Текст книги "Долгая история (СИ)"
Автор книги: Becky Kill
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 47 страниц)
Юра улыбнулся и закатил глаза. Сашка засмеялась и вернула своё внимание обоим цыганам.
– А ты, молодец, чего глазеешь, а не подходишь? Чай, не укусим! Накормим, напоим, коль хочешь, песню душевную споём… Мы, цыгане, народ весёлый, гостеприимный.
Голос был низкий, гортанный – но принадлежать мог только женщине.
«Угу, конечно. Такой гостеприимный, что хоть сейчас всех “дорогих” на органы разберёте!» – про себя съязвил Юра и, сунув руки в карманы джинс, сделал полуоборот к говорившей.
Ему словно мешком по затылку шарахнули.
Бывает милая красота: трогательная, пухлощекая, белокурая. Бывает «нейтральная» естественная красота, и красота кричащая, нарисованная макияжем. Бывает жгучая, соблазняющая красота, а бывает страшная: тревожащая, будоражащая, завлекающая и отталкивающая одновременно – такой обладала Панночка. И, наконец, бывает красота мифическая, встречающаяся так редко, что трудно поверить в саму её возможность. Красота, от которой сгорают дотла города, вгрызаются друг в друга армии, свергаются правители и целые страны меняют религии. Красота ошеломляющая, лишающая всяких мыслей, дара речи; настолько настоящая, что кажется нереальной. Красота, которой для Юры не существовало в принципе. До этой самой секунды.
Она была цыганкой – самой настоящей. Молодой – не старше восемнадцати – и самой прекрасной, которую вы только можете себе представить. У неё, как в дешёвых романах, было всё: гладкая смуглая кожа, густые и блестящие, угольно-чёрные косы (где-то за ухом в них были вплетены два маленьких колокольчика, которые тихо бренчали, когда она шла), узкие покатые плечи, грудь, талия и бёдра, при виде которых хлебнула бы хмыриной желчи любая лысегорская манекенщица. Аккуратные губы бантиком, чётко очерченные брови вразлёт, густые ресницы и глаза, в которых можно было топиться с разгону. И ещё был взгляд, который вынимал из тебя душу и открыто сообщал, что она знает о том, что с тобой делает; что делает с тобой вырез её подвязанной, открывающей живот блузки и три ряда золотого ожерелья с монетами – вроде того, которое продала Бейбарсовым Торгашиха – вздымающихся и опадающих на её груди. И её это забавляет.
Она была такой идеальной, что это казалась просто издевательством. При взгляде на неё хотелось психовать, матерясь от злости и пиная носками ботинок траву. Плеснуть ей в лицо серной кислотой, наслать куриный сглаз или, на худой конец, набросить на неё покрывало – что угодно, чтобы избавить себя от этого беспомощного оцепенения, снять с себя её подавляющую власть. Но ты мог только смотреть.
Красавица повела плечами, и накинутая на них шаль упала к изгибам её локтей. Усмехнулась и поглядела в сторону. Её ни капли не смущало, что незнакомый парень ест её взглядом так, что только ложку одолжи. Видимо, к подобной реакции она привыкла настолько, что попросту не обращала на неё внимания.
– Ай хороша девка – сестра твоя, сокол! Ай хороша! – издав весёлый смешок и уперев кулак в бедро, цокнула она языком. – Вот девка – цыганка! Не по крови, так по духу цыганка! С глазами яркими и душой степной кобылицы – дикой, необъезженной, норовистой, вольной. С огнём в крови и песней в сердце!
«Как ты?» – хотел спросить Юра, но слова застряли в горле, и он закашлялся.
– Вижу, знаешь, и сам это знаешь, – косо глянув на него, продолжала вести своё прекрасная цыганка. – Сам видишь. Следишь за ней, оберегаешь. Боишься… Ой, не зря боишься! Такие сердца покоя не находят, сокол – только на беду себе, только на беду… Отводи её от пропастей, крутись вокруг ног псиной верной – да только нет такого коня, на котором от себя ускакать можно было бы!
Бейбарсов молчал. Цыганка постояла рядом с ним ещё с полминуты, любуясь на костёр. Затем рукой подтянула шаль на плечи и хитро поглядела на мага.
– Хороша у тебя сестра. Но я лучше! – запальчиво воскликнула она и, гордо вышагивая, через высокую траву пошла к своим людям (Юра с огромным трудом подавил в себе абсурдное желание крикнуть ей: «Не уходи!»)
– Эй, Зара, Зара, иди к нам! – первые, заметившие её, расцвели улыбками и призывно замахали руками. – Что ж ты сегодня нас не радуешь?
– Зара, а-ну спой! Мочи больше нет Стёпкины пиликанья слушать!
– Ишь, как вышагивает, пигалица! Ей-ей, сейчас в пляс пойдёт!
– А хоть бы и сплясала – я бы поглядел!
– Гляди-гляди – тебе только глядеть и светит! – под взрыв хохота выкрикнул какой-то молодец из задних рядов.
Парни, крутившиеся возле Сашки, при приближении Зары разом потеряли к тибидохской ведьме всякий интерес – не сказать, правда, что ту это слишком расстроило. По правде, стремительную смену дамы сердца Сашка вряд ли заметила, так как сама удивлённо уставилась на явившуюся.
– А что, ромалы, почему не веселимся? Я гостью нашему тоску развеять обещала, а вы…
– Веселимся, Зара, отчего ж не веселимся! – громко крикнул давешний курчавый скрипач.
– Да разве ж так веселятся?! – под одобрительные выкрики раскинула Зара руки. – Так только столетние стариканы да старухи поминки справляют! Сейчас я покажу вам, как нужно сердце вольное тешить! Играй, Стёпка, все играйте! Петь буду!
Толпа вокруг костра захлопала в ладоши, ожила. Те, кто были ближе всех к костру, отодвинулись назад, освобождая место вокруг. По тому кругу, уперев кулаки в бёдра и вызывающе вздёрнув подбородок, пошла Зара. Заиграли скрипки, затем гитары. С костра сняли ежей, подбросили дров, и пламя взметнулось в два раза выше прежнего, от чего монеты цыганского ожерелья запылали золотым жаром на её груди. Зазвенели колокольчики в густых волосах, когда она тряхнула ими раз, затем другой. А после своим низким, глубоким голосом она запела: громко, задорно, с придыханием:
Под копытом пыль клубится —
Несёт шальну-у-ую кобылицу
За ней конь лихой, задорный
Хоп, хоп, хоп!
Молодой, черноголовый!..
Табор, улюлюкая, прихлопывал в такт песне, и Зара, то и дело делая обороты на месте, начала пританцовывать, схватившись за подол юбки.
Не поймает, не дого-о-онит —
Только кровь по жилам сто-о-онет!
Стонет, душу разрывает…
– Хоп, хоп, хоп! – кричали цыгане.
Не догонит, не поймает!
Звенели монеты ожерелья, звенели колокольчики в волосах. Мелькала юбка, плескались в разгоряченном воздухе чёрные волны волос. Цыганка пела и танцевала, кидая вокруг зазывные взгляды. Затем вдруг замерла, вскинула руки. Вместе с рукавами, оголившими бронзу кожи до самых плеч, упала музыка, сменила темп. Теперь одиноко плакала скрипка.
Мне б такого, молодого-о-о…
– нараспев тянула цыганка, бездонными очами смотря на не помня, как подошедшего к самому костру Юру (ноги сами несли его). Губы её кривила непонятная, коварная усмешка.
Черноглазого, гнедого-о-о...
Я б его бы оседлала-а-а
В поле тра-а-аву потоптала…
Шаль сделала взмах. Ударили по струнам гитаристы. Музыка вслед за беспрерывно двигающей плечами Зарой понеслась в лихой пляс и, взвившись на финальные аккорды, оборвалась в миг, когда цыганка упала на колени, дугой выгнув назад спину. Шквал аплодисментов, который ей устроили, был достоин лучших московских театров. Тяжело дыша, Зара поднялась на ноги, отряхнула юбку и, щурясь, коротко оглянулась на Бейбарсова.
Но первоначальное наваждение уже ослабевало, и разум потихоньку начинал брать верх над мужской Юриной натурой. Нет, дело здесь было вовсе не в нём. Зара даже с ним не играла – вернее сказать, не с ним. Жертвами её песни оказались трое цыган (один из них был тем длинноволосым сыном Баро, что раньше смешил Сашку), которые, по всей видимости и какой-то причине полагали, что у них есть вполне реальные шансы получить певицу. Выказывая интерес к Юре, шальная цыганка дразнила им своих поклонников, словно быков красной тряпкой. Ей с того был один смех.
Но не Юре, которому совсем не улыбалось закончить вечер чучелом для метания ножей. Три пары зло поблёскивающих глаз уже сейчас буравили его открыто предупреждающими взглядами. И как бы хороша не была Зара – стоила ли она того? Её ошеломительная красота – безусловно, да. Но стоила ли она сама?
Нифига подобного.
Даром она ему не сдалась (как и он ей). Просто ещё одна Тарабарова в цыганской юбке.
Но, Тьма, до чего же красивая!..
Зара, поджав губы, отвернулась к вольному народу. Грудь её быстро вздымалась и опадала.
– Пой, пой ещё! – кричали ей.
– Э нет, ромалы! Дух перевести дайте! – погрозив им пальцем, усмехнулась Зара. – А пускай гостья наша нам споёт! Девка, гляжу, ладная, голосистая. Ну-ка, иди в круг!
Сашка – которая вместе со всеми охотно подпевала предыдущей «звезде» – застыла. К ней разом обернулись головы присутствующих. Идею Зары безоговорочно приняли на «ура» (причём создавалось впечатление, что на «ура» сейчас приняли бы вообще любую её идею, даже если бы она заключалась в том, чтоб вывалять всех присутствующих в смоле и обсыпать пухом).
– Иди ко мне, иди! – снова поманила её рукой Зара. – Ты начинай, а я подхвачу.
Сашка поднялась на ноги.
– Я не знаю ваших песен!
– А коль не знаешь наших – пой ваши! Аль думаешь, мы колдовских песен не знаем? Да наши ведьмы половину из них сочинили! – расхохотавшись, выкрикнула Зара и, махнув музыкантам, чтоб играли, первой завела:
Ранний солнца луч – да по церковному крыльцу
А на площади строят виселицу
И честной народ уж бежит спросонья
Поглядеть, как будут вешать
Язычницу Матрёну-у...
Юра знал, что сестра его была не из робкого десятка. В третий раз приглашать Сашку в круг не потребовалось – она выскочила сама. И вот уж два девчачьих голоса вместе с искрами костра взлетели в ночное небо.
За то, что кожа у Матрёны смугла!
Что танцует у огня, в чём мать родила!
Что стройна, как тополь, и сильна, как волчица!
И за то, что никого на белом свете Матрёна не боится...
За то, что в ложок, да что у синего ручья,
К ней бегают из города чужие мужья!
Близнецы наизусть знали эту старую песенку. Среди магов она была известна примерно в тех же масштабах, что и Калинка-малинка среди лопухоидов. Ведьмы особенно любили её исполнять, отчего-то, на застольях в честь Восьмого марта, когда половина ёмкостей с горячительными напитками уже опустевала, а так же на шабашах в Вальпургиеву ночь.
Вывели Матрёну – э-эх, хороша!
Мужики стоят – глядят не дыша
Да не заслон вокруг Матрёны кабы
Разорвали бы Матрёну бабы!
Сашка громко смеялась, запрокидывая голову к далёкому огрызку луны в вышине. Она не умела танцевать как Зара, но быстро ориентировалась по ситуации. К тому же, пляски вокруг костра уже теряли тематический оттенок, из цыганских перетекая в интернациональные ведьмовские. К Сашке и Заре присоединились ещё трое женщин, затем ещё четверо – по большей части молодых, но было и несколько цыганок за тридцать, а ещё одна – одиннадцатилетняя девчушка. Юра догадался, что все они (вместе с Зарой, двенадцать из шестнадцати женщин, присутствовавших у костра) были таборными ведьмами. И это если не считать не вышедших к празднику старух, Люциты, дочери Баро и его же матери, оставшейся с Софьей. И того маленького мальчика. Н-да, при таком раскладе сил, ссориться с цыганами было очень нежелательно!
А как выбили баклажечку да из-под ног
Дёрнулась разок, да еще разок
Вскинулась третий, словно в небо взвилась —
Да тут верёвочка и оборвалась!
А бабы в толпе ревели навзрыд
Да вешать по два раза Господь не велит!
Стоит Матрёна, глядит на попа
А по все четыре стороны бесится толпа!
Вольному – воля, спасённому – Рай
Миловал Бог – коль можешь, ступай!
Вихрь разноцветных юбок и тёмных макушек совсем скрыл от Бейбарсова красавицу Зару, и голос её затерялся в общем хоре. Юра перевёл дух и только собирался опуститься на землю подле пожилого цыгана, интенсивно жующего жёсткого ежа – ему почудился знакомый голос.
– Юра! – громким настойчивым шёпотом позвали его снова откуда-то из темноты за открытой дверью фургончика, выкрашенного в облупившуюся и выцветшую на солнце голубую краску. Кажется, именно из него раньше вышла Зара.
Пошла Матрёна к солнышку да на восток
Никто не посмел ей стать поперёк!
За что ж это Бог Матрёну сберёг?!
– Да Бейбарсов, блин, подойдёшь ты, или нет?!
Уж не за то ль, что кожа у Матрёны смугла?
Что танцует у огня, в чём мать родила?
Что стройна, как тополь, сильна, как волчица
И за то, что никого на белом свете Матрёна не боится?!
– прихлопывая ладонями в бряцающие бубны, нестройным хором кричали ведьмы.
Оставив всякие сомнения, Юра быстрым шагом пересёк высокую траву под окнами фургона (крапива, дотянувшись до руки, больно укусила его за пальцы) и вскочил на подножку.
– Лера? Какого лешего ты здесь делаешь?!
За то, что в ложок, да что у синего ручья
К ней бегают из города чужие мужья!**
Комментарий к Весь ведьмовской род *Гаджо́ или гадже́ – в цыганской философии обозначение человека, не имеющего цыганского духа. Таким может быть даже этнический цыган, воспитанный вне рамок цыганской культуры, не имеющий цыганских качеств и не стремящийся принадлежать к цыганскому сообществу.
**в главе использован перевод старой цыганской песни, больше известной как «Песня Рады» из советского кинофильма «Табор уходит в небо», а так же текст песни «Язычница Матрёна» группы Мельница.
====== Пожалуйста, перестань плакать ======
– Как ты? – спросила она.
Ответ на этот вопрос требовал глубокого знания математики на уровне университета и около часа времени на обсуждение. Я чувствовал, как в душе моей борются тысячи противоречивых чувств, подавляющее большинство которых сводилось в равной степени к холоду, и усталости, и отсутствию особого интереса к разговору. Поэтому я сказал:
– Я в порядке, просто сохну, – и для наглядности смыкнул спереди промокший свитер.
(с) Ренсом Риггз. Город Пустых
Солнце, проскальзывая сквозь полузадёрнутые занавески в высокое окно, оставляло лимонно-жёлтые пятна на тяжёлых исцарапанных тумбах, застеклённых шкафах и чёрной накидке, наброшенной на пирамиду клеток. За вылинявшей тканью что-то шипело, клацало и беспокоилось. Юра, зажимая хохочущей Лере рот ладонью, пытался выпихнуть её из подсобки класса нежитеведения через вторую неприметную дверь – то есть выдворить её тем способом, которым она сюда попала. Лера, уперев кроссовок и ладонь в плотно подогнанные доски, выпихиваться не желала.
Из-за другой, неплотно прикрытой, двери отчётливо доносился бойкий голос Панночки, задиктовующий классу тактику боя с шипугами.
– Ты понимаешь, что нас четвертуют, если она сейчас сюда зайдёт? – подхихикивая, громко шипел Юра на ухо своей подружке. – А она сейчас по-любому зайдёт – проверить, чего я так долго тут копаюсь!
Панночка сделала паузу. Юра с Лерой, прекратив возиться, замерли, уставившись на дверь, ведущую в класс. Затем преподавательница снова заговорила, а Лера снова принялась ржать в Юрину ладонь, которая её не очень-то останавливала. Её волосы, которые лезли ему в рот, вкусно пахли шампунем. Бейбарсов убрал обслюнявленную руку, развернул Кузнецову к себе и, приперев к «чёрной» двери, заткнул её своими губами.
– У вас такое прикольное нежитеведение! – округлив глаза, шепотом поделилась Лера, когда Юра от неё отсосался. – С Медузией нудно.
– Ты стопроцентно единственный человек за всю историю Тибидохса, который считает пары Медузии нудными, – ухмыляясь, сообщил ей Бейбарсов и, оглянувшись на стену, за которой находился класс, снова наклонился к Лере. Одной ладонью он упирался в дверь сбоку от её головы.
– Ну ты уйдешь на своё нудное нежитеведение, или вечером будем дружно носами землю в подвалах копать?
– Вот нет уж, мил человек! Моё воображение считает, что есть куда более удовлетворительные способы, как мне с тобой спустить в трубу сегодняшний вечер, – фыркнув, заявила Лера и убрала его руку с дверного косяка. – Всё, выпускай давай!
– Женщины! Какие вы непостоянные! – патетичным шепотом воскликнул Юра, распахивая перед ней дверь в коридор.
– И почему сразу «спустить»?.. – промурлыкал он ей сзади в шею.
Лера вывернулась, на полпути продемонстрировала ему фигуру из одного пальца и, проскочив коридор, скрылась в последнем перед поворотом классе.
Юра проводил её взглядом, вздохнул и захлопнул (тихонечко) дверь. Стащив с пританцовывающей пирамиды клеток покрывало, выбрал шипугу пожирнее (легче искрой попасть будет) и, подхватив за приделанную сверху ручку, поволок её в класс на истязания.
– Нет! Правда? – спустя час впадала в шок Лера, жуя свистнутый за завтраком пирожок. Шли они при этом в Зал Двух Стихий на обед, что аппетит Кузнецовой, судя по всему, не смущало. Юра улыбался, наблюдая за ней. Пытаясь одновременно есть и возмущаться, она была похожа на хомяка.
– Да они тут фто, фсе осферели? – она прожевала пирожок и сердито тряхнула головой. – Взять и поменять все экзаменационные вопросы за неделю до начала выпускных экзаменов! Ну и где мы так согрешили?
– Ой, где мы только не грешили… – не сдержался Юра, похабно ухмыльнувшись.
Лера стукнула его ладонью по взъерошенной макушке.
– Не смешно ни разу! Ни один ответник больше не подходит – ну и с чего теперь списывать будем?
– Придумаем! – пожав плечами, бодро ответил Бейбарсов.
Если честно, данная проблема его вообще не колыхала – к удивлению его самого. Вроде как волноваться-то стоило. Он, конечно, был не безнадежный придурок в защите от духов, но это ещё не значило, что он помнит наизусть пять учебников толщиной с тибидохскую кирпичную кладку. И Сашка не помнила. И Лера вот не помнила. Беда-а. Но, между тем, где-то в самом пыльном углу Юриного сознания жила надежда, что желание поставить им минимальный проходной балл, дать выпуститься из школы и никогда их больше не видеть победит в Поклёпе беспощадного экзаменатора.
В любом случае, куда больше проблем насущных его сейчас занимали перечеркнутые чёрными лямками лифчика и тонкой зелёной майки тёплые Лерины плечи, на которых лежала его рука, пока они лавировали в толпе. Какое-то тупое желание постоянно трогать её было таким навязчивым, что даже немного его смущало. Он делал это так часто, что Лера – как и Софья, испытующая ко всяким троганьям хроническую нелюбовь – уже даже перевоспиталась.
– Руки вверх! – кто-то наскочил на них сзади и пощекотал обоих за бока.
– Уф! – Юре пришлось сбросить с Леры свою руку, чтоб увернуться.
Кузнецова, к щекотке невосприимчивая, на ходу оглянулась через плечо.
– И тебе привет!
Кто-то – вернее, Сашка, – легонько дёрнула кончик каштановой Лериной косы и по-чеширски ей улыбнулась. В Юре на какую-то долю секунды шевельнулось удивление (а разве они друг другу нравятся?), но затем сестра, вклинившись между им и его девушкой, начала пересказывать последние драконбольные новости, и они тут же затмили всё остальное.
– Опять проиграли? – Юра не выдержал и возликовал, на ходу смазано хлопнув рукой о стену коридора. – Ну вот она, справедливость! Это какой уже, третий?
– Ага. Странно, что Венлинг прямо на поле не сделала себе харакири! Но видно, она решила подождать до следующего раза, – хихикнула Сашка. – Евгений говорит, Накамура чуть не плакал, когда Кицунэ улетали из Магфорда. Продуть Невидимкам – это же вообще позор!..
– Вот это здорово их подкосило после того, как вы весной вышибли их из чемпионата! – фыркнула Лера. – Кажется, всю карму лисам испортили.
– Нефига подобного! – самодовольно ухмыльнулся Юра, из баловства трепля Сашку за плечо. – Просто чуваки зазвездились, и настало время расплаты. Вон те же Невидимки тоже когда-то всех выносили – в седой древности, когда нас ещё не существовало!
Начало июня, похоже, решило выложиться в этот год наперёд за все лето. Жара пробралась даже под толстые каменные своды Тибидохса, и запертые в них трудновоспитуемые волшебники умирали от духоты, цепочками переползая из одной классной комнаты в другую, обмахиваясь конспектами и обдувая себя струями антарктического воздуха из перстней (в результате чего в замке произошла внезапная вспышка бронхитов). Все окна вдоль коридора на втором этаже были распахнуты, и ученики, проходя мимо, не могли преодолеть соблазна высунуть макушку на улицу и, глядя на буйную зелень школьного парка за подвесным мостом, помечтать о том, как они дают туда дёру со вконец осточертевших за учебный год занятий. А ещё лучше – ещё дальше, в лес, Запретную Рощу, на пляж к песчаной отмели между скалами…
Лера за шиворот футболки втащила животом перегнувшегося через раму Юру назад в коридор.
– В чём дело?
– В том, что я тебя отшкребать от брусчатки не хочу, – буркнула Кузнецова, глянув в сторону.
– Да не прикалывайся, второй этаж! И там всё равно ров, я в него уже нырял… – Юра отвлёкся, заметив кое-что любопытное.
В конце коридора стояла женщина в фиолетовом платке, красно-белой старомодной блузе с широкими рукавами и длинной цветастой юбке, обвешанная украшениями, словно новогодняя ёлка, и смотрела прямо на него. Толпа разморенных жарой учеников лениво обтекала её со всех сторон. Женщина оставалась неподвижна.
– У Ягге что, очередной слёт подружек? – хмыкнул Юра, отворачиваясь к девчонкам.
– Да нет, вроде, – чуть сдвинула брови Сашка, поднимая голову от зудильника (параллельно она переписывалась с кем-то ВАстрале). – А что?
– Да вон! Колоритно, – кивнув в конец коридора, прокомментировал Юра и поймал Лерину сумку – та, не устояв против силы притяжения учебников к полу, ласточкой нырнула с подоконника.
Несмотря на его подвиг, из расстёгнутого кармана всё-таки сбежала чернильница и грохнулась об пол, вместе с осколками расплескав вокруг своё содержимое.
– Где? – тем временем полюбопытствовала Сашка, озираясь.
– Ну вон, цыганка посреди прохода торчит. Трудно не заметить, Саш!
Лера тоже посмотрела в ту сторону.
– Нет там никакой цыганки, – констатировала она.
– Вы издеваетесь?
– А ты? – вздёрнутые брови девчонок ясно подтвердили ему, что нет, не издеваются. Либо издеваются слишком профессионально.
И всё же Юра продолжал отчётливо видеть её. А она видела его.
Перекинув Лерину сумку из одной руки в другую, он пошёл в конец коридора. Но стоило ему сделать шаг и моргнуть – женщина в расшитой васильками юбке пропала, как её и не было.
– Благодарю.
Лера забрала у Юры сумку, перекинула длинную лямку через плечо, вздохнула и воззвала к Восстановусу Криворукусу. Зелёная искра, соскочив с её перстня, в считанные секунды склеила осколки флакона и вернула лужицу чернил на родину. Целая чернильница лягушкой прыгнула Лере в ладонь, та сунула её в боковой карман, затем решительно взяла хмурящегося Юру на буксир, и втроём с Сашкой они снова двинулись в направлении лестницы.
– Не понимаю, я же только что это записывала… Куда делось?! – возмущённо бормотала Сашка, лавируя между учениками с конспектом в руках и лихорадочно дёргая туда-сюда страницы.
– Что? – отвлеченно полюбопытствовал Юра.
– Ну что Панночка диктовала, про шипуг! Где они прячутся и…
– Проверь на последней странице. Она же сказала, конспект днём может «убегать», – ухмыльнулся Юра, отбирая у сестры тетрадь, размашисто перелистывая туда, куда советовал и демонстрируя Сашке последний, исписанный её торопливым узким почерком разворот.
– Браво, мой гений! – саркастично похлопала Сашка и забрала конспект назад.
– Эй, мы же договорились не называть меня так на публике – другие комплексуют! – возмутился Бейбарсов. – Будь гуманнее!
Он все ещё смеялся, когда его взгляд упал на разворот тетради в Сашкиных руках. А вслед за этим ухнул вниз весь его желудок. Вместо хаотичной Сашкиной кардиограммы, перебегающей со строчки на строчку, по диагонали листа, повторяясь столько раз, сколько могло на нем уместиться, крупными, жирными, выведенными незнакомой рукой буквами бежало одно слово:
«ОЧНИСЬ»
Юра вырвал у сестры тетрадь.
– Ты чего?! – Сашка, испугавшись резкого движения, вскинула вверх руки, словно собралась сдаваться маглиции, и затормозила посреди узкой лестницы.
Лера, спускавшаяся первой, остановилась на три ступени ниже от близнецов и, обернувшись, вопросительно уставилась на них. На Сашкином детском лице расписалось недоумение. Юра выглядел так, будто ему только что сообщили, что обязательным условием зачисления в профессиональную драконбольную команду являются четыре года магспирантуры у Поклёпа, и он от души надеется, что это шутка.
Лера заправила за ухо выпавшие из косы пряди и вернулась к нему.
– Эй, действительно: ты чего? – положив руку на Юрино плечо, она заглянула ему в лицо. Большие карие глаза смотрели тепло, вопросительно.
Ученики, недовольно возмущаясь, протискивались мимо них на лестнице, толкаясь плечами.
– Скажи мне, ты видишь, что здесь написано? – негромко и сосредоточенно поинтересовался Юра, качнув раскрытой тетрадью в его руке.
Лера опустила взгляд на конспект.
– Определённо, – хмыкнув, подтвердила она, пробегая глазами строчки, и с некоторым трудом расшифровала: – «…Попарно либо гнёздами, от восьми до шестнадцати особей в каждом. Днём чрезвычайно пугливы: несмотря на отсутствие вреда от солнечных лучей особям данного вида, вышеозначенных избегают, более всего же боятся прямых закатных и рассветный лучей…» Это конспект по шипугам. Он тебя так шокировал?
– Нет, – вздохнул Юра, изучая тетрадь. В ней снова был только конспект.
– Забей! Наверное, на Глюка напоролся, – заключил он и поднял голову.
Посреди лестницы они с Лерой стояли одни. Бодрое пламя заколдованных факелов, треща, танцевало вдоль стен.
– Ла-адно, – Кузнецова, сдвинув брови и вздёрнув подбородок, состроила недоверчиво-подозрительную гримасу и улыбнулась, потянув его за манжет рукава. – Идём, и так на полчаса к ужину опоздали!
– К ужину? А мы разве не на обед шли?
Лера дугами выгнула тёмные брови и выразительно заметила, указывая на единственное поблизости окно:
– Ну, разве что на второй!
Юра глянул в ту сторону. За ромбовидно переплетенными деревянными планками и мутным стеклом зияла душная чернота июньского вечера. Сквозь приоткрытые створки в затхлость замка просачивался аромат ночных цветов из Тибидохского парка.
Что за нафиг?
Нет, Юра, конечно, понимал: напоровшись на Глюка, можно было и приступ паранойи словить, и день с ночью спутать, и читать разучиться, и ещё мало ли какой хренью прострадать… Но что-то на краю сознания назойливо и дотошно продолжало бубнить ему: нет, что-то не так.
(Очнись, очнись, очнись!..)
Что-то глобально, совершенно не так, и он знает, что. Ему просто нужно сосредоточиться, чтоб понять, найти эту занозу в подсознании…
Его блуждающий взгляд остановился на замершей ступенькой ниже и всё ещё державшейся за его рукав девушке.
В животе у Юры узлом завязался огромный удав, сжав все его внутренности.
– Ты не можешь здесь быть.
– Нет, могу, – засмеявшись, возразила Лера и для наглядности потопала ногами. – Вот она я, прикинь!
– Нет… не можешь, – покачал головой Бейбарсов и тихо вытащил из пальцев Леры ткань своей клетчатой рубашки (…и кстати, откуда она на нём взялась? Он был в футболке минуту назад).
Теперь, когда слова прозвучали, Юра вдруг стал в них абсолютно уверен. Она. «Неправильным» всё это время была она. Она не могла быть здесь, на Буяне, не могла в принципе учиться в Тибидохсе, не могла быть частью его магического мира, потому что не умела колдовать – и никогда не сможет. И она никогда не бывала такой счастливой. Она никогда так громко не смеялась. Она была саркастичной, угрюмой и колючей; и даже когда ей было весело и хорошо, она никогда не тонула в этих ощущениях полностью, словно всё время ждала, когда жизнь даст ей очередного пинка – вот прямо сейчас, сейчас, не обманешь, я готова!.. И с Сашкой они вовсе не подруги. И даже если забыть про Леру (что в принципе нереально, как он может просто взять и про неё забыть?)… Лигул подери, Кицунэ уж точно никогда не проигрывали матчей их сборной – за последние два года они вообще не проигрывали!
Кто-то словно вскрыл его черепную коробку, перерыл содержимое и из сожалений, смутных желаний и недомечтанных картин в сонной полудрёме попытался нарисовать его личный, персональный идеальный мир, в котором Бейбарсову уж точно захотелось бы остаться.
Только одного не учёл.
– Меня и так всё устраивает! – злясь, сквозь зубы непонятно с кем поделился Юра и обернулся кругом, словно надеясь воочию увидеть этого грёбаного «художника».
Он потерял Леру из виду всего на несколько секунд.
Когда он снова повернулся к ней, совсем другие руки схватили его за плечи, сквозь рубашку впиваясь длинными ногтями в кожу и мышцы. Зазвенели друг о друга браслеты, страшно, предупреждающе расширились тёмно-карие глаза, и ярко-алые губы в последний раз то ли выкрикнули, то ли прошептали ему приказ:
– Очнись!
И Юра послушался.
У него больше не было причин оставаться.
Где-то рядом, за стеной, пронзительно заржал конь. Его было слышно даже сквозь музыку и гам, долетавшие от костра сквозь распахнутую дверь фургона. Юра сделал глубокий вдох, схватив ртом воздух, и пошатнулся. Ему как будто не хватало кислорода. Ощущение было такое, словно после долгих минут безуспешного барахтанья в захлестывающих с головой волнах он наконец вынырнул на поверхность.
Когда он достаточно проморгался, в полутьме неосвещенного фургона перед ним снова обрисовался силуэт цыганки из видения. Но на этот раз он её узнал.
– Люцита, – пробормотал Юра и тряхнул головой, пытаясь разогнаться остатки тумана в голове.
Женщина в повязанном на манер банданы палатке не выказала удивления от того, что гаджо знает её имя. Глаза её лихорадочно блестели, когда она под перезвон браслетов на запястьях сделала шаг ему навстречу.
– Зачем смотрел Заре в глаза, а? Аль не знаешь, что гиблое дело с нами в гляделки играть? Аль воля тебе своя не дорога? Уходи! Забирай тех, с кем пришёл, и живо уходи! Да так, чтоб не видел никто, никто не заподозрил. Запомни: нет у вас здесь друзей, останетесь – беда приключится! Не верь ничему, что вам пообещали – всё ложь, обман! Уносите ноги, пока они у вас ещё есть. И считай, отплатила я тебе. Знаешь, за что.
Цыганка отступила и махнула рукавом в сторону выхода, показывая, что более его не задерживает.
Юра тормозить не стал. Люците он поверил сразу и на слово. Он уже дёрнулся к мерцающему отблесками костра прямоугольнику распахнутой двери, когда новая фигура заслонила проём, и по ступеням в фургончик, придерживая узорчатые юбки, вскочила Зара.
Огарки потухших свечей в подсвечнике на столе дрогнули взвившимся пламенем, осветив отразившееся на красивом лице недовольство от незапланированной встречи.
– Ночь добрая, Люцита, – холодно поздоровалась Зара, быстро стрельнув глазами в сторону Юры и чуть откинув назад голову. – И что ж ты забыла в моём?..
Звонкий звук пощёчины, разлетевшийся по маленькой, увешанной коврами комнатке, оборвал её гортанный убаюкивающий голос. Люцита ударила наотмашь, не жалея силы, так что голова Зары мотнулась в сторону, а сама она пошатнулась.
