одной из предыдущих полотен. Она была не человеком, но символом, птицей, готовящейся взлететь.

– Ты в революционных пропагандистских роликах.

В конце же, на заключительной картине, была всё та же девушка. Она шла по огороду, вполоборота к зрителю. И улыбалась краешками губ, слегка задевая руками растущие по обе стороны от нее помидоры. На руках её были заметны следы от шрамов, но они летели по воздуху как шелковые ленты, и шрамы вовсе их не портили. Она была босая, в желтом платье с рисунком из зеленых бабочек, нога как раз приподнялась в легком шаге и был виден ее высокий подъем. День был солнечный, летний, и свет с картины, казалось, разлился по всей комнате, хотя за окном уже стемнело. А распущенные волосы девушки трепал легкий ветерок.

– Ты в Дистрикте Двенадцать, – сказал он.

Я приблизилась к последней из картин, цвета на которой так и взывали дотронуться до нее. И я была не в силах выразить словами то, что я чувствовала в этот миг.

– Пит, это над этим ты все время работал? – пробормотала я.

Он повернул меня к себе, взялся за кончик моей косы и нежно ее погладил.

– Хотел, чтобы ты знала, какой я тебя вижу. Когда ты в этом усомнишься, приходи сюда и смотри какой разной я тебя люблю.

Мое дыхание было не в силах вырваться из легких. Я буду вечно помнить этот сентябрьский день, в который он сумел перебороть мои сомнения и страхи и отогнать их прочь. Взяв обеими рукам его лицо, я прошептала:

– Чем я тебя и все это заслужила?

Он улыбался, когда заключил меня в объятья, уткнувшись подбородком в мои волосы.

– Не знаю, Китнисс. Ты просто объявилась. Разве не так оно всегда и было?

___________________

*Рич Андриенна (Adrienne Rich) (1929 – 2012) – американская поэтесса, публицист, представительница второй волны феминизма. Принадлежит к крупнейшим поэтам США второй половины ХХ – начала XXI вв., влиятельным фигурам американской общественной сцены. Известность, в частности, получила её книга Рожденные женщиной: материнство как личный опыт и социальный институт. Подробнее здесь: https://ru.wikipedia.org/wiki/Рич, _Адриенна

**В оригинале „her reductionist take on gender relations“ – редукционистский взгляд на вопросы пола. Редукционизм (от лат. reductio – возвращение, приведение обратно) – методологический принцип, согласно которому сложные явления могут быть полностью объяснены с помощью законов, свойственных явлениям более простым (например, социологические явления объясняются биологическими или экономическими законами). Абсолютизирует принцип редукции (сведения сложного к простому и высшего к низшему), игнорируя появление эмерджентных свойств в системах более высоких уровней организации. Хотя как таковая, обоснованная редукция может быть плодотворной (пример – планетарная модель атома). Подробнее здесь: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B5%D0%B4%D1%83%D0%BA%D1%86%D0%B8%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%B7%D0%BC

========== Глава 19: Паршивей некуда (POV Хеймитч) ==========

Комментарий автора: Давно сгорала от желания написать пару глав от лица Хеймитча, так что – наслаждайтесь!

Комментарий переводчика: В оригинале глава называется «can’t win for losing». Идеоматическое выражение, нечто вроде «хуже уже и быть не может» или «все 33 несчастья». Для желающих перевести это точнее – ссылка на толкование здесь http://www.urbandictionary.com/define.php? term=can%27t+win+for+losing Сама же глава довольно сальная, грубоватая. Кто бы мог подумать.: ) Если что – сорри.

____________________________________________________________________

Капитолий все еще пытается меня прикончить.

Как объяснить иначе появление этой мерзкой мочи, которую они пытаются выдать за алкоголь. Разберется уже кто-нибудь, наконец, что они там привозят из Капитолия, чем там это дело бодяжат, да так, что я и рот этой гадостью не в состоянии полоскать. На самом деле, я мог бы сам себе сварганить неплохого самогону, будь у меня на то желание. Но мне, конечно, лень. Жить на всем готовеньком – одна из множества выгод Победителя. Даже когда твоя жизнь прахом развеяна по ветру, а твоя семья стерта с лица земли, ты все еще можешь беспрепятственно ширяться, трахаться и бухать, чтобы обо всем этом забыть. Наркотики – по мне так слишком сложно, для секса надо раздеваться, так что я остановился на выпивке. И, мать твою, сейчас мне срочно нужно накатить.

Открыв одну из этих дерьмовейших бутылок, я тут же вылакал её на четверть, не отрываясь. Ага, вот что мне сейчас поможет. Я выглянул в окно, где солнце только-только показалось над верхушками деревьев. А в доме Пита уже горел свет на первом этаже. Чертов мальчишка уже на ногах, наверное, печет какой-нибудь свой торт. Не то, что я жаловался, вовсе нет. Ведь он-то меня в основном и кормит. Я ценю свое соседство с ним и Китнисс, хотя вслух в жизни им в этом не признаюсь. Их выходки намного занимательнее, чем любая из этих слюнявых передач по капитолийскому ТВ. Как будто они и не были помешаны на беспорядочном сексе и насилии. Когда же пал режим, маятник качнулся от экстравагантности к откровенной безвкусице. Я с легкостью обойдусь без сцен насилия – я их повидал столько, что хватило бы на сотню жизней. Но то, что по ТВ теперь не показывают секса несколько раздражает, если учесть. Как долго я уже сам этим не грешу. Хотя какая разница: вряд ли им удалось бы поднять старого солдата у меня в штанах. Я с сожалением бросил взгляд вниз, разглядывая своего давно заброшенного в интимном смысле маленького дружка.

Ты даже не в курсе, в каком ты Дистрикте живешь, верно?

И я вновь застегиваю штаны. Когда начинаешь болтать со своим членом – верный знак, что пора на боковую.

***

Проснулся я оттого, что приоткрылась моя входная дверь. И, как обычно, тут же вскочил, взмахнув ножом в воздухе. Я с ним не расстаюсь даже во сне. Набрав в грудь побольше воздуха, я снова уронил голову на диванные подушки. Я редко сплю в спальне наверху – чего ради? Бросив взгляд на кухню, я там заметил Пита, который расчищал местечко для буханки хлеба. Достав нож из кармaна фартука, он нарезал хлеб и раскладывал куски на тарелку.

– Когда ты в последний раз ел? – спросил он, подходя к месту, где я валялся. Вечно все тот же вопрос.

– А когда ты в последний раз готовил? – прорычал я свой обычный в таких случаях ответ.

Пит усмехнулся и протянул мне тарелку. На ней лежал хлеб с орехами, мой самый любимый.

– Вот почему я терплю твое присутствие, – сказал я, откусывая от ломтя.

Пит взмахнул рукой в воздухе, пытаясь стряхнуть что-то, что у ней прилипло.

– Тебе определённо не помешало бы почаще чистить зубы.

– Я на жидкой диете. Не так уж часто я и пользуюсь этими зубами, – сказал я, не прекращая жевать.

Пит же направился обратно к двери и прислонился к косяку.

– Думаю, лучше я постою здесь.

– Ладненько. Не хочу, что ты принялся меня лапать. Я всё-таки не Китнисс. А то вы вечно вы с ней виснете друг на друге.

– Не волнуйся. Вряд ли я когда тебя с ней спутаю, – сказал он. И я заметил некое мерцание в его светлых глазах, а на лице – самодовольную ухмылку.

– И что такое? Ты что, только что присунул или типа того? – посмотрел я на него подозрительно.

Пит лишь рассмеялся.

– Или типа того, – стал он меня дразнить.

Я вновь на него взглянул, оценивая то, что вижу. Он выглядел здоровым, полным жизни, являя собой ожившую картину молодости и бьющей через край энергии. Даже волосы были недавно подстрижены – удивительно, что он позволяет Китнисс приближаться к себе с чем-то острым в руках. Щеки у него были румяные, хотя лето уже закончилось и в воздухе дохнуло холодком. Какая огромная разница в сравнении с тем, каким он был, когда только сюда вернулся. Ни того затравленного взгляда, ни землистого цвета лица, ни мешков под глазами. Все у них с Китнисс шло как нельзя лучше, и я склонен был за них порадоваться, хоть никогда и не сказал бы им об этом.

– Ладно, проехали. Что это ты такой радостный?

– Кое-кто скоро приедет к нам в гости.

– Правда? Что-то я ничего подобного не припомню, – я все еще наслаждался вкусом хлеба.

– Это сюрприз. Вчера нам позвонила некая особа, которая ужасно хочет нас повидать. Она слышала об открытии пекарни и просто не смогла удержаться от того, чтобы не отправиться к своим ненаглядным влюбленным, – он сказал это с такой интонацией, так что я даже поежился. Я чуть не подавился хлебом, когда понял о чем это он.

– Ты шутишь.

– Не-а. Она приедет в конце недели и у нас будет важный-преважный день вместе, – он многозначительно взмахнул рукой, едва сдерживая веселье, а мне становилось все больше не по себе. Вот же дерьмо.

Черт. Только не Эффи.

– Вот что получаешь в итоге, когда спасаешь людям жизнь. Они все время околачиваются возле тебя, – проворчал я. Беда не приходит одна, верно? Эффи. Даже хорошая выпивка мне тут вряд ли чем пособит.

– Она будет жить в соседнем доме с твоим. Сегодня там кое-кто придет навести порядок, просто чтоб ты знал, – сказал он и ухмыльнулся. Плечи чуть дрогнули от сдерживаемого смеха. Что за напасть.

– И что тут, черт возьми, такого смешного? – выпалил я. А так как я уже наелся, то отшвырнул от себя тарелку, и она проехалась по кофейному столику.

– На это будет крайне забавно поглядеть. В кои-то веки не мы с Китнисс будем тебя развлекать, – он отлип от косяка, к которому прислонялся. – Хочешь, Сальная Сэй поможет тебе разгрести все это свинство? Эффи удар хватит, когда она увидит подобный бардак.

– Эй, да мы с ней не вчера познакомились. Она знает меня как облупленного. И вообще, пока тут срач, она будет держаться отсюда подальше, – злобно заворчал я, а потом вздохнул. – Но ты можешь прислать кого считаешь нужным.

– Ладно. Китнисс пойдет на охоту, а я – в город, посмотреть что за миксеры мне прислали. Приходи на обед, – искренне сказал Пит.

Даже будучи в растрепанных чувствах я не собирался отказываться от вкусной домашней еды.

– В обычное время? – пробормотал я.

– Ага. Ну, увидимся, – он завернул хлеб в тряпицу и удалился.

Я провел рукой по волосам и пальцы запутались в колтунах. В последний раз, когда я видел Эффи, она была подкошена процессом над Цезарем Фликерманом, Клавдием Темплсмитом и прочей капитолийской швалью, замешанной в создании Игр. Теперь она – сотрудник компании Кэпитол Продакшн, устраивает жизнь других людей. Насколько я знаю, она и впрямь интересовалась пекарней и искренне была привязана к Китнисс и Питу, но я подозревал, что приезжает она не только из-за них. Может, она и вела себя легкомысленно, но при этом была весьма проницательна. Хотя и добилась совершенства в капитолийском искусстве не во что особо не вникать.

Как и сказал Пит, какие-то люди заявились, чтобы привести в порядок дом по соседству. Я наблюдал за тем, как они вытряхивали ковры, чистили и выбивали пыль, мыли крыльцо и заносили внутрь еду и всякое прочее. И чем дольше это продолжалось, тем сильнее портилось у меня настроение. Потому что вероятность, что все это было глупой шуткой, теперь сводилась к нулю, раз кто-то действительно вылизывал этот дом.

Теперь мне придется обитать бок о бок с Эффи. После стольких лет, когда мы вместе с ней возили детишек на смерть, у нас с ней воцарился хрупкий мир. Мы далеко не всем друг с другом делились: с одной стороны она была не очень-то склонна к серьезным разговорам, с другой – я сам не был расположен выслушивать сопливые излияния о том, что там у кого-то на душе. Мне было предельно ясно, что за дерьмо творится, и какова моя в этом роль, ну, и о чем тут было говорить? Кроме того, меня несколько отвлекала революционная заварушка. И мне было недосуг вникать, что там творится в ее головке, под париками всех цветов радуги.

Я задремал на кресле. Позже я наверняка буду жалеть, что не прикончил остатки своей бутылки. И стоило мне закрыть глаза, как я увидал её. Длинные, прямые темные волосы, сияющие серые глаза с синеватым отливом – это видение без остатка меня захватило. Она была так молода, всего шестнадцать лет, и во сне я тоже был молод. И еще не случилось ни Жатвы, ни Игр, которые привели к её смерти. Видно, она была все же полукровкой, ведь, хотя у нее и была типичная для жительницы Шлака внешность, кожа ее была гораздо светлее, чем у меня, далеко не такая смуглая. У нее была лебединая шея и длинные-предлинные ноги. Я помнил все о ней – от пальчиков на гладких ногах до круглого личика и подбородка с маленькой ямочкой. Какой у нее был приятный на ощупь живот, когда я ложился на него щекой, как пахла ее кожа – лесом, углем, листиками мяты. Даже во сне у меня стеснило грудь, и я лишь надеялся, что сразу же проснусь. Как живая. Тогда меня не одолеет снова желание, тоска – тоска по ней, которую я никогда не смогу утолить. Я пытался вырваться из объятий сна, но оттого, что я пил какую-то дрянь, я не мог проснуться, сон был слишком глубок. Во мне поднималась паника, связанная с моим видением, и я пытался его отогнать.

Я не хотел снова это переживать. Не хотел снова бродить бесконечно, пытаясь уловить ее образ повсюду, во всем, даже в желудях, которые упали на землю. Проклятые капитолийские мрази! Даже спустя вечность лучше мне не становилось. Я так скучал по ней, как будто бы она только что меня покинула. Все было так же. Как удар под дых. В своем сне я подходил к ней и ощутил ее в своих объятьях. После стольких лет мое тело все еще помнило, как ее волосы щекотали мой подбородок. Я хорошо знал этот сон, он повторялся многие годы, хотя и с кое-какими вариациями. Помня, что случится дальше, я вцепился в нее, позволил себе дотронуться до ее лица, дразня ее губы указательным пальцем. Я был во сне намного мягче, нежнее. Мне было легче быть уязвимым. И когда я ее поцеловал, гладкие, наши с ней юные губы задвигались в страстном танце.

И тут она начала испаряться. Мы были с ней будто одним целым, но ее вырвали у меня из-за того, как я посмел выжить, за то, что посмел бороться за жизнь любой ценой. Разве не за этим они бросили меня на арену? Я прежде часто бушевал во сне от гнева, призывая Клариссу. Лучше бы я всю ночь погружался в беспросветную мглу. Все лучше, чем искать ее и не находить. Все равно ее было не сыскать. Бессмысленно было и пытаться. Я просто позволил сну окутать меня как облако пепла и дыма, пока глаза не открылись и не увидели вновь этот опустевший мир.

Когда я сел, я тут же схватил бутылку и залпом осушил ее до дна.

***

Я неспешно направлялся к Питу, хотя время обеда еще не пришло. Можно было бы еще поторчать дома, после того, как я проснулся, но я знал – предаваясь одиноким размышлениям только еще больше растравлю себя, а я и так был не в духе. Гуси сегодня что-то расшумелись, так что я запер ворота, чтобы они не разбрелись по всей Деревне. Стоило мне подняться по ступеням их дома, и через щель в приоткрой входной двери мне в нос ударил аромат запекаемой рыбы. Я пошел дальше, аккуратно притворив дверь за собой, на этот аппетитный призыв. Желудок уже урчал от одного только запаха, и я так им увлекся, что заметил их только оказавшись на пороге кухни. Пит был прижат спиной к холодильнику, и ладонь Китнисс шарила у него в штанах. Пит крепко обхватил ее руками, они яростно целовались и были настолько поглощены друг другом, что не заметили моего присутствия.