Текст книги "Good Again (СИ)"

Автор книги: titania522

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 50 страниц)

========== Глава 1: Ожидание ==========

Впервые я обратила внимание на то, что меня окружает, месяца два спустя после возвращения в Двенадцатый. До этого я просто в прострации все время сидела на мягком диване в вычурной желтой гостиной того самого дома в Деревне Победителей. Лишь естественные позывы организма могли заставить меня пошевелиться: пойти в уборную или хотя бы размять затекшие ноги и спину. Я даже не трудилась сбрасывать с поникших плеч старый теплый платок. В этой полулетаргии я вновь и вновь возвращалась на этот диван, возле которого валялись одеяла и смятая куча нераспечатанных посланий от матери. Я даже не пыталась перебраться в другие комнаты в доме. Замечала только, что дважды в день открывалась входная дверь, когда Сальная Сэй приходила вместе с внучкой, чтобы принести мне поесть. Она заставляла меня попить воды. Вытирала пыль и убиралась в доме, обходя меня, как будто я была одним из дорогих предметов мебели, которые поместил сюда Капитолий одновременно с пышными шторами и роскошными толстыми коврами. Оставалось только удивляться, что и с меня она не смахивала пыль.

В тот период меня почти что не было. Я была затеряна в таких темных местах, что часы для меня сливались в бесконечную мрачную череду, прерываемую ужасными кошмарами. Они нападали на меня еженощно. Маленькое тело Прим вновь и вновь сгорало на моих глазах, я же сама будто прирастала к земле, не в силах сдвинуться и ей помочь. Иногда мне снились Рута, пронзенная копьем профи, Финник, разорванный переродками, Пит с красными глазами, бросающийся на меня и ломающий железными пальцами шею – парад ужасов был поистине бесконечен в своем разнообразии. И оттого, что я так мало спала, я была уже не просто вялой, а уже отчасти мертвой, несмотря на то, что бодрствовала.

В таком подвешенном состоянии я могла различать только этот нежно-желтый цвет, исходящий от стен гостиной. Он порой напоминал моему подсознанию о чем-то ярком, извлекая из памяти отблески теплого оранжевого. Но эти мысли ускользали, так толком и не обдуманные. У меня не оставалось никаких желаний, мне не нужны были ни воспоминания, ни все остальные комнаты в доме, ни даже вода и пища. Жизнь заставила меня остаться в живых, но я пассивно отказывалась следовать её распоряжениям. Оглянувшись назад, я могу сказать, что если бы не Сальная Сэй, я бы наверное просто истаяла за эти два месяца, не делая ничего для поддержания своего существования, так мало мне хотелось жить. Если бы я могла по доброй воле прекратить дышать, я бы сделала и это. Но даже для того, чтобы пожелать смерти, нужны были какие-то усилия, я же была не в состоянии предпринять даже их.

Краем сознания я различала, что изредка ко мне заходит Хеймитч. Он садился в мягкое плюшевое кресло рядом с моим диваном, не выпуская из рук фляжку, и оставался там иногда целыми часами. Говорил он разве что только: «Привет, солнышко». Иногда напивался до того, что там же, в кресле, и засыпал, отравляя ядовитым перегаром воздух. Но я не возражала. Он был чем-то вроде растений, которые росли за окном. Когда же он уходил, Сальная Сэй сразу открывала окна, чтобы ядовитый дух выветрился.

Но настал день, когда мир стал вторгаться в мое охваченное депрессией существование, и это было сродни пробуждению от того, что тебя трясут за плечо, сродни свету, проникающему под еще сомкнутые веки. Я умудрилась спуститься на кухню, чтобы позавтракать с Сальной Сэй и ее внучкой. Сэй посмотрела на меня, оценивая мой расхристанный вид, а затем – в окно, и, как будто я всегда вот так сидела с ними по утрам, сказала:

– Прекрасный весенний денек. Тебе нужно гулять. Сходила бы на охоту.*

Я некоторое время прокручивала в голове эту идею и даже решилась поискать мой лук и стрелы, а Сэй заверила меня, что они в прихожей. Однако я все еще не готова была заставить себя выйти и блуждать где-то несколько часов, сам процесс обдумывания такой возможности уже полностью перегрузил нейроны в моем мозгу. Когда же я после обеда отважилась пойти в кабинет, я думала только о нескольких предметах, которые лежали там на столе: отцовская охотничья куртка, наш справочник растений, свадебная фотография родителей и луки со стрелами, которые Гейлу удалось спасти в ту ночь, когда разбомбили Двенадцатый. Еще там была коробка, в которой находились трубка для живицы, присланная Хеймитчем, медальон, который Пит подарил мне на арене с циферблатом, и сероватая жемчужина, о которой я даже не могла заставить себя думать. Натянув на себя теплую истрепанную кожанку, я почувствовала, как ее вес снова исчерпал во мне весь хлипкий запас энергии, и снова улеглась на плюшевый диван, чтобы провалиться в беспокойный сон.

В нём меня настиг ужасный муторный кошмар, который длился в этом дремотном царстве целую вечность, до самого утра: во сне меня заживо закапывали в землю, в могилу, пока я не проснулась от шуршания настоящей лопаты, доносившегося снаружи, через окно, которое я позабыла накануне закрыть. Еле-еле поднявшись, все еще дрожа после того, что видела во сне, я выбежала из своих дверей и обогнула дом, чтобы увидеть там его – рядом с тачкой, полной цветов и грязи.

В груди у меня что-то оборвалось, и тут же так долго не существовавшие для меня чувства вновь затопили иссохшую пустыню моей души. Я так много месяцев была не в силах вообще ничего испытывать, что вид стоящего передо мною Пита изумил меня до крайности. Взглянув на меня, он тоже опешил, но тут же начал говорить что-то о докторе Аврелии, что он, мол, не сможет и дальше притворяться, будто лечит меня, если я не начну брать трубку. Я же не могла оторвать глаз от тачки с выкопанными цветущими кустами. Они чуть было не спровоцировали меня на убийственную враждебность, пока я не поняла, что это вовсе не белые розы, как мне сначала показалось, а вечерние примулы.**

Сладко благоухая этими желтыми цветами, Пит сказал мне:

– Подумал, что мы могли бы посадить их рядом с домом, *** – наш разговор оборвался на том, что я кивнула в знак согласия и немедленно ретировалась.

Оказывается, все это время, лежа на вычурном диване, я чего-то ждала. Я не знала еще, что жду вообще, не знала чего и кого жду.

Но в день, когда он появился со своей тачкой, я это поняла, если не своим очумелым и затуманенным рассудком, то по крайней мере – самым глубинным и тайным, запрятанным чуть ли не в костном мозге чутьем.

В тот день, когда он объявился с тачкой, я уничтожила все иссохшие от времени белые розы, цветы зла, что мне оставил на память Сноу. Впервые за два месяца приняла ванну. Впервые поговорила с Сальной Сэй. Отправилась на охоту, хотя физически это полностью меня измочалило. Встретила вернувшегося из ниоткуда Лютика и попыталась разделить с ним свое горе. Распечатала письмо от матери и позвонила ей. И все это постепенно, понемногу рассеивало мрак, который держал меня в своих цепких лапах, приковывая к дивану, не давая двигаться, не давая даже сменить одежду.

Весна вернулась.

Я ждала все это время его.

Комментарий к Глава 1: Ожидание

* канонические диалоги, как всегда, привожу по переводу «Сойки-пересмешницы» издательства АСТ.

**примулы или в некоторых переводах – первоцветы (или примулы) – в оригинале primroses. Очень красивые фотографии вечерних примул здесь http://wildblessings.com/2011/08/24/evening-primrose/

*** В оригинале, как и в каноне, «I thought we could plant them along the side of the house». Увы, перевод не передает всех оттенков смысла этой глубокой и важной фразы. Между тем Пит говорит кроме очень важного здесь «мы» (не я) еще и «the house» (с определённым артиклем), то есть – он хочет посадить цветы именно у этого дома, единственного, о котором он только и может думать. И, если глубже анализировать эту фразу, можно прочитать между строк: «Я здесь – для тебя. И буду здесь, пока ты не окажешься готова меня принять». Pure everlark.

========== Глава 2: Восставшая из мертвых ==========

На следующее утро Пит пришел со свежим хлебом. Увидав его, Сальная Сэй все поняла и приготовила завтрак и на его долю. Я же скормила свой бекон Лютику, и против этого никто не возразил. Но все-таки я была еще немного как в тумане и не говорила ничего, кроме «кис-кис, Лютик», пытаясь приманить эту противную зверюгу еще одним кусочком со своей тарелки. Пит, не пытаясь привлечь к себе мое внимание, беседовал с Сэй в той легкой манере, которая так напоминала его прежнего, что даже сложно было заметить какие-либо признаки капитолийского охмора. Разве что кроме внезапной меланхолии, которая им овладела, стоило разговору смолкнуть.

– Думаю сегодня сходить в Котел, – сказал он, приглашая Сэй поддержать тему.

– Они вроде зовут это теперь «открытый рынок», – ответила та.

Пит вздохнул. От меня не укрылось, что он не стал упоминать о своей семейной пекарне.

– Приятно будет увидеть, что там все снова оживает.

– Я тоже, может, разверну там свою торговлю. Надеюсь, там никто не будет задаваться на новый лад. Не могу себе представить рагу из белок в меню какого-нибудь из разэтаких кафе, – Сэй подчеркнула этот комментарий, сморщив свой и без того морщинистый нос, намекая на всю абсурдность такого дела.

– Нет, – отреагировал Пит с легкой улыбкой. – Думаю, они у нас в Дистрикте вряд ли приживутся. Да у нас и людей еще не столько, чтобы они появились, – голубые глаза стрельнули в мою сторону, но он тут же снова опустил их в свою тарелку с яичницей.

Они продолжали перебрасываться фразами в подобной манере, и нить беседы скоро от меня ускользнула. Набравшись смелости, я пристально взглянула на Пита. Он похудел по сравнению с тем, каким он был в Тринадцатом, и взгляд у него был слегка потерянным.

Но голубизна его глаз по-прежнему завораживала. Только сейчас я смогла понять, как скучала по этому небесно-голубому цвету, который в них плескался, и который мне был доступен лишь наполовину, ведь пока что он повернулся ко мне в профиль, обращаясь к Сальной Сэй. Волосы его были слегка растрепаны, но со следами недавней стрижки, и светлые кудри слегка сияли как золотая канитель, поймав отблески раннего солнца. И кухня моя казалась меньше оттого, что в ней теперь показались его широкие плечи и мускулистые руки. Опустив глаза на его ладони, как и прежде сильные, покрытые мозолями, я заметила, что кончики пальцев на его правой руке слегка испачкались. А легкий светлый пушок на его руках, который тоже отливал золотом, редел возле бицепса и прятался под рукавом белой футболки.

Там же я увидела чуть выпирающий блестящий шрам, рассказывающий о том, как язык беспощадного пламени лизнул его левое плечо, задел шею и дополз до уха. Другой же след от огненного укуса сиял на краешке подбородка, скуле и выше – над бровями, теряясь где-то левее, за линией его волос. Кудри снова отросли и почти скрыли шрамы, но их все еще можно было заметить, если приглядываться.

Тишина за столом стала гнетущей, и я поняла, что, должно быть, слишком пристально и долго пялилась на Пита, может, даже несколько минут. Сальная Сэй подняла на меня глаза и снова опустила взгляд в свою чашку, и поспешила переместиться к кухонной раковине. Пит же сидел спокойно и изучающее глядел на меня, прямо в глаза, так смело, что мне показалось, он видит меня насквозь. Выражение его лица смягчилось, и в глазах засияла улыбка даже раньше, чем в ней расплылись его губы.

От смущения я отвела глаза первой. Наверное он счел меня ненормальной. (Официально я, кстати, ею и была, и это было прописано в условиях моего содержания при высылке в Двенадцатый). Ведь я молчала все утро, а потом уставилась на него так, как будто у него враз отросло несколько новых конечностей. Нервно разгладив перед собой скатерть, я встала и понесла свою тарелку в мойку. Прежде я просто оставила бы ее на столе, но теперь, несмотря на мой позор, я была не в силах просто так уйти, поэтому принялась драить оставшуюся после завтрака грязную посуду. Намылив и оттерев свою тарелку, я вдруг напряглась, ощутив его близкое присутствие. Скользнув по нему глазами, я заметила, что он держит кухонное полотенце.

– Я буду вытирать, – просто сказал он.

Мне оставалось только прошептать:

– Спасибо, – и голос мой прозвучал довольно сдавленно, ведь я давно отвыкла регулярно говорить что-то вслух.

Передавая ему влажные чашки и тарелки, я постаралась его не касаться. Я вообще никого сто лет не касалась, ну, кроме Лютика, но вообще-то он и не был человеком, так что он был не в счет. Пит же молча вытирал посуду, но от него исходило легкое напряжение. Неужто он хотел со мной заговорить? Или ждал, что я что-то скажу? После стольких месяцев сидения в тишине, в попытке закрыться от мира эта нервная энергия меня оглушала. Я почувствовала, что чашка вот-вот выскользнет из моих трясущихся пальцев, угрожая упасть на пол, и лишь в самый последний миг смогла взять себя в руки и не отправить ее на верную гибель. Ведь это же, ради всего святого, был Пит! Мы с ним целовались, лежали в объятиях друг друга бессчетное количество ночей, столько раз чуть было не погибли друг за друга, а я даже не могу заставить себя пожелать ему доброго утра.

Сглотнув подступающий ужас, я смогла наконец сказать хоть что-то, протолкнуть это сквозь ватные губы:

– У тебя пальцы в краске.

Пит помедлил и посмотрел на меня, прежде чем ответить:

– Я вчера их смешивал. Не так просто найти нужные оттенки.

– Ты рисуешь, – это было нечто среднее между утверждением и вопросом, и для меня оно прозвучало как-то отстраненно.

– Да. Это часть терапии и вообще… мне этого недоставало. В больнице у меня были клочки бумаги и самые толстые непонятные карандаши, особо не порисуешь, – легко сказал он.

Я слегка обдумала услышанное.

– А нельзя было попросить что-то ещё у Доктора Аврелия? – это была самая длинная фраза, которую я проговорила за несколько месяцев.

– Это было все, что мне могли позволить. Они боялись, что я могу пораниться обо что-то острое, – Пит, казалось, поймал себя на том, что проговорился. И, не ища других путей к отступлению, просто так пристально уставился на тарелку, которую вытирал, будто она таила в себе все тайны вселенной. Все его тело вдруг резко напряглось.

Чувствуя, как к горлу подступают слезы, я схватилась за край раковины. Это было сильнее меня, сильней моего рассудка – невероятное желание плакать. Но огромным внутренним усилием я подавила тот порыв и прошептала:

– Прости.

Не в силах больше вынести того, как стали на меня давить эти стены, я бросила губку, которой орудовала, и молча быстро вышла из кухни, едва не задев по пути Сальную Сэй. Завернув за угол, я прижалась к стене в коридоре, я вдруг вся невольно задрожала и начала хватать ртом воздух. Я просто была не готова к подобной боли. Я едва могла вынести мою собственную боль. И что больше всего сводило меня с ума, ответственность за то, что с ним случилось, лежала на мне, а ведь я и так казнила себя по миллиону разных причин.

Я расслышала, как в ответ на что-то, что сказал Пит, Сальная Сэй зашептала:

– Не дури. Почему бы тебе не прийти снова завтра?

Пит вздохнул и тоже зашептал:

– Не знаю, нужно ли мне приходить. Может быть, я делаю все только хуже. Может, ей нужно больше времени.

– У нее и так уже было слишком много времени. Она и так вся извелась. Куда уж больше! – зашипела Сальная Сэй.

От мысли, что Пит больше не вернется, на меня напало дикое ужасное отчаяние. Его страдания выбивали меня из колеи, но я была все-таки скорее эгоистичной, чем мудрой, даже в таком сломленном состоянии. И от меня не укрылось, что я и дальше буду блуждать в этой чернильной мгле своего персонального ада, купаться в океане горя, который разольется еще шире, омывая нежное лицо Прим и черты всех прочих, в чьей смерти я себя винила, если он ко мне не вернется.

Ко мне? В Дистрикт Двенадцать, поправила я мысленно себя.

Они же все еще толковали обо мне. Прежняя Китнисс пришла бы я ярость, услышь она, как кто-то в ее присутствии говорит о ней в третьем лице, но то, что я уже съезжала с катушек, здорово подкорректировало мои представления и список того, что теперь могло меня задеть.

Я вернулась в кухню и обессилено села.

– Возвращайся завтра, – сказала я, не в силах контролировать дрожь в голосе.

Пит застенчиво на меня взглянул, неспешно вытирая последнюю тарелку, зная, что я их разговор подслушала. Он взвешивал каждое свое слово. Неужто ему кажется, что даже обычная беседа может расколотить меня на тысячу осколков?

– Конечно. Я принесу хлеба, – остроумно выдал он, ставя тарелку у раковины. В его голосе я различила улыбку, и в кухне как будто внезапно стало легче дышаться. Он смотрел на меня очень пристально, но напряжение его отпустило. Невидимая тяжесть стала сползать у него с плеч, когда он слегка сменил позу, и я тоже вздохнула по-новому, почувствовала живой импульс в мышцах, приятное стеснение, а следом расширение в груди. Словно я слишком долго пробыла под водой и израсходовала весь свой кислород, так что легкие уже горели. Но я вырвалась на поверхность, глотнула воздуха и не утонула. В груди еще саднит, но уже снова с облегчением могу дышать. Взглянув на него, я улыбнулась ему в ответ, и, одурманенная прекрасной синевой его светлых глаз, сумела выдавить:

– Здорово, потому что я буду ждать своего хлеба.

Что-то возле меня вдруг резко замерло, и, уверена, если бы я смогла взглянуть направо, увидела бы там Сальную Сэй, которая вылупилась на нас, на меня, с немым вопросом или же в шоке от моей неудачной попытки пошутить.

Наверное, не каждый день ей доводилось видеть человека, восставшего из мертвых.

========== Глава 3: Рассвет ==========

После того разговора на кухне Пит стал приходить каждое утро со свежим хлебом в руках. Он оставался на завтрак, перебрасывался остротами с Сальной Сэй и порой втягивал в застольную беседу и меня. Впрочем, я редко говорила что-либо значимое, разве что выдавливала самый короткий ответ или просто кивала или отрицательно мотала головой. Я выскальзывала из дома, чтобы поохотиться, и осваивалась с вновь утвердившимися привычками по вечерам принимать душ, а по утрам – завтракать чаще всего в нашей небольшой компании. Дни шли, и я постепенно стала выжидательно поглядывать в сторону лужайки не только поутру, перед завтраком, каждый звук или движение заставляли меня внутренне напрячься. Но когда за этими звуками ничего не следовало, я испытывала смутное разочарование, которое с каждым днем все нарастало.

Я исподтишка наблюдала за домом Пита, отмечала, чем он занят, сидя у того окна, которое глядело на дорогу: его дом виднелся на дальней стороне изрядно заросшей лужайки. Наши дома стояли в некотором отдалении друг от друга, их разделяли еще два дома и изгиб дороги, так что мне был виден лишь один его фасад и большой задний двор – такие были у всех домов в нашей Деревне Победителей. Слева же от моего дома находилось обиталище Хеймитча. И его лужайка была обильно унавожена гусиным пометом, потому что эти пернатые постоянно сбегали из загончика, который Хеймитч для них соорудил. Всего два месяца прошло, как он их завел, а все вокруг уже изгажено.

Там, где дорога начинала спускаться в город, стояли еще три роскошных дома, которые обрамляла еще одна здоровенная лужайка, которая простиралась до самого арочного пролета и невысокой каменной ограды, обозначившей южные границы Деревни Победителей. Некогда подключенный к электричеству забор Дистрикта был дальше по дороге, тоже слева. Там же располагался и другой выход из Деревни, которым предпочитала пользоваться я, – он был достаточно далеко от центра, чтобы я могла ускользнуть в лес, не рискуя ни с кем повстречаться.

Из моего окна мне были видны огни на кухне Пита, пробивающиеся сквозь предрассветную дымку – конечно же, он поднялся, чтобы с утра пораньше печь. Я задавалась вопросом, мучают ли кошмары и его, ведь огни на первом этаже там тоже горели почти всю ночь. Наблюдала я и за тем, как он выходит из дому, закончив работу на кухне, и принимается копать и обрабатывать землю там, где, как я думала, у него был сад. Его хромота не была заметна на таком расстоянии, но я замечала, как нелегко ему порой справляться со своим протезом, когда он пытается опуститься на колени на траву. Однажды, пока он так работал, легкий весенний ветерок заигрался с его светлыми кудрями и разметал их во все стороны. В этот момент он в глубокой задумчивости повернул голову к моему дому. Хотя я и была уверена, что он не может меня видеть, но все-таки постаралась как следует скрыться за занавеской. Он же замер так на несколько долгих мгновений, прежде чем вернуться к тому, что делал.

Хеймитч в эти первые недели после возвращения Пита тоже меня навещал. Входя без стука, он направлялся прямиком в гостиную, видимо ожидая, что я буду на своем прежнем извечном месте. Сидя на подоконнике, я наблюдала, как он напрягается, обнаружив, что мягкий бугристый диван пустует. Заметив, что он сбит с панталыку, я позволяла себе даже слегка улыбнуться. Он же принимался шарить глазами по комнате, пока не замечал меня, выглядывающую из-за тонких белых занавесок. Я замечала, как он ухмыляется и облегченно выдыхает, хоть сам Хеймитч в этом в жизни бы не признался.

– Все-таки решила подняться, солнышко? – сказал он, приближаясь. – Да и поход в ванную тебя здорово освежил. Надо бы тебе бывать там почаще.

Все вышесказанное совершенно не вязалось с его давно нечесаными патлами, мятой одеждой и… этим запахом. И я больше не была в прострации, чтобы все это впредь игнорировать.

– Да кто бы говорил. Сам воняешь, как гусиное дерьмо.

Хеймитч явно был обескуражен и зашелся недоверчивым смехом, от которого я так и подпрыгнула на месте.

– Рад, что ты к нам вернулась, солнышко. Характер у тебя по-прежнему паршивый, – он продолжал ворчать, делая глоток чего-то горячительного из металлической фляжки, которую всегда носил с собой. Взглянув в окно туда же, куда смотрела я, он углядел там Пита, сажающего что-то в землю. Стоя на коленях, тот копался руками в садовых перчатках в рыхлой почве. Мне показалось, что я даже здесь, на своем подоконнике, ощущаю запах перегноя и дождевых червей, и я невольно вдохнула эту прель и влажность полной грудью. Хеймитч смерил меня глазами и явно заколебался, прежде чем сказать мне что-нибудь еще. Мое же терпение в этот момент окончательно лопнуло.

– Сэй, Пит, а теперь еще и ты? Что вы вечно все прокручиваете в уме про себя? Я не собираюсь сломаться от любого вашего слова, – в конце предложения мой голос сорвался, потому что, кто же его знает, что меня на самом деле может подкосить, и правда ли я была от этого так уж далека.

Хеймитч взял мою руку в свою в совершенно не свойственной ему нежной манере.

– Но ты была сломлена, а мне больше нравятся твоя кривая ухмылка и дурной нрав, – он кивнул на диван, взмахнув рукой, и оба мы на миг замолчали, прежде чем он продолжил. – Вместо того, чтобы шпионить тут, просто пойди и поговори с ним.

Я на это ничего не ответила. И так уже было сказано достаточно, и мне бы пришлось слишком долго объяснять, что для того, чтобы заговорить с Питом, мне понадобилось бы невероятное, нереальное для меня пока количество энергии. Что разговор с ним с глазу на глаз мог бы привести к обсуждению таких тем, которые снова столкнули бы меня в небытие. Может, они и правильно делали, что тщательно подбирали слова, когда я бывала рядом.

– Знаешь, он так же ужасно хочет пойти к тебе, как ты – к нему, но то, как ты изображаешь тут из себя безжизненную глыбу, заставляет всех ходить как по тонкому льду, – настаивал Хеймитч.

– Я еще не готова, – прошептала я, разглядывая свои ладони.

– Черт подери, да если ты будешь ждать, пока будешь готова, толку не будет.

В ответ я лишь вздохнула. Хеймитч же расположился в кресле возле книжных полок, и мы с ним так и сидели молча, пока полуденное солнце не наполнило комнату теплом и светом. Пит вернулся к себе в дом, видимо, стало слишком жарко, чтобы работать дальше. Глотнув напоследок из фляжки, Хеймитч, хрюкнув, поднялся со своего места. Он уже нализался, но все-таки еще не до такой степени, чтобы лыка не вязать. Прежде чем уйти, он повернулся ко мне, слегка покачиваясь.

– Нет ничего плохого в желании снова жить, – сказав это, он, пошатываясь, побрел к двери и пьяной походкой направился к себе домой.

Мне было трудно переварить эту мысль, и я вдруг почувствовала, что ужасно устала. Порой мне хотелось снова двигаться, снова обрести себя в привычных мне вещах: в лесу, охоте, добыче. Порой меня тянуло в Шлак, взглянуть на развалины, в которых я прожила почти всю жизнь, чтобы обрести хотя бы тень радости, которую я испытывала, когда мне пел мой отец. Мне хотелось ощутить, как пальцы матери плетут мне косу – еще до того, как отца не стало, и она закрылась в своем коконе от этого мира. В моих фантазиях я взбиралась по ступеням нашего маленького старого дома и находила там Прим, которая ждала меня там с кусочком козьего сыра и горстью ягод в руках.

Ее смерть была просто каким-то недоразумением, в её голосе была слышна улыбка: «Глупая, разве ты не знала, что я все время была здесь?». Мне хотелось пойти в лес и найти силки, которые поставил Гейл, чтобы он снова, как прежде, ко мне бесшумно подкрался и заставил взвизгнуть от неожиданности. «И кого ты теперь собираешься тут поймать, Кис-Кис? Да ты поллеса распугала». Мне этого недоставало. Но я смертельно боялась наткнуться на то, что напомнило бы мне о той жизни. Об отце, о матери, о Прим, о Гейле, да обо всем прежнем Дистрикте Двенадцать – теперь все они стали призраками и, перейдя в тонкий мир, забрали с собой большую часть меня.

Когда наступил вечер, я все еще сидела у окна. Сальная Сэй приготовила рагу и поставила его на стол, шаркая, она поправляла то, что было лишь слегка неровным, но она была не в силах поправить то, что было действительно сильно исковеркано в нашей Деревне Победителей. Когда стали сгущаться сумерки, она тихонько подошла ко мне, но я все еще упорно пялилась в ночь, прижавшись лбом к оконной раме. Она еще подумала и пошла прочь, оставив включенным свет в коридоре. До меня донесся звук закрывшейся за ней входной двери.

Кошмары в ту ночь были особенно безумными, они были полны взрывающихся детей и опаленных светлых кос. В ту ночь вновь погибли все, кого я любила, и я почувствовала, как тьма вновь истекает из самой сердцевины моей сущности. Я не могла дышать, я даже не хотела этого делать, и омертвение, владевшее мною два первых месяца в Двенадцатом, снова грозило завладеть мной и приковать к постели. Воздух набух от моих кошмаров, крики, которые я издавала во сне, вонзались в мои уши как скрип ногтей по грифельной доске, заставляя меня стучать зубами. Лицо было мокрым от слез, и, хотя я уже не всхлипывала, напряжение во всех моих лицевых мышцах свидетельствовало, что я криком кричала во сне.

И тут я ощутила нежное давление на край матраса. Почувствовала, что мои руку и плечо гладит теплая ладонь, что меня обволакивает успокаивающий шелест слов. Другая рука откинула волосы, которые прилипли у меня ко лбу, провела по разметавшимся по подушке прядям. Мое имя звучало так тихо, как будто бабочка шуршала крылышками. Повернув голову на звук, я встретилась с теми самыми глазами, которые, даже в темноте отливали чистой голубизной ясного летнего дня.

– Пит, – едва смогла выдавить я.

Он поднялся с колен, на которых стоял у моей кровати, и сел на краешек матраса.

– Тс-с-с… Китнисс… все хорошо. Это был просто дурной сон, – мурлыкал он, поглаживая мое лицо тыльной стороной ладони, проводя по линии подбородка костяшками пальцев. Лицо его было неописуемо печально.

Я лежала потрясенная, хватая ртом воздух. Простыни намотались на мою правую ногу, сползли в беспорядке на пол. Разжав судорожно стиснутые кулаки, я поспешила схватить его за руку, которой он меня поглаживал. Повинуясь инстинкту, наши пальцы сплелись, сомкнулись друг с другом. Это было как в пещере, как на том пикнике на крыше, как в бессчетной череде ночей в Туре Победителей и Тренировочном центре, как когда мы работали с ним над семейным справочником растений, как на той улице в Капитолии. Только теперь в этом жесте не было ужаса и угрозы близкой смерти. Это произошло словно в альтернативной вселенной. Где вся моя жизнь не была разорвана в клочья, на лоскутки, которые я понятия не имела, как вновь соединить друг с другом.

Но Пит был здесь.

Когда сонный туман стал редеть, стало видно, что в мое окно вот-вот заглянет рассвет. Было любопытно – отчего это он здесь в столь невероятно ранний час, босой и облаченный в пижаму. Все вокруг было уже не черным, а сероватым в свете пробуждающегося дня, и, повернувшись к нему, я уже смогла различить черты его лица.

– Что случилось? – спросила я.

– Ты кричала. Слышно было даже с той стороны лужайки, – он сделал паузу, и по его телу пробежала волна дрожи. – Я больше не мог этого выносить, Китнисс. Не мог выносить криков. Я слышу, как ты кричишь, с тех пор, как сюда вернулся, и я понял, что с меня хватит. Прости, если меня не должно тут быть, – на его лице отражались грусть и тоска, которые, казалось, поселились теперь там навсегда, не исчезая больше из его глаз, под которыми залегли темные тени. Он больше не гладил меня по волосам, но его руки оставалась там же, куда я их положила.

– Нет, – ответила я, выровняв дыхание. – Так и надо. Я рада, что ты здесь, – тут я почувствовала, как слезы тихо потекли по моим щекам. И он вытер их большим пальцем. – Вот почему ты не приходил? Думал, я не хочу, чтобы ты был здесь? – он медленно кивнул.

Меня осенило, что я, оказывается, все это время ждала, чтобы он пришел не только завтракать, что ради этого я и торчала без конца на подоконнике. Но ему-то откуда это было знать, если я и сама только сейчас это осознала? Так что я прикусила язык и снова повернулась к окну. Солнце поднималось из-за горизонта, расплескивая свой сияющий оранжевый, красный и желтый триумф по небесной синеве. Окно смотрелось картинной рамой, лишь обрамлением для полотна, на котором рождению зари дня салютовали нежные переливы светлой меди на горизонте. Я вздохнула и снова повернулась к Питу, все так же прижимая его руку к своей щеке.

– Смотри на восход. Он того самого, твоего любимого, оранжевого цвета, – я теснее прижалась к его руке. И чувствовала, как бесконечно довольна, что мою израненную душу наполняют отблески этого сияющего оранжевого. Пит тоже взглянул в окно, и в этот миг свет заиграл на его растрепанных локонах, и его невероятно длинные ресницы тоже засияли в лучах зари. Да и легкий пушок на его бледной коже тоже, казалось, горел как нездешнее золото. Если я когда и представляла себе древние, еще до Темных Дней существовавшие сказки, то Пит был просто воплощением того, как некогда отец описывал мне ангела.