Текст книги "A and B, или Как приручить Мародеров (СИ)"
Автор книги: Merenili
Жанры:
Фанфик
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 57 страниц)
– Тебе надо поесть, – постоянно приговаривал он так, словно выращивал свинью на убой.
Она ела по чуть-чуть, но больше в нее не лезло. Иногда ее начинало тошнить то ли от страха, то ли от голода, но желудок был пуст, и от этого становилось только хуже. Ей хотелось, чтобы ее наконец-то вырвало, будто вместе с этим из нее бы вышел весь тот ужас, что копился и рос с каждым днем, раздирая изнутри.
В один из дней Мальсибер пришел снова, задумчиво покачивая в пальцах тонкий серебряный скальпель, которым он фанатично украшал руки и плечи Эмили кровавыми тонкими узорами. Она чувствовала себя в его руках мягким деревом, с которого день за днем со зверским удовольствием снимают кору.
Кожа горела, но Эмили было слишком страшно, чтобы чувствовать боль. Она понимала, что Мальсибер осторожничает в ожидании прихода Люциуса. Но что будет дальше, знал один только он, и Эмили могла себе гарантировать, что ничего хорошего ее не ждет.
Медленная, очень медленная смерть.
Не потому, что она магглорожденная. Не потому, что она разозлила Мальсибера. Не потому, что она сделала что-то не так. А просто потому, что ему так захотелось.
Это ощущение было самым страшным.
Умереть без какой-либо причины. Умереть просто потому, что кто-то так решил за тебя. Не в бою, не от яда злейшего врага, не от шального заклинания на экзамене, не от взорвавшегося во время эксперимента котла. А просто так.
– Сегодня придет Люциус, – сказал ей Мальсибер, и Эмили попыталась определить, что значит «сегодня»? Сколько прошло времени с тех пор, как она здесь? День, неделя, год?
– Я надеюсь, что в скором времени, – Мальсибер сладко вздохнул, – вы разрешите все свои проблемы, и мы наконец-то сможем поговорить с тобой так, как я давно этого жду.
Эмили молчала.
– Ты совершенно очаровательна, моя девочка, совершенно…
Он собирался вновь рассказать ей о том, что он хочет с ней сделать, но прервался на полуслове и странно дернулся, оглядываясь, как загнанный кролик. Эмили прислушалась и наконец и сама уловила тихие шаги.
– Здравствуй, Эмили, – произнес ровный отчетливый голос.
Люциус проигнорировал писклявое приветствие Мальсибера и уставился на Эмили глубокими пристальными глазами. Его взгляд бродил по ее оголенным изрезанным плечам безо всякого выражения. Уголок его губ едва заметно дернулся, бровь чуть ушла вниз и затрепетали ноздри, но через мгновение эмоции схлынули с лица Малфоя, и оно вновь стало каменным.
– Уйди, – коротко бросил Люциус Мальсиберу, не поворачивая головы.
По лицу Энтони растеклось дрожащее раздражение и разочарование. Ему в общем-то было наплевать на то, о чем Малфой собрался говорить с девчонкой, но он любил не только пытать людей. Он любил смотреть и на то, как их пытают другие.
– Уйди, – равнодушно повторил Малфой, и Энтони, фыркнув, скользнул вбок, словно змея, и вскоре скрылся за плотной, обитой алым войлоком дверью.
Люциус и Эмили остались одни. Даже страх куда-то подевался.
Кого-кого, а Малфоя Эмили не боялась. Он был слишком разумным, и его действия, в отличии от действий Мальсибера, можно было просчитать.
– Давай поговорим, Эмили, – спокойно сказал Малфой.
Он огляделся, не нашел, куда сесть и остался стоять, хотя Эмили почувствовала, что ему неловко. Странное это было ощущение – наблюдать за неуверенным в себе Малфоем, почти что переминающимся с ноги на ногу, при том что здесь именно он находился в положении сильного.
– Ты знаешь, нам есть, что обсудить с тобой, – голос Малфоя охрип от волнения, и он коротко прокашлялся. – Я буду говорить как есть, потому что на игры и уловки времени у нас с тобой уже не осталось. Когда-то мы учились в одной школе, были глупыми подростками и ненавидели друг друга так, как только могут ненавидеть друг друга дети. Без меры. Без оглядки на здравый смысл. Но теперь ситуация изменилась, время игр прошло.
Малфой вновь прокашлялся и помолчал, собираясь со словами.
– Однажды ты сотворила надо мной весьма пренеприятные чары, которые практически обратили меня в оборотня. И даже хуже. Я смотрю, тебя это удивляет? Что же… Я поясню. Я не теряю разума в своей звериной ипостаси, но я не в состоянии контролировать сам момент трансформации. Он может наступить в любое время, он не привязан к полнолунию или другим природным явлениям. Это просто есть, и в последнее время мне стало все сложнее удерживать свое тело от превращения. Вспышка ярости, радости, боли, неприятный вкус, резкий запах… Я не знаю, что способно спровоцировать меня, и это делает ситуацию практически катастрофической.
Эмили не шевелилась, позабыв даже про то, где она находится и кто с ней разговаривает. Она просто смотрела на Малфоя, который сейчас был словно бы обнажен перед ней, выпячен наружу всеми своими страхами, переживаниями и болью. Он говорил и, кажется, остановиться уже не мог. Выговаривался. Такого доверия удостаиваются лишь лучшие друзья.
Или злейшие враги.
– Я не знаю, понимаешь ли ты, что сделала со мной, – Малфой уставился куда-то в пол уставшим, печальным взглядом. – Но тебе придется это исправить. Потому что в моих руках есть определенная власть над тобой, коей нет ни у кого, даже у Энтони. Ты можешь стойко выдержать любую боль – я это вижу. Унижение, пытки… может быть, даже изнасилование тебя не сломает. Но у нас с тобой есть кое-что общее. Чувство долга. Я не могу сказать, что люблю Нарциссу больше жизни или же вообще люблю ее, но, стань она мне женой, и я стану защищать эту женщину, как величайшее из сокровищ. – Люциус сверкнул глазами, впившись взглядом прямо в глаза Эмили. – Быть может, и ты не любишь Ремуса, Эмили Паркер, но если ты будешь знать, что не смогла защитить его, когда это было в твоих силах, ты не перенесешь этого. Я прав?
Эмили сглотнула.
Она лихорадочно перебирала все возможные варианты, пытаясь понять, что задумал Малфой до того, как он выскажет это вслух. Она хотела быть готовой, она хотела придумать стратегию до того, как произойдет страшное.
– Он далеко, Эмили, но мне будет проще добраться до него, чем до тебя сейчас. Мне даже не нужно знать, где он, – Малфой играючи отбросил прядь волос за спину и на секунду стал похож на беловолосого эльфа из детских сказок. – Есть одна вещь, о который мы оба с тобой знаем. – Малфой выдержал паузу. – Он оборотень.
Внутри Эмили что-то взорвалось, а после сжалось в плотный пульсирующий комок. Она почувствовала, как начали дрожать пальцы и губы от осознания того, что задумал Малфой.
– Полнолуние близко, дорогая. До него осталось лишь всего-ничего – пара недель. А потом я брошу твоему псу кость, – черная злость наполнила Малфоя и почти начала сочиться из его глаз. – Очень крупную, очень вкусную кость. Тебя. Я дам ему наводку, где тебя искать, намекну, как тебе здесь плохо и знаешь… он помчится сюда со всех ног… лап. И случайно – совершенно случайно – наткнется на стаю, во главе которой будет стоять наш старый приятель. Сивый.
Эмили закрыла глаза, чтобы не видеть Малфоя, чтобы сдержать рвущийся крик.
Если Ремус встретит Сивого, если Сивый позовет его, как зовут отцы-оборотни своих сыновей, если Ремус послушается и пойдет за ним…
Он окажется в аду.
И может быть, этот ад со временем даже придется ему по душе.
Люциус смиренно ждал, против обыкновения засунув руки глубоко в карманы и глядя на Эмили сверху вниз без былой злости. Он чувствовал, что на этот раз победил, и что-то, очень похожее на уважение, всколыхнулось в нем, когда он смотрел на эту худую маленькую девочку, которая так до сих пор и не проронила ни слезинки. Не произнесла ни единого слова.
Эмили открыла глаза.
Она попыталась открыть рот и что-то сказать, но горло охрипло после долгих дней молчания. Люциус ее понял.
– Мое желание просто, Эмили Паркер. Ты избавишь меня от того проклятия, что навлекла на мою голову. У тебя есть полторы недели на это и нет выбора. Я думаю, ты понимаешь, что достать твоего оборотня я смогу даже после твоей смерти, так что, пожалуйста, не делай глупостей. И… если ты будешь мне полезна, быть может, я даже отстою тебя у Мальсибера. Если захочу, конечно.
Эмили медленно кивнула.
«Я сделаю это», – беззвучно произнесла она одними губами.
Малфой кивнул и вышел не оглядываясь, по пути с брезгливостью приподняв один из серебряных окровавленных приборов за кончик и тут же бросив его обратно на поднос. Выглядел он так, словно исчерпал все свои лимиты нахождения в подобной «клоаке» и теперь стремился сбежать как можно быстрее.
Когда уходил Мальсибер, свечи в комнате всегда гасли, оставляя Эмили в непроглядной успокаивающей тьме. Но Малфой не предоставил ей такого удовольствия, и она осталась предаваться мучительным размышлениям, разглядывая белую каменную девушку перед собой.
Через неделю после пребывания здесь Эмили приобрела с ней немалое сходство, но сейчас ее это волновало меньше всего.
Ремус.
Теплый, ласковый, нежный… любимый.
Она отчетливо понимала, в какое рабство она попала. Малфой, быть может, и отстоит ее у Мальсибера, но жизнь ее с этого момента навсегда станет невыносимой. Она перестанет ей принадлежать. Если она справится с проклятием Малфоя, они прицепятся к ней с тем зельем, что она почти успела сварить. Даже если Северус не разгадает его истинный смысл, он так или иначе поймет направление мысли и все передаст Волдеморту.
Да, Волдеморту.
Северус – Пожиратель. Он служит убийце детей и женщин. С этим нужно наконец-то смириться и не строить глупых иллюзий. Перестать надеяться.
А если Волдеморт узнает, что за зелье она варит —, а он узнает – ей несдобровать. Она станет внештатным зельеваром Пожирателей, и она всегда будет у них на крючке. Всегда. Потому что Ремус – оборотень и останется им даже после смерти Эмили. А она не может позволить себе такой роскоши – умереть и оставить его один на один с мстительным ублюдком Люциусом и всей его долбанной гвардией.
Ярость медленно и страшно поднималась в Эмили, заполняя ее доверху от самых кончиков пальцев и до макушки. Она даже смогла сама пошевелиться, без поганого Мальсиберского Империо.
То ли он так боялся ее, то ли опасался, что она сбежит, то ли просто был совсем больным ублюдком, но даже в ванную и туалет он разрешал ей ходить только под Империо. Слава Мерлину, она не помнила всего этого унижения. Наверное, это было единственная хорошая сторона запрещенного заклинания.
Эмили глубоко вздохнула и начала думать.
У нее есть полторы недели и за это время она должна разобраться с проблемой, с которой не разобрались лучшие маги мира, к которым Малфой наверняка обращался.
Что же, время пошло.
На следующий день Эмили переселили в гостевой домик, который находился аккурат над пыточными. В нем было так много солнца, тепла и уюта, что Эмили в первые мгновения даже зажмурилась, и на глазах от яркого света выступили слезы. Ублюдок Мальсибер подумал, что она расплакалась от счастья.
Он почти полностью снял с нее Империо, и Эмили была вынуждена признать, что нужно быть мастером заклинания, чтобы суметь наложить его частично. Мальсибер был уродом, но немало талантливым и в какой-то мере это даже вызывало восхищение.
В домике было четыре комнаты, включая парные спальни, гостиную и столовую, и две ванные. Повсюду было светлое ореховое дерево, кремовые муслиновые занавески на окнах, позолота, белая лепнина и множество скатертей, подушечек, пледов, одеял и ковров. Контраст был просто удивительным, и Эмили время от времени ловила себя на мысли, что она бы выбрала для своего дома схожий интерьер. Но сравнивать свой несуществующий дом с домом своего палача было настолько неправильно и жутко, что ее каждый раз начинала колотить дрожь от этих мыслей.
Сразу же после переселения ей принесли огромное количество еды, включая тушеное мясо, овощи, фрукты и слабое вино. Пусть она и отказалась от большей части, просто физически не способная переварить столько после длительной голодовки, это было радостное событие. Кроме того, она наконец-то смогла осознанно помыться и немного понежиться в горячей воде с морской солью и волшебной пеной. Но на этом ее «отдых» закончился, и Эмили с рвением приступила к работе.
Люциус предоставил ей всевозможные книги, многие из которых несли на себе печати библиотеки Малфоев, а значит, могли быть вынесены только с разрешения прямого владельца. Наверное, ему было очень плохо, раз он пошел на такое. Малфой поставлял ей запрещенные ингредиенты, явно краденные трактаты из министерской библиотеки, сомнительного вида экспериментальные образцы и даже вернул волшебную палочку.
Через пару дней после того, как Эмили перебралась в гостевой домик, Малфой явился к ней с очередным набором инструментов и книг, но выглядел он при этом как выходец из бездны. Случилось страшное, но Эмили не могла понять, что и даже ощутила некоторое сочувствие к этому человеку. Перед горем все равны.
Мальсибер был шокирован данной Эмили свободой действий и первые несколько дней ходил с настороженным и любопытным выражением лица. Он очень хотел знать, чем таким Люциус сумел «завлечь» Эмили на добровольное служение, но понимал, что ему этого не скажут. Впрочем, его она видела нечасто и почти уже не вздрагивала, когда он мелькал в окне, прогуливаясь по своему огромному саду.
К тому же для Эмили проводили лечебные курсы. Одна маленькая хромая эльфийка была приставлена к ней словно какой-то колдомедик. Утром и вечером с обеспокоенными печальными вздохами она обрабатывала тело Эмили целебной мазью под хриплые смешки своей пациентки. Эмили по-прежнему ни с кем не разговаривала, а все пожелания писала Малфою на пергаменте, но ее крайне забавлял сам факт лечения. Зачем, если Мальсибер повторит все вновь? ..
Эта мысль не вызывала ни страха, ни желания бежать – ей было совершенно наплевать, что он с ней сделает. Потому что за Ремуса она боялась гораздо больше, чем за себя, и теперь почти ненавидела свою слабость на пятом курсе, которая послужила началом всей этой истории с Малфоем. Если бы только тогда она сдержалась, позабыла про свою месть и не сотворила тех чар…
Но говорить об этом теперь поздно.
Эмили работала как проклятая, и только это приносило ей облегчение. Она ела урывками, почти не спала, не выходила на улицу, хотя прилегающий к гостевому домику сад был разрешен ей для прогулок. Впервые за месяц она почувствовала увлеченность любимым делом и теперь пыталась забыться в нем, отдаваясь ему всей душой.
Люциус не торопил ее, словно у него была целая вечность, ни о чем не спрашивал, словно понимал – она и так делает все возможное.
И она делала.
***
Малфой-мэнор
У Элизы было огромное количество времени, чтобы поразмышлять о Питере, его друзьях и собственной совести. Совесть говорила ей предупредить Мародеров о Гонках, здравый смысл спрашивал —, а чем же она объяснит свою осведомленность?
Элиза никогда не принимала решений сгоряча, но если она что-то для себя решала, изменить этого было уже нельзя. Еще тогда, услышав разговор Нарциссы и Люциуса, она знала, как поступит. Но не обдумать причины своего решения она не могла.
Она думала об Эмили даже больше, чем того стоило, иногда даже больше, чем о самой себе. Вспоминала ее неординарный сильный ум, ее хватку и упорство, внимательность к деталям и прекрасную логику. Эмили восхищала и пугала Элизу. Останься такой человек среди Мародеров, и она обязательно начнет о чем-то догадываться, если заметит Элизу в странной ситуации. Это было бы крайне нежелательно.
Эмили умела и любила мысленно препарировать людей на составляющие, разбирать их на механизмы, обгладывать им косточки и составлять удивительно точный их портрет. Она была без сомнения лишним человеком в этой компании простодушных, доверчивых и беспечных подростков. И Элиза, в очередной раз затолкав свою совесть глубоко себе в глотку, решила – она ничего не скажет Мародерам про Эмили.
Если Паркер погибнет, так тому и быть. Если выживет, то хотя бы на какое-то время останется надломленной и ей будет не до Элизы. А может быть, она и вовсе сломается.
Все эти размышления, кружившиеся хороводом в голове Элизы, отняли у нее целую ночь. Еще несколько дней она свыкалась с мыслью о том, чтобы остаться в стороне, и ей не было дела до странного поведения Нарциссы и прилетающих к ней сов. А еще через день Люциус стремительно покинул поместье, а вслед за ним уехала и его невеста, пусть и в другом направлении. Домовики были обескуражены внезапным отъездом хозяев, но не сказать, что сильно расстроились. К Элизе они относились равнодушно, исполняли ее поручения, но не испытывали того страха, что был в них перед Люциусом.
Ранним утром, проследив глазами отъезжающую карету Нарциссы, постепенно идущую на разгон, чтобы в конце концов оторваться от земли и взлететь в воздух, Элиза только облегченно вздохнула. Она вновь осталась в поместье с Эрикой одна и могла более не беспокоиться о нежелательных встречах с менее приятными родственниками в мрачных коридорах Малфой-мэнора.
День был до того погожим и теплым, что Элиза не смогла не улыбнуться, когда луч солнца шаловливо устремился ей в глаза, заставив поморщиться. Наконец-то она смогла остаться наедине с Эрикой. Им всегда было о чем поговорить. Особенно Элиза любила моменты, когда тетя вспоминала про ее мать и свою сестру. Это было что-то настолько потайное, удивительное и драгоценное, чего Элиза не смогла бы получить ни от кого другого.
– Тетушка? – Элиза порывисто постучалась в двери покоев Эрики. – Эрика?
С той стороны не раздалось ни звука, и что-то всколыхнулось внутри Элизы. Какое-то смутное пронзительное беспокойство, от которого задрожали руки и стало тяжело дышать.
Эрика не отозвалась ни на третий, ни на пятый, ни на десятый стук, и Элиза против всех правил влетела в покои, палочкой распахнув двери настежь и сломав замок.
Внутри было светло, чисто и пахло свежими гортензиями. По комнате разливалось утреннее солнце, шелковые белые шторы трепетали у приоткрытого окна, и солнечный свет играл в многочисленных жемчужных украшениях, рассыпанных, словно снежные шарики, по трюмо Эрики Малфой. Это был фамильный жемчуг, и она очень любила его.
Белокурая женщина с убранными под сеточку волосами лежала на накрахмаленных простынях, под тонким атласным покрывалом. Ее огромная кровать под тяжелым балдахином делала Эрику словно бы еще меньше, тоньше и слабее. У Эрики было изможденное, но все еще красивое и теперь расслабленное лицо. Мягкая улыбка лежала на ласковых губах, из-под глаз почти ушли темные круги и тело под легкой тканью узорчатой сорочки выглядело неожиданно молодым, будто Эрика одним махом сбросила лет двадцать.
Но что-то было в ней неправильное. Что-то замершее, застывшее, обездвиженное. Словно засушенный в гербарии цветок, которому уже не расцвести, или мертвая бабочка, приколотая к полотну, которой уже не взмахнуть прозрачными крыльями.
Элиза приблизилась к кровати тетки, заслонив собой свет, и тут же вздрогнула, едва устояв на месте.
В тени лицо Эрики разом посерело, кожа, не высвеченная солнцем, стала бледной и неживой, улыбка на губах застыла жалкой гримаской. Она казалась бесцветной тряпичной куклой с незнакомым лицом, по нелепой случайности оказавшейся в роскошных покоях миссис Малфой.
Элиза дрожащими кончиками пальцев потянулась к ней и заставила себя прикоснуться к неподвижной кисти Эрики. Ее кожа была мертвенно холодной, и Элиза тут же отдернула руку как от огня. Всего на мгновение она застыла у кровати, а после вздрогнула и затряслась, все сильнее и сильнее. Словно кто-то пытал ее Круцио, с каждой секундой усиливая чары.
А потом страшно закричала.
Домовики, сбежавшиеся на шум, поначалу опешили от увиденного, но вскоре бросились отнимать Элизу от Эрики. Девушка кричала, будто ее заживо сжигали, хваталась за запястья Эрики, и ее пальцы было не разжать. Она тряслась у кровати, из глаз катились тяжелые слезы, и было столько ужаса и дикой боли на ее красивом молодом лице, что эльфы, переглядываясь, отошли в сторону, вжались в стену, да так и прождали целый час, пока Элиза Яксли наконец не стихла и не обмякла у кровати тетки, потеряв сознание.
Ее унесли в комнаты, умыли лицо, укутали в одеяла и оставили эльфийку следить за единственной оставшейся в доме хозяйкой. Элиза проснулась только поздним утром следующего дня и тут же провалилась в тяжелую лихорадку с бредом, метаниями и криками.
Через час вернулась Нарцисса, еще через час Люциус.
Эрику хоронили в полной тишине после обеда того же дня скромным составом из двух человек и трех домовиков. Люциус безмолвно возложил на могилу матери розовые гортензии и позволил Нарциссе взять себя под руку, так как был не уверен, что устоит на ногах. Он сжал глаза, но скупые слезы все равно потекли из-под век. Смерть отца стала для него просто данностью, смерть матери раздавила его. В тот момент Люциус был безумно благодарен Нарциссе, что она намеренно смотрит в другую сторону.
К Элизе Люциус пришел лишь на следующий день.
Она все еще была горячей, лежала, облитая потом и кровью, которой кашляла, металась по кровати и отчаянно звала разных людей, а особенно – мать. Люциус подумал, что убить ее сейчас будет проще простого.
Через неделю после лечения у лучших колдомедиков Лондона, Элиза Яксли, постаревшая лет на десять и сбросившая пятнадцать фунтов, смогла наконец-то подняться на слабые, малоподвижные ноги, пока Люциус придерживал ее за одну руку, а Нарцисса за вторую. Она едва могла говорить, выглядела практически мертвой и ее пальцы почти не сжимались. Но она уже дышала почти без хрипов, и ее температура наконец-то спала.
Люциус лично следил за тем, чтобы она принимала все лекарства. В нем что-то окончательно сломалось, и теперь при взгляде на Элизу Яксли в его глазах проступали жалость, сострадание и боль.
Смерть Эрики, смерть единственного человека, связывающего их между собой, должна была разобщить их окончательно. Но она лишь необратимо срастила их.
Это был прощальный и самый страшный подарок Эрики Малфой своему любимому сыну.
Она подарила ему сестру.
========== Глава XXX: Гонки ==========
Малфой-мэнор
Люциус смотрел, как Элиза медленно и, что главное, самостоятельно подносит ложку ко рту и осторожно слизывает с нее вязкую сероватую кашу. Он наблюдал за этим процессом с удивительной сосредоточенностью, будто голодающий, которому разрешено лишь смотреть, но не пробовать. Пусть все это и выглядело странно, но каждодневный ритуал кормления Элизы Малфой соблюдал неукоснительно.
Рядом с его бедром на тумбочке лежала волшебная палочка. Когда Элиза отказывалась есть сама, ему приходилось применять Империо. Он был не столь искусен в этом, как Мальсибер, и всерьез волновался за рассудок сестры при каждом применении. Но когда Элизу настигал очередной приступ истерики, и она забивалась в угол, отказываясь есть и пить, у Люциуса выбора не оставалось.
Сегодня она была подозрительно послушна и смотрела на кашу в глубокой фарфоровой чашечке без прежнего омерзения. Ее глаза день за днем наливались знакомым светом, она перестала плакать по ночам, не хрипела, больше не дрожала от холода в до чертиках протопленной спальне и даже иногда говорила: «Спасибо».
Люциус видел неуверенность в ее глазах и сам не мог понять, как все это с ними случилось. Куда исчезла ненависть и откуда взялась забота? Но когда Малфой смотрел на двоюродную сестру, он чувствовал лишь колкое болезненное ощущение, имя которому – беспокойство. И мысль о том, что теперь он может потерять еще и ее, отдавалось у него в голове грохочущим гулом.
Семью не выбирают – вот уж точно.
– Люциус, – раздался тихий голос, и Люциус сфокусировал взгляд на Элизе.
– Да? – почти ласково спросил он.
– Я жива?
Она исправно задавала этот вопрос раз разом, как мантру.
– Да. Ты жива, – он помолчал. – Ты пережила двойную дозу зелья, тяжелый истерический приступ, лихорадку и частичный паралич. Но ты определенно жива, Элиза.
Она молча прикрыла глаза, опустив руки на стеганое одеяло. Они были до ужаса исхудавшими, с синеватыми змейками вен под кожей и многочисленными следами от впившихся ногтей.
– Нужно доесть, Элиза, – сказал Малфой.
– Ты говоришь это каждый день… так?
– Всего лишь напоминаю.
Элиза вздохнула и почти решительно отодвинула от себя чашку.
– Что все-таки случилось?
Малфой дернулся. Он не знал, что она имеет в виду и помнит ли вообще о смерти мамы?..
– Я имею в виду, что случилось после того, как я нашла… ее… в спальне? – проницательно подсказала Элиза.
Малфой позволил себе едва заметный облегченный выдох.
– У тебя случился припадок, но лекари из Мунго с ним справились. Было сложно, – веско добавил он.
– Я останусь здорова? Смогу ходить и… все такое? – ее голос стал по-детски испуганным, и Малфой, не выдержав, коротко усмехнулся. Испуганная Яксли – настоящее чудо наяву.
– Конечно же да. Ты очень скоро встанешь на ноги, никаких непоправимых последствий не будет. Понадобится время… – Люциус прищурился. – Я хочу сказать, твой припадок имел несколько специфическую природу, так как ты волшебница.
– Вот как?
– Ты бессознательно направила всю свою магическую силу на мою мать в попытке исцелить ее. Но, как известно, мертвых исцелить невозможно, – голос у Малфоя был такой, словно он читал лекцию. – А потому вся та сила, что была направлена на нее, вернулась обратно. К тебе. Любая магия, любые чары должны быть использованы по назначению. Недопустимо призвать энергию и держать ее внутри слишком долго. Нам понадобились определенные усилия и время, чтобы выкачать магию из тебя. Ее было много…
– Я смогу колдовать? – резко спросила Элиза. Ее глаза остро сверкнули.
– Да… – он позволил себе выдержать паузу. Чуть-чуть мстительную. – Но полноценно лишь через некоторое время. Полагаю, через пару месяцев. Я понимаю, каково это – ощущать свое бессилие, да еще и находясь в чужом доме. Но мы с Нарциссой поддержим тебя.
Элиза смотрела очень недоверчиво, нервно теребя в руках одеяло и позабыв про чашку, опасно накренившуюся около ее колен.
– Слово Малфоя.
Элиза сглотнула и медленно кивнула. Доверия в ее глазах не прибавилось.
– Могу я спросить, почему? – почти шепотом сказала она.
– Ты переживала смерть моей матери страшнее и тяжелее, чем я. Это было искренне. И я ценю это. – Люциус чеканил слова, и было видно, с каким трудом они даются ему. Хоть он и репетировал эту маленькую речь в голове ни один раз, подбирая слова так, словно от этого зависела его жизнь. – Так или иначе, ты – моя семья. И я буду защищать тебя.
Он замолчал, а Элиза все ждала, когда он рассмеется ей в лицо, съязвит, скажет что-нибудь унизительное, но Люциус оставался недвижим и кристально спокоен.
– Спасибо, – Элиза низко наклонила голову. – Можно я посплю?
– Сначала доешь кашу.
– Хорошо.
*
Мальсибер-мэнор
Эмили мало представляла, почему Люциус перестал приходить к ней. Иногда ей казалось, что про нее забыли, и только домовики являлись ежедневно с едой, новым постельным бельем и стиранной одеждой. Это повторялось раз за разом, как какой-то дурацкий розыгрыш, в котором одинаковые события одинаково сменяют друг друга, вынуждая тебя сомневаться в реальности снова и снова.
У Эмили было время подумать о том, что она сделала с Малфоем, еще в Хогвартсе, когда он начал недвусмысленно намекать ей о чем-то «непоправимом». И он оказался отчасти прав. Исправить магическое воздействие было уже нельзя, можно было лишь купировать его, как какую-либо неизлечимую болезнь. Возможно, она смогла бы помочь ему тогда, через неделю или месяц после произнесения заклинания, но с каждым днем оно все глубже впивалось в Люциуса, и чем-то это напоминало действие замедленного яда.
Пожалуй, подумала Эмили, это действительно было слишком жестоко. Странно, что Люциус до сих пор не свихнулся.
Эмили не пришлось долго думать. Единственным выходом ей виделось зелье, которое нужно было бы принимать Малфою регулярно, чтобы подавлять свою вторую ипостась. И она с ужасом поняла, что очень хорошо знает состав зелья. До последнего ингредиента, до последней строчки в рецепте, до последней буквы.
Только вот оно предназначалось совсем не Малфою.
Эмили вынашивала в себе рецепт с того момента, как узнала о болезни Ремуса. Она считала, что из любой ситуации можно найти выход. Она ставила опыты, покупала ингредиенты в Косом Переулке, воровала их у Слагхорна, таскала запрещенные книги из библиотеки, списывалась с разными зельеварами, задавая им невинные с первого взгляда вопросы. Она искала, как умела только она.
И нашла.
Это зелье создавалось для Ремуса и только для него. Это зелье должно было укротить оборотня и позволить Люпину сохранять разум во время трансформации. Это было очень сложное, уникальное в своем роде зелье, еще непроверенное и необкатанное, но подающее множество надежд.
И теперь она должна была сварить его для Малфоя.
Представить себе что-то еще более ужасное Эмили не могла.
Если она не сварит зелье Малфою, тот отправит Ремуса в стаю к Фенриру без каких-либо угрызений совести. И если Ремус не погибнет, то сольется со своими сородичами в единое целое и однажды сойдет с ума от осознания того ужаса, что он сотворил, пока бегал под началом Сивого.
Если она сварит его Малфою, а тот сопоставит список ингредиентов с тем, что они изъяли у нее в Косом Переулке… Малфой никогда не был идиотом. Он сложит два и два или переговорит с Северусом, и тот сложит два и два. А потом он продаст Эмили Волдеморту, и она будет варить это пойло для всего зверья в округе. Поможет оборотням Сивого, которые еще не справились со своей второй ипостасью, убивать невиновных волшебников в полном сознании.
Оборотень, не способный контролировать своего зверя, чрезвычайно опасен, но это обыкновенный хищник, пусть и гораздо более смертоносный, нежели какой-нибудь тигр или рысь. Оборотень, полностью осознающий себя и способный контролировать свои действия – безжалостный, совершенный убийца.
Эмили знала, что сказал бы ей Ремус. Он сказал бы: «Не думай обо мне, подумай о других. Не вари зелье, лучше пожертвуем одним, чем тысячами возможных людей».
Но Эмили никогда не понимала, с чего ей думать о каких-то незнакомых «других», когда она должна помочь своему?
И она сварила зелье.
*
Перед Гонками в Мальсибэр-мэноре собрался весь цвет аристокартии, состоящий в основном из юных волшебников и редких дам, пожелавших сопровождать своих кавалеров.
Было сложно представить себе девушку, которая захотела бы любоваться предстоящим зверством. Но хватало лишь одного взгляда на Беллатриссу Блэк, чтобы понять, как таковая девушка выглядит.
Белла была очаровательна своей дикой, хищной красотой, живостью мимики и энергичной, несколько истеричной жестикуляцией. Она разговаривала отрывисто, словно выбрасывала из себя слова, как смертоносные заряды. На ней было черное, под горло платье с открытой спиной и вульгарным вырезом на пышной груди. При каждом движении грудь Беллы подпрыгивала, норовя и вовсе вырваться из оков ткани, и десятки мужчин самых разных возрастов очарованно наблюдали, как движутся ее соски под обтягивающей черной тканью. Белье Белла не носила с пятнадцати лет.
