Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 50 страниц)

Пит от смеха едва мог дышать.

– Хеймитч щупал ее стринги. Невероятно! Отчего мы ее не пригласили раньше?

– Не знаю, но она едва явилась – сразу напилась и надела эту пижаму… – я накрыла голову руками.

– А что там с этим душем? – глаза Пита, наконец, просохли. – Какие же мы гады, что потешаемся над бедной Эффи.

Я посмотрела на него с напускной серьёзностью.

– Да, мать его, имеем же мы право посмеяться, – и я опять откинулась на травку. – Классно!

– Ты что, опять ругнулась? – уточнил Пит, устраиваясь возле меня.

– Да, точно. Каждый порой ругается, – сказала я, слегка обороняясь.

– Да, но ты такая знойная, когда выражаешься, – прошептал Пит, И его настрой кардинально поменялся, хотя он все еще улыбался.

У меня было так легко на душе, что я была тоже не прочь поиграть.

– Ну, Пит Мелларк, раз вам так это нравится, я могу доставить вам подобное удовольствие. Что бы вам хотелось услышать? Как насчет «трахни меня немедленно»?

У него загорелись глаза.

– Звучит прекрасно, – он наклонился и жадно поцеловал меня, обещая скорый приход новых наслаждений. Я же повалила его на себя, закинула ноги ему на поясницу и совсем было приготовилась уже отрешиться от этого мира, когда с противоположной стороны лужайки до нас донесся резкий, хрипловатый голос:

– Эй, устраивайте это безобразие внутри! У вас для этого чуть ли не пятьдесят долбаных комнат, на выбор! Вам что, ребята, заняться больше нечем, или как?! – кричал Хеймитч из загона для гусей.

Пит ткнулся головой мне в грудь.

– Вот же кайфоломщик*! – прошипел он.

Я многозначительно на него посмотрела.

– Поздравляю. Одно очко за ругань на счету Пита. Итого 1:1.

Он встал и помог подняться мне.

– Хочешь потягаться, Эвердин? Посмотреть, у кого самый грязный рот?

Я чувствовала, как у меня на губах медленно расползается улыбка, руки и ноги уже были ватные, по коже бегали мурашки.

Повернув к дому, я шлепнула его пониже спины.

– Идет, – промурлыкала я. – Готовься, я крепко надеру твою роскошную задницу.

____________________

*Кайфоломщик, в оригинале «cock-bloker» – тот, кто отказывает в половой близости. Из разряда табуированной лексики. И впрямь не очень прилично. А я не люблю непотребства на письме.

Комментарий к Глава 21: Похмелье

Комментарий автора: Я должна запоздало выразить самую горячую признательность SolasVioletta за ее вклад в данную главу, ее предложение устроить еще одну сцену в душе и вообще – заставить Эффи перебрать. И за то, что она отбетила эту главу. Повторюсь, она повелительница комических ситуаций и если вы пока не читали ее «Tainted Love» (Порочная любовь, упоминалась в одном из предыдущих комментариев к главам) – вы упустили много возможностей посмеяться.

Комментарий переводчика: А мне вот, дамочки,не близок ваш «изящный» американский юмор, да и вообще подобное чувство смешного. Порой хочется бросить тратить свое драгоценное время на тщетные попытки облагородить эти «перлы». Не умеешь, мол, пить – эх ты, любитель… Три ха. Пижама с зайцами… Три ха. Тьфу. И что это за одержимость руганью. Не знаю как в английской, а в отечественной, ИМХО, нет ничего знойного. Скучная обыденность. И так три раза. Если и дальше так пойдет – попомните мое слово, завяжу. Хотя и жалко, ведь там впереди намечается что-то вроде свадьбы…

========== Глава 22: Возможности и обстоятельства Часть 1 ==========

Пусть ко мне придут лишь молодые, —

молвило рокочущее море.

Пусть морскую гладь они целуют,

Вслушиваются в меня.

Последним

Словом я являюсь,

Я же говорю,

Где рождаются шторма и звезды.

Из «Молодого моря» Карла Сэндберга

Воскресенье быстро превратилось в мой самый любимый день недели. Даже сейчас, во всей этой суматохе из-за открытия пекарни, мы могли расслабиться и предаться нашим любимым занятиям, ведь все остальные магазины были закрыты. Раньше мы часто ходили в этот день купаться на озеро, но теперь, когда похолодало, мы разве что гуляли по лесу после обеда, в самое теплое время дня. Не так давно в зарослях, к юго-западу от города, проложили небольшие просеки, этакие маршруты для прогулок, покороче и подлиннее, на любителя. Теперь, когда ходить в лес не воспрещалось, люди стали все чаще появляться в этих местах. Порой это были специалисты лаборатории, которые собирали растения для производства лекарств, иногда – натуралисты-одиночки. Но по большей части это были просто местные жители, которые отправлялись в лес всей семьей. Мы с Питом тоже порой пересекали эти просеки, но как правило мы держались моих тайных тропок, на которых никому не могли попасться на глаза.

По вечерам же мы часто не отрываясь сидели над нашей постоянно разрастающейся Книгой Памяти. Такие воскресные бдения были особым, зачарованным временем, когда мы бродили по тропинкам нашей памяти, во всей их первозданной красоте описывая воспоминания о тех, кого любили. Хеймитч тоже стал добавлять в книгу свои страницы, так что мы втроем волшебным образом, пусть и ненадолго, воскрешали отлетевшие души, жестоко отнятые у жизни и у нас.

В тот день, когда я добавляла в книгу страницы о Финнике, Энни и их маленьком сыне, мной овладела невыносимая печаль. Мы долго плакали на пару с Питом, предаваясь скорби, пока не заставили себя собраться и жить дальше. Однажды мне приснился странный сон, в котором Финник плыл по удивительно чистому морю цвета сапфира. Небо над ним переливалось всеми цветами радуги, но с перламутровым отливом, подобно поверхности жемчуга. Розовый, серебристый, лиловый, голубой, зеленоватый, золотисто-желтый перетекали друг в друга, и я подумала: вот как смотрелась бы музыка, будь она исполнена в цвете. При этом я стояла на берегу, на белом пляже с мельчайшим, мягким песком – он был словно пудра у меня под ногами. Финник изящно рассекал волны, выпрыгивая из воды подобно дельфинам, которых мы повидали во время Тура Победителей. И вдруг я очутилась в воде подле него, он плыл рядом, на шее и мускулистой груди у него блестело ожерелье из раковин. Соленый ветер донес до меня крики больших белых птиц, бессмысленно и жалобно выкрикивавших свои призывы небесам.

Хоть мои губы и не двигались, я рассказала Финнику о его прекрасном сыне. Его зовут Тристен, Финн. Ты знал, что оставил на земле эту частицу себя? Он лишь кивнул, и его улыбка была такой сияющей, что у каждого, кто ее увидел, екнуло бы в сердце. Мне так хотелось его обнять, поблагодарить его за дружбу, за то, что научил вязать узлы, за то, что в моей жизни все еще оставался Пит, но я не могла сделать этого во сне, мне будто бы этого не дозволялось. Он тоже пытался что-то мне сказать, что-то настолько важное, что это могло бы перевернуть всю мою жизнь, но странный туман поглощал все звуки и уносил их прочь. И мы просто продолжали плыть с ним бок о бок, плеща руками по воде, покачиваясь на теплых волнах. Радостное чувство охватило меня всю, до самой глубины моего существа, так, что я все еще плакала от счастья, когда очнулась в объятьях Пита. И все, что я могла сказать, чтобы описать то, то пережила во сне, было:

– Мне кажется, я видела душу Финника, и мы оба радовались. Ты думаешь, мы действительно можем видеть их души, и они действительно там счастливы?

Пит лишь покачал головой и прошептал:

– Не знаю, любовь моя. Я не знаю.

– Пит! Там было столько радости, слишком много для него одного: там все, казалось, было ею залито, как светом. Мне даже не хотелось просыпаться, – отрывисто шептала я, все еще во власти чудесного видения.

Он явно был растерян, когда я, схватив его за руку, потащила его в мастерскую, притормозив лишь для того, чтобы он смог надеть протез. Включив свет, я отыскала чистый холст, совершенно не заботясь о том, что на часах было три ночи, и Питу, возможно, еще хотелось поспать. Мне крупно повезло, что он меня любил, потому что в такие моменты его чувство подвергалось нелегкому испытанию. Но мне было очень важно закрепить увиденное во сне прежде, чем светлое видение поблекнет в моей памяти. Пеняя на свою неспособность нарисовать что-либо, кроме прямой линии, я в деталях описывала Питу формы и цвета, корректируя результат по ходу – и так несколько часов к ряду, пока на холсте не были воссозданы и то, как Финник выпрыгивал из океана, и то, как он прекрасно улыбался, и как переливалось красками невероятное, сюрреалистическое небо. Пит благоговейно, полузакрыв глаза, рассматривал мое видение, как будто бы не он его перенес на холст.

– Можно мы повесим это в гостиной? – я была не в силах отвести от картины глаз.

Пит снова посмотрел на это чарующее изображение, потом на меня, и вновь на картину. В глазах у него читалась усталость, но и удовлетворение. Он прошептал:

– Конечно, – потом он усадил меня к себе на колени, и мы с ним молча посидели, обнявшись.

В тот день, когда я записала в книгу воспоминания о Катоне, Мирте, Марвеле, Бруте – тех, кому мы противостояли на арене – я стала постигать, что мне нужно не только почтить память моих павших врагов, но и научиться их прощать. Для такого человека, как я, не склонного прощать, это был огромный шаг вперед. Я научилась всех их видеть их в новом свете: жертвами бесчеловечной системы, которая и превратила их в существа, упивающиеся чужими муками и жестоким убийством детей. Я перестала гнить изнутри от ненависти, и мне стало немного легче.

Мне предстояло добавить в книгу воспоминания о моей сестре. С самого начала я ощущала, что именно она станет тем последним призраком, последней душой, которую мне предстоит отпустить на свободу. Пит уже добавил свою семью, оживив их на рисунках в альбоме – они больше не были пленниками закоулков его исковерканной памяти, хотя порой и являлись ему в кошмарах. Я же пока никак не могла набраться сил, чтобы перенести на бумагу свои воспоминания – добавить и Прим в это собрание спасенных от забвения образов и слов, я была не готова пока выпустить её из себя. Я медлила завязать этот последний узелок на память, хотя и знала, что должна.

В это же воскресенье мы договорились встретиться с Эффи. Нам нужно было показать ей пекарню и окрестности. И вот я сижу за своим туалетным столиком, а Пит, стоя позади меня, расчесывает мне волосы. Он сам настойчиво просил научить его заплетать мне косу, и после никогда не упускал такой возможности. То, как сильно он обожает возиться с моими волосами, вызывает у меня улыбку, и я подглядываю в зеркало на то, как он трудится с тем самим особым выражением лица – серьезным, отстраненным – разделяя сильными пальцами мои волосы на три равных части, отчего по всему моему телу разливаются нега и покой. Сместившись вбок, он усердствует до тех пор, пока тугая коса не ложится на мое правое плечо. Взяв зеленую резинку (одну из разноцветного набора, который он заказал для меня), он аккуратно завязывает мою косу, пробегается пальцами по всей ее длине. Внутри меня все начинает гудеть в предвкушении – от затылка до кончиков пальцев. А ведь он всего лишь заплел мне волосы, но мы с ним оба уже с трудом можем дышать, такое электричество пронизывает неподвижный воздух. Я закрываю глаза и слегка откидываюсь, безмолвно умоляя о поцелуе.

Услыхав легкий шорох материи, я приоткрываю веки, и встречаюсь с его голубыми, как бриллианты, глазами. Он опустился на пол между моих коленей, положив обе руки мне на бедра. И в этом было столько ленивой неги, что я подалась вперед – не для того, чтобы его поцеловать, а чтобы потереться щекой, как это делает порой наш Лютик, когда хочет, чтобы его погладили. Я осторожно терлась об него, наслаждаясь его запахом, щекоткой от его щетины, теплом его кожи. Он же потянулся к моей шее, коснулся носом чувствительного местечка там, и мое сердце забилось чаще. Прильнув ко мне, он положил мне голову на грудь, а у меня в ушах забухал гулкий барабанный бой. Я попыталась набрать в легкие больше воздуха, и поняла, что не могу – мою грудь уже так стеснило, что мне каждый вдох давался мне с трудом.

Его руки с моих бедер переползли на талию, забрались мне под свитер. Почувствовав его прикосновение к коже, от которого по ней, будто круги по воде, разбегалась нервная дрожь, я выгнула спину. Мои пальцы уже порхали, расстегивая пуговицы на его клетчатой рубашке, поглаживая его ключицу. Я ощутила, что его теплые, влажные губы добрались до моей груди, и тяжело, хрипло задышала – хотя он еще толком меня и не касался, я уже была готова его в себе принять. Пит же, наконец, накрыл мои губы поцелуем – таким глубоким и неспешным, что он бы растопил бы меня, даже будь я железная. Я утонула в ласках его нежного, горячего рта и отдала ему взамен все, что он просил. Скользнув ладонью под полу его теперь уже расстегнутой рубашки, я настойчиво стала срывать ткань с его плеч и гладить его голую спину. Мне хотелось ощутить его вкус на языке, ведь, хоть он только что и принял ванную, он как всегда пах хлебом и ванилью, и я проложила дорожку жадных, влажных поцелуев по его плечам. Пальцами я зарылась в мягкие светлые волосы и слегка потянула назад, вторгаясь языком в его рот. Не разрывая поцелуя, он вздохнул от неожиданности, и наши лобзания стали еже жарче. Он потянул меня к себе, пока я не оказалась на самом краешке стула, и уже совсем было расстегнул мои джинсы, когда наш дом огласила трель дверного звонка, заставив нас обоих подскочить на месте и резко затормозить.

– Эффи, – выдавила я сквозь зубы.

Пит уронил голову мне на живот, мелко дрожа и пытаясь восстановить дыхание.

– Вечно она является заранее, – почти простонал он, расточая влажные, рассеянные поцелуи вокруг моего пупка.

В ответ я поежилась.

– Ладно. Зато моя коса нынче не растреплется, – произнесла я с деланной веселостью, в то время как мое тело трясло от разочарования.

Пит поднял на меня глаза и досадливо ухмыльнулся.

– Тебе хотя бы не придется весь день ходить с трудом, потому что тесно в штанах, – сказал он ехидно, подражая моему тону, пока я поспешно застегивала рубашку.

– Довольно грубостей. Я пойду открою дверь. Можешь несколько минут побыть наедине с собой, – предложила я, целомудренно чмокнув его в щеку. Он же лишь заворчал в ответ, пытаясь вновь собраться.

На пороге нашего дома я обнаружила веселую и жизнерадостную Эффи, которой не терпелось отправиться смотреть пекарню. Несмотря на пережитое разочарование – ведь наш спонтанный секс обещал быть таким жарким – я все еще веселилась про себя, представляя ее в пижаме с кроликами или в полном парадном облачении под холодным душем, куда ее безжалостно засунул Хеймитч. Сегодня на ней был славный брючный костюм коричневого цвета с металлическим отливом, изящно украшенный золотой нитью, и весь ее наряд вполне гармонировал с яркими красками осени. Волосы – безупречно ровные. На ногах же – вполне, к ее чести, адекватные по высоте шпильки, от силы сантиметров восемь, остроносые туфли – совсем не то, что те жуткие ходули, которые она предпочитала раньше. Клатч у нее был того же цвета, что и обувь. Я улыбнулась про себя – сама я в жизни не носила маленьких сумок, хотя мой шкаф и был ими забит. Мне было достаточно карманов на одежде, куда можно все засунуть. У Эффи же вдобавок к сумочке в руках была и здоровенная торба для покупок.

Я – в своем зеленом свитерке, мешковатых брюках с множеством карманов и сапогах смотрелась на ее фоне неряшливой простушкой.

– Китнисс! – воскликнула она, клюнув меня поочередно в обе щечки, лицо ее сияло.

– Эффи, ты отлично выглядишь. Как ты себя чувствуешь? – сделав шаг назад, я дала ей войти внутрь.

– О, да я как новая! Никто и не догадается, что я намедни налакалась в стельку, – она посмеялась собственной шутке и даже забила в ладоши, как будто говорила о чем-то восхитительном. Я и сама невольно хохотнула. – А это тебе и Питу, – сказала она, отдавая свою торбу.

Сумка оказалась тяжелой, но я, на удивление, была рада подарку и даже еле удержалась от того, чтобы сразу не заглянуть внутрь.

– Эффи, не стоило беспокоиться!

– Глупости! Не могла же я приехать с пустыми руками, без презентов моим дорогим голубкам! А в первый вечер я это вам не принесла, потому что все поначалу валялось как попало, – и тут она восхищенно всплеснула руками, заметив на стенах картины. – Это же Пит нарисовал, правда? Я в первый вечер их и не заметила.

– Да, в основном он. Но некоторые принадлежат кисти его матери.

От удивления у нее глаза вылезли из орбит.

– Его матери? Она была художницей? – Эффи едва ли не носом уткнулась в одну из картин, будто изучала живопись инопланетян. Потом она сказала очень тихо. – А я-то считала, что… хм… она была та ещё…

Я улыбнулась.

– Хочешь сказать – стерва? – прошептала я в ответ и захихикала от ее шокированного вида. – Да, она была именно такая, – сказала я уже в полный голос, и Эффи понимающе кивнула.

– Ну, да. Но, похоже, что она была талантливая стерва, – прошептала она в свою очередь и мы виновато рассмеялись уже вдвоем. Какой бы она ни была, но все же это была мать Пита, и теперь ее уже не было в живых.

– Эффи, ты что-нибудь будешь? Я пока еще не заваривала чай, но я все равно собиралась…

Она мне улыбнулась.

– С радостью. Покажешь мне, как ты его завариваешь, я такого прежде не пробовала?

– Я добавляю туда травы, которые набрала в лесу. Засушиваю их в маленьких мешочках, – я взяла одни из таких бумажных пакетиков в буфете и принесла показать его Эффи. Она его открыла и стала принюхиваться, – Можешь взять себе. У меня таких куча.

– О, Китнисс, у него такой чудный запах. Спасибо! Покажешь мне как-нибудь как ты сушишь листья. Я видела, что вдоль забора у вас растет мята, – она аккуратно завернула пакетик и спрятала в свою сумочку.

Я была приятно удивлена. Мне казалось, Эффи камня от дерева не в состоянии отличить, не то что идентифицировать растения.

– Можем пойти как-нибудь в лес, и я покажу тебе что нужно собирать. А потом вместе их высушим. Хочешь?

– Очень! Мой папа был ботаник, и я в детстве обожала ходить с ним и разглядывать растения. Знаешь, у него был самый большой ботанический сад в Панеме, – она улыбнулась, заметив мой шок. – Да, в самом деле. А для ребенка он был как волшебная страна, – она будто затерялась в своих мыслях, прежде чем вернуться на грешную землю. – Да, это было бы здорово!

Я просто лишилась дара речи и чай заваривала молча, представляя себе девочку-Эффи, скачущую между ровными рядами растений. Я все никак не могла соединить в голове этот образ с Эффи в огромной парике перед Играми, или даже с нынешней Эффи и ее идеальной укладкой. Похоже, она никогда не перестанет меня удивлять.

Тут до моего сознания донесся ее голос:

– Можно я посмотрю остальные картины, там, наверху?

Это вдруг напомнило мне о том, что Пит все еще не спустился к нам – видно, все еще был занят.

– Конечно. Давай. Там еще много всего в мастерской. Открывай любую дверь.

Пит теперь время от времени действительно стал рисовать картины, не связанные с Играми, и на стенах нашего дома появились, на мой взгляд, самые прекрасные портреты и пейзажи, какие только могут родиться под кистью художника. Однако его любимый портрет, тот, на котором я была запечатлена на кушетке, хранился в укромном месте в его мастерской, как он говорил, чтобы услаждать лишь его взор.

Как будто догадавшись, что я о нем сейчас подумала, Пит наконец спустился вниз, на лице у него был написан бесконечный покой. Стоило ему зайти на кухню, как я вопросительно подняла брови.

– Что-то ты задержался, – стала я его поддразнивать.

По его лицу разлилась густая краска.

– Мне… хм… пришлось успокаивать нервы после того, что было утром.

Я была озадачена его реакцией, но тут вмешалась Эффи и его настроение в кухне резко изменилось.

– О, мой дорогой мальчик, ты выглядишь таким взрослым в этой клетчатой рубашке, – она тоже его расцеловала, и вдобавок погладила по щеке.

Его же тут же заинтересовал окрас ее костюма.

– Как называется этот цвет? – уточнил он, пристально его изучая.

Эффи улыбнулась.

– Коричневый металлик.

Пит потрогал ее рукав.

– Да тут не только коричневый. Тут еще золотые и медные нити. Какой потрясающий цвет! Мне бы хотелось его перенести на холст.

Теперь, после такого комплимента, она была вне себя от счастья.

– Могу тебе отрезать кусочек с отворота. Может, подберешь похожий цвет в палитре?

– Ох, я не хочу, чтобы ты портила свой костюм. Я подберу его по памяти, – сказал он.

Я понесла поднос с чаем в гостиную.

– Уверена, вам обоим предстоит немало открытий, – сказала я, улыбаясь и сервируя стол. Пит помогал мне расставлять чашки, молочник, сахарницу и приборы. – Эффи привезла нам подарки, – и я присела на оттоманке рядом с ним.

– Зачем? Нам достаточно твоего присутствия, Эффи.

Я даже затрясла головой. Какой же Пит порой бывает дамский угодник.

Она снова хихикнула, польщенная, взяла сумку и поставила подле него.

– Прошу вас. Люблю смотреть, как люди реагируют на мои подарки. Открывайте!

Водрузив свою чашку на стол, Пит занялся содержимом сумки и осторожно развернул упаковочную бумаги. Первым подарком оказалась большая коробка с чем-то парфюмерным, с одной стороны украшенная изображением языков пламени. Я присмотрелась к изящной надписи: «Огонь и Уголь». Некоторое время я её пристально изучала.

– Это популярная модная линия, в ней есть аромат для каждого из Дистриктов. Но этот – просто бестселлер. Он должен напоминать о Дистрикте Двенадцать и, я подумала, что он вам понравится. Знаю, сами вы себе такой не купили бы, но… – было ясно, что Эффи тщательно продумала этот подарок и хотела нам угодить. Пит внимательно наблюдал за тем, как я открываю коробку. Внутри обнаружились пудра, гель для душа, крем и большой флакон духов в форме куска угля, который с одной стороны лизало пламя.

– Пит, а для тебя есть мужская версия, – сказала Эффи, деликатно указывая на сумку. Он достал оттуда коробочку поменьше с тем же дизайном и надписью «для мужчин» на этикетке. Я же открыла свои духи и понюхала их. Запах был не очень крепкий, пахло теплом и землей. Я ощутила легкую сладость мускуса, ароматы сосны и жимолости, в которые немедленно влюбилась.

– Невероятно, Эффи! – Я улыбнулась ей. И отдала флакон Питу, который тоже, понюхав, одобрительно кивнул.

– Она ведь так и пахнет – лесом, – и он потянулся, чтобы чмокнуть меня в щеку, прежде чем вернуть мне флакон.

– Это осенний аромат, дорогая, – сказала Эффи. Пит понюхал и свой флакончик и сказал:

– Это хорошо, – и он передал его мне, чтобы и я ощутила этот запах: ванили и лесной прели с легким намеком на аромат сосны. Хотя этот запах и не мог сравниться с тем, как пахло от самого Пита, он настолько хорошо ему подходил, что это было даже немного жутко.

– Я была на официальном запуске этой парфюмерной линии. Они специально создавали аромат, подразумевая одну определенную пару. Пит, для тебя запах с нотками «для гурманов» – подходит тем, кто много времени проводит на кухне. – и Эффи, шутливо погрозив пальцем, подмигнула Питу. – А для тебя, Китнисс, аромат с более выраженной бальзамической ноткой, сладкий, но земной, с намеком на запах сосны. И вы ведь и в самом деле в итоге оба пахнете сразу и лесом, и ванилью, – заулыбалась Эффи. Мы с Питом переглянулись.

– Правда? – я сморщила нос. – Вот ужас-то, если все вокруг станут пахнуть в точности как мы! – я посмотрела на Пита, и мы на пару захихикали.

– Вы хоть и держитесь подальше от посторонних глаз, но все еще задаете тренд! Я понимаю, что это слишком интимный подарок, но, когда я их понюхала, сразу поняла, что он – для вас! – она из кожи лезла вон, чтобы убедиться, что не ошиблась в выборе.

– Нам очень нравится, – сказал Пит. – Спасибо тебе.

– Это еще не все, глупый. Там еще есть кое-что в сумке.

Следом Пит вытащил оттуда большой старинный том.

– Ух ты! Кулинарная книга!

– Не просто кулинарная книга! Я ее в букинистической лавке откопала. Там собраны рецепты сельской кухни, существовавшие еще до Темных Дней. Разные рецепты из всяких стран, до того, как они были поделены на Дистрикты. Кроме собственно рецептов, там есть и описания регионов, откуда она взяты. Так что это не просто поваренная книга – это своего рода архив, хранилище культуры, – она явно испытывала гордость за такой подарок.

Пит сразу же начал перелистывать страницы, пробегая их глазами.

– Да тут есть записи о читателях, картинки, заметки – ничего подобного я в жизни не видел. Спасибо, Эффи! Это просто что-то! Даже слишком.

– Ничто не может быть «слишком», если речь идет о вас, мои дорогие, – сказала она с чувством. – Второй том сейчас на пути из Капитолия. Там изначально их было два, просто второй пришлось выписывать.

У Пита округлились глаза.

– Еще и второй том? Потрясающе! Да я и с этим-то провожусь целую вечность.

Я протянула руку и прижала его к себе. Он был совершенно неотразим, когда так искренне радовался.

– Спасибо, Эффи, за такой взвешенный подарок.

– Ох, да ерунда. Там еще есть маленький подарочек для тебя, Китнисс. Не все же мне баловать одного только Пита?

Заглянув в сумку, я вытащила оттуда черную продолговатую прямоугольную коробку. Она была совсем легкой, но уже упаковка свидетельствовала о роскоши её содержимого. Я ее тут же открыла и извлекла оттуда самую изысканную шаль, какую мне доводилось видеть. Она была соткана из нитей всех цветов радуги и их оттенков, сами нити постоянно меняли цвет, так что создавался эффект невероятного взрыва цвета. Нити были тонкими, почти как паутинки, но при этом довольно прочными, и ткань было не так-то легко проткнуть. В самом цвете шали было что-то мне смутно знакомое…

– Никогда не видела подобной ткани. Что это? – спросила я, пока струящуюся ткань ощупывал Пит.

– Это новая смесь полимеров и шелка, которая делает материал носким и долговечным. Ты ведь, Китнисс, предпочитаешь всё практичное, – она снисходительно улыбнулась.

Пит встал с шалью в руках и приложил ее к картине, где был изображен Финник. И то самое небо.

– Замечательно… – прошептал Пит. Цвета на шали почти сливались с теми, что были на холсте. Став рядом с ним, я поняла, что именно это и напомнила мне удивительная шаль. Эффи, подняв глаза, тоже заметила сходство. – Цвета как на небе. Ты это тоже видишь, Китнисс? – переспросил Пит.

– Да, почти такие же, – согласилась я.

Эффи рассмотрела картину поближе.

– Расскажи мне о ней, – попросила она.

Я была так погружена в свои мысли, что даже не сразу поняла, что обращаются ко мне.

– Я видела это во сне. Я плавала в море с Финником и рассказала ему про его сына, Тристена. Там было все пронизано счастьем, в этот сне, и мне казалось что Финн, где бы он ни был, тоже счастлив. Он что-то пытался мне сказать… – и я замолчала, переполненная сильными чувствами.

– Она проснулась посреди ночи, и мы сразу пошли и переложили ее сон на холст. Её это сильно потрясло, – поспешил объяснить Пит. – А на твоем шарфе тот же узор, что приснился Китнисс.

– Да, это нечто, – вздохнула Эффи. – Знаете, мой отец обожал философию. Он бы, посмотрев на это, сказал, что вам ниспослано знамение.

Я фыркнула.

– Какое еще знамение? Что у нас обоих прекрасное чувство цвета? – Пит наклонил ко мне голову, но все еще смотрел на Эффи, которая задумалась, прежде чем выдать нечто неожиданное:

– Знаешь, порой какие-то события необъяснимы. Некоторые думают, что все происходит так, как было предначертано, и что человека всю жизнь сопровождают знаки его судьбы. Кто или что посылает нам эти знаки – остается лишь гадать, – она выразительно взмахнула рукой. – Некоторые думают, что одни события оказываются следствием других, тех, которые им предшествовали – мол, есть цепочки причин и следствий, которые зависят от возможностей и обстоятельств. Если в это верить, получается, что ты можешь контролировать происходящее с тобой, принимая те или иные решения, но никогда не можешь до конца предсказать последствия своих действий. Тебе приснился сон, я привезла тебе шаль. Кто знает, что все это означает?

Я вновь подивилась тому, какой оборот приняла наша беседа, и вновь была вынуждена признать, что Эффи никогда не перестает меня поражать. Как прежде не замечала насколько она сложная натура? Более того, отчего она прежде не показывала нам себя с такой стороны?

– Что бы сказал твой отец? – спросил Пит. Эффи рассмеялась:

– О, мой дорогой отец! Он сказал бы: «Следи за знамениями, Эффи. Когда жизнь делает тебе подарок, ты не в праве его отвергать», – она понизила голос, чтобы изобразить низкий мужской говор, и я заулыбалась. – Ему и дела никогда не было до того, откуда эти маленькие «подарки» являются, но он был совершенно непреклонен в своем убеждении, что мы должны принимать все то хорошее, что нам посылает жизнь.

Все трое замолчали, каждый погрузился в свои мысли. Я вспоминала, что сказал мне Пит когда-то по возвращении в Двенадцатый: «Думая о родителях, о братьях, я воображаю себе, что что-нибудь хорошее еще последует за всеми этими потерями. И что в страданиях будет смысл, только если я сам его найду». Так кто же придает смысл тому, что происходит с нами? На всем белом свете не было человека важнее для меня, чем Пит. Так какая разница, если судьба, а не наша свободная воля, позволяющая нам принимать решения, привели нас к тому, где мы очутились, заставив нас прилепиться друг к другу на всю оставшуюся жизнь? Что же такое эта картина с Финником: знак судьбы или совпадение? И имеет ли это значение? Может, это просто тщеславие, думать, что все и должно было так произойти? Неужто я занимаю сколь-нибудь значимое место в великой схеме бытия? Все-таки, хотя бы в чем-то, я и впрямь была самым важным человеком на свете. И я задавалась вопросом, становилось ли от этого то, что было и что будет более значимым, чем все остальное?

Пит удивил меня, неожиданно схватив мою руку и поцеловав ее, явно не заботясь о том, что Эффи сидит от нас сразу через стол.

Он заглянул мне в глаза, по моему телу пробежала дрожь, так выразителен был этот его взгляд. Что-то вокруг меня менялась, и у меня от этого перехватило дыхание. Я ощущала что-то новое в нем —, но что, понять мне было не под силу.

Повернувшись к Эффи, я взяла прекрасную материю обеими руками.

– Я положу её туда, где храню все для меня самое дорогое. Думаю, это самая красивая вещь, какая у меня есть, Эффи, не считая подаренной Питом жемчужины. – я еще разок провела по ткани пальцами, прежде чем уложить ее в коробку и закрыть крышку.

Глаза Эффи посветлели от такого комплимента.

– Ну, значит, я справилась со своей задачей! – засмеялась она.

____________

* Карл Сэндберг (1878-1967) – американский поэт, историк, романист и фольклорист, трижды лауреат Пулицеровской премии. Это его стихотворение на русский не переведено, но многие другие поэтические переводы произведений автора можно прочитать здесь http://www.agitclub.ru/museum/agitart/poesy/sandburg.htm и здесь http://www.uspoetry.ru/poets/28/poems/