Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 50 страниц)

Повернувшись к столу и взяв с него нож, я подождала, пока Пит ко мне присоединится. Его руки легли поверх моих, и мы вместе отрезали от ожидавшего нас темного батона горбушку. В нос ударил густой приятный аромат хлеба с изюмом и орехами, который для меня давным-давно стал неотделим от жизни и возрождения. Тишину нарушал лишь треск горящих в очаге дров, и моего собственного – а, может быть, еще и Пита – тяжелого дыхания, и легкий шорох подола моего платья. Пит смотрел на хлеб так, как будто это было нечто, что может в любой миг распасться в его руке, как будто он был чем-то столько же эфемерным, как теплый воздух, наполнявший комнату.

Он держал вместе со мной кусочек хлеба, а в его глазах отражались языки пламени, хотя комната была заполнена солнечным светом. И он шумно сглотнул, прежде чем произнести свою часть свадебной клятвы:

Обещаю тебе свою любовь,

И все, чем владею.

Обещаю тебе свое тело, сердце и душу,

Обещаю отдать тебе первый укус моего мяса

И первый глоток из чаши моей.

Обещаю, что лишь твое имя буду громко кричать

В темном сумраке ночи.

Клянусь почитать тебя выше всех остальных.

Наша любовь бесконечна, и отныне прибудет с нами вечно.

Вот мой тебе свадебный обет.

И я согревалась в тепле его слов. Они были древними, как горы, что окружали наш Дистрикт, и все же при этом, они, казалось, были созданы специально для нас, в них была правда, которую Пит постиг всем своим существом, ведь он говорил все это так, как будто никто и никогда до него этого не делал. И дрожащим голосом я ему ответила:

Ты моя звезда в ночи,

Ты мой утренний свет,

Злу не догнать тебя ни на холме, ни в лощине,

Ни в поле, ни в долине, ни на горе, ни у реки.

Ни в вышине, ни в низине, ни в море, ни на берегу,

Ни в небесах, ни в глубинах.

Ты – лик моего солнца,

Ты – арфа моей песни,

Ты – венец моего сердца.

Клянусь почитать тебя выше всех остальных.

Наша любовь бесконечна, и отныне прибудет с нами вечно.

Вот мой тебе свадебный обет.****

Зачарованные этими словами, мы вместе, не разжимая рук, сунули хлеб в огонь, и языки пламени принялись жадно его лизать. И уже спустя несколько ударов сердца хлеб стал горячим и золотистым. Мы держали его на весу, дожидаясь, пока он остынет, а мое сердце все еще бешено скакало, наполняя сильными ударами повисшую тишину. Я повернулась и прижалась лбом к его лбу, и прямо из моего сердца полились слова:

– Я тебя люблю, – прошептала я так тихо, что только Пит мог меня расслышать. – Я любила тебя прежде, чем сама поняла, что люблю. Ты подарил мне надежду, когда я думала, что надеяться уже не на что. Куда бы нас не завела жизнь, всегда помни, что ты для меня значишь. Я люблю тебя всего, и обещаю всю себя взамен.

Пит изменился в лице, но пересилил себя. Я не была так сильна. Когда мы поднесли хлеб к губам, я ощутила его опаленный вкус поджаренных орехов и приторную сладость изюмин, и все это смешалось с соленым вкусом моих собственных слез. Пит же, убедившись, что я проглотила свой кусочек хлеба, запечатлел у меня на губах невероятной силы поцелуй, который был чем-то вроде важной вехи на пути, который начался в тот день, когда он бросил мне, сидящей под дождем, подгоревший хлеб, и по которому мы шли с ним вместе до этого самого момента, который этот поцелуй венчал. Когда мы закончили целоваться, то услышанные краем уха вежливые аплодисменты и хлюпанье носом Эффи, напомнили нам о том, что мы были не одни.

– Мы свидетельствуем о соединении брачным обетом четы Мелларк сегодня, 21 августа, – хрипло произнес Хеймитч, и на его помятом лице появилась кривоватая улыбка, а глаза непривычно блеснули. И он многозначительно нам кивнул, мол, одобряет. Эффи же заключила нас обоих в объятья, а, разжав их, поспешила к столику и наполнила маленькие бокалы. Из своего рюкзака она достала переносной мини-холодильник, а из него – бутылку, на горлышке которой поблескивала золотая фольга.

– Знаю, что сейчас не время для подарков, для того предназначается официальная свадебная церемония, – произнесла Эффи, извлекая из кармана носовой платок. – Но у меня кое-что для вас есть.

Эффи завернула бутылку в квадратный кусок ткани и принялась крутить металлическую пробку на горлышке, и внезапно бутылка издала легкий хлопок и зашипела.

– Шампанское, – пробормотала я радостно. Я пробовала его в Капитолии, и хотя немногие воспоминания о том времени мне хотелось сохранить, мне было не суждено забыть божественный вкус охлажденного шампанского. И я прильнула к Питу, который уже обвил рукой мою талию, прижимая меня к себе, и, казалось, мы уже никогда друг друга не отпустим.

Эффи наполнила шипучей жидкостью бокалы, и раздала их нам. Хеймитч принюхался к этой пузырящейся, розовой выпивке, и одобрительно ухмыльнулся, а Эффи подняла бокал, чтобы провозгласить тост.

– Слушайте, слушайте! – сказала она, слегка откашливаясь. – Конечно, это не входит в традиционный обряд поджаривания хлеба, но я хочу предложить выпить за мистера и миссис Мелларк! – голос Эффи сломался, и она помедлила, прежде чем продолжить. – За вашу силу, преданность друг другу, которые были заметны любому, кто за вами наблюдал. Я уже говорила, что вы заслужили гораздо большего, чем вы обрели, и готова это повторить. Вы оба заслуживаете всего хорошего, что только может предложить нам жизнь. И я горжусь тем, что сопровождала вас в этом путешествии по жизни. Вы оба, – и Эффи драматично захлюпала носом, от чего я непременно бы рассмеялась, но не в такой момент. – мне как дети, и мать всегда безмерно радуется, когда её дети находят свою любовь. Счастья вам, долгих лет жизни и процветания, мои дорогие! – она подняла бокал, и мы все стали чокаться.

Я ощутила на языке свежий и сладкий вкус, и слегка застонала от восторга. Это был один из самых восхитительных вкусов на свете, а пузырьки щекотались у меня в носу, летучие и светлые в их собственном веселье. Пит, даже поднеся бокал ко рту, не сводил с меня глаз, и, поймав его взгляд, и нечто, что в нем таилось, заставило меня покраснеть от удовольствия, до кончиков ушей.

– Спасибо, Эффи, – сердечно ответил ей Пит, и повернулся к ней, когда она вновь нас обоих обняла, все еще всхлипывая от нахлынувших на нее чувств.

– Мои дорогие крошки, – бормотала она снова и снова, пока не взяла себя в руки. Хеймитч прочистил глотку, и мы с Питом разом переключили внимание на него:

– Ну, теперь-то моя очередь, полагаю. Но сначала обновим содержимое наших бокалов, – и он допил, и протянул пустую посуду Эффи. Та, вновь разлив шампанское, пальнула в него испепеляющим взглядом, но он и ухом не повел, а лишь расправил плечи и поднял свой бокал.

– Да, все эти свадебные дела. Я давно забил болт на все и вся в своей жизни. Потому что, когда со мной случалось что-то хоть отдаленно хорошее, потом за это приходилось слишком дорого платить. И я решил просто плыть по течению. Но вы ребята, да, вы двое, вы всегда были у меня занозами в заднице, особенно ты, солнышко, – и он ткнул в меня пальцем, и я восприняла это нормально, потому что в его глазах было написано вовсе не то, что произносили его губы, и я знала Хеймитч лучше, чем знала даже себя. – Но вы заставляете меня становится чуточку лучше, чем я есть. Эффи права, вы оба заслужили, чтобы к вашим ногам лился звездный дождь. И да, я тоже был с вами в этом путешествии. И говорю вам: никто и никогда больше не посмеет вас тронуть, – и Хеймитч состроил такую гримасу, когда опрокидывал в глотку свой бокал, что мне захотелось немедленно его обнять, что я и сделала, как только мы все допили.

– Спасибо, – произнесла я искренне. Он делал все, что мог, как и все мы. Не все было гладко, но выложился он по полной. И я не смела на него больше обижаться. Я ощутила у себя на талии сильную руку Пита, а мягкие хорошо уложенные волосы Эффи защекотали мне щеку, и вот уже мы уже все вместе обнялись в едином порыве, четверо людей, который сплотили боль, страх, трагедия и надежда.

Эффи разжала объятия первой и вскоре уже как ураган носилась, собирая свои вещи, а заодно и рюкзак Хеймитча, закупоривая шампанское – «это вам на потом, мои голубки» – и укладывая его обратно в мини-холодильник. Хеймитч лишь неловко переминался с ноги на ногу, пялясь на то, как Эффи заканчивает все приготовления к немедленному отбытию.

– Там, в мини-холодильнике, есть кое-что перекусить: хлеб, сыр, мясо, кое-какие фрукты, питьевая вода. Знаю, Китнисс, тебе вряд ли нужна подобная забота, но мне не хотелось, чтобы ты спешила на охоту сразу после своей свадьбы, – она еще раз нас обоих обняла и направилась к двери. Хеймитч лишь хмыкнул, вернувшись к своему излюбленному способу выражения чувств. И мы, стоя в дверном проеме, провожали взглядом Эффи и нашего ментора, которые шли обратно в Дистрикт Двенадцать по свежепроложенной новой тропе. Мы смотрели им вслед, пока их силуэта не поглотила, скрыв из виду, зеленая листва.

Повернувшись к Питу, я заметила, что он откровенно меня разглядывает.

– Итак, – произнес он.

– Итак, – прошептала я, когда он подхватил меня на руки. – Ты уже один раз перенес меня через порог, – сказала я, едва дыша от предвкушения и желания.

– Ага, но еще не как свою жену, – он произнес «жену» медленно, будто смакуя это слово на губах, а потом утопил меня в страстном поцелуе. Пронес через дверь, громко захлопнув ее ногой, и через кухню, пока мы не оказались в маленькой спаленке. Поставив меня на ноги, он взял мое лицо обеими ладонями, и его поцелуй продолжился. Он исследовал мои губы, как будто не знал их наизусть после тысяч и тысяч наших с ним поцелуев.

Когда же он освободил мои губы, я была уже почти бездыханна, и мне пришлось судорожно хватать воздух ртом. Во мне не осталось ни толики рассудительности, теперь я вся была одно сплошное дикое, судорожное желание. Поигрывая бретельками моего платья, он явно жадно мою любовался.

– Хеймитч сказал, что это Цинна сшил для нас эту одежду, – прошептал он. – А еще он сказал, что всегда знал – в день, когда мы соберемся поджарить хлеб, мы сделаем это тайно, в окружении только самых близких людей.

Кивнув, я провела подушечкой большого пальца по его пухлым губам.

– Эффи мне сказала то же самое, а еще – что он считал, что я надену это платье для тебя, что он ставил на тебя, и что Цинна никогда не проигрывал пари.

Пит широко улыбнулся в ответ, зардевшись от удовольствия. Сколько раз сохранение его жизни было для меня единственной целью и смыслом моей собственной жизни, до такой степени, что дальше я и не заглядывала? Но Цинна знал то, что знал и Сноу, хотя первым мне это открыл Финник.

– Цинна знал, что ты – мой единственный. Он знал, что это будешь только ты, – сказала я, привлекая его к себе и целуя. Я обвила его руками за шею и крепко прижалась. Все мое тело уже стало вибрирующими струнами на инструменте, готовом зазвучать. Нас с Питом не разделяло уже ничто, даже время – и его мы заполняли теперь вместе.

Его широкие ладони прошлись у меня по бокам, вверх, к плечам, и подцепил бретели платья. Он стянул их с моих рук, но вместо того, чтобы дать платью упасть к моим ногам, он сам стянул его с меня, припав на колени, насколько ему позволял протез, и помог мне освободиться от невесомой материи. С обычно не свойственным ему в такие моменты пиететом к одежде, он взял это платье и аккуратно повесил его на плечики на уголок шкафа.

– Хочу сохранить его навсегда, – сказал он, нежно коснувшись платья, и с той же тщательностью, что и платье, стал расстегивать на себе рубашку. И я приблизилась к нему – облаченная только в свои белые трусики и легкие сандалеты – чтобы помочь ему раздеться. Поглядев на меня в таком виде, Пит застыл.

– Ох, – только и смог выдавить он, пожирая меня взглядом, его глаза потемнели и заблестели как угольки. Я опустила взгляд, силясь представить, какой же он видит меня сейчас.

– Не двигайся, – сказал он, не сводя с меня глаз, и продолжая расстегивать рубашку и снимать штаны. Когда он избавился от верхнего слоя одежды, я заметила – над верхним краем его трусов уже показалась его эрекция, которая, очевидно, так и рвалась на свободу. Сняв все с себя, он так же аккуратно развесил одежду в шкафу, не отвлекаясь от своего первоначально намерения, но он все так же не спускал с меня глаз, и я уже вся горела, чувствуя такое его к себе внимание.

И вдруг безо всякого предупреждения, его руки оказались на моем теле: на груди, бедрах, ляжках. Он разом был везде, а губы пригвождали меня к моему месту. Он подхватил меня так, что мои бедра оказались по обеим сторонам его талии, и мне пришлось постараться, чтобы не вонзится каблучком моих сандалий куда-нибудь в его зад, пока он не уложил меня на кровать. Я потянулась, чтобы стащить с себя обувь, но Пит меня остановил:

– Нет, оставайся в них, – сказал он и отстранил мою руку, а потом потянулся, чтобы захватить один мой набухший, вздыбившийся сосок ртом. От яростных прикосновений его губ к обеим моим грудям, меня затопила волна жара, а он все продолжал усердно дразнить их, сильно посасывая и покусывая, и держалась уже из последних сил. Потом его губы прожгли себе путь вниз по моему животу, пока он не добрался до резинки моих трусиков, которые он сорвал с меня с гораздо менее деликатно, чем снимал платье. Я уже была готова проинформировать его, что и белье на мне создал Цинна, но потом решила, что это будет наименьшая из возможных жертв, учитывая то, что он собирался со мной сделать.

Спустившись еще ниже, Пит, будто изголодавшись, жадно зарылся в мои складки. Все происходило бурно и шумно, и я чувствовала, что уже на грани от такого его напора. И подняла бедра, давая ему более широкий доступ, но он удержал меня на месте, взявшись рукою за живот, и мягко потянул там за губы, прежде чем засунуть внутрь язык. Когда же он вставил в меня пальцы и задвигал, я схватила его за волосы, и кончила, сотрясаясь в жестоких конвульсиях, а он все не прекращал движения. И не спешил сам в меня войти, как делал прежде, чтобы ощутить себя во мне, но позволил волнам достигнуть пика, не отводя губ с моего клитора, продляя мою сладкую агонию, пока мои ноги не превратились в два вялых, лишенных костей отростка, распростершихся возле его головы.

Лишь тогда он двинулся вверх по моему телу и медленно взял меня. Он никуда не спешил, целуя мою шеи и плечи, дрожа от того, что так долго откладывал свое удовлетворение. С намеренной неторопливостью, держа все под контролем, он входил в меня и выходил, и его длинные, размеренные удары внутри меня напоминали томные ласки. Его руки двигались по поверхности моего тела, пальцы зарывались в тщательно заплетенную косу, от которой уже мало что осталось. И он придерживался этого похожего на медленную пытку ритма, пока мое тело вновь не пробудилось и не задвигалось с ним в такт, а мои руки не начали кочевать по его коже. Мои губы оставались в плену его губ, и я ощущала на них свой собственный вкус, но я была полностью захвачена тем, как мы с ним были соединены, и тем, как его руки размечали мое покрытое шрамами тело. Мы принадлежали друг другу – причем давно, может быть, с того самого дня, как я, изголодавшаяся, мокла под дождем, и он связал себя со мной, так же, как и сегодня – с помощью обожженного в огне хлеба. А потом он ускорился, его толчки стали настойчивыми, и он сделал это снова – сделал меня своей – и я крепко за него держалась, пока его руки и бедра двигали нас все ближе к краю пропасти блаженства. И я уже не могла сдержать стона, когда он, подхватив меня за ноги, закинул мои лодыжки себе на плечи. Он расцеловал их и принялся гладить косточки над ступнями, под которыми мою гладкую кожу обвивали кожаные ремешки сандалий.

Кожа Пита уже блестела от обильно выступившего пота. Взяв меня за руку, он поместил ее между нами, на мое сокровенное местечко и попросил: «Поласкай себя». Так я и сделала, задвигав согнутыми пальцами, как я давно уже научилась делать порой в моменты, когда мы были с ним вместе, тем более что я уже вся набухла там от его прежних ласк. И в мгновение ока я почувствовала, что это приближается, мое освобождение, так тесно связанное с ним. Пит выпустил мои ноги и уперся ладонями в матрас по обеим сторонам моей головы, и стал входить в меня уже со всей силы. Его тело выгнулось надо мной дугой, он подался назад, рванулся вперед и снова отступил, и силой закусив губу, дожидаясь меня. И мою плотину друг прорвало, я дернулась к нему и очистительный оргазм волнами затопил мое тело. Ощутив эти волны, он перестал себя сдерживать, и задрожал, извергаясь, отдавая мне всего себя. Я вцепилась в него, когда он дернулся от сладострастного изнеможения, и не выпускала, пока последний из его толчков, сопровождаемых плавным разливом тепла в моем животе, не стих.

Медленно, после того, как мы долго-долго постепенно замедляли наше дыхание, я снова спустилась с небес на кровать, и ощутила, что лежу головой на подушке, и что Пит зарылся лицом мне в шею. И я заново все вспомнила, как и почему мы поженились. Мы могли бы еще дополнить наше соединение еще и официальным документом, но для нас мы уже были неотделимы друг от друга, связанные воедино древним обычаем нашего Дистрикта, который Капитолий пытался стереть с лица земли, но не смог. Пит был моим мужем, я – его женой. И я прокатывала эти слова в голове, пока не ощутила, что Пит пошевелился и приподнялся на постели.

Будто прочитав мои мысли, он улыбнулся мне и вымолвил:

– Привет, жена.

Я тоже вяло улыбнулась, что говорило о поборовшем мои душу и тело бесконечном удовлетворении:

– Привет, муж.

Пит покраснел от удовольствия, наклонился к моему уху и произнес:

– Моя жена.

Я понимающе кивнула, решив ему подыграть. Действительно, всякий раз, стоило нам произнести эти слова, между нами вспыхивали искры.

– Мой муж.

– Жена.

– Муж.

– Жена.

– Муж.

И мы покатывались со смеху смеха, пока не повалились друг на друга без сил. У нас был целый солнечный день впереди, и я упивалась перспективой прожить его на полную.

– Что скажешь, муж? Надо ли нам искупаться перед обедом? – спросила я, глядя в его озаренные золотым светом глаза, и эти бездонные синие озера зажмурились от счастья.

– Мне кажется, это отличная идея, жена. Хотя я не уверен, что это можно будет назвать обедом. Скорее, полдником.

Приподнявшись на локте, я снова поглядела на него.

– Какая разница, муж. Озеро рядом, и я мечтала в нем искупаться уже давным-давно.

– Пусть тогда это будет первой мечтой моей жены, которую я исполню. Первой из множества других, которые я хочу воплотить в жизнь все до единой, – сказал он тихо, касаясь мешанины из торчащих во все стороны прядей и остатков косы у меня на голове.

– Знаю, что все у тебя получится. Ты и так все время это делаешь, – прошептала я, полностью захваченная этим потрясающим моментом. Я уже знала, что никогда его не забуду, даже если позабуду все остальное, то, как послеполуденное солнце, светившее из-за его плеча, превратило его белокурые волосы в сияющий золотой ангельский нимб, и как мне показалось, что это свечение исходит от него самого.

***

Это был уже не океан, хотя небо все так же переливалось захватывающим многоцветием, всеми оттенками и полутонами, напоминавшим ожившую в красках музыку. Под ним простиралось поле, и ветер, который его овевал, был так же нежен, как мое имя, слетевшие в этот вечер с губ Пита. После того, как мы весь день провели, плескаясь в озере, а за ужином, возможно, слегка перебрали шампанского.

Поле походило на нашу Луговину, на которой в высокой траве тут и там золотились одуванчики. От счастья у меня стеснило сердце – и так, как будто сама мысль о нем оживляла, передо мной явился Финник, продираясь сквозь высокую траву и держа в руке букет белых, пушистых одуванчиков.

– Когда я был маленький, – начал он, как будто мы лишь ненадолго прервали нашу с ним беседу, – мама говорила мне, что стоит загадать желание и подуть на белый одуванчик, желание сбудется. Но нужно дуть как следует, чтобы все до одной пушинки улетели. И я каждый вечер торчал с братьями и сестрами на поле и дул, дул, пока сам не поверил, что все мои желания сбудутся, – сказав это, он мне подмигнул. И я в красках вообразила себе маленького медноволосого мальчика, который бежит вдоль полосы прибоя, наполняя воздух пушистыми крошечными зонтиками, а стебельки одуванчиков трепещут на морском ветру.

– Не знала, что у тебя были братья и сестры, – ответила я, и ощутила укол вины за то, что не удосужилась в свое время побольше узнать о его прежней жизни. А еще, что так и не проведала его малыша и не утешила его вдову – женщину, которую он так любил.

Будто прочитав мои мысли, Финник улыбнулся:

– Энни будет рада тебя видеть, когда бы ты к ней не собралась поехать. Все они будут тебе рады. Даже Джоанна, – и он зашелся от смеха. -Да и ты готова теперь в конце концов. Поэтому мы о очутились на этом лугу.

Мне было понятно. О чем это он толкует, и сердце стеснило от страха, восторженного предвкушения и тени скорбного уныния, которое до конца никогда, увы, меня не покинет.

– Но ты ведь не уходишь, правда? – спросила я, вдруг испугавшись.

Зеленые глаза Финника сверкнули нездешним светом.

– Неужто ты так ничему и не научилась? Ты никогда не отпускаешь тех, кого любишь. Они следуют за тобой повсюду, каждый день твоей жизни. – он начал растворяться в воздухе, и на этот раз я ему поверила. Он был со мной. Он всегда являлся мне, когда был мне нужен.

Его почти прозрачное тело переливалось, рельефные загорелые мышцы таяли, преображаясь во что-то иное, волосы становились светлее, пропорции тела менялись, истончались, пока та, что пришла на его место, не предстала передо мной во плоти. Я уже не надеялась испытать это в своей жизни: облегчение, и надежду, идущую в разрез с реальностью, отрицающую эту реальность напрочь. Но именно она затопила мое сердце. Когда я снова увидела ее, то испытала не муки агонии, как при нашей последней встрече, а только лишь теплые волны любви. Не в силах сдвинуться с места, я упала на колени, ощутив слабость в ногах – такой беспредельной была моя радость.

– Прим, – выдавила я, задыхаясь, и теплый ветер принялся высушивать слезы на моем лице. – Прим, – повторила я, простирая к ней отяжелевшие руки, и вот она уже была рядом, целая и невредимая, и я всхлипывала на ее хрупком девчачьем плече. – Прим! – вопила я, сжимая ее в объятьях, рискуя раздавать, но не в силах противиться желанию прижать ее к себе и не отпускать целую вечность.

– Тссс… Китнисс… – прошептала она, поглаживая мне спину, и я совсем потеряла голову от счастья. В жизни есть потери, которые не избыть ни целым океаном слез, ни бурными всплесками горя, ни даже постепенным самоуничтожением, и потерять ее было для меня равносильно собственной смерти. Мое бесконечное горе простиралось передо мной, когда я сжала ее в объятьях. В этом фантастическом месте, где все было возможно, мне дали целую вечность на то, чтобы излить свое горе в слезах, пока я от них не обессилела и не могла больше плакать, хоть и не потому, что уже не страдала.

Мы с ней уселись на траву, моя голова лежала у нее на плече, и она тихонько напевала мне на ухо. Когда я ощутила, что готова, она повернулась ко мне и заговорила:

– Тебе полегче? – спросила она, и на ее розовых губах мелькнула легкая улыбка.

– Пока ты здесь, – ответила я честно.

Она рассмеялась.

– Ну, так дело не пойдет. Так вы поджарили все-таки хлеб? – она захихикала, и я не удержалась от того, чтобы рассмеяться вместе с ней.

– Ага, – я вздохнула, испытывая глубокую печаль оттого, что сестра не смогла быть со мной в день моей свадьбы.

– Ты и впрямь туго соображаешь! Я там была! Мы все там были. Однажды я говорила тебе, что все время буду с тобой. Я не лгала, – сказала она, распуская свою светлую косу и вновь ее заплетая.

– Ты настоящая? – спросила я удивленно.

– Вы уже обсуждали это с Финником. Это не важно! А теперь я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, – завязав косу, она повернулась ко мне и пристально на меня посмотрела.

– Все, что тебе угодно, – сказала я, не в силах сдержаться и не коснуться еще раз ее руки, волос. Мне так хотелось получше все это запомнить, на будущее, когда придет момент, в который я буду особенно остро по ней тосковать – до полуобморока.

– Прежде всего, ты должна простить маму. Она не со всем способна справиться, ты знаешь, как и ты, как я. Но она еще очень многое может дать тебе, а ты – ей. Просто прими это. Ведь она все еще твоя мама. Однажды у тебя самой появятся дети, и ты поймешь, что это значит.

– Нет, не появятся, – ответила я тихо, не желая спорить, но и не спеша с ней соглашаться.

– В любом случае… – проговорила она терпеливо. – Сейчас не время для подобного разговора, – она помотала головой и продолжала. – Во-вторых, пожалуйста, съезди к Энни и Джоанне. Вы нужны друг дружке. Особенно это важно из-за Пита. Они пережили вместе многое, и только они могут его понять. Сделай это – ты не пожалеешь.

Я вновь кивнула. Это сделать было легче всего.

– Ну, и главное… Прости себя.

Я опешила… настолько я не ожидала от нее подобных слов, и я затрепетала от необычности подобной просьбы.

– Я… не могу… – у меня перехватило дыхание.

– Прости себя! – повторила она с жаром. – Многие приложили к этому руку, не ты одна. Ты ничего не могла больше поделать. Прости себя, ради себя самой, ради своего мужа, ради меня. Ты хочешь, чтобы я не уходила, но чувство вины не лучший способ привязывать кого-то к себе!

– Я не… я не могу ничего поделать. Только и думаю: «что, если», что если бы я сделала все иначе? – я уже кричала, расстроенная ее словами до крайности.

– Ты не могла ничего сделать по-другому! Только так мы можем жить и действовать! Нельзя бороться с волной истории! Есть силы, управляющие нашими жизнями, которые могущественнее тебя, меня, даже целой группы людей. Ты пытаешься – ты всегда пытаешься. Но я точно знаю, что все твои действия вели к определенным целям, пока обстоятельства их не сокрушили. Ты сделала все, что могла, – Прим всплеснула руками в отчаянии. – Ты всегда говоришь Питу, что он делает все что может, что он не должен себя казнить за то, что не удалось. Почему бы тебе самой не воспользоваться этим же советом?

Мне не хотелось пускаться в спор с моей сестрой, особенно когда я знала, что мне недолго оставалось быть с ней рядом. Я могу попытаться, ради нее – решила я.

– Я поработаю над этим, хорошо? Но не могу обещать, что в одночасье все получится.

– Лишь об этом я и прошу, – она подставила лицо ветру. – У тебя прекрасное воображение. И у тебя будет прекрасная жизнь. Я это предчувствую, – она стала мерцать, и я, знавшая столько потерь, вовсе не хотела ее отпускать.

– Нет! – завопила я, хватаясь за ее тающую на глазах руку. – Не покидай меня! – молила я, чувствуя, что впадаю в истерику. Я сделаю все, что угодно. Останусь здесь. Пит поймет. Он ведь тоже может здесь поселиться, разве нет?

– Нет, – спокойно произнесла Прим, и моя истерика вдруг схлынула. – Это не для тебя. Твоя настоящая жизнь ждет тебя там, в реальности, там, где он. А это только место, где можно ненадолго остановиться и отдохнуть, – она встала передо мной на колени. – Ты меня любишь?

Я ахнула, слова вырвались прямо из моего живота, почти потонув в моих всхлипах.

– Да, ты же знаешь, люблю!

Выдержав мой пристальный взгляд глаза в глаза, и в ее голубых глазах было такое твердое выражение, какое я видела всего несколько раз в ее жизни. Это в ней еще только нарождалось – она стала бы сильной, если бы ей было позволено жить. Она несла бы в себе бесконечную доброту, щедрость и мужество. Она бы стала силой, с которой стоило считаться, и красотой, которую стоило бы созерцать.

– Живи, Китнисс. Просто живи.

И она растаяла, а я опять опустилась на дно мучительного сна, и ее слова все еще эхом отдавались в моих ушах.

XXX

Я внезапно села на постели, не в силах вздохнуть, чувствуя лишь руки Пита.

– Эй, все нормально, я здесь, – промурлыкал он нежно. Его тело благоухало озером: зеленью стрелолиста и потом и всем, что мы исторгли из себя, занимаясь в ночи любовью. При мысли об этом мое бешено стучащее сердце стало успокаиваться, и я ощутила внутри тепло.

– Это был не кошмар, – прошептала я, прижимаясь к его шее, сжимая его в объятьях.

Пит отпрянул в замешательстве.

– Ты бормотала во сне и все никак не могла проснуться, хотя я и пытался тебя растолкать, но не смог.

– Пит, это был не кошмар. Просто сон, и он был прекрасен, – сказала я и всхлипнула, уткнувшись ему в грудь.

Пит провел рукой по моим растрепанным волосам.

– Мне тоже снился сон.

Теперь уже я отпрянула, удивленная и растерянная.

– В самом деле?

– Ага. Мне снился мой отец. Мы с ним поговорили. И это было… очень славно, – прошептал Пит меланхолично, и мне было понятно – откуда эта грусть.

– Тяжело потом их отпускать, да?

– Возможно, но я не думаю… что они хотят, чтобы мы их отпускали, Китнисс. Хотя это все и в моей голове, но это выглядит таким реальным, что я порой задумываюсь, а не может ли быть так, что они нас видят и пытаются о нас заботиться. Они не хотят, чтобы мы забывали.

Я кивнула.

– Не знаю, как тут ответить. Знаю только, что никогда я их не забуду. У меня распирает сердце, когда я вижу во сне Финника, а теперь еще и Прим, – потянувшись к его губам, я его поцеловала, и мое сердце наполнилось благодарность за все, что у меня есть. За все, чего я только могла желать. – Пит, думаю, я готова.

– К чему, жена? – он улыбнулся, глядя на меня сверху-вниз.

– К тому, чтобы добавить в нашу Книгу Памяти и Прим.

– Уверена? – спросил он необычным голосом.

– Да, – сказала я с неожиданной убежденностью. – Мы запечатаем страницы соленой водой и пообещаем всем им, что будем жить хорошо, чтобы их смерть не стала напрасной.

– Ладно, – прошептал он тихо.

Я погрузилась в тепло его сильных рук, которые, как и прежде, дарили мне чувство безопасности, какого больше не дарил никто. Эти руки отгоняли мои кошмары и мрачные воспоминания, и взамен дарили мне надежду и обновление. Мы с ним прошли через самые ужасные испытания, которые только могут выпасть на долю человека, и в итоге мы сами, наши семьи, и все другие Победители – все стали игрушками в руках злой судьбы, которая, наигравшись, отшвырнула нас прочь – хорошо, если живыми – и выкарабкивайтесь кто как может.

Меня утешала мысль, что я неотделима и от прошлого, ото всех людей: своих родителей, бабушек с дедушками, и от их предков, тех, кто жил еще до Темных Дней, и что нас с ними связывают вовсе не Игры, а любовь – ведь именно она всех нас произвела на свет в начале времен. И я была частью этой неразрывной цепи, и что мне суждено ее продлить в будущем – и она будет тянуться дальше, туда, где я уже не смогу ее видеть. Это и утешало, и пугало меня, как и слова Прим о том, что есть силы, которые много могущественнее нас, и наши действия лишь отчасти могут на них повлиять. Но я была полна решимости попробовать, ради них, ради Пита и, в конце концов, ради себя самой, чтобы почтить их тем, как я живу, даже если сейчас мы были гораздо сильней надломлены, чем прежде. Страх никогда не исчезнет – даже сейчас у меня сжималось от него что-то в животе, так, что меня даже мутило. Но Прим просила меня попытаться, и я должна была сдержать данное ей обещание.