Текст книги "A and B, или Как приручить Мародеров (СИ)"

Автор книги: Merenili

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 57 страниц)

– Я единственный оборотень, которому Дамблдор полностью доверяет. Я «сын» Сивого. Есть шанс, что меня примут, если я правильно сыграю свою роль, и тогда я смогу поставлять данные напрямую с той стороны, а в лучшем случае даже разрушу стаю изнутри. Впрочем, на последнее я особо не рассчитываю.

– Или тебя просто убьют.

– Или убьют, – согласился Ремус, и лицо Эмили стало непроницаемым.

– Когда?

– Послезавтра.

Вот и все.

На этот раз это было его прощание.

Ремус отдавал себе отчет, что с такого задания он может просто не вернуться. Он надеялся, что защита Эмили хотя бы сейчас даст слабину и она покажет свои настоящие эмоции, но она словно примерзла к своему стулу, уставившись на собственные руки, иссушенные от работы с реактивами.

Все те годы, что прошли после выпуска из школы, они продолжали видеться. Сначала было отчаянно сложно быть рядом с ней, но не иметь возможности по-настоящему к ней прикоснуться. Потом он решил тешить себя надеждой, что однажды, когда закончится война, Эмили оттает, но она лишь глубже уходила в свои бесконечные исследования, будто пряталась в них ото всех.

После великолепно сданных экзаменов, перемежавшихся ее нервными срывами, разговорами с психомедиками и приемом лекарств, Эмили звали всюду. В Аврорат, в Мунго, в Сообщество Зельеваров, в крупнейшие магические университеты мира на должность профессора, преподавателя, исследователя… Никого не волновало ее психическое состояние и происхождение. Она была слишком талантлива, чтобы обращать внимание на мелочи. Но никто не знал, что в итоге она выбрала.

Однажды Ремус видел ее в штабе Ордена Феникса. Это был единственный раз, когда Эмили посетила его ради разговора с Дамблдором, а через неделю после этого ее обнаружили на посту в Мунго. Официально она была целителем, но Ремус знал, что на деле она лишь проводит исследования на тему волчьего зелья и черт знает, чего еще. В другой раз Ремус видел Эмили в Аврорате, когда отправлялся туда с отчетом. Затем он видел ее в Министерстве, на одном из этажей, на котором, как Ремус смутно помнил, располагался Отдел Тайн. Он проезжал мимо на лифте. Но это были вырванные из книги страницы, которые ему никак не удавалось расположить в верном порядке.

Если ранее Эмили была скрытной, то теперь из нее нельзя было выжать и словечка. Она оборвала все контакты с теми, кого знала, и лишь с Ремусом она продолжала встречаться регулярно в одном из уютных маленьких лондонских кафе, настойчиво держа дистанцию. Он чувствовал, что она всегда наблюдает за ним, словно ангел-хранитель, и бесился от того, что не может сделать того же для нее. Ее жизнь становилась все более невидимой для него, а для всех прочих Эмили Паркер и вовсе перестала существовать.

– Будешь мне писать? – ни с того ни с сего брякнул Ремус первое, что пришло на ум.

Эмили подняла на него глаза. Она смотрела пристально, пока улыбка не стекла с его лица, и оно не приняло серьезное выражение.

– Я ухожу в невыразимцы, – сказала она.

Ремус откинулся назад на стуле, глядя на нее со смесью ужаса и восхищения.

– Вот как, – только и промолвил он. Все мысли в голове разом умерли, и сейчас там лишь покачивалась оглушающая тишина.

– Я не могу сказать, чем я буду заниматься. Честно говоря, я вообще не имею права все это говорить, но эту вольность мне простят.

Ремус продолжал молча смотреть, а все его хлипкие, любовно выстроенные надежды рушились. Невыразимцы живут засекреченной жизнью. О них неизвестно ни-че-го. Невыразимцы столь же одиноки, сколь и талантливы, и Ремус прекрасно понимал, что это значит.

Он пытался порадоваться за Эмили, но понял, что у него не получается. Честно говоря, Ремус не знал ни одного невыразимца, кто хорошо бы кончил, что было совсем немудрено. Они либо погибали, либо сходили с ума, либо умирали в ходе собственных экспериментов. До чего Эмили докопалась, что ее пригласили в этот отдел, Ремус понятия не имел, но она явно зашла очень далеко.

Он собирался спросить, неужели это последний раз, когда они увидятся? И не мог, потому что не хотел слышать ответ. Он перебирал слова и чувства внутри себя, словно подбирая подходящую отмычку к сложному замку, но мысли путались и сбивались, отравленные страхом и болью.

– Почему ты не можешь поговорить со мной откровенно хоть раз? – тихо и отчаянно прошептал он наконец. – Сказать мне правду?

– Какую правду, Ремус? – ее голос треснул.

– Что любишь меня! Я, возможно, никогда не вернусь из стаи Фенрира и никогда больше не увижу тебя. Почему нельзя оказать мне такую простую милость?!

Эмили смотрела на него томительно долго. Взвешивала, мыслила, вымучивала.

Когда она начала говорить, Ремус ожидал совсем не тех слов.

– Я близка к разрешению загадки волчьего зелья. Я постараюсь успеть до твоего отъезда, чтобы хоть как-то тебе помочь или же ты получишь его потом. Когда вернешься. Я уверена, что ты вернешься. – Она подняла руку, призывая не перебивать ее. – Я так же близка к тому, что хотела сделать с Мальсибером и всеми, кто перешел мне дорогу. Я не могу сейчас добраться до Люциуса, но он уже получил свое, а вот они лишь ждут свой кусок торта. Очень скоро ты сможешь прочитать в газетах, что талантливые и подающие надежды потомки благородных семей сошли с ума от мучающих их ужасов. От того, что каждый день и каждую ночь к ним приходят все те, кого они замучили и убили, плачут и кричат им проклятия. Они будут умирать долго, Ремус. Сначала попробуют держаться самостоятельно, потом начнут искать лекарство, но у них ничего не выйдет. Не в случае с моим зельем. А потом они отправятся в Мунго, на этот, второй этаж, где встретят меня. Я поговорю с каждым лично, и всех их, одного за одним будут находить мертвыми. Способ, как покончить с собой, они выберут сами, это будет мой им подарок.

Эмили говорила отрывисто и жестко. В ее словах не осталось злости, была лишь цель человека, который шел к своей черной мечте годами и, почти достигнув финала, знал, что не отступится и что никто уже не способен помешать ему.

– А потом, – Эмили остро взглянула на Ремуса, – я примкну к тем, о ком я сказала чуть раньше. И тебя не будет рядом Ремус, потому что, когда я стану одной из них, тебя просто не должно быть рядом. Эта та работа, которой я смогу посвятить свою душу, в которой я смогу забыться и забыть о том, что я собираюсь сделать и вскоре сделаю. Я боюсь, что мое безумие и моя злость однажды сожрут меня, и я хочу отдалить этот момент единственно возможным способом – навсегда отказаться от эмоций и от тех, кто способен их вызвать во мне. Я буду выполнять свою работу хорошо, я стану одной из лучших среди них. Первой. Я буду наблюдать за твоей жизнью, по возможности помогать тебе и направлять тебя, если понадобится. Но не пытайся искать меня, Ремус, потому что ты лишь потратишь свое драгоценное время зря. И… – Эмили поднялась со стула, глядя на Ремуса сверху вниз с неожиданно испуганным выражением лица. – Я люблю тебя.

Ему понадобилась всего секунда на осмысление, а потом он вспыхнул словно фитиль.

Ремус оказался рядом в считанные секунды, с бесконечным наслаждением принюхиваясь и втягивая в себя ее запах. Эмили слабо стонала, пока он разрывал на ней медицинский халат горячими руками, сам подрагивая от предвкушения и накатившей страсти. Она почти плакала от нахлынувших эмоций, Ремус видел это, и это заводило его еще сильнее.

На ней оказались черные ажурные чулки, которые он себе и представлял, и он понять не мог, зачем они сдались ей на ее чертовой, унылой работе, где вокруг из мужчин были лишь безумцы и психи.

На ней были чулки, комплект черного нижнего белья и все. Все, что оказалось под халатом.

Он смотрел на нее, словно удивленный зверь, а потом раздраженно рыкнул.

Конечно, она знала, что он отправится к Сивому. Едва ли такая деталь могла укрыться от будущего невыразимца. Она знала, что он придет к ней, о чем будет говорить и о чем попросит. Она подготовилась. Не была уверена наверняка, но подготовилась на всякий случай. Просто просчитала его!

Чертова Эмили Паркер!

Ремус распалился еще сильнее. От ощущения собственной глупости, от понимающей улыбки Эмили, от ее гибкого молодого тела, которое сейчас казалось ему раскаленным, которое излучало самые разные, такие вкусные и дразнящие запахи.

Он облизал ее от самого лобка и до шеи, на ходу разрывая черный корсет, вжимая ее в твердый край стола и слушая ее сбивчивое дыхание. Ремус ощущал запах страсти и горечи, запах страха, запах похоти. Эмили вся будто состояла из запретов, которых так и хотелось смести, разорвать зубами и когтями.

Он не помнил, когда она успела пробраться своими тонкими пальчиками ему под свитер, приподнять его, высвобождая ремень брюк и расстегнуть их. Он не помнил, когда он буквально разложил ее на столе в одних уже чулках и распахнутом халате. Не помнил, как вошел в нее и когда успел оставить на ее белой коже столько синяков, укусов и отметин.

Он опомнился лишь, когда она застонала, почти плача, и он с удовлетворением почувствовал, что ей хорошо и больно. Но она никогда, никогда не могла довольствоваться его простой заботой и защитой, она всегда провоцировала его на колкие злые слова, на жестокие поступки, которые причиняли бы ей боль, делавшие ее беззащитной в его руках.

Ей нравилось подчиняться и страдать в то время, как Ремус просто пытался быть нежным.

В этом они были слишком, непозволительно разными, но сейчас, когда он сорвался после двух лет ее издевательств над ним, припоминая ее холодный и надменный тон, он наказывал ее. И, черт побери, ей это нравилось.

Он кончил и понятия не имел, кончила ли она. Ремус просто упал сверху, содрогаясь всем телом, ощущая ее тепло изнутри, окружившее его, и думал, что таким невнимательным и эгоистичным подонком он не был никогда и ни с одной девушкой. Но он никогда и ни одну девушку, кроме нее, так не любил, и это раздражало еще больше.

На мгновение захотелось убить ее. Разорвать когтями и почуять запах крови и ужаса, но он опомнился. Его звериная служба приуменьшила его человечность гораздо сильнее, чем он думал.

Они смотрели друг другу в глаза, все еще лежа на столе, плотно соприкасаясь лбами и безмолвно признавались друг другу в самом сокровенном.

– Я сейчас закрою глаза, а ты уйдешь, – тихо прошептала Эмили, когда его сердце уже успокоилось и перестало колотиться как бешеное. – Ты просто выйдешь за дверь и больше ничего не станешь говорить, хорошо?

Она снова все решила за них двоих.

Ремус моргнул в знак согласия, и Эмили медленно, запоминая каждую черточку его лица, опустила веки. Ремус, покачиваясь, вышел из нее, кое-как удержавшись на ногах, подхватил спадающие брюки и на секунду замер.

Она лежала перед ним, обнаженная и белая, дышащая и живая, такая умопомрачительно желанная, что хотелось сожрать ее во всех возможных смыслах. С закрытыми глазами она казалась спящей, и так и вправду было легче уходить.

Ремус сглотнул и начал медленно пятиться к двери спиной.

Медленно повернул ручку, сглатывая назойливые слезы.

Отступил на шаг. Еще на один. Переступил порог.

И резко отвернувшись, закрыл за собой дверь по другую сторону кабинета. В этот раз замок щелкнул.

В этот же момент Эмили распахнула глаза и уставилась в потолок, часто смаргивая. Она кожей чувствовала, что он стоит там, за дверью, пересиливая себя, чтобы не войти обратно, но не в силах заставить себя так просто уйти прочь.

Но вот Ремус двинулся вперед, и с каждым новым шагом его походка становилась все уверенней и жестче. Через томительную минуту он оказался на том конце коридора с таким ощущением, будто за эту минуту прожил еще одну жизнь. А потом, быстро натянув на себя свитер, начал спускаться.

Эмили Паркер вздохнула, рывком села и только сейчас заметила маленькую металлическую статуэтку волчонка на своем столе. Подарок на память – маленький и бесценный талисман. Эмили потянулась, ощущая приятную боль в исцарапанном теле, и пробежала по матовому металлу пальцами, чувствуя, как он теплеет от ее прикосновения, словно оживая, и улыбнулась.

В это время растрепанный Ремус наконец-то покинул Мунго под удивленные взгляды персонала и хихиканье молоденьких девушек за входной стойкой. Он пересек пару улиц, не вполне понимая, куда и зачем идет, врезаясь в прохожих и не слыша сигналов едущих отовсюду машин, купил себе свежей воды, умыл лицо прямо в парке и немного пришел в себя.

Прежде, чем трансгрессировать, Ремус оглянулся, смутно почувствовав чужой взгляд, но решил, что ему показалось. Убрал воду в сумку и еще раз поправил одежду. Глубоко вздохнул и убедившись, что его никто не видит, наконец трансгрессировал. Трансгрессировал, так и не заметив в ветвях старого дуба крупного черного ворона, с тоской глядящего ему вслед.

Люциус и Нарцисса, февраль 1981

Драко исполнилось восемь месяцев. Такой маленький, щуплый, капризный. Он все время плакал, успокаиваясь лишь на руках Нарциссы, и когда его маленькое сморщенное личико разглаживалось, она бесконечно долго гладила его щечки, иногда начиная плакать от счастья.

Люциус все время говорил, что она его избалует, что сын вырастит девчонкой, но у него не было времени вмешиваться в его воспитание. Он все время пропадал на работе, то в Министерстве, то у Лорда, и Нарцисса находила все свое утешение в сыне. Только маленький Драко существовал для нее, только он помогал ей забывать, что мир на грани войны, а ее муж принимает на себя основной удар, как правая рука Хозяина. И если они проиграют, то… Думать об этом не хотелось.

Их свадьба прошла как и положено: пышно, роскошно, грандиозно.

Стройные ряды белоснежных кованых стульев с подушечками перед свадебной аркой, увитой нарциссами – от роз Люциус отказался наотрез. Круглые столы, устеленные скатертями, сервированные салфетками за 5 галеонов каждая, столовым серебром и сервизом из костяного фарфора. Прислуга разносила напитки и блюда, а домовики, дабы не оскорбить господ грязным видом, трудились на кухне.

Нарцисса скромно улыбалась, поправляя лепестки-отвороты своего нежно-розового с золотым платья, принимала поздравления и ликовала. Ей нравилось чужое внимание, а свадьба такое событие, когда все внимание отдается невесте и лишь ей одной.

Люциус был сдержанней. Он много работал, кошмарно уставал, иногда не спал сутками, но его выдержка ни тогда и ни сейчас его не подводила. Он вежливо беседовал с гостями, облаченный в новехонький белый фрак, улыбался им, говорил комплименты. Он знал поименно всех, кто пришел, хоть список гостей и составляла Вальбурга. Он знал, у кого сколько родственников, сколько денег и сколько влияния в обществе, и изящно лавировал в потоках информации, вызывая восхищение и зависть.

И Нарцисса в этой зависти купалась. Потому что теперь Люциус принадлежал только ей.

Сердце Нарциссы поначалу бешено колотилось, когда домовихи и служанки наряжали ее к свадьбе, но совсем успокоилось, стоило ей только взглянуть в зеркало. Она была неподражаема хороша и со всех сторон правильна, будто марципановая статуэтка, заботливо сотворенная умелыми руками. У нее была пугающе высокая прическа, похожая на сгусток крема, усыпанный сверкающими на солнце сладостями, и только Нарцисса знала, сколько гелей, шпилек, булавок, ленточек и, наконец, заклинаний сейчас сдавливали ее голову. Но это было приятным ощущением.

Когда Нарциссу вывели из Малфой-мэнора, все взгляды обратились к ней. Восхищенные, завистливые, похотливые, жадные, гордые, счастливые, ненавидящие. Все-все-все. Весь мир принадлежал ей сегодня.

Солнце слепило глаза, подол был невероятно длинным, а каблуки непосильно высокими. Маленькая девочка в белом платьице, стоившим, как один только дом каких-нибудь Поттеров, поддерживала подол платья Нарциссы, шествуя за ней на почтительном отдалении, а та понятия не имела, из какой семьи эта кроха.

Потом отец вел ее под руку к алтарю, а мать горделиво обводила глазами гостей.

У арки стоял Люциус с налепленной на лицо улыбкой, рядом с ним его шафер, Энтони Мальсибер, а справа три малоизвестные Нарциссе девушки – подружки невесты. Всех их выбрала Вальбурга, подчеркнув, что свадьба – это публичное, политическое событие, и личные вкусы жениха и невесты играют здесь последнюю роль. Но Нарциссе было плевать, кто будет стоять с ней в этот момент. Ведь не они выходили замуж за Люциуса, а она.

Сердце Нарциссы дрогнуло лишь один раз.

Не во время церемонии. Сказать «да» было просто, к этому ее готовили с детства.

Оно дрогнуло, когда после торжественного поцелуя, скрепляющего брак, Нарцисса повернулась к гостям, сверкая счастливыми глазами и увидела позади всех статного юношу в черном костюме.

Темного Лорда.

Он с улыбкой посмотрел ей в глаза, и Нарцисса вся затрепетала от ужаса и от исходящей от него угрозы. Гости замерли, даже Вальбурга застыла, будто бы забыв дышать. Лорд легким шагом прошел между рядами прямо к арке, склонился к руке Нарциссы, которую от страха та даже забыла протянуть ему, и тихо произнес:

– Поздравляю вас Нарцисса с этим событием. Поздравляю всех троих.

Последнюю фразу он произнес почти шепотом.

Когда Нарцисса наконец совладала с собой и расцвела в очаровательнейшей из своих улыбок, Лорд уже выпрямился. Кивнул Люциусу, без сожаления извинился за спешку и незамедлительно покинул празднество в стылой тишине. Никто, кроме Нарциссы не расслышал последние слова Волдеморта. Но ее встревоженный, недоверчивый взгляд и подрагивание рук, которыми Нарцисса хотела прикоснуться к животу, выдали ее с головой. Перед теми, конечно, кто умел видеть.

Люциус дернулся, скосив глаза на Нарциссу, и что-то непонятное, счастливое и одновременно испуганное вспыхнуло внутри него. Вальбурга лишь хмыкнула, парализуя невестку взглядом, Друэлла смотрела неодобрительно, но теперь не было смысла следовать формальностям и обвинять дочь в преждевременном сексе с ее теперь уже мужем. Нарцисса же была так занята обдумыванием новой мысли, что совсем позабыла и про Лорда, и про свадьбу. В ее теле что-то изменялось в этот самый момент…

Драко проснулся и громко, тоскливо заплакал.

Нарцисса бросилась к нему со всех ног, подхватила на руки и начала укачивать.

– Госпоже нужно отдохнуть, – тоненько пропела маленькая эльфийка, подбегая к Нарциссе.

Нарцисса взглянула на нее, потом на сына, и отрицательно покачала головой.

Вот уж нет! Своих детей она воспитает сама. Пусть она и не спит ночами, забывает поесть, существенно потеряла в весе, потому что доктора запретили есть очень многое – у Драко появилась аллергия на молоко. Пусть. Зато ее сын не будет чувствовать себя так, словно родителям плевать на него, у ее сына будет все ее внимание и любовь. Тем более… она ведь не сможет родить еще одного. Она просто не переживет этого физически, так сказали врачи.

Домовиха виновато отступила, съежившись.

– Может быть, госпожа хотя бы примет ванную?

Нарцисса бросила на нее рассерженный взгляд, но смилостивилась. Люциус снова будет ругать домовиков, что те не дают отдыхать матери и не исполняют обязанности нянек. То, что это был выбор Нарциссы, его не волновало.

– Хорошо, – сжалилась она. – Подготовь ванную с солью и не забудь принести масла.

Драко почти успокоился, когда в залу вбежал другой домовик с вестями.

– Госпожа, к нам прибыл гость. Господин Энтони Мальсибер. Нам впустить его?

Нарцисса удивилась. Мальсибер не показывал никакой ревности из-за того, что Нарцисса вышла не за него. Он ненавидел Люциуса, да, но зачем он пришел к ним домой?

Нарцисса замялась, затем опустила Драко в кроватку.

– Присмотри за ним, – махнула она рукой. – Я лично встречу.

Ее шаги отдавались глухим одиноким звуком в огромном пустом холле, но Нарцисса никогда не задумывалась о том, зачем паре человек столько пространства – она считала, что чем большим ты можешь обладать, тем лучше. Энтони стоял у самых дверей, задумчиво озираясь, но еще издалека Нарцисса почувствовала в нем неладное.

Нарцисса остановилась напротив Мальсибера, а тот стоял немного покосившись и полубоком к ней, кося глазами, как пугливая лошадь. Казалось, что Энтони стоит неимоверных усилий просто сосредоточить на Нарциссе свой взгляд. Он покачивался, немного подрагивал и выглядел совсем нездорово. Одежда была растрепанной и грязной, ботинки нечищенными, а рубашка – незаправленной. Одним словом – кошмар аристократического общества.

Нарцисса, не выдержав запаха, на шаг отступила.

– Тони? Зачем ты здесь?

– Цисси, – он пошел на нее, споткнулся, схватил ее за руки и упал на колени, глядя снизу вверх, как побитый пес. – Цисси, что с тобой сделало замужество?

Нарцисса вздрогнула от неприкрытой жалости в его голосе, мельком взглянула в зеркало сбоку на стене. Ее красота не увяла, но сейчас выглядела изможденной. Глаза впали, оттененные нездоровыми тенями, кожа на красивых скулах натянулась, губы посерели и волосы начали тускнеть. Но изящество, грация и достоинство – этого Нарциссу было не лишить.

Пусть она и выглядела так, словно из нее выпивали саму жизнь, пусть. Но она ведь кормила Драко, а ему сейчас нужны силы куда больше, чем ей. Драко был еще совсем крохотным, беззащитным, он имел право получать свои силы от матери, забирать их столько, сколько ему нужно.

– Когда ты стал таким грубым, Тони? – едко ответила Нарцисса, вся вспыхивая и разом преображаясь. – От таких твоих комплиментов все дамы разбегутся.

Он кисло улыбнулся, и ощущение опасности, исходящее от него, пропало.

– Пойдем, я напою тебя чаем, – смилостивилась Нарцисса.

Она провела Энтони через весь холл под руку и усадила на софу. Домовики немедленно накрыли легкий полдник, и пока Мальсибер баюкал в руках горячую кружку, Нарцисса мучала виноградную ветвь, отрывая ягоды одну за одной и с наслаждением обхватывая их упругие бока губами. Она ждала, когда Энтони сам начнет рассказывать.

– Я… – протянул Мальсибер жалобно. – Я не уверен, но со мной что-то происходит… Я пришел поговорить, мне кажется, ты сможешь… – Он сбивался. – Я вижу Паркер во снах, и Люциус, он хочет убить меня… Еще Лорд, Хозяин, он недоволен мной, я чувствую. Я все время в кошмарах. Слышу крики, голоса, чьи-то вопли, иногда мне очень больно. Я сплю и чувствую, как меня режут. Просыпаюсь и вижу вокруг тени, но они исчезают от солнечного света, а потом приходят снова и снова, и снова…

Голос Мальсибера поднимался и утихал, будто пульсируя, а Нарцисса все силилась понять, о чем он говорит. Было ясно, что что-то происходит с ним и с его разумом. Может быть, те пытки, которым он подвергал грязнокровок, наконец подействовали и на него, и он и сам начал сходить с ума? Нарцисса не чувствовала к нему жалости, но по старой дружбе решила не прогонять его.

– Помоги мне Нарцисса! – вдруг вскрикнул он, выпуская из рук чашку, и та упала на пол и покатилась по ковру, расплескивая чай. – Помоги! – Энтони пополз к Нарциссе на коленях, хватаясь пальцами за полы халата, пытаясь поднять голову, но что-то ему мешало. – Пожалуйста!

Он, кажется, плакал. А Нарцисса последние недели занятая мыслями лишь о сыне, совсем запуталась и не могла понять, чего от нее хотят. Она хлопала глазами, даже не пытаясь оттолкнуть или успокоить Мальсибера, а он почти начал рыдать, подвывая.

Проснулся Драко. Тихонечко захныкал, потом громче, и вот уже разревелся совсем.

Мальсибер вздрогнул, дернулся и оглянулся.

Нарцисса сердцем почувствовала угрозу, схватила исхудавшими руками Мальсибера за плечи, удерживая на месте, а тот рванулся к ее сыну.

– Унесите Драко! – закричала она во всю мощь своих легких. Получилось так громко, что Мальсибер замер, окосев на мгновение, а потом задергался еще сильнее.

Домовики быстро обступили колыбель, обхватив ее маленькими ручками со всех сторон, и с хлопком исчезли. Звук плача исчез.

Мальсибер оглянулся к Нарциссе, вскочил на покачивающиеся ноги и пошел теперь уже на нее.

– Прочь! – закричала она, отупев от страха. – Прочь!

Палочка скатилась по софе прямо ей в руку. Она выставила ее вперед и вместо заклинания снова прокричала:

– Прочь!

Мальсибера оттолкнуло и ударило о противоположную стену. Он запутался в шторе и, вырвав ее вместе с гардиной, упал на пол. Теперь уже не шевелясь.

Нарцисса стояла, объятая дрожью и ужасом. Сколько прошло времени она не знала, она только слышала гулкие удары своего сердца и шум, послышавшийся на улице, не затронул ее внимания. Нарцисса упала на софу, домовики обступили ее со всех сторон, кто-то принес лекарства и налил ей чаю в большую пузатую кружку, которые Нарцисса ненавидела.

– Что здесь произошло?

Элиза Яксли вошла в залу, огляделась и устремилась к Нарциссе, обеспокоенная.

– Мистер Мальсибер пришел, – пропищала эльфийка, указывая дрожащим пальчиком на куль, замотанный в штору.

Элиза резко обернулась и также стремительно зашагала в другом направлении.

Нарцисса смотрела на ее прямую жесткую спину в черной охотничьей куртке. Элиза больше не носила платьев, зато всегда держала при себе пару ножей, шпагу и ядовитые порошки. Она стала одним из лучших цепных псов Лорда и негласным защитником семьи Малфой, Люциус лично тренировал и обучал ее всем тонкостям нового мира, в который она с таким удовольствием окунулась.

Драко она просто обожала, он был слишком похож на Эрику.

– Он что-то сделал с тобой? С Драко? -голос Элиза упал, голова мотнулась в сторону и рука немедля поползла к оружию.

– Нет, нет… Я успела среагировать. – Нарцисса посмотрела на Элизу. – Вызови целителей, пожалуйста.

– Конечно.

Затем Нарцисса снова взмахнула палочкой.

– Экспекто Патронум!

Сверкающая сине-зеленая бабочка взмахнула прозрачными крыльями и вылетела в приоткрытое окно. Весточка для Люциуса. Элиза проводила ее взглядом и усмехнулась.

– Вот как ты следила за нами, дорогая Цисси. Что же, редкой красоты Патронус.

Люциус прибыл через считанные секунды. Разъяренный, с горящими потемневшими глазами ворвался с залу, не заметив Элизы. Первым делом он за шиворот приподнял куль, распознал в нем Мальсибера и с омерзением швырнул его обратно на пол. Затем щелчком пальцев призвал домовика с пером и чернилами и отправил срочную сову в Мунго, и только потом подошел к Нарциссе.

Она подняла на него глаза, виноватые и уставшие. Люциус смотрел зло, но Нарцисса знала, что так проявляется его беспокойство за семью.

– Где Драко? – через сжатые зубы промолвил он.

– Наверху, в безопасности, – прошептала Нарцисса.

Лицо Люциуса слегка смягчилось. Он кивнул, что-то резкое бросил домовикам и ушел обратно к Элизе.

– Никогда более чтобы его не было в этом доме, Лиз, – донеслось до Нарциссы.

– Безусловно, Люц. Что будет с ним?

Они называли друг друга сокращенными именами, и внутри Нарциссы всколыхнулась зависть.

– Я никому не позволю причинять вред моей семье, – отчеканил Люциус.

– Ты не можешь его просто убить. Это Мальсибер, а не какой-то там мальчик из трущоб Лондона.

– Но упечь его в Мунго я способен. Тем более многие шепчутся о его ухудшающемся состоянии.

– И тебе не кажется это странным?

– Я вижу те же признаки еще у некоторых из нас… И я догадываюсь о причине, но к сожалению ничего не могу поделать. Я дал обет, Лиз, это существенно связывает мне руки.

Медики из Мунго прибыли через полчаса. Осмотрели Мальсибера, Нарциссу, выслушали всех присутствующих и только потом отбыли, забрав Энтони с собой. Люциус уехал в Министерство, а Элизу вызвали Пожиратели.

Когда дом опустел, Нарцисса, отмахиваясь от домовиков, устремилась вверх по лестнице в спальню. Драко спал, но она подняла его на руки и крепко прижала к груди. Слава Мерлину, что ничего не произошло. Слава Мерлину, что у них есть, кому их защитить.

Нарцисса заснула на кровати вместе с сыном, блаженно улыбаясь, так что даже не услышала, когда Люциус вернулся домой поздней ночью. Он, неслышно ступая несмотря на поврежденную в недавней стычке ногу, осторожно прошел в спальню, мягко провел пальцами по щеке Нарциссы, затем Драко и измученно улыбнулся.

А через две недели Энтони Мальсибер повесился в своей роскошной палате в Мунго.

Питер и Элиза, октябрь 1981

Элиза расчесывала длинные светлые волосы и заплетала их в косу. Волосы немало отросли, и теперь она могла конкурировать с Люциусом. Рядом на стуле лежала полюбившаяся ей кожаная куртка с наклепками. Элиза осталась лишь в черной безрукавке и штанах, похожая сейчас то ли на безликого наемного убийцу, то ли на матерую охотницу на оборотней. Метка Пожирателей Смерти окутывала ее руку пугающими черными узорами, переплетаясь с мелкими, едва заметными шрамами и царапинами, неуспевающими заживать. Это была карта ее тела, и Элиза могла бы многое рассказать о каждой из отметин, но ей приходилось скрывать их, и только в поместье Люциуса она могла быть собой.

Она провела кончиками пальцев, едва касаясь кожи, по своей метке, рассматривая ее в зеркале с легким трепетом и предвкушением. Она приняла ее лишь несколько часов назад, и кожу все еще жгло. Но разве это могло пересилить ощущение предстоящего задания, на которое Элиза отправится этой ночью и которое изменит все?

Она посмотрела прямо в глаза отражению. Немногие могли похвастаться этим, немногие смогли бы смотреть в свои собственные глаза и не отворачиваться от своих демонов, но Элиза прошла с ними длинный путь. В конце концов, она пережила знаменитое убийственное зелье, свалившее немалую часть Хогвартса, смерть своей тетки, сумела войти в ближний круг Люциуса и пробиться в первые ряды к Лорду.

Ее черты лица за последние три года ужесточились, будто кто-то невидимый с каждым днем работал над ее лицом, превращая бесформенный камень в замысловатую личину с острыми сколами. Она становилась все больше похожа на тех, в чьих жилах текла кровь Яксли, и все меньше – на мать. Ее родственники – Яксли – не намеревались признавать ее так просто, но Элиза знала, что однажды они опустятся к ее ногам, и никто больше не позволит и взглядом намекнуть на то, что она полукровка.

Когда на выпускном им вручали дипломы и надевали на голову Распределяющую Шляпу, чтобы та сказала бывшими детишкам напутственные слова, Элиза задала Шляпе вопрос.

– Почему ты отправила меня на Пуффендуй? На самый бесхарактерный факультет?

– Это самый добрый факультет, девочка. Он наполнен людьми, которые умеют прощать. Я увидела надежду и решила, что Пуффендуй сможет искоренить черноту внутри тебя, но этого оказалось недостаточно. Жаль.

Что же, это всего лишь еще раз подтверждало тот факт, что Элиза идет верным путем, раз даже Пуффендуй не смог сбить ее с него.

Несколько лет тренировок, обучения, работы под прикрытием и бесконечной, искусной, необъятной лжи. План был готов давно, труднее было обучиться усложненному Обливиэйту и Империусу, но Элиза справлялась. Поначалу ей казалось, что все это – лишь непростое ремесло, требующее обычного усердия, и главное ее препятствие – это связи с прошлым. Но сжигать мосты оказалось гораздо проще. Кровь Яксли внутри нее проснулась, заглушив простодушную кровь Киллбрук, и даже когда что-то сопротивлялось внутри, убеждая в неправильности действий, договориться с совестью оказывалось не так уж и трудно. А вскоре она и вовсе перестала напоминать о себе.