Текст книги "A and B, или Как приручить Мародеров (СИ)"

Автор книги: Merenili

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 57 страниц)

– Тебе не интересно?

– Нет. Я знала, кто это был.

Ремус усмехнулся.

– Конечно. Эмили Паркер всегда знает все.

Эмили лишь пожала плечами. Она совсем перестала быть язвительной, и все подначки Ремуса попадали мимо цели.

– Тогда у меня вопрос. Лили была во Франции, пыталась расследовать дело гибели родителей Джеймса, я рассказывал тебе. Нарцисса помогала ей?

– Да.

– Почему?

– Почему?

– Да, почему? Почему чистокровная слизеринка, невеста Люциуса Малфоя, будущая жена Пожирателя Смерти и одного из ближайших сторонников Волдеморта помогала магглорожденной?

Эмили кинула в воду камешек и тот, вопреки ее надеждам, разом потонул, не отскочив от поверхности озера даже одного раза.

– Потому что Нарцисса не хотела утратить свою человечность. Потому что каким-то невероятным образом, но ей и по сей день удается видеть ситуацию с двух сторон. Потому что она обыкновенная женщина, мечтающая об обычных вещах, пусть и с толикой роскоши. Она может не уважать магглорожденных или презирать их, но правда в том, что ей они до лампочки. Для нее в большинстве своем это просто нищие неинтересные люди. Но это не значит, что она одобряет все поступки Люциуса и не значит, что она хочет их убивать.

– И поэтому она прислала нам письмо с датой и местом проведения Гонок?

– Она это сделала?

– Да. Если бы ты позволяла мне разговаривать с тобой, ты бы уже это знала.

Эмили усмехнулась коротко и зло.

– Нам нужно поговорить об этом, Ремус, – ее голос зазвучал незнакомо и отстраненно, механически.

Эмили повернула голову к нему, и ее глаза замерцали. Ремус не знал этого взгляда и, кажется, уже не знал эту девушку. То темное, что когда-то таилось внутри нее, теперь явственно проступило, медленно вымещая собой все остальное.

– Это были нелегкие несколько недель, – сказала девушка, похожая на Эмили Паркер. – На самом деле они начались довольно давно. На третьем курсе в Запретном Лесу. Это был первый раз, когда я почувствовала злость. Сначала было дико страшно, потом пришла благодарность к Регулусу, а потом пришла злость. Ее было совсем чуть-чуть, но стоило вспомнить то, что со мной сделали, как она начинала множиться. Что-то помогало мне унять ее: сданный экзамен, чужая улыбка, новое освоенное заклинание, письмо моей матери… Беата.

Ремус порывисто вздохнул.

Сила, с которой Эмили произнесла имя подруги, словно бы разошлась от нее кругами во все стороны, сминая щиты и стены.

– Но злость все равно росла. Из года в год я чувствовала, как ее становится больше, как она жиреет во мне. Я понимала, что подпитываю ее сама постоянными мыслями об уже прошедшем, я понимала, что мне стоит остановиться, но не выходило. Я не хотела останавливаться. У меня была цель, и она стала для меня чем-то большим, нежели простой каприз. Это было то, за что я держалась. И у меня не было ничего, что могло бы отменить эту цель, стать моей новой опорой. У меня тогда не было тебя, Ремус. Поэтому я сделала с Малфоем то, что сделала. И моя злость эхом отразилась обратно, просто чуть позже. Отразилась в лице Мальсибера, а потом и в лицах всех остальных. И знаешь, почему?

Ремус покачал головой, прикрывая глаза.

– Это в самом деле очень просто, Ремус. Я уверена, ты понимаешь, о чем я говорю. Если бы я отступила тогда от своей мести, всего можно было бы избежать. Но я не отступила. И теперь у меня есть лишь один путь – завершить начатое. Сделать так, чтобы они больше не смогли снова отразить мою месть обратно. Но убийство – это не выход.

Ремус вскинулся, в его глазах блеснула надежда. Но голос Эмили, пропитанный ночной темнотой и зябкой свежестью озера, тут же погасил ее.

Убийство – это не выход.

Потому что есть способы и пострашнее, не так ли, Мэл?

Но он не произнес этого вслух. Не смог.

Эмили опустила голову, улыбаясь уголками тонких розовых губ, блуждая глазами по исхудавшим хрупким рукам и ощущая внутри сладость нового чувства. Сладость всесилия.

Она была все той же Эмили Паркер, с теми же способностями, с той же палочкой и в той же мантии. Все было прежним, кроме ее души.

Страшен не тот человек, кому в руки дали нож. Страшен тот, кто может взять его сам.

Эмили переступила эту грань и сама взяла в руки нож, и теперь ни Мальсибер, ни Малфой, ни Нотт, ни кто-либо еще больше не смогут спать спокойно. Потому что в мире появился человек, который уже уничтожил их в своем сознании, и это лишь вопрос времени, когда он сделает это наяву.

Ремус смотрел на Эмили искоса. Смотрел, как сверкают в полутьме озера ее глаза, как в них отражается водная гладь и отблески янтарно-алого костра. Он видел то, что когда-то заметил в глазах Мальсибера. Безумие. Теперь оно, медленно перебирая лапами и своим длинным скользким языком, добралось и до Эмили, вонзая свои крохотные зубки в новую душу.

Безумие оказалось заразным?

Нет.

Оно было в ней всегда. Таилось в глубине, размышляя и беспечно ожидая того, когда перед ним гостеприимно распахнут дверь. Беата всегда видела это чудовище и смогла с ним подружиться. Она удерживала Эмили в хрупких, распадающихся рамках, так искусно и играючи управляя тем зверем, что жил внутри нее.

Но теперь Беаты не стало.

А Ремус едва справлялся со своим собственным волком.

– Я буду рядом, – хрипло сказал он. – Я буду рядом, чтобы ты ни сделала. Если ты отвернешься от меня, я все равно буду за твоим плечом. Защищать тебя и направлять. Я виновен в том, что не уберег тебя от Мальсибера, что не уберег от него же Беату. Я не прошу прощения и не прошу разрешения. Просто положись на меня. В любую секунду, если тебе нужна будет помощь…

Эмили медленно подняла правую руку, прося его умолкнуть. Она сидела, крепко сжав трясущиеся губы и широко распахнув глаза, пытаюсь удержать слезы, а те рвались изнутри, безмолвно текли по щекам, скатывались по подбородку и набухали тяжелыми горькими каплями.

– Я… – голос подвел Эмили, он рванулся вниз и вверх, будто она выталкивала слова из себя, как ядовитое зелье. – Я любила ее, Ремус. Она была мне как сестра. Я поклялась себе, что плачу по ней в последний раз там, на утесе Мэна, но я снова и снова нарушаю свое обещание. Я хочу ее вернуть, безумно, может быть, даже больше, чем Сириус. Скорее всего, больше, чем Сириус. Я не могу представить свою жизнь без нее ровно так же, как много лет назад не могла представить свою жизнь с ней. Я не знаю, что можно было бы сделать, чтобы не допустить произошедшего и вернуть ее – я бы все сделала! Но она лежала там. Мертвая! Я видела ее, я держала ее руку в своих, и она была мертва. Мертвее всех мертвых. Это был мой триггер, Ремус, и они его переключили.

Ремус сидел, замерев и боясь прикоснуться к Эмили. Она была похожа на струну гитары, натянутую до своего предела. Струну, которую все сильнее и сильнее оттягивали пальцем, а она все не лопалась, хотя, казалось бы, уже должна разорваться с разозленным взвизгом.

Эмили говорила отрывисто, вырывая слова из собственного нутра, словно заставляя себя говорить и одновременно забывая о том, как это делается.

Слышать ее было – страшно. Но потом стало еще страшнее.

Сначала ему показалось, что Эмили засмеялась. Отрывистым, исковерканным смехом. Он неуверенно улыбнулся и тут же скис. Изуродованный смех на поверку оказался стонами страдающего человека. Слезы закончились, и потому Ремус не сразу разглядел боль в этих судорожных звуках больше похожих на мужские рыдания, чем на горечь и боль миниатюрной девушки-подростка.

Они становились громче, разносясь над озером словно клич.

Ремус не знал, как это остановить и не сразу понял, что на другом берегу, где Лили и Нарцисса рассказывали историю A&B, воцарилась настороженная тишина. Ребята начали озираться, пытаясь понять, что за звуки они слышат. Кто-то поднял зажженную палочку, и луч света упал на тот берег, где сидели они двое, и на мгновение ослепил Ремуса. Ремус лишь успел закрыться рукой, как свет тут же погас. Ребята на противоположном берегу тактично замерли.

Было что-то жуткое в том, чтобы сидеть вот так вот вместе со всеми, молчать и слушать, как чужая оголенная боль раздирает знакомого тебе человека. У тебя нет слов утешения для него, как нет и слов надежды. Ты не можешь сделать вид, что не слышишь это и не можешь просто уйти. И остается лишь стоять на месте и молить про себе вселенную, чтобы это поскорее прекратилось.

Эмили перестала стонать, а Ремус понял, что так и не смог ее обнять. Побоялся, что сделает ей лишь хуже. Только когда она утихла совсем, он осторожно обнял ее руками и поднял над землей. Она молчала, пока он нес ее до Больничного крыла и так же молчала, когда мадам Помфри с горящими от сострадания глазами, давала ей зелье сна без сновидений. Ночью она спала, не ворочаясь и ничем не подавая вида, и дыхание ее было таким ровным, что Ремус и сам начал потихоньку успокаиваться и провалился в конце концов в мутную дремоту, в которой вспыхивало лицо Беаты, Сириус почему-то женился на Лили Эванс, а Джеймс прыгал вокруг них в виде оленя, и на рогах его звенели новогодние бубенцы…

Когда Ремус проснулся, Эмили в кровати уже не было.

========== Эпилог ==========

Лили и Джеймс, июнь 1980

Лили ходила по дому очаровательно рыжая, с выступившими по всему лицу сердитыми веснушками, и очень пузатая. Она была недовольна совершенно всем и вся вокруг. Ей не нравились новенькие кремовые занавески с золотистыми узорами птиц, ей не нравилось то, как свистит на плите чайник, ей не нравилось, как пахнет грушевый пирог с франжипаном и особенно ей не нравился Джеймс-чтоб-его-Поттер.

Он подпевал магическому радио и этой глупой попсовой песенке.

Он неправильно ходил.

Он неправильно улыбался.

Да он даже неправильно дышал!

Джеймс обернулся на скрип половиц, заметил круглую, пыхтящую от злости Лили и засиял счастливейшей улыбкой. Лили подавила немедленное желание вылить ему в лицо кипяток. Ложки и вилки на столе опасно задребезжали.

Джеймс мгновенно принял защитную стойку и примирительно поднял руки. Только сейчас Лили заметила, что они все в муке, как и весь Джеймс, нацепивший на себя потешный фартук с зайцами. На секунду она умилилась, но тут же вспомнила, как ее раздражает этот фартук и этот мужчина, и злость накатила вновь.

– Лили, солнышко мое! Помнишь, как нас учил доктор? Вдохнули и выдохнули. Вдохнули и выдохнули!

Вилка сорвалась со стола и воткнулась аккурат там, где секунду назад была голова Джеймса. Лили выдохнула.

– Извини! – воскликнула она. – Но я сейчас так злюсь на тебя, сама не знаю почему, что совсем не могу это контролировать!

Ведь никто не говорил, что волшебная беременность должна быть легкой.

Джеймс уворачивался от снарядов с ловкостью лучшего охотника квиддичной команды. Доктор сказал потерпеть еще месяц, и Джеймс в тот момент очень хотел переспросить его, не имел ли тот в виду под словом «потерпеть» слово «выжить»? Но доктор очень боялся Лили Эванс и с такой профессиональной тщательностью выбирал выражения, что Джеймс не решился рисковать.

Они сыграли свадьбу, пару раз поругались с Дурслями (ругался в основном Джеймс, который не мог понять, как можно быть такими примитивными и тупыми в таком большом и интересном мире), поучаствовали в немалом количестве битв с Пожирателями, а потом Лили начало тошнить и в одно из утр она поняла, что беременна.

Джеймс первое мгновение был в ужасе. Потом взглянул на испуганное, неуверенное лицо Лили, ахренел от осознания того факта, что Лили Эванс – его жена, и страшно возгордился от мысли, что теперь эта богиня еще и родит ему наследника!

Вечером того же дня к ним прибыл Сириус с бутылкой огневиски, Ремус с книгой «Советы для будущей матери» и Питер с набором пончиков. Сириус с Джеймсом под конец напились вдрызг под осудительные взгляды друзей, а Лили попыталась выпутать у Ремуса что-нибудь про Эмили. Когда ее попытки потерпели крах, а Джеймс начал изображать стрекозу, Лили переключилась на Питера, и он без утайки поведал им о том, что играть двойного агента ему уже поперек горла, но Дамблдор возлагает на него большие надежды, Мальсибер зорко следит за ним, а Элиза совсем затерялась в Лондоне и почти не появляется в их общем доме.

Питер все-таки рассказал им о своей должности, возложенной на него еще на седьмом курсе, но лишь после того, как все члены Ордена Феникса принесли клятву и официально вступили в Орден. Питер был прав в своих предложениях, Дамблдор действительно не доверял никому, и только теперь со скрипом позволил Питеру сознаться в происходящем тем, кто был ему близок.

Немного погодя в тот вечер Питер тоже решил выпить, а с ним и Ремус за компанию. Лили подняла бокал и за секунду до первого глотка поняла, что ближайшие девять месяцев… В любом случае, пьяные мародеры изрядно развеселили ее, что стоило многого в такое-то время.

Потом они сидели с Питером в уголке уютной кухни, он пил свежесваренный пряный глинтвейн, а Лили – горячее молоко с медом и корицей.

– Расскажи мне, Хвостик, что тебя мучает? – ласково спросила она, когда все разбрелись кто куда, и никто не мог нарушить их дружеское уединение.

Питер посмотрел покрасневшими больными глазами в мутную гладь своей кружки. Он пожал плечами и кисло скривился своему отражению.

– Все было неплохо поначалу, мы все время были вместе. Но теперь я думаю, что у нее есть любовник, – прямиком выдал он то, что давно его терзало.

– Любовник?

– Да. Она часто не бывает дома, и я знаю, что она лжет о своих подругах, потому что никаких таких подруг у нее нет. Она всегда была одиночкой еще в Хогвартсе, и с отцом она не держит связь. Мне кажется, он даже перестал ей писать.

– Почему ты не поговоришь с ней об этом?

Питер посмотрел на Лили. Весь сгорбленный, с опущенной головой и маленькими ладонями он стал похож на голодного мышонка.

– Потому что мне страшно оказаться правым, Лилс. Что если я не ошибаюсь в своих подозрениях? И если она подтвердит их, у меня больше не будет возможности видеть ее рядом, ведь я не смогу этого простить.

– Мы поддержим тебя, Питер, что бы ни случилось, ты ведь знаешь это.

– Я знаю, но вы мои друзья, Лилс, и у вас своя жизнь. А она мой тыл. Так же, как для тебя Джеймс, а для Ремуса – его надежда, что все образуется с Эмили. Мы все такие гордые и храбрые, но когда доходит до дела, то оказывается, что всем нужен человек рядом. Хотя бы какой-нибудь, пусть не самый лучший и честный, просто какой-нибудь. Тот, кто принесет тебе теплый плед, когда ты болеешь или приготовит за тебя еду, когда ты устал. Или скажет тебе, что у тебя все получится, даже если это будет откровенной ложью. Это же законы мира. Вдвоем выживать проще, а сейчас… это просто необходимо. Мне кажется, что в этой войне одиночки самые полезные люди, потому что им нечего терять и они могут рисковать жизнями ради дела, но долго им не протянуть. Им просто некуда возвращаться и негде восстанавливаться.

Лили с задумчивым уважением смотрела на Питера, который рассуждал так взросло, но при этом по сути был просто уставшим мальчишкой, которому приходилось выносить намного больше, чем многим взрослым. Что-то материнское уже проснулось в ней, и теперь она чувствовала заботу за Питера, как за своего младшего брата. Он ведь почти и был для нее им.

Питер поднял на нее глаза, и Лили навсегда запомнила тот печальный, но сильный взгляд человека с очень красивой душой. Именно поэтому, когда через долгие месяцы Волдеморт переступил порог их с Джеймсом дома, Лили даже украдкой не подумала на Питера.

Она знала, что в произошедшем нет его вины, но исправить уже ничего не могла, как и защитить его.

Лили вздохнула, присмирев от навалившихся воспоминаний, и почувствовала, как раскисает. Гормоны в ее крови отплясывали ведьминские танцы, и ничто не могло угомонить их. Она взглянула на стройный ряд колдографий в простых деревянных рамках, стоящий на тумбочке около полосатого диванчика. Учителя, друзья, мародеры… Она пыталась удержать их вместе, как могла, но время и война растаскивали их порознь.

Первым откололся Сириус.

Он все также продолжал заходить к ним, навещать, но все реже и реже, в нем поубавилось смеха, но приумножилось озлобленности. Всякий раз, когда он смотрел на растущий живот Лили, а потом на лыбящегося Джеймса, в его взгляде проскальзывала зависть. После радостной новости стало понятно, что ни Джеймс, ни Лили больше не могут безрассудно участвовать в стычках с Пожирателями, и Сириус их не осуждал. Но Лили видела, как он сам нарывается на драку и с какими ранами порой приходит. Джеймс в ответ на ее осторожные расспросы хмурился, качал головой и говорил, что во всем разберется.

Ремус, одержимый поначалу идеей вернуть Эмили, в конце концов с головой ушел в работу в Ордене Феникса и стал заглядывать совсем редко. Лили было известно, что он работает в основном с оборотнями или на вылазках, связанных с оборотнями. Ходили слухи, что Дамблдор хочет отправить его в качестве шпиона в стаю Сивого, но Лили казалось это таким абсурдом, что она просто отмахивалась от этой мысли.

Питер… Он весь исхудал от постоянного напряжения, но какими-то бесконечными силами держался на плаву. Лили не ожидала, что он окажется таким сильным. Она восхищалась им и каждый раз говорила ему, что он – их главная гордость. Никто не противоречил ей, Питер всем нравился.

И все они – Ремус, Питер, Сириус и Джеймс – улыбались Лили сжатыми губами, боясь хоть взглядом, хоть намеком выдать одну страшную тайну, которую она не знала, и которая связывали их четверых покрепче, чем дружба.

Волдеморт все-таки нашел способ добраться до родителей магглорожденных, и в списке, в том проклятом, написанном от руки списке, Джеймс очень отчетливо разглядел одну знакомую фамилию. Эванс.

Лили не узнала этого по одной простой причине: она забеременела очень вовремя и перестала появляться на собраниях Ордена. Теперь Джеймс Поттер раз в неделю исправно строчил ей письма от имени ее матери, а иногда и отца. Он собирался лгать ей ровно столько времени, сколько понадобится, только бы Лили не пришлось проходить через то, через что прошел он. А еще скоро-скоро у них должен был родиться сын, и Джеймс не представлял себе, что еще в этой безумной жизни может сделать его счастливее.

Джеймс помнил, как в тот вечер, когда все они узнали счастливую весть, они стояли с Блэком на балконе и курили. Вернее, курил в основном Сириус, Джеймс как раз пытался бросить.

– Сын, да? – хрипло, завистливо спросил Сириус. – Здорово.

Он стоял, облокотившись на перила балкончика и роняя пепел вниз на красивые клумбы. Подтянутый, жилистый, непокорный как ветер, он принесся сегодня на своем байке, лихо, с разворотом затормозил, перепугав всех соседей и чуть не врезавшись в цветочную ограду. Потом соскочил на землю и вручил Лили помятый, но роскошный букет гортензий. Судя по всему, даже купленных, а не сорванных.

Выдохнул: «Поздравляю!», и Джеймса всего перевернуло от его тона. Сириус стал совсем неуправляем.

Джеймс подкинул на ладони фальшивый галеон – небольшой оберег, подаренный Пруэттами в честь рождения Поттера-младшего, и исподлобья глянул на Сириуса.

– Слышал, вы общаетесь с Эмили?

– Мы не общаемся с ней с самой школы. Последний раз пересекались только по делу с полгода назад.

– А Марлин?..

– Заезжал к ней на прошлой неделе. Она цветет и пахнет, строит планы со своим аврором.

Голос Сириуса на секунду стал озлобленным, но он затянулся и спрятался за своей отросшей челкой.

– Покажи вены, Бродяга.

– Что? – Сириус оскорбленно вскинулся.

– Покажи вены.

Блэк оскорбленно сбросил бычок с балкона в клумбу и закатал оба рукава. Руки оказались чистыми, без пятен и синяков.

– Думаешь, я совсем уже? Стану колоться?

– Видел тебя в битве пару раз месяц назад. Не знаю, под чем ты был, но сомневаюсь, что просто перепил кофе с утра, – отрезал Джеймс, которому было совсем уж не до шуток.

– Хоть раз видел, чтобы я что-то принимал?

– Много раз видел, как ты куришь дурь уже после выпускного. Понятия не имею, куда тебя занесло на этот раз.

Они смотрели друг на друга, как два рассерженных быка, которые пытаются понять – драться им или все же разойтись от греха подальше. Лили появилась на пороге незаметно, заслонила собой свет, льющийся из комнаты, и с тревогой взглянула на друзей: на набыченного Джеймса с выдвинутым подбородком и обозленного, сжатого в пружину Сириуса с глупо закатанными рукавами.

Джеймс заметил ее, расслабился и отступил первым. Теперь он не видел ничего зазорного в этом, если это может кому-то помочь.

– Оставайся, – обеспокоенно и мрачно сказал он наконец, оттаивая. – Мы тебе постелем, как и всегда. Поедешь утром.

Лили остро взглянула на молчащего Сириуса, потом улыбнулась, и ее лицо наконец смягчилось. Она качнула головой в сторону.

– Пойдем, Сириус, я тебя накормлю, а то ты наверняка толком ничего не ел.

Она скрылась в проеме, оставив Сириуса и Джеймса заканчивать разговор наедине. Сириус смотрел туда, где только что стояла Лили, и что-то билось внутри него. Что-то щемяще знакомое и родное, какое-то воспоминание…

Дорея Поттер. С ее теплыми руками, красивыми губами и ласковыми глазами. В этот раз, когда Лили позвала его ужинать, она так была похожа на Дорею, что он почти услышал давно забытый голос. Голос его второй матери.

Джеймс внимательно наблюдал за ним.

– Тебе всегда здесь будут рады, Бродяга, чего бы ты ни натворил, – тихо проговорил он. – Помни об этом.

Сириус, не глядя на него, кивнул и медленно двинулся в дом, Джеймс пошел следом. Пошатнувшееся доверие было восстановлено.

С тех пор Сириус заезжал время от времени, но все реже, реже и реже… будто не хотел отравлять их растущее счастье своим присутствием. Джеймс с каждым днем все больше утопал в заботах о своей беременной жене, и те редкие встречи с Блэком на собраниях в Ордене, с которых он исчезал со скоростью кометы, не спасали положение.

Джеймса пугали эти отчаянные попытки Сириуса нарваться на смерть, его неконтролируемое поведение, вспышки ярости и безрассудство. Но Джеймс знал, что как только родится его сын, Сириус обязательно появится. Он будет его крестным отцом, и может быть хотя бы это немного остепенит его и вернет на землю. Джеймс чувствовал, что Бродягу еще можно вернуть, а потому приказывал себе не слишком о нем волноваться.

Джеймс вообще больше ни о чем не волновался и ничего не боялся, ведь у него наконец-то было все, что он так любил. И разве может хоть кто-то помешать их с Лили невероятной любви и его бесконечной удаче?

Конечно же нет.

Ведь вместе с Лили они могут все.

Ремус и Эмили, ноябрь 1980

Ремус вошел в третий корпус Мунго, устало огляделся и направился к массивной мраморной лестнице. Размеры ступеней были таковы, что ни один больной здесь, только если бы он ни был великаном, преодолеть бы их не смог.

В холле пахло свежей чистотой, надеждой и миксом из самых разных трав, от которых Ремуса после полнолуния ужасно мутило. На втором этаже, куда он поднялся, запах словно бы обрубили, все здесь было до омерзения стерильным и вылизанным. Волк внутри Ремуса заворчал, решив, что хозяин потерял чутье.

Коридор был широким, длинным и соединял собой два крыла. В правом лежали больные, в левом находились лаборатории. В какой-то мере второй этаж был похож на подопытный зверинец, в котором десятки ученых варили зелья, чтобы тут же влить их в горло сопротивляющимся больным и посмотреть, как подействует лекарство. Ремус знал, что если свернуть направо через массивные железные двери, то кажущаяся тишина немедленно сменится целым гвалтом визгов, криков, стонов и проклятий. По долгу службы ему приходилось там бывать и брать показания у тех, кто пережил стычку с Пожирателями.

Ремус отвернулся от дверей и повернул налево, прошел мимо широких, квадратных окон в белых рамах, наглухо закрытых и зашторенных просвечивающими плотными занавесками. Он шел под звук своих шагов, силясь производить как можно меньше шума. Понимал, что здесь его никто не преследует и ни от кого не нужно прятаться, но ничего не мог поделать с въевшейся в него привычкой. Со времен выпуска из Хогвартса он всегда был на чеку.

Ремус достиг последней двери – белоснежного плоского прямоугольника с посеребренной ручкой, замялся на секунду у порога и вошел без стука, решительно переступив порог. Дверь за его спиной беззвучно закрылась, даже не щелкнув затвором замка.

Здесь свет сменился полумраком и едва различимыми разноцветными парами, слабо фосфоресцирующими над целой гвардией пробирок, колб, склянок и бутылей. Два таких же окна, что и в коридоре, но завешенные синими полотнами, рабочий стол, заваленный бумагами, одинокая кружка со старым кофе (Ремус учуял запах) и разнотипные неуклюжие столы, столики, тумбочки, шкафчики, заставленные металлическими и стеклянными приборами и инструментами.

В лаборатории было тихо, и только позвякивало стекло, когда летающие в воздухе пробирки касались друг друга круглыми боками, прежде чем перелить одна в другую разноцветные жидкости.

Девушка с затянутыми в узел черными волосами и белом халате склонилась над склянкой с золотистой жидкостью. Ремус не видел ее лица, но знал, что сейчас ее зоркие глаза неотрывно наблюдают за мельчайшим изменением окраса, а слабое подергивание руки с палочкой – результат пишущего заклинания. Рабочий журнал, помятый и толстый, лежал подле нее и с каждой секундой заполнялся новыми рядами чисел, которые для Ремуса были просто цифрами, а для Эмили Паркер – еще одним шагом к прорыву.

Ремус скромно примостился на колченогом стуле сбоку от рабочего стола Эмили, сложив руки на колени и продолжая наблюдать, как она работает. Халат был коротким и не скрывал ее тонкие ножки в черных чулках (по крайней мере, Люпин представлял себе, что это чулки). Эмили была на каблуках, и это было довольно странно, потому что представить себе Эмили Паркер, которая решила бы нарядиться на работу в неудобную обувь, он не мог. Здесь просто не было никого, перед кем она могла бы похвастаться своей точеной фигуркой, и эта мысль несказанно успокаивала Ремуса. Он безумно ревновал ее, после того как они официально расстались.

Ремусу пришлось ждать достаточно долго, прежде чем Эмили разогнулась, безжалостно отправила содержимое пробирки в раковину и стянула с рук белые перчатки. То, с какой тщательностью и сосредоточенностью она проделывала все манипуляции, завораживало Ремуса. Она никогда не была особенно аккуратной, но когда дело касалось науки, Эмили не было равных. Вокруг царил немыслимый хаос из летающей посуды, но в этом хаосе был известный Эмили порядок, и ни один самый неказистый и бессмысленный здесь предмет не смел ослушаться своей хозяйки. Со своими инструментами она всегда находила общий язык, в отличие от людей.

Эмили обернулась. Она посмотрела на Ремуса безо всякого удивления и вообще – без каких-либо эмоций.

– Здравствуй, – выдохнул он и попытался улыбнуться, но холод, исходивший от нее, убивал всякую надежду. – Я скучал по тебе, – выпалил он ни с того ни с сего, и ее лицо смягчилось.

– Здравствуй, Ремус, – устало ответила она, вновь отворачиваясь.

Эмили теперь выглядела очень солидно и весомо. Все ее мрачные вороньи тряпки остались позади, уступив место взрослому изяществу. У нее был большой чистый лоб, внимательные темные глаза и зачесанные в хвост волосы без торчащих «петухов» и свисающих локонов. Белоснежный халат целителя Мунго очень ей шел. Иногда она снилась в нем Ремусу, и тогда ему приходилось по целому часу проводить под ледяным утренним душем, прежде чем выйти из дому.

– Как твои успехи? – спросил он у ее спины.

– Я близка к завершению, – ответила спина, убирая ингредиенты в прозрачные именованные ящички. – Ровно как и Северус. Не знаю, кто из нас быстрее добьется зелья, которое позволит вам контролировать трансформацию, но рано или поздно мы оба придем к успеху.

Вам – то есть, волкам.

– Откуда тебе знать, насколько Пожиратель Смерти близок к прорыву? – Ремус неотрывно наблюдал, как она вытирает руки белыми салфетками и идет к своему столу, деловито цокая каблучками, словно только и делала, что дефилировала каждый день.

Эмили опустилась за стол, сложила перед собой руки и пронзительно взглянула на Ремуса. Тот ответил неизменной улыбкой, и она нахмурилась.

– Доклады из Аврората, отчеты от Дамблдора, – ворчливо ответила Эмили. – Северус воссоздал тот рецепт, что я когда-то сварила в поместье Мальсибера для Люциуса и продолжает дорабатывать его, проверяя результат на провинившихся волках Фенрира. Судя по тому, что с ними происходит, мы идем одной и той же дорогой.

– И ты знаешь это, так как тоже ставишь эксперименты на волках, но из Мунго.

– Именно так, Ремус.

Люпин сжал зубы. Он знал, каким образом оборотни попадают сюда. Это были дети, подростки, иногда взрослые волшебники, которых покусали волки Фенрира при очередном налете. Они были невинны и отчаянно не хотели быть теми, в кого их превратили. И тогда к ним приходил глава отделения в мудрых очках-половинках и хлопковом длинном халате и рассказывал, что уже сейчас ведутся исследования, что ученые близки к успеху, и что единственное требуемое от пациентов – оказать содействие. Согласиться быть подопытными, иными словами.

– Ты не одобряешь это, я знаю, – верно растолковала его молчание Эмили. – Но других путей нет, Ремус. Те оборотни, что работают на нас, слишком ценны для Ордена, Аврората и Министерства. Я не могу поить экспериментальным зельем их.

– Были уже смертельные исходы? – просто спросил Ремус.

– Более или менее, – ровно ответила Эмили, не дрогнув. – В основном они погибают не от зелья, но от того, что оно делает с их сознанием. Но количество летальных исходов снизилось в последние месяцы.

Снизилось. Ремус хмыкнул.

Именно поэтому он никогда не представлял себя на месте исследователя, хотя многие преподаватели и говорили, что у него есть все задатки. Он был слишком человечен, чтобы быть ученым.

– Меня отправляют к Сивому в стаю в качестве двойного агента, – сказал он, поднимая ясные глаза на Эмили.

Эмили вскинулась, ее глаза остро блеснули и в глубине их высветилось беспокойство и тревога любящей женщины. Ремус внутренне вспыхнул от радости и злорадства.

На выпускном балу, как раз после экзаменов, которые они оба сдали на «Превосходно», Эмили сказала, что заканчивает эти отношения, потому что не любит его. Ремус понимал, что она идет дорогой мести за себя и за Беату, и просто не хочет втягивать в это кого-то, кроме себя. Он объяснял ей, что поможет ей, кричал на нее, ругался, пытался вразумить, но она с каменным лицом твердила «не люблю», так уверенно, как умела только она.

И однажды это стало невыносимо. Он наконец-то сделал вид, что поверил.

– Зачем? – ее голос дрогнул, она побледнела, и Ремус с отвращением почувствовал, что рад этому, как бы мерзко это ни было.