Текст книги "Легенда о мальчике, что учился дышать (СИ)"
Автор книги: chuckcloud
сообщить о нарушении
Текущая страница: 92 (всего у книги 95 страниц)
И еще немного направлю тебя, дражайший мой читатель: всю ту главу читать необязательно. Пролистывай к чертям первую сцену со старой блядью и пиздюком из шара, и начинай с момента, где Крис будит Тома с утра.
Спустя неделю.
В шикарном особняке, в большом кабинете, выполненном по всем канонам стиля барокко, за резным столом с вензелями, выструганным из цельного куска дуба, сидело трое: белый мужчина лет сорока, довольно приятной наружности; эффектный белый мужчина лет тридцати пяти, с оголенным торсом; да милый мальчик лет тридцати, что хоть и научился дышать, но потерял всякую надежду на счастливое будущее. Все они были не то что пьяны – нахуярены в усмерть! К слову, сей запой длился с того самого дня, когда они ограбили банк.
– Я, сука-бля, ведь и так к ней, и сяк… А она… Ты меня не понимаешь! – в тысячный раз молол заебавшую всех хуйню Том, пародируя женские визги. – Пидораска… – усмехнулся он и затянулся. – Вы бы знали, какая она… Сладкая… Моя… – расплылся он в ебаной улыбке. – Ан-нет, уже, сука-бля, не моя!
– Но все же, ты хотел бы, чтобы опять была твоя? – прищурился ДиКаприо, подавшись вперед и облокотившись о стол.
– А что толку от того, чего хотел бы я? – состроил фирменный еблет Харди и опрокинул стопку виски. – Тут должны хотеть оба…
– Ну да, насильно мил не будя, – пожал плечами Леонид, уставившись в пустоту перед собой безмерно бухим взглядом.
– Замолчи! – схватил его за лицо пятерней Леонардо и толкнул. Батлер боком завалился с табуретки и что-то невнятно пробурчал, после чего решил покемарить. – А ты! – выставил он на Тома указательный палец. – Борись! Слышишь? Борись, сука! Борись! Иди до конца! – зарычал он с такой натугой, что лицо покраснело и раздуло, а изо рта и вовсе полетели тысячи капель слюны.
– Ой, сук-бля, иди ты на хуй! – подкатил глаза сержант, ударив ДиКаприо «береттой» по лицу. – А что делал я по-твоему, мм?
– Ровным счетом, ты не сделал нихуя! Ты отпустил ее! – визжал старик Лео, остервенело постукивая молотком по голове Тома.
– Это я, сука-бля, не сделал нихуя? – схватил его Харди за жаккардовый жилет, что был надет на голое тело. – Ну нихуя б себе ты заявляешь! Я преступил через миллион своих принципов ради нее! Я раскрылся перед ней, отдал маску! А что она?! Просто вытерла об меня ноги, обесценив мои чувства к хуям?
– А откуда тебе знать, что так и есть, мм? Она ведь была искренна с тобой, а потом резко стала творить невменяемую дичь! Так, все же, может там что-то не так? Может, стоит не опускать руки и идти до конца? Разобраться, что с ней не так… – продолжал стоять на своем обдроченном всезнайка Лео.
– Я не хочу! Больше поднимать эту тему! – перебил Том, оттолкнув его от себя. Лео откатился назад на помпезном кресле, а сержант же плюхнулся на диван и закрыл голову руками. – Сука-бляяяя… Как же больно… – простонал он. – Да как же теперь жить сержанту без нее…
– Поверь мне, – откинулся на спинку кресла ДиКаприо и, перебирая широко расставленными ногами, вновь подъехал к столу, где рассыпал дорожку кокаина. – После всего случившегося между вами, ни она, ни ты… Никто из вас! Никогда, сука, не станет прежним! Это я тебе сейчас как психолог говорю!
– Не знаю, как она… А вот я – да, – продолжал невнятно стонать сержант.
– Хоть бы так и было… – пьяно пробурчал с пола Леонид.
– Но ты не жалеешь о произошедшем? Хотел бы все повторить? – задал провокационный вопрос ДиКаприо, втирая в молоток остатки кокаина.
– Нет, не жалею, – печально-пьяно улыбнулся Том. – И да, повторил бы… Повторил… Но только хорошее, ибо, сука-бля, второй раз пережить всю эту болезненную ёбань разрыва я б хуй смог… Сердце бы не выдержало… Инфаркт, инсульт, все дела… – нес хуйню он.
– Значит надо бороться! Надо сражаться! – вынес вердикт ДиКаприо, стукнув молотком по столу. – Давай приведу личный пример. Была у меня жена. Красивая, умная… Чисто Мадонна, матерь Иисуса. И жили мы с ней счастливо, и ничего не предвещало беды, пока не отправились мы с ней в кругосветное путешествие на круизном лайнере… – тяжело вздохнул он, приложившись к бутылке виски. Том же взволнованно уставился на друга, предвкушая охуетительно-трагичную историю. – И вот, корабль сталкивается с айсбергом и идет ко дну. Шлюпок на всех не хватает, начинается паника. Люди убивают друг друга за ебучее место в шлюпке. Я сражался… Нет, я убивал! Я орудовал молотком направо и налево, дабы выбить для нее место и спасти! Но увы – я потерпел фиаско. Так мы остались с ней на борту, а лайнер стремительно продолжал тонуть. Корма поднялась кверху, мы уцепились за ограждение и ждали… Ждали неминуемого соприкосновение с ледяной водой. К слову, все это происходило в Северном Ледовитом Океане. Так вот, оказавшись в воде, мы отыскали ширму, но увы и ах – место там на двоих не было. Конечно, можно было бы попробовать взобраться на нее с двух сторон, но я, как истинный джентльмен, уступил место жене, сам же оставшись в воде. Вскоре вернулась спасательная шлюпка, и моя жена чудом выжила в ту роковую ночь… Я же замерз до смерти и камнем пошел на дно. Но какая к черту разница? Главное, я сражался за нее!
– Лео, – ошалело прошептал Харди, прикрыв ладонью рот. – Какой, сука-бля, ужас… Все это правда? Не знал, что у тебя есть жена…
– Конечно, нет! – хлопнул в ладоши мозгоправ. – Это я только что выдумал, дабы подбодрить тебя. Ведь стоило попытаться, да? – лукаво прищурился он. – Но! Все же такая история могла произойти с кем-то, так? А значит, везде есть выход! Просто надо идти до конца, как бы тяжело не было! И я уверен, если ты продолжишь бороться, то добьешься желаемого!
– Сука-бля, Лео, какой же ты долбоеб, – подкатил глаза Харди, кривыми зубами открыл бутылку рома и присосался к ней.
– Ладно, паскуда. Есть у меня для тебя один вариант – ебейший. Обдумывал его несколько дней, анализировал и, думаю, это тебе поможет. И о нем я тебе сейчас расскажу не как мозгоправ – как друг, – мракобесил ДиКаприо, открыв верхний ящик стола и вытащив из него какую-то бирюльку. – Чего хочет каждая молоденькая девочка, мм?
– Деньги, славы… – предположил с пола Батлер.
– Хуйня! Никто этого не хочет! – перебил ДиКаприо. – Замужество – вот предел желаний любой девушки! – положил он на стол бирюльку, накрыл ладонью и пододвинул вперед.
– Что это, сука-бля? – взял Харди раритетное кольцо и покрутил в руках, тяжело нахмурившись.
– Ну как? Очевидно же, что кольцо! – поднял брови к потолку Леонардо. – Бери его, Том, и не стоит благодарностей. Оно очень дорогое. Нина явно оценит такую вещь. Так что бери его, езжай к ней и предложи выйти за тебя…
– Ты, сука-бля, опиздинел? – вмиг превратился в принципиальную сову Харди, уничтожающе взглянув на друга.
– А что? Я вижу – ты готов к этому шагу. Так почему бы и нет? – состроил он подобие фирменного ебала друга, но в своем стиле. – Давай, просто сделай это! К тому же, это тебе не какая-то ебаная ювелирка с барахолки, а кольцо твоей прабабки! Не это ли сентиментальность – сделать предложение фамильной ценностью?
– В смысле?! – охуел хлеще некуда Харди, вмиг протрезвев.
– Ой, ну уж прости, – отмахнулся ДиКаприо. – Когда ты показывал мне свой фамильный музей, ну не мог пройти я мимо это прекрасной вещи! Ты же знаешь, как я люблю раритет! Ну свистнул я у тебя кольцо, ну что тут такого? Просто был обдолбан, сорвало планку… Ну прямо как у тебя, когда ты выебал свою девочку в рот!
– Сука, урод, нахуя ты напоминаешь мне об этом?! – сорвался с места Том и кинулся на мозгоправа в драку.
Так они пьяно покатались по полу около получаса, нанося друг дружке слабые неточные удары.
– Все, сука-бля, достаточно, – запыхано откинулся на спину Харди, уставился в потолок и закурил.
– И все же, что с кольцом? Сделаешь это? – улегся рядом на бочок потрепанный ДиКаприо, подперев щеку молотком.
– Что с кольцом… Верну его на место, – прокряхтел Харди, поднимаясь с пола.
– В смысле?! – оскалился ДиКаприо.
– В прямом. Поеду в Манчестер и положу его на законное место, – ответил сержант, надевая тенниску.
– А как же предложение? Охуел?! Не хочешь сделать это ты – сделаю я! Отдай кольцо! Я напишу от твоего имени Нине письмо… Нет! Лучше я напишу ей письмо от своего имени! Предложу выйти за меня, и она согласится! А тогда-то ты приедешь ее отбивать у меня! И я еще подумаю, отдавать ее тебе или нет! Так что лучше давай ты сделаешь все по-хорошему сам, чтобы не портить наши с тобой отношения! – подскочил Лео с пола и принялся надевать френч задом наперед. – Эй, паскуда, ты куда пошел?! Вернись! Мы не договорили! – крикнул он вслед удаляющемуся Тому. Но тот лишь показал через плечо «фак» и был таков. – Сука, – харкнул в сторону ДиКаприо.
– Ох, а нормально отпускать его одного в таком состоянии? – взволнованно, но сонно, пробурчал с пола Батлер. – Ну, не свершит ли он чаво над собой?
– Суицид что ли? – предвзято посмотрел на бородача Лео. – Не, не будет он сейчас таким говном заниматься. Месяцев эдак через шесть-семь – возможно. Сейчас – не беспокойся, – утешил он Батлера.
– Ну, тогда хорошо, – перевернулся на бочок Леонид, подложив ладони плаща под эффектную щеку. – Джейки надобно позвонить и сообщить, что Томми домой отправилсси, а то волноватьсси-то будя…
Черный кэб, прибывший из аэропорта Хитроу, остановился у кованых ворот поместья на Грин-Энд-роуд. Задняя пассажирская дверь распахнулась, и из Астена FX4 вылез Том Харди. Он достал чемодан с вещами, за которыми заезжал в Сиэтл, и покатил к воротам.
– Мистер Харди? – послышался из-за каменной изгороди взволнованный крик дворецкого. – Мистер Харди, это вы?
Том заглянул сквозь ворота во внутренний двор и увидел, как по широкой мощеной дорожке бежит дворецкий.
– Мистер Харди, мы вас не ждали… – запыханно бормотал он, открывая ворота перед сержантом. – Вы не предупреждали… Ох-ох… Мы совсем не готовы к вашему приезду. Что же вы не позвонили?
– Не позвонил… – пожал плечами Том, входя во внутренний двор. – Ничего страшного… – похлопал он дворецкого по плечу и двинулся к дому.
– Побегу, прикажу кухарам приготовить ужин… – поднял указательный палец дворецкий и, обгоняя хозяина, поспешил к мраморной лестнице.
Том шел по дорожке мимо клумб, раньше пестрящих ирисами, анютиными глазками и гиацинтами. Теперь же все было засеяно газоном, и оттого вместо аромата цветов, заполнявших прежде весь внутренний двор, сейчас чувствовался лишь запах скошенной травы. Проходя мимо декоративного пруда, Харди увидел, как карп всплеснул плавником водную гладь и скрылся под кувшинкой. Впереди показалась восьмигранная беседка, белая краска которой заметно облупилась, а на крыше кое-где отвалилась зеленая черепица.
Подойдя к дому и поднявшись по мраморным ступеням, Том очутился на большой террасе огражденной балюстрадой. Раньше эта часть дома слепила белизной, теперь же и ступени, и терраса были покрыты уличной пылью, а по углам виднелась опавшая еще прошлой осенью листва. Под тенью навеса поскрипывали широкие качели. Металлическая сетка сиденья и спинки не была накрыты мягкими подушками и кое-где проржавела. Каменные вазы по обеим сторонам двустворчатого арочного входа пустовали.
Том вздохнул и вошел внутрь. В нос ударил знакомый запах древесины, который перебивался запахами сырости и старины. Лестница, ведущая на второй этаж, казалась еще более широкой и громоздкой из-за отсутствия на ней обыкновенной красной ковровой дорожки. Портреты предков и отца на стенах покрывал не толстый, но заметный слой пыли. Диван и кресла у сводчатого окна накрывали белые полотна. Лак на овальном столике перед ними кое-где потрескался. Каминная полка была пуста.
Все в поместье вроде осталось на своих местах, но в то же время выглядело иначе. Было видно, что за домом и двором по-прежнему ухаживают, но при первом же взгляде становилось ясно, что хозяина здесь нет. Долгих десять лет прошло со смерти мистера Уокена, и без него здесь стало все по-другому.
Том добрался до своей спальни. Шелковые шторы были плотно задвинуты, и от полумрака сержанта мгновенно поклонило в сон. Он поставил чемодан у порога, подошел к широкой кровати, отодвинул балдахин, присел и стянул с себя берцы. Затем откинул покрывало из парчи и забрался под одеяло.
Минувшие недели с последующим запоем оказались для сержанта до того изматывающими, что едва голова коснулась подушки, он тут же провалился в сон и проспал часов пятнадцать кряду. Спустился вниз Том только к завтраку следующего дня, впрочем, после вновь отправился спать. Он все спал и спал, а если наконец высыпался, то просто лежал, бездумно глядя в потолок. Кухара и дворецкий всячески ухаживали за ним, принося в комнату еду и чистую одежду.
Сил не было совершенно. Не хватало их даже на то, чтобы погонять какие-то мысли в голове. Том чувствовал себя так, будто его сначала порубили на мелкие кусочки в кухонном комбайне, а после пропустили через соковыжималку. Полученный сок нарочито вылили, ведь он оказался абсолютно никому не нужным, а сам же Том отправился на мусорку в виде жухлых ошметков.
Так и провел пару недель, не вылезая из кровати.
Но одним утром Том открыл глаза и понял, что дальше так продолжаться не может. Если он не встанет немедленно, то, возможно, не встанет уже никогда. Слабость во всем теле была до того сильной, что казалось мышцы начали атрофироваться. Харди сел в кровати и подвигал шеей из стороны в сторону. Через минуту пальцы, а затем и полностью все конечности стало покалывать. Сержант с трудом встал и двинулся к двери. Еле-еле добравшись до выхода из поместья, он прошел по террасе, присел на мраморных ступенях и закурил.
– Изволите отзавтракать? – подкрался к нему со спины дворецкий, который днями напролет караулил, когда же молодой хозяин соизволит покинуть покои.
– Нет, сука-бля, – отмахнулся через плечо Харди. – Клумбы надо бы засадить цветами. А то, сука-бля, как-то уныло, – указал он сигаретой вперед.
– Передам садовникам, – закивал дворецкий и уже хотел бежать в дом.
– А хули раньше не сделали? Точнее, сука-бля, почему не поддерживали? – продолжил Том, и дворецкий вынужденно остановился.
– Ну… Раньше мистер Уокен давал распоряжения, как и что делать. А теперь и некому… А сами мы и не знаем, как лучше… Пытаемся поддержать, что есть, чтобы не допустить разрухи. Да и людей в поместье теперь мало. Хоть жалование осталось прежним, но большинство трудились здесь именно из-за мистера Уокена. Его не стало, и многие ушли. Кто-то, конечно, остался, например, как я и кухара… Но все равно не справляемся с таким огромным пространством. Вот и делаем, на что сил хватает… – мямлил дворецкий.
– Ну я понял… – вздохнул Том и затушил бычок о подошву берца. – Ну хоть, сука-бля, клумбу засадите. Не хочу, чтобы поместье увядало. Хотя вряд ли оно уже будет цвести как прежде.
– Хорошо, мистер Харди. Что-то еще? – учтиво кивнул дворецкий.
– Краска есть? Белая. Беседку, сука-бля, покрашу, – махнул головой в сторону сержант.
– Отчего же нет, есть, конечно! – лайкнул дворецкий и наконец-таки побежал в поместье.
Через несколько минут он вернулся с наждачной бумагой, банкой краски, кистями и какой-то холщовой сумкой.
– Сначала бы надо зашкурить… – протянул дворецкий Тому наждачку.
– Разберусь. Иди уже, – отмахнулся сержант, как бы предлагая уже дворецкому оставить его в одиночестве.
– Хорошо-хорошо… Вот, только переоденьтесь, а то запачкаетесь, – всучил тот ему в руки сумку.
Том повиновался и достал оттуда старые рубашку и шляпу отца. Стянул футболку и накинул рубаху. Шляпу покрутил в руках, вспомнив, как именно в этой Кристофер когда-то стриг, как тогда думал маленький сержант, розы, на деле же – окучивал тайную конопляную клумбу. Сержант улыбнулся уголком губ и нахлобучил шляпу на голову.
Наконец, еще раз покурив, Том приступил к работе. Пока он тщательно шкурил деревянные балки и дощечки скамеек внутри беседки и покрывал их краской, мысли, напрочь отсутствующие с момента его приезда сюда, вновь потихоньку заполнили голову. Вновь и вновь прокручивая события последних недель, сержант загнал себя в какую-то безысходность, решив, что иного итога быть и не могло – как бы он ни хотел, как бы ни старался. К слову, от этого совсем не становилось легче, ведь Том отчетливо понимал для себя, что потерял не просто любовь, а любовь всей своей жизни. Он совершенно точно знал и чувствовал, что подобного с ним больше не повторится. Вряд ли он сможет полюбить кого-то еще, даже если бы вдруг захотел этого. Да и Том не хотел. Не хотел больше разочарования. Не хотел боли, впрочем, и нынешняя еще не прошла, да и не известно пройдет ли когда-то. А главное, он не хотел любить никого кроме Нины.
Ближе к вечеру, когда солнце, скрытое за серой пеленой, незаметно катилось к горизонту, Харди закончил покраску и уселся на большой декоративный камень позади беседки, откуда открывался вид на небольшую дубовую рощу на заднем дворе. Восемь дубов возвышались в ряд вдоль ограждения. Харди отыскал взглядом среди деревьев свой дуб и тут же отчетливо вспомнил, как закапывал в землю желудь, который сам подобрал из-под усталого дуба отца. То был его девятый день рождения. Первый день рождения здесь, в поместье. Вспомнил, как Крис разбудил его поутру и повел в рощу, рассказывая попутно о традиции посадки каждым мальчиком в роду Харди своего дерева. Тому совершенно не были интересны в тот момент эти древесные истории. Да, было довольно прикольно узнать, что эти дубы настолько стары, но не более того. Да и вся эта затея с посадкой желудя казалось сомнительной. Где гарантия, что что-то прорастет? Почему бы не купить хороший саженец и не посадить его, раз уж это так важно? Но мистер Уокен тогда заверил, что желудь непременно прорастет, ведь у всех прорастает – почему же не прорастет у Тома? Но мальчику не очень-то в это верилось, да и в принципе было все равно. Не прорастет – и пусть! Деревом больше, деревом меньше – какая разница? Ан нет! Дуб вскоре пророс, как и обещал Кристофер, ведь на самом деле он утаил, что вырастить из желудя дерево куда проще, чем из саженца. Да и зачем это знать пацану? Крис хотел, чтобы сын думал, что раз дуб пророс, значит он исключительный и самый сильный из всех желудей, и это Том сам лично выбрал его. Да, дуб рос довольно медленно и был болезненным. Мистер Уокен то и дело обрабатывал дерево от всяческих вредителей, которые так и норовили загубить маленький дуб. И несмотря на все невзгоды он рос и постепенно креп. Ствол становился все выше и шире, крона – все гуще и раскидистей. И последний раз, когда Том приезжал в поместье, дуб уже, казалось, был готов догнать своих предков. Дереву на тот момент исполнилось уже около двадцати лет, и он почти сравнялся по высоте с остальными деревьями рощи. Все еще был чуть тоньше других и слегка кривоват, но наконец в нем была видна сила. Листва была сочной и все ветви были увешаны желудями. То было год тому назад. Теперь же Харди смотрел на дерево и совсем его не узнавал.
Корявые, а некоторые и надломанные ветви просвечивались сквозь тусклую, жидкую крону и устало клонились к земле, отчего дуб, казалось, стал намного ниже, чем был прежде. Постарел, поник. Листья сухие – не по-осеннему бурые, а блекло-зеленые, будто высушенные меж страниц старых книг, изъеденные личинками шелкопряда. Кора где-то отходила и вскрывалась болячками. У земли безжизненными узлами виднелись оголенные корни, и, казалось, еще немного и они не смогут больше удерживать ствол. Дуб стоял среди гордых, пышущих зеленью и жизнью сородичей, и рядом с ними выглядел никчемным уродом, весь кривой и неуклюжий. Можно был подумать, что стоит его лишь слегка толкнуть и он, не сопротивляясь и не противясь, рухнет, рассыпавшись на мелкие щепки и сухую труху.
– Выкорчевать бы, сука-бля, его к хуям… – пробормотал Том, в задумчивости приложив разведенные большой и указательный пальцы к подбородку и рассматривая жалкое беспомощное дерево.
Так полетели дни. Ну, как полетели… Дни тянулись бесконечно долго, хоть Том и находил для себя постоянно какие-то дела, занявшись приведением поместья в прежний вид. Зато дом и двор за это время преобразились. Казалось и не было тех десяти лет, что прошли со смерти Кристофера; тех тринадцати, что минули с того момента, как сержант уехал в Штаты; тех двадцати двух лет, с тех пор, как он впервые сюда приехал восьмилетним мальчиком, что не умел дышать. Дышать он научился, но надежды, что мелькала в глазах того пацана, теперь не было. И Том совсем не знал, что из этого лучше. Задыхаться, но иметь надежду на спасение, или же дышать свободно, но не видеть никакого пути дальше.
Одним июльским утром Том проснулся и осознал: все что мог сделать в поместье – он сделал, а все, что не мог – приказал сделать рабочим. И теперь фамильное гнездо Харди выглядело в точности, как и раньше. Что дало это Тому? Да, собственно, ничего. Зачем вся эта красота и лоск в доме, где никто не живет? Лишь в дань уважения к отцу. Самому же сержанту было абсолютно плевать: чисто ли в замке или пыльно, свежа ли краска или потрескалась, цветут ли клумбы или порастают травой. Том не замечал ничего этого вокруг, хоть и занимался всем этим самолично. Но было то, что действительно непрестанно ощущал он здесь.
Первое – это пустота. Огромное поместье с десятками просторных комнат, в которых никто не живет. Комнаты заставлены мебелью, которой никто не пользуется. Стены, увешены картинами, на которые никто не смотрит. На десятиметровом столе, за которым никто не обедает, стоят канделябры, в которых никто не зажигает свечи. Кровати застелены покрывалами и подушками, на которых никто не спит. В сервантах пылится посуда, из которой никто не ест. На заднем дворе у дубовой рощи – ростовые шахматы, в которые никто не играет. На первом этаже – музей, экспонаты в котором больше некому показывать. А в его спальне – раритетная люлька, в которой никого не убаюкивают.
Второе же – невыносимая гнетущая тишина. Ее не заглушали ни голоса кухаров, доносящиеся с кухни, ни шум ремонтных работ. Сержант невольно вспоминал слова отца, сказанные им однажды. О том, что настанет день, когда Том останется абсолютно один в этом поместье. Тогда-то он узнает – каково это – остаться без семьи. И в тот самый момент ему захочется, чтобы любимая женщина согрела его любовью, захочется услышать разносящийся по поместью там и тут детский беззаботный смех… Но всего этого не будет, если он не одумается вовремя… Ничего не будет… Раньше Харди думал, что этот момент для него уже давно настал – в день, когда состоялись похороны отца. Он даже на мгновение тогда подумал, что не отказался бы иметь ребенка. Да, он чувствовал себя в тот момент одиноким, однако тогда это чувство заставило наконец найти брата, и вновь затеплилась надежда на какое-то светлое будущее. Хотя бы имея всего лишь брата. Почему бы и нет? В то время Харди были совершенно чужды мысли о семье, любви и чем-то подобном. Все это было ему неинтересно. Да и с братом отношения складывались по-разному, и Том все равно чувствовал себя время от времени одиноким, тем не менее, у него не было потребности заполнять эту пустоту внутри себя чем-то еще.
Но сейчас Том по-настоящему понял, что такое одиночество. Так было и все тридцать лет его никчемной жизни, но лишь теперь он осознал, что одиночество – это совсем не то, чего бы он желал. Лишь теперь он захотел, чтобы тишину заменил голос любимой женщины рядом, и звуки вальса, пока они вдвоем кружатся по залу. А может даже и больше. Может, Том хотел даже слышать беззаботный смех своих детей, доносящийся из просторных комнат. Хотел собираться всеми за десятиметровым столом, зажигать свечи и ужинать из красивой посуды. Ложиться в теплую кровать, прижимать жену к себе и вдыхать ее аромат. А по ночам, когда та слишком устала, вставать, чтобы покачать люльку, где спит их ребенок.
Эта картинка, постоянно всплывающая в мыслях, была до того реалистична, что, казалось, порой становилась осязаемой, и до того идеальна, что даже начинало подташнивать. Но главное, Том абсолютно точно знал – все это лишь несбыточная мечта, и какой бы приторно сладкой она ни была, ему не вкусить даже толики этой сладости. Точнее, свою долю этого клубничного десерта он уже заполучил в те дни, проведенные в Сан-Франциско и придорожных мотелях. И по-прежнему ощущал ту сладость, оставившую после себя горьковатый привкус.
Кристофер говорил, что ничего хорошего не будет, если Том не одумается. Но ведь он одумался! И он был готов к этому шагу, был готов бросить все, готов на что угодно и даже больше! Да, осознал он, насколько серьезны были его намерения, пожалуй, лишь здесь, в отчем доме, но на деле же – хотел этого уже очень давно. Но теперь он понял не только чего хотел, но и с кем. Харди, конечно же, видел в своих сладких мечтах не безликую жену, а совершенно конкретный образ. Хрупка, с тонкими ключицами, вздернутым носом, зелеными глазами, и светлыми волосами, заплетенными в косы, а по особым случаям завитыми в кудри. Нина. Лишь ее одну он готов был впустить в свой дом, и уже впустил в сердце. И там она навек и останется. Лишь в его воспоминаниях и мечтах.
Точно! Пожалуй, пора вернуть кольцо прабабки в семейный музей, где ему и место. Да, именно там, а не на пальце Нины.
Сержант стал рыться в вещах и наконец в кармане скамов отыскал кольцо. Он сжал его в ладони и поспешил в музей. Там он подошел к витрине, где хранились реликвии его прадеда-кладовщика, отодвинул стекло и положил кольцо в пустующую шкатулку.
Том уже хотел выйти отсюда, когда взгляд остановился на усталом манекене в пальто и шляпе.
– Прости, пап… – прошептал он и подошел к манекену. – Я все проебал и подвел тебя… Теперь я понял многое, о чем ты говорил. Ты предупреждал, что настанет момент, когда я узнаю, что такое одиночество. И ты знал наперед, чего мне будет хотеться в этот момент. Да, пап, ты был, сука-бля, прав. А еще я вспомнил, как ты рассказывал о своей любви. К Мэрил… Может, мне, сука-бля, и никогда не понять твоих чувств к ней. Но зато я понял, о чем ты говорил тогда. Что порой даже минута, проведенная рядом с любимым человеком, стоит дней и месяцев страданий. Да, любовь того стоит. Теперь я это знаю… Но все равно больно, пиздец…
Том присел на тумбу рядом с манекеном и, опустив взгляд в пол, крутил пуговицу на рукаве пальто.
– Я бы так, сука-бля, хотел, чтоб все твои мечты насчет меня сбылись. Ведь теперь это и мои мечты тоже. Прости, что делал тебе больно, говоря, что все это мне не нужно и не интересно. Но я, сука-бля, не знал! Не понимал, о чем ты говоришь, и о чем говорю сам! Вряд ли, сука-бля, тебе станет от этого легче, но ты должен знать, что теперь я это понял. Но что мне делать с этим пониманием? Ведь никого больше я полюбить не смогу. Она такая… Охуенная… Такая особенная. Она бы тебе понравилась. А даже если бы и нет, мне было бы похуй. Ведь я ее люблю. А важно ведь только это, так? И потому, все же уверен, что и тебе она понравилась бы. Но… Все это не имеет смысла. А знаешь почему? Потому что, каким бы ебланом я ни был, все же тоже оказался в чем-то прав. Та, что я полюбил, не любит меня! Та, что я полюбил, не хочет жить со мной бок о бок всю жизнь! Та, что я полюбил, не захочет от меня детей! А почему так… А хуй знает… Честно, я, сука-бля, думал все иначе. И думал, что все это возможно для нас с ней. Но теперь все… Все кончилось. Она осталась там, а я вот – здесь. Разговариваю, сука-бля, со своим мертвым отцом! – усмехнулся Том и закрыл ладонью глаза. – Блять. Я не знаю, как так вышло… Но ты ошибался насчет меня, и, хоть я и понял все то, что ты говорил мне на протяжении многих лет, так и остался той – второй мышкой, утонувшей в молоке…
– Да, пацан, тут ты прав… – вдруг скрипнула дверь и внутрь заглянула…
– Мел? – вздрогнул Том. – Сука-бля… – суетливо вытер он слезу рукавом отцовского пальто. – Какими судьбами?
– А ты, конечно, наглецом вырос! – скрестила полные руки на не менее полной груди Мелисса. – Приехал, значит, и даже не соизволил сообщить! Благо, кухара позвонили и сообщили твоей няньке, что ее воспитанник прибыл! – подошла она к Тому и ткнула в грудь сначала себя, затем его. – Это, по-твоему, нормально? М?
– Прости, Мел… – поджал губы Харди. – Я не хотел тебя обижать…
– Да я уже поняла, пацан. Я, так и быть, не обижаюсь. Ведь вижу, что тут у тебя творится кое-что посерьезнее, – похлопала его по плечу Маккарти. – И я не договорила насчет той мышки. Ты, конечно, все правильно рассудил, что ты вторая мышь, утонувшая в молоке. Но, кажется, ты ни черта не понял сути. Мышь не просто утонула, потому что молоко было слишком жестоко к ней! Мышь не боролась и опустила лапы, – взяла она сержанта за руки. – Понимаешь?
– Мел… – потупил взгляд Том. – Это ведь ты не понимаешь сейчас, о чем конкретно речь. Не знаешь же всего…
– Ну, так я вся внимание! – уверенно посмотрела нянька ему в глаза, крепче сжимая ладони в полных руках. – Расскажи, все как есть, и, может, я изменю мнение. Ведь мне всегда больше нравилась позиция Криса на твой счет. Что ты – мышь, которая взбила масло.
– Мел, пожалуйста, я не хочу. Все это бессмысленно уже, – нахмурился Харди.
– Ну нет, пацан. Так дело не пойдет! Я, уж прости, слышала все твои душеизлияния Крису, – махнула она головой в сторону манекена. – Неужто ты думаешь, что рассказать о своей боли мертвому человеку эффективнее, чем живому?
– Ну проще уж точно, – ухмыльнулся Том. – Не хочу, Мел, правда…
– Тебе нравится быть этой тонущей мышью? М? Почему просто не попробовать? Разве я давала тебе когда-то дурных советов? – приподняла бровь Маккарти.
– Нет… – пожал плечами сержант.
– Нет! – подняла она пышный указательный палец. – Так с чего ты решил, что сейчас я не смогу помочь? К тому же я женщина! Кому, как ни мне, посмотреть на всю ситуацию со стороны. Вы же мужики – долбоебы! О, боже! Ну наконец ты вырос, и я могу себя не сдерживать в выражениях!
Том стоял и, бестолково хлопая глазами, смотрел на няньку, превратившись в сову-долбоеба.
– Так что давай, пацан, выкладывай! – уперла руки в складчатые бока Мел.
Том нахмурился, положил ладони на щеки и стал их массировать, отчего губы надулись в пухлую трубочку. Он смотрел на няньку и все думал, стоит ли вновь пытаться что-то прояснить по его истории с Ниной. Может, уже хватит давать себе ложную надежду? Сейчас наверняка Мел наплетет ворох мотивирующих речей, и он опять развесит уши. Но ведь уже давно ясно, что все кончено. К чему бередить и так нихуя незаживающие раны? Ну, а, впрочем, раз они не заживают, то какая разница? А вдруг и впрямь Маккарти скажет что-то такое, что заставит Тома посмотреть на ситуацию с иной стороны. Ну мало ли…
