Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 50 страниц)

– Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло тёплое, благодатное лето,* – закончил он теплым, обволакивающим голосом.

В повисшей тишине я обдумывала все услышанное, а Пит, судя по звуку, отложил книгу на свою прикроватную тумбочку.

– Ты думаешь, что осколки льда в сердце Кая означают все самое плохое, что только может случиться с человеком? – спросила я, упиваясь его незримым присутствием и послевкусием от звука его голоса.

Пит некоторое время поразмышлял над моим вопросом, прежде чем ответить:

– Думаю, да. Льдинки разрушили его восприятие мира – какие бы прекрасные вещи его не окружали, он замечал лишь плохое. Он мог переживать ревность и разочарование. Возможно, это было просто такая фаза его жизни, через которую нужно было пройти, перерасти её.

– Возможно, но он все равно продолжал составлять слово «любовь» из льдинок. Как будто знал даже пребывая в плену у холода, что может его освободить, хотя и не мог освободиться сам. Он знал, что ему нужна Герда, и просто ждал, когда она к нему доберется, – я посильней закуталась в одеяло, когда это произнесла.

– А когда они в конце концов вернулись к себе в деревню, то выросли, но в душе все еще оставались детьми, потому что им не довелось ими быть прежде. Когда Герда вынула льдинку из сердца Кая, он снова стал словно ребенок, – я слышала, как говоря это он ворочается в кровати, и больше всего на свете мечтала очутиться в его объятьях. Это было неприкрытое желание, не сдерживаемое никакими барьерами, которые могли бы возникнуть у меня к этому моменту, учитывая нашу ситуацию.

– Герда оказалась так добра и чиста душой, что смогла перебороть тьму и вытащить из нее Кая, – меня внезапно оглушила невероятная сила чувства к Питу, и мне едва удалось справиться с порывом вскочить с постели и помчаться к нему на первом же поезде.

– Мне так повезло, Пит, – резко сказала я.

В его голосе слышалось явное удивление.

– В смысле?

– Потому что у меня есть ты. И ты как та маленькая девочка, которая сквозь все времена года и все испытания пробиралась ко мне, пока я была заморожена, – мой голос упал до шепота, и я могла себе представить как его светлые кудри касаются телефонной трубки, когда он ловит каждое мое слово. И я завидовала его трубке черной завистью, сгорая от невыносимо желания сама его сейчас коснуться, прижаться к его подбородку. – И отчего-то знала, что ты идешь, потому что чувствовала, что ты мне нужен.

Пит какое-то время молчал, прежде чем сказать:

– Тебе не повезло, Китнисс. Я сделал тебе больно и никогда не перестану корить себя за это.

Мне были слышны в его голове нотки подавленности и самобичевания – ведь я и сама почти все время испытывала те же чувства. Но его терзания были для меня невыносимы.

– Может и мне извиниться за свои кошмары и приступы депрессии? – выпалила я сердито.

– Нет! – воскликнул он. – ты никогда не должна за это просить прощения!

– Тогда и ты не должен. Ты был не в себе, а я… могла бы и облегчить ситуацию, – Пит снова замолчал. Я понимала, что он пытается справиться со своими чувствами, но отступать не стала. – Я могла бы сделать все значительно проще, и я этого не сделала. Могла бы просто следовать нашим договоренностям и держать дверь на замке. Но я не смогла, и вот к чему мы пришли.

Я могла себе представить, как Пит качает головой, когда он произнес:

– Ты не должна вообще запираться от меня, чтобы чувствовать себя в безопасности.

– А ты не должен просыпаться по пятьдесят раз за ночь, чтобы меня успокаивать после моих кошмаров, но ты это делаешь. Так что тебе не за что себя терзать!

– Я только и могу что думать о том, как же мне тебя не хватает, – сказал он шепотом. – Мне не хватает всего, что связано с тобой, и нашей жизни вместе.

Я не смогла сдержать улыбки.

– Знаю. Сил нет, как хочется до тебя дотронуться. И я тоскую по твоим волосам и по тому, как солнце играет на твоих ресницах, – и я представила себе его голубые глаза, и как он порой на меня смотрит – так пристально, что я была не в силах выдержать этот взгляд. – Мне хочется смотреть на твои руки, когда ты рисуешь или печешь, и я скучаю по этим звукам, которые ты издаешь по утрам перед тем, как проснуться…

– Китнисс, – застонал он.

– Мне не хватает наши утренних прогулок до пекарни, когда мы идем туда засветло, все еще спят, и кажется, будто никого нет на всем свете кроме нас. Скучаю по нашим дням на озере, когда мы там плаваем. Скучаю по твоим губам, – прошептав это, я задрожала от желания. Я запрещала себе думать об этой стороне наших отношений после того, что было в нашу последнюю ночь. Но стоило впустить в себя такую мысль, и тело тут же среагировало, а сердце бешено забилось. – я хотела бы тебя целовать, чтобы ты лежал рядом голый, и мы могли никуда не спешить, потому что ты мой…

– Что еще? – его голос звучал так напряженно, низко, что я сразу поняла – он тоже скучает по мне в этом смысле, и что тоже хочет меня.

– Я бы хотела обвить тебя и поиграться с тобой. Хотела бы… – мое дыхание участилось и сама не понимая как я принялась себя ласкать, стоило мне прикрыть глаза и вообразить, как я парю над ним, трусь об него и у меня перехватывает дыхание, когда я ощущаю как сильно он меня хочет. И я представила как опускаюсь на него. – снова почувствовать тебя внутри. Люблю быть сверху, когда ты меня сжимаешь и… скакать на тебе. Ты не можешь держать глаза открытыми, потому что тогда все слишком быстро может кончится, а потом ты взрываешься и я чувствую, как ты дрожишь у меня между бедер… – я была не в силах продолжить, потому что в этот самый миг я сама взорвалась, и могла слышать только собственные стоны и бешеный стук крови в ушах, а мое тело потонуло в блаженстве – выгнулось, набухло, а потом его захлестнули волны наслаждения, гораздо более острого от длительного воздержания. Я уронила трубку и его имя смешалось у меня на губах с протяжными стонами, волны слабели, оставляя меня и я почувствовала себя маленькой, насытившейся и в немалой степени смущенной посреди влажных лужиц удовольствия.

Я постаралась восстановить дыхание и как только снова смогла мыслить ясно, залилась краской до самых корней волос. Схватив трубку, я пару секунд просто прислушивалось – что же там, у него, происходит.

– Пит? – осторожно позвала я.

Из трубки раздалось шуршание и приглушенные звуки, прежде чем мне ответил его сдавленный голос:

– Да.

– Я… Ах… черт! – вырвалось у меня.

На его конце провода раздался лишь вымученный смешок.

– Это было… неожиданно.

– Прости! – воскликнула я. – У нас был действительно важный разговор, а потом… я не знаю… просто… мне было нужно…

– Я тоже не сдержался, – сказал он, и до меня вдруг дошло… Этот его голос, сбивчивая речь…

– Ты же не…? – спросила я осторожно.

Он прочистил горло.

– Я… ага. Я как себе представил, и все… мне кранты.

Свободной рукой я заколотила по матрасу, не в силах справиться с закипающим глубоко в животе смехом.

– Хотела извиниться, – я снова рассмеялась. – и все-таки не буду.

Пит усмехнулся.

– Не извиняйся. Это было здорово. Иначе, но здорово. Я чувствовал, что ты рядом.

– Я тоже, – у меня перехватило дыхание. – Вернись домой, Пит, Я снова этого хочу. Хочу чтобы ты был здесь, чтобы мы с тобой занимались этим…

– Ты хочешь, чтобы у меня снова все восстало? – подколол меня он, и я услышала в его голосе улыбку. И я могла себя представить его усталое лицо, блестящие от чувственного пота, блеск его глаз.

– Хватит с тебя на сегодня. Я только хочу, чтобы ты знал, что я скучаю по тебе и в этом смысле, и не важно что случилось до этого, – я говорила совершенно серьезно и даже не могла себе представить, о чем он сейчас думает.

На линии повисла долгая тишина.

– Ты меня не боишься?

– Нет! Это был не ты! Я все еще хочу этого с тобой! Я тебя не боюсь. Просто возвращайся домой целым и невредимым, ладно? А там разберемся, – я замолчала, снедаемая желанием сей же миг оказаться рядом с ним. – Я жду.

– Хорошо, – прошептал он, и я чувствовала, что он уже смежил веки.

– Я тебя люблю… – произнесла я тихо, уверенная, что он уже меня не слышит. Когда же он едва различимо ответил мне тем же признанием, я растворилась в бесконечном блаженстве и, удовлетворенная, погрузилась в безмятежный сон.

________

*«Любимый» Селин Дион – перевод (исходный) Маргариты из Санкт-Петербурга. Доступно на: http://www.amalgama-lab.com/songs/c/celine_dion/my_love.html

Аудио https://www.youtube.com/watch? v=nFk4VPgga2Q Видео (концертная запись) https://www.youtube.com/watch? v=4jjR5ykr2Jg

**В оригинале «fake it till you make it» – аналог «act as if» («Веди себя, будто бы это так») – слоган, означающий имитацию уверенности с расчетом на то, что в случае успеха уверенность станет подлинной. Целью является избежание ловушки т.н. самоисполняющегося пророчества, когда человек боится своей же неуверенности. Например, думая, «Я не могу заговорить с этой девушкой, поскольку она точно почувствует мою неуверенность в себе.» Также это часто рекомендуется в качестве терапевтической методики борьбы с депрессией. Идея заключается в том, чтобы намеренно пытаться наслаждаться повседневной рутиной, не принимая во внимание принуждение, пока ощущение счастья не становится подлинным. Это пример т.н. положительной обратной связи. Подробнее здесь https://ru.wikipedia.org/wiki/Fake_it_till_you_make_it

***Г.Х.Андерсен, «Снежная королева», Перевод с датского Анны и Петра Ганзен (1844). Полный текст на: http://az.lib.ru/a/andersen_g_h/text_0290.shtml

Комментарий к Глава 41: И так я выстояла

Комментарий переводчика: Эту главу (в двух частях) я посвящаю окончанию кино-франшизы. Дождались. Сама только что с пресс-показа. Ну да, должны же быть хоть какие-то бонусы у моей собачьей работы :) Кому интересны мои впечатления (вкратце) – вам сюда https://www.facebook.com/hashtag/%D1%87%D0%B5%D1%82%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%B3_%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D1%8C_%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%BC%D1%8C%D0%B5%D1%80?source=feed_text&story_id=10206827873087873&pnref=story

========== Глава 42. И так я выстояла. Часть 2 ==========

Я буду дальше гордо преодолевать все невзгоды

И не важно, как трудно прятать боль

Заметил ли ты, что я могу сломаться?

Заметил ли ты все мои ошибки?

Порой мне казалось, будто ты читаешь мои мысли…

Знал ли ты, что это я дала тебе время?

Знал ли ты, что я видела тебя насквозь?

из песни Любимый (My Love) Селин Дион

Я лежу на ласковых соленых волнах на спине, и наблюдаю за движением по небу громадных перистых облаков. Мне давно ясно, что здешнее радужное, сияющее небо совсем не то, что мое, в реальном мире. Оно всякий раз будит во мне целую лавину чувств, это невероятное небо, которое разом и венчает собой этот нездешний мир и оказывается при этом неразрывно с ним связано. Оно безбрежное и при этом конечное, едва ли не осязаемое. И каждый его цвет имеет для меня особое значение – оранжевый, зеленый, желтый, золотой – и каждый его перелив становится продолжением моих переживаний. В разводах синего и переливах розового, которые царят на небе, я нахожу частицы своей жизни, как на любой из картин Пита, стоящей на его мольберте.

– Китнисс, ты так близка, – говорит мой компаньон, который дрейфует рядом со мной, слегка переплетая наши пальцы. Вообще-то я должна бы пойти ко дну – ведь я ничего не делаю, чтобы держаться на плаву, а тяжесть руки Финника могла бы запросто утащить меня под воду. Но я давно оставила попытки разобраться в том, по каким физическим законам существует этот параллельный мир, мир Финника, и решаю просто наслаждаться пребыванием в нем и не ломать голову как же здесь все устроено, какой же в этом смысл.

– Близка к чему? – спрашиваю я шепотом, хотя уверена – я и сама могу сообразить, о чем это он.

– К тому, чтобы вырваться. Сделай еще кое-что, и тебе не придется сюда возвращаться.

Меня вдруг охватывает паника, и я резко сажусь в воде, нарушая наше хрупкое равновесие.

– Ты же не уходишь?

Мы оба знаем, что я исчерпала отмеренный мне запас прощаний, и не ручаюсь за себя, если мне поневоле придется снова его потерять. Однако в ответ на мое беспокойство он лишь снисходительно улыбается.

– Нет, я всегда буду здесь, или же там, где я тебе понадоблюсь, – сказав это, он ныряет и всплывает уже по другую руку от меня. С его медных волос стекает морская вода. – Все, что происходит с тобой – хорошо.

– Да ничего со мной не происходит, Финник. Просто делаю то, что и всегда, – возразила я, поводя руками под поверхностью воды и наблюдая, как свет в иной среде преломляет мои пальцы.

– Неправда. Ты ведь помнишь, что чувствовала, когда Пит уехал? Насколько ты была опустошена и подавлена?

– Я все еще подавлена, – отвечаю я с досадой.

– Нет, ты просто грустишь по нему. Это нормально. Ты должна гордиться тем, что сделала, пока Пита нет рядом, – невероятные зеленые очи Финника мерцают, и я даже на миг теряю нить разговора. – Ты достигла огромного прогресса, и скоро будешь полностью готова.

– Готова к чему? – спрашиваю я осторожно. Я так не привыкла, что другие люди – или их тени – отчего–то настолько вольно обращаются с моей жизнью и слишком много всего знают обо мне.

– Просто готова, – он усмехается моей сердитой гримасе. – Есть вещи, которые тебе нужны, но ты не готова пока их получить, однако же, когда будешь готова, они сами приплывут в руки. – он беззаботно смеется, и я ему за это благодарна. Ведь это тот Финник, которого я всегда хотела видеть во сне и помнить, а не искалеченный юноша, что сгинул в зловонной канализации.

Внезапно он оказывается прямо передо мной, его лицо всего в каких-то пяти сантиметрах от моего.

– Не надо, – твердо произносит он, его дыхание овевает мое лицо, будто порыв морского ветра. – Не думай об этом. Я здесь, а не на дне темного коллектора.

– Это не отменяет того, что ты там был. Что именно так тебя жестокого вырвали из нашего мира. Я не смогу этого забыть, – сказала я, чувствуя как на глаза наворачиваются предательские слезы, горькие, кровавые. Они текли из моих глаз всякий раз, когда я думала обо всех любимых людях, которых потеряла.

– Я не прошу тебя забыть. Я лишь прошу сфокусироваться – на мне, на «здесь и сейчас». Когда прошлое является отнять твой покой, сосредоточь все свои усилия на том, что прямо перед тобой. Вот так тебе следует жить, – он привлекает меня к себе сильными загорелыми руками. Я блаженствую в его объятьях. Впитываю исходящие от него тепло, покой и силу.

– Эффи велела мне составить список всего хорошего, чему я когда-либо была свидетелем. Это помогает, – моя щека лежат у него на груди, и ожерелье из морских ракушек впивается мне в висок. – Я так ужасно тоскую по ним, Финник. Как долго я умирала от желания вернуть их обратно, – это я произношу я так тихо, что даже сама не уверена, что он меня расслышал.

– Я знаю. Это веха на твоем пути. Ты ведь так близко. Всего лишь вопрос времени, – бубнит он мне в волосы, и тут мое видение расплывается. Я больше не борюсь с этим – конец, увы, неизбежен. Просто держусь за Финника пока могу.

– Хорошая девочка, – говорит он, растворяясь в моем подсознании.

Открыв глаза, я поняла, что нахожусь в нашей с Питом спальне, в Деревне Победителей. Я инстинктивно ринулась на его поиски, но место рядом все еще пустовало, и мне не суждено было с этим свыкнуться. Зная, что больше не засну, и собралась вставать. Такие сны, как сегодняшний, были желанной альтернативой кошмарам, и я восторженно ждала их прихода. Но иногда, как, например, сегодня, тоска после такого сна терзала меня сильнее, чем обычно. Стоило вспомнить о Прим, и горе забилось во мне, причиняя почти нестерпимую физическую болью. В непреодолимом желании коснуться той, что была для меня навсегда потеряна, сколько бы я ни искала ее, сквозило что-то предельно безнадежное, опустошающее. Ее здесь больше не было, и от этой мысли меня терзало горькое отчаянье.

Мой взгляд упал на телефон, который я вчера водрузила поверх подушки. Стоило поднести трубку к уху, и я услышала многозначительную, «беременную» тишину, в которой тихонько Пит тихо посапывал во сне. Перед моим мысленным вздором предстала красочная картина, как он развалил на кровати, со спутанными со сна волосами, расслабленным лицом. Я аккуратно положила телефон обратно, словно мое резкое движение могло перенестись по телефонным проводам и разбудить его. И хоть в этом и не было смысла, но я старалась не шуметь, когда надевала халат и выходила из комнаты.

Мой путь лежал в его мастерскую. Я не любила часто здесь бывать: это было его укромное местечко, убежище, хотя он всячески старался, чтобы я чувствовала здесь себя в нем желанной гостьей. Пит раскрывался передо мной весь, без остатка, без колебаний звал меня в свой мир, и это порой вызывало у меня чувство вины, ведь сама я была совсем не склонна к подобной откровенности. По иронии судьбы, его отсутствие заставило меня больше перед ним раскрыться, и оказалось, что для этого физическая близость не является непременным условием, как и возможность быть все время рядом. Оставались лишь слова, и хотя они никогда не были моим сильным местом – все, что только могла сказать, я изливала ему в наших телефонных беседах.

Бродя по его студии, я разглядывала его картины. Он предусмотрительно накрыл холстом те, на которых была изображена арена, и отложил подальше. Тут и думать было нечего – с их помощью он пытался очистить сознание от того, что зачастую наполняло его кошмары. Пит говорил, что однажды он сожжет их, но пока он еще к этому не готов. И я его понимала: на этих картинах было изображено то, без чего я охотно бы обошлась, но пока не была готова убрать в дальний, пыльный чулан памяти.

И как по волшебству, я отыскала именно ту картину, ради которой сюда явилась. Пит спрятал и ее тоже, поскольку знал: я могу быть не готова её увидеть, но она уже попадалась мне на глаза во время одной из моих предыдущих вылазок в мастерскую. Когда я впервые ее заметила, шок был настолько сильным, что едва не грохнулась оземь. Но после нескольких визитов сюда я смогла совладать со чувствами, которые вызывала эта картина. Так что сейчас я присела, чтобы подробно её рассмотреть.

Он изобразил Прим, какой она была когда-то. когда мы жили здесь, в Дистрикте Двенадцать. Причем такой, какой она была еще до нашего с ним Тура Победителей. На щеках ее играл румянец – здоровый вид ей придало долгожданное обилие еды. Одета она была в желтое платье с изящным лифом и ажурными рукавчиками. Вырез платья украшал желтый бант. Светлые волосы сияли, как будто в косу был вплетен солнечный лучик. На руках у нее удобно устроилась коза Леди – и тут я поняла, насколько юной она выглядит на этой картине. Усевшись перед полотном по-турецки, я прикоснулась к чуть выступающим мазкам. Словно то самое небо из моего сна картина вблизи оказалась сочетанием линий и кругов, каждый и которых по отдельности ничего не значил, но вместе сливались в портрет человека, которого я любила когда-то больше всего в мире. И любовь эта никуда не делась. Прим ушла, но не забрала мою любовь с собой. Это чувство чуть не убило меня, и продолжало доставлять мне муки каждый день, ведь я не могла заставить себя смириться с этой потерей, хотя прошло уже больше года.

Я снова плакала перед рвущем мне душу полотном, как делала это и раньше, но теперь не убежала прочь. Усилием воли заставила себя остаться с ней, пока ночное небо не начало светлеть. В любой другой день в этот час я уже трудилась бы в пекарне. На самом деле, пекарня работала сейчас и без меня: Астер уже наверняка отправил хлеб в печь. Айрис должна была вот-вот открыть двери булочной. Я же была не готова немедленно заниматься выпечкой или общаться с покупателями. Дождусь, решила я, пока темнота за окном поблекнет, и отправлюсь встречать рассвет в лесу – с луком наперевес и невыносимой болью в сердце.

Кинув последний взгляд на лицо сестры, я аккуратно накрыла полотно, как будто оно могла пострадать от моей неловкости, и пошла одеваться и прощаться с Питом. Лишь в тишине леса я смогла побороть это болезненное чувство, прежде чем лицом к лицу встретить новый день.

***

– Айрис, спасибо тебе, что задержалась, – сказала я, когда мы убирались на кухне перед тем как закрыть пекарню. Я дважды проверила печи, потушены ли. Хотя знала: их снова предстоит раскочегарить всего через каких-то восемь часов, когда Астер и новый помощник пекаря, Нед, придут и заложат в них первую за день партию хлеба. Но я так часто слышала от Пита, как важно проверять перед уходом печь —, а лучше дважды или трижды – что всегда была начеку. Подхватив пакет с хлебом и булочками, я следом за Айрис вышла и заперла входную дверь.

– Увидимся завтра! – попрощалась она, когда мы дошли до ее дома.

– Верно. До завтра, – откликнулась я, глядя на небо и подставляя лицо теплому летнему ветру. Невероятно, но уже была середина июня. В этом году лето было не таким жарким, как обычно, и больше походило на весну. А я ведь так любила весеннюю погоду. Два месяца трудясь не покладая рук в нашей пекарне, я так напиталась жаром горячей печей, что и зимой бы не замерзла. И я шагнула навстречу теплому вечеру, а ласковый ветерок нежно сжимал меня в своих душистых объятиях.

Подойдя к памятнику с языками пламени в центе города я как всегда обошла его по кругу – как всегда обошла его по кругу – это был мой личный, почти ежедневный ритуал – я опустилась к прозрачному стеклянному основания, символу жизни, сотканному из очищающего пламени революции. И вновь стала читать имена, которые были высечены на основании светильника, похожего на слезу. Само же основание напоминало юркую металлическую змейку, танцующую в опасной близости к огню. Внимательнее приглядевшись, я разобрала надписи на самом верху, дороже которых у меня не было.

Примроуз Эвердин (доб.) Китнисс Эвердин, Пит Мелларк

Китнисс Эвердин, Хеймитч Эбернати (доб.) Пит Мелларк

Я провела пальцами по имени сестры и произнесла вслух как заклинание: «Примроуз Эвердин. Прим. Утенок». В последнее время я больше не избегала произносить ее имя – не то, что в предыдущие полтора года, которые миновали с тех пор, как ее у меня отняли. Каждый раз, когда оно срывалось с моих уст, у меня сжималось горло, но я заставляла себя делать это снова, снова и снова, пока не подходил к концу мой повседневный запас мужества. Медленно отступив от памятника, как будто бы он мог на меня накинуться, и повернулась, чтобы без промедления продолжить свой путь через площадь.

Сбавила шаг я лишь в конце улицы, когда остановилась перед массивной деревянной дверью с медным молоточком – дверь эта явно видала лучшие дни.

Невольно разволновавшись, я быстро поднялась по лестнице, скача через две ступеньки, и сперва постучала в дверь, прежде чем просунуть в неё голову.

– Ровена? – окликнула я.

– Китнисс? Проходи. Я как раз заканчиваю заполнять последнюю карту, – из кабинета послышался голос Доктора Агулар.

– Вроде всего горстка людей живет в Двенадцатом, а бумажной волокиты завались. Почище чем у мэра Гринфилда, – ворчала я, шагая дальше по коридору.

Доктор Агулар подняла голову, когда я вошла, ее глаза недобро сверкнули.

– Здесь живет все-таки побольше, чем просто «горстка», и у меня, в отличие от мэра, нет Эффи Бряк, чтобы сражаться с, эм… бумажной волокитой. Иначе я бы уже все закончила.

Я невольно усмехнулась – как будто пузырек воздуха поднялся со дна озера и лопнул. Припав к подоконнику, я скрестила руки на груди, поверх клетчатой рубашки, и только тут заметила что на руках у меня после целого дня в пекарне все еще оставалась следы работы в пекарне, хотя я их и помыла. Я с нетерпением ждала, когда же мы отправимся туда, куда собирались, и Ровена не могла не заметить что я дергаюсь.

Кстати, мои руки все еще и пахли мукой и специями – два месяца назад этот запах спасал меня из омута отчаяния, когда мне особенно остро не хватало Пита. Однако теперь, хотя мое сердце все так же по нему томилось, запах больше не сражал меня наповал. В пекарне он был повсюду, и упорно лип к моей коже, как свежее тесто. Хотя я все еще бессознательно жадно его выискивала и от его присутствия мне было как-то спокойнее, ибо казалось, что Пит все-таки рядом.

Ровена возникла рядом будто из ниоткуда.

– Опять нюхаешь руки? – спросила она с беспардонной иронией.

Залившись краской оттого, что меня поймали, я тут же спрятала руки за спину.

– Не понимаю, о чем ты, – пробормотала я с мрачным видом и скривила губы.

Она рассмеялась над моим смущением, ласково сжав мое плечо. Ровена была из тех, кто любит прикасаться к людям. Мне было нелегко к этому привыкнуть, но что поделаешь, раз уж она имела склонность к таким несдержанным, хотя и не агрессивным, жестам. Неудивительно, что ее превозносили за ее врачебный такт – она была такой душевной, обнимая и ласково касаясь пациента, если ей хотелось это сделать.

Поймав мой взгляд, она сунула руку в карман своего пиджака – он идеально подходил для свежих летних вечеров – и достала металлический значок с цифрами на лицевой стороне. Легонько пробежавшись по нему пальцами, она протянула значок мне.

– Это принадлежало Роланду. К сожалению, я забываю его запах, – она наморщила лоб, растворившись в своем видении, которое, казалось, отражалось в ее глазах. Но потом совладала с собой. – Мне нравится прикасаться к этому значку. В Дистрикте Тринадцать таким награждали солдат, которые достигли звания Капитана. Он был так горд, когда его повысили, и целый день полировал его до блеска, – она улыбнулась своим воспоминаниям, а затем продолжила, – Каждую ночь он совершал маленький ритуал: убеждался, что значок все еще сияет как бриллиант, прежде чем положить его в шкатулку до утра, – она подняла на меня глаза. – он верил в Революцию. Верил, что родился, чтобы сражаться с Капитолием. Что может быть возвышеннее, чем погибнуть за то, во что ты веришь.

Я смотрела на значок, представляя человека, описанного Ровеной, который никогда не исчезал из ее памяти: здоровяка с песочного цвета волосами и сияющими зелеными глазами. Однажды она показала мне его фото, и я вспомнила, как поразило меня его открытое лицо, как будто он был стоящей книгой, которую можно взять с полки и почитать, не боясь, что история в ней шокирует или повергнет в уныние. Обычно жители Тринадцатого не отличались чувством юмора, но у человека с фотографии оно явно присутствовало, как и у его жены.

Мной овладела тихая печаль. Возвращая ей значок я заметила, что она нежно погладила его, прежде чем положить назад в карман.

Ровена одарила меня сердечной улыбкой, давая понять, что время для подобного рода откровений прошло.

– Нам нужно идти. Дети ждут.

Я кивнула, выпрямляясь, трепетное волнение изгладило тяжесть прошлых мгновений. Не оглядываясь, мы вышли и направились в приют.

***

Пятнадцать воспитанников приюта, галдя, как угорелые носились по двору и пинали мяч с бешеным воодушевлением, которое может вселись в ватагу ребятишек такой вот летний погожий денек. Мы с Доктором Агулар тихо проникли в ветхое здание и застали миссис Айронвуд за завариванием чая на полдник. Ее помощница, миссис Леви, судила игры в кикбол. Кое-кто из детей выступал в качестве зрителя, в том числе и уже хорошо знакомая мне светленькая девочка в инвалидном кресле, Вайолет. Оставив миссис Айронвуд пакет с выпечкой, я последовала за Ровеной на задний двор.

– Так-так, юная леди, я полагаю пришло время для твоей терапии и занятий лечебной физкультурой, – сказала Доктор Агулар, склонившись над девчушкой. Вайолет, которая поначалу дичилась, в последние пару месяцев привыкла и ко мне, и к тёте-доктору. Еще бы – я то и дело таскала ей сладости, а Ровена билась над тем, чтобы вернуть ее ногам подвижность, которую они утратили после переломов во время бомбежки Дистрикта.

– Сегодня я чуть-чуть ходила, – в голосе Вайолет звучал неподдельный восторг.

– В самом деле? – игриво спросила Ровена, принимаясь массировать её ножки. – И далеко? – он говорила, как будто пела и тон у нее был как будто легкомысленный, но мне было хорошо известно, вопрос на самом деле ее волнует.

– Шесть раз туда-сюда по коридору! – голубые глаза девочки сияли от гордости.

– Ну, хорошо! Продолжай в том же духе и скоро ты сможешь опять ходить сама куда пожелаешь, – сказала Доктор Агулар, я же тем временем, шмыгнув ей за спину, сунула в руки девчушке маленький кекс.

– Думаю, она ещё должна сегодня подвязать все наши помидорные кусты. Готова поработать, Вайолет, когда разберешься со всеми вкусностями? – шутливо вставила я.

Малышка кивнула с набитым ртом, не прекращая жевать кекс – ну чисто хомячок, которые делает за щечками запасы на зиму. Не желая мешать Ровене, я, погладив Вайолет по головке, пошла внутрь, чтобы помочь миссис Айронвуд накрыть для детей полдник. Теперь я знала как кого зовут: Вайолет, Лаура, Алиса, Брандт, Овен, Вэйл, Томми, Лисбет, Фиона, Руфь, Вайнона, Ри, Гиллис, Айви и Уоррен. Теперь я навещала их почти что каждый день, а потом шла с ними в сад, чтобы поработать там на грядках в вечерней прохладе. Поначалу это была простая договоренность с миссис Айронвуд – отчего бы детям на пособить в обмен на плоды из трудов? Помощники оказались более чем надежны и были преисполнены энтузиазма и приняли самое деятельность участие в том, чтобы разбить сад строго по плану, посадить семена, удобрять, пропалывать и так далее – со строгим разделением обязанностей между собой. В итоге мы здорово переплюнули первоначальный замысел, засадив не только весь участок возле нашего дома, но и добрую половину соседского заднего двора всевозможными видами овощей, какие только могут расти под солнцем.

На детей, как и на меня, эта совместная работа оказала немедленный эффект. Конечно, мне пришлось заказать целую прорву семян, но все эти хлопоты в итоге вырвали меня из лап депрессии. И я не жалея сил и средств, чтобы достать все необходимое и научить детей основам земледелия. Они каждый раз с нетерпением ждали послеобеденного времени, чтобы отправиться трудиться на грядках, а мне бесконечно нравилось их общество. Хотя был в этом и один для меня сложный момент: порой меня посещала навязчивая мысль, что собирать в одном месте разом столько детей нельзя – это было небезопасно для них! Ведь они превращались в ужасающе легкую мишень, и я воображала себе самые ужасные сценарии развития событий. Но чаще я была в силах обуздывать свой иррациональный страх, и наши послеобеденные труды оканчивались благополучно.

Когда ребятня управилась со своим полдником, и повела всю неугомонную шумную компанию вниз, через Шлак. Я оглянулась на них, подмечая, какую пылищу они подняли на дороге ногами, и что ходить строем в Тринадцатом они явно так и не научились, и довольно улыбнулась при этой мысли. В Шлаке, судя по всему, дела тоже шли на лад: почти все домишки починили и покрасили, а огороды в палисадниках росли и множились, как грибы после дождя. Конечно, многое еще нужно было сделать, но местные жители уже не выглядели такими изможденными, жилища такими неухоженными, и до нас то и дело доносились непринужденные разговоры, с вкраплениями смеха. Вести детей мне помогали миссис Айронсайд и миссис Леви, Ровена толкала перед собой инвалидную коляску Вайолет – другую, с большими колесами, специально заказанную для того, чтобы девочка могла передвигаться не только по мощеным улицам, а по нашим здешним колдобинам.