Текст книги "Долгая история (СИ)"
Автор книги: Becky Kill
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)
Уличив момент, когда завуч отвернулся – дабы не попасть под горючее настроение – Бейбарсов вместе с группкой выжидавших проскользнул за спиной ругающегося на чём свет стоит Поклёпа в зал.
День святого Валентина не считался официальным праздником в Тибидохсе, поэтому Зал Двух Стихий сегодня имел свой совершенно обыденный вид. Сарданапал и Великая Зуби относились весьма благосклонно к идее ввести и так нелегально отмечаемый всеми праздник в перечень школьных, но Медузия и Поклёп в единодушном возмущении (какой подрыв дисциплины!) уже не один десяток лет оказывали им мощную оппозицию. И, поскольку остальные взрослые и преподаватели оставались в мирном нейтралитете по этому вопросу, и их выходило большинство, организация Четырнадцатого февраля всецело оставалась лежать на плечах команды романтиков-теоретиков.
– Хеллоу! – Юра подошёл к Лёшке и оседлал свободную в этом месте лавку.
– Утра, – прохладно отозвался Мухоморов, уже несколько минут подпиравший кулаком щеку, хмурившийся и сосредоточенно о чём-то думавший.
Бейбарсов, приманив к себе ближайшую тарелку, попытался было втянуть одноклассника в разговор о предстоявшем через неделю матче, но Лёшка энтузиазма не проявил. На середине Юриного прогноза финального счёта он встал и с широким пустым блюдом ушёл к соседнему столу. Выглядело это так, словно Мухоморов отправился колядовать у более везучих товарищей съедобный завтрак – что было обычным делом, конечно. Вот только скатерть пятикурсникам сегодня попалась царская: шоколадная, которая во всём Тибидохсе не устраивала только Вику Валялкину. Даже кицунэ – которые, на правах гостей, имели возможность выбирать себе любой стол (к удивлению Юры, который искренне считал, что эти в принципе не способны питаться ничем, кроме риса да сырой рыбы) – всем составом перебрались сегодня к ним.
Юра хмыкнул, с прищуром провожая Лёшку взглядом и вгрызаясь в щедро политый глазурью шоколадный батончик. На Мухоморова он не обиделся: тут даже гадать не надо было, в каком месте находится подлинный источник Лёшкиного недружелюбия. Юра знал, что попал под раздачу немилостей исключительно из-за автоматического переноса ассоциаций – что было, конечно, нечестно, но простительно. Лёшке он даже сердечно посочувствовал. Теперь, когда он больше не вился около Сашки комаром, Бейбарсов – как всегда – значительно подобрел к Мухоморову.
Накамура дальше по лавке что-то, смеясь, рассказывал благоговейно подсевшему к нему фан-клубу во главе с Попугаевой, одновременно переводя для Иошши и остальных лис. Юра поёрзал, из любопытства собираясь тоже подсунуться поближе и послушать.
В Зал Двух Стихий в обнимку вплыли Вика со Славой, и почти сразу за ними – в той же позе, словно клонированные – Сашка с Антоном. Вика, отделившись от Водолеева и впечатав ему в скулу благодарный поцелуй, удалилась к магспирантам. Сашка, откинув за спину гладкую волну волос, зависла на шее у Аиста на дольше.
– Что, Лёшку ещё не попустило? – Слава, присоединившись к Юре, сунул в рот схваченную по дороге шоколадную конфету. Он как раз успел на конец отыгранной ранее сценки. Теперь Мухоморов вернулся к столу – только уже к другому его концу – и, макая в сметану раздобытые пирожки с капустой, давился ими, грустно буравя взглядом Антона и Бейбарсову.
– Угу, – отозвался Юра, изучая по чуть-чуть, но упорно сползавшие ниже Сашкиной талии грабли и прикидывая, что неплохо бы на эти грабли наступить. Ногой. Со всей дури. И сломать, чтоб избежать подобных неловких казусов в дальнейшей жизни.
Слава со вздохом оглянулся в ту сторону.
– Знаешь, по-моему, она перегибает.
– Да ты что? – ехидно изумился Юра, зацепив взглядом Софью, о чём-то препиравшуюся за своим столом с Мишкой Лотковым.
– Я не про сейчас – я имел в виду вообще, глобально, – добродушно усмехнулся Водолеев.
– На вот, покорми свою злость, пускай добреет! – он, подхихикивая, сунул в зубы снова не туда свернувшему шею Бейбарсову шоколадное печенье. Пока Юра с хрустом пережёвывал то, Слава компактно утрамбовал свою мысль в две фразы:
– Бытует, знаешь ли, такое мнение, что ей в кайф привязывать к себе, а потом бросать. Но, как по мне, так она просто боится серьёзных отношений – вот и врубает заднюю «вовремя».
Юра, дожевав печенье, серьёзно посмотрел на него.
– Она не боится серьёзных отношений – она их не находит.
– Доброе утро! – он задрал голову к наконец подошедшей Сашке.
– Замечательное просто! – буркнула младшая Бейбарсова, садясь по другую сторону от Славы. Она всё ещё не до конца разобижалась на брата за скинутый во вторник с зудильника вызов.
Купидоны, слетев с притолоки, теперь порхали по всему залу, приправляя бумажными конфетти блюда на столах. Рома Накамура, выплюнув сразу четыре слипшихся в комок сердечка, отложил тяжело пострадавший глазированный пончик и, перегнувшись через часть фан-клуба, робко попросил сидящую неподалёку Сашку передать ему один из кексов: это была чуть ли не единственная еда за их столом, не политая липким и щедро собиравшим на себе все конфетти шоколадом.
По фан-клубу прокатилась тут же потянувшаяся за желаемым кушаньем волна услужливых рук. Но Сашка уже, не задумываясь, сунула руку в стоявшую у неё под боком тарелку и через головы швырнула Накамуре кекс. Рома поймал и, благодарно кивнув, снова повернул лицо к педантично снимающей сердечки со своего куска торта Иошши.
За преподавательским столом Клопп, лучась самодовольством, подкрался сзади к завтракающей Панночке и возложил перед её тарелкой связку хмыриных хвостов, перехваченную красной ленточкой. Панночка, уставившись на хвосты, побледнела ещё сильнее, чем была обычно – так, что кожа её стала почти синей, как у покойницы – и, страшными очами уставившись на юного профессора, приказала ему «убрать это сию же секунду». Нижняя ярко-алая губа украинки при этом опасно подрагивала.
Софья, наблюдавшая эту сцену, рассмеялась, едва не расплескав суп из ложки по сторонам. Только Клопп, в самом деле, мог додуматься подарить питавшей нежную привязанность к хмырям Панночке их части тела, старательно перевязанные бантиком. Да уж, кому-кому, а Клоппу определённо остро нужны были курсы пикапа!
Отвернувшись от преподавателей, она обнаружила напротив себя стильно взъерошенного Лоткова. Который с места в карьер завёл:
– Эй, Соф, сегодня Четырнадцатое! Ты уже выбрала платье, в котором пойдёшь со мной вечером на подпольную вечеринку в подвалах? – Мишка обворожительно оскалил свои белые зубы.
Софья, набравшая в рот супу, несчастным хомячком посмотрела на него.
– Да отцепись же от меня хотя бы на завтраке, Лотков! – проглотив суп, рассердилась она. – Мне гораздо больше нравилось, когда ты не пытался всунуть в наши сугубо дружеские отношения романтический контекст.
Мишка делано-задумчиво приложил пальцы к виску.
– Не, родная, его уже всунула ты, когда надела на мой День Рождения ту кожаную юбку. У-ух! Я покорён, я сражён, я убит наповал!
– Убит наповал ты будешь Мартой, если не пригласишь её и на этот раз, – через Мишкино плечо смотря на подошедшую к столу пятикурсников Гломову, поправила Софья.
– Да сдалась мне Гломова! К тому же, она и все вокруг уже в курсе, что я запал на тебя. Так что жду тебя сегодня в десять возле Лестницы Атлантов. И я буду сильно огорчён, если ты не явишься, потому что тогда мне придётся подниматься на Жилой Этаж и тащить тебя на вечеринку, перекинув через плечо как мешок с картошкой! – Мишка, пуча глаза, махнул в воздухе руками так, словно закидывал что-то себе на плечо. – Я надорву себе спину! Тебе меня не жалко?
Софья, не удержавшись, рассмеялась, отвернув в бок голову. Её всегда было легче лёгкого насмешить. Мишка смотрел на неё глазами пинчера, которому вот-вот должны были швырнуть мячик. Софья про себя удивлённо отметила, что сегодня Лотков был прямо-таки агрессивно самоуверен – что не вязалось с его повседневным поведением – и заподозрила, что пыл его был подстёгнут парочкой не пролетевших мимо цели золотистых стрел. На уже влюблённых купидонья стрельба, конечно, не действовала, но вот растолкать в них дремлющего Ромео по отношению к уже выбранным объектам привязанностей вполне могла.
Вздохнув, она покосилась на Виолетту. В неоново-синей блузке с доходящим едва ли не до пупка вырезом та, закинув ногу на ногу, жевала на другом конце стола пампушку и остро смотрела на неё, словно могла слышать всё, что Лотковым было сказано.
Софья почувствовала психологическое давление со всех сторон.
– Ушкус намакушкус!
Бейбарсова назидательно пронаблюдала, как Виолетта разминает ладонью увешанные по меньшей мере полдесятком серьг уши. Затем повернулась к Мишке.
– Ладно! В котором часу?
– Что, правда?! Согласна? – опешил Лотков, промахнувшись ладонью мимо тарелки с хлебом.
Софья уже пожалела. Десять раз пожалела. Но нужно же было когда-нибудь, в самом деле, с этим цирком кончать! Может хоть теперь, когда он разочек получит то, к чему стремился, Лотков осознает всю роковую ошибочность своих суждений, и его попустит. К тому же, сегодня по всему было видно, что он от неё не отцепится – а Софье очень нужно было, чтоб отцепился и прямо сейчас: близнецы уже вставали из-за своего стола.
– Правда-правда! – не глядя, заверила она. – Так когда они начинают?
– В девять.
– Ну вот тогда и увидимся!
Софья, не доев суп, бросила ложку, ухватила с лавки сумку и устремилась на перехват близнецов, оставив Мишку осознавать.
– Ну? Ты пригласил её? – требовательно спросила она у Юры, ловя брата за локоть неподалёку от пережёвывающего в корыте морковку конька-горбунка. – Учти, я только что согласилась пойти в подвалы с Лотковым, так что лучше не зли меня!
– Ты согласилась?!
– Так ты пригласил?
Бейбарсов досадливо поморщился.
– Да люди же… – прокомментировал он в сторону.
– Ты дурак? – Софья влепила ему смазанный подзатыльник. – Люди и так везде потом будут!
– Да он просто ещё надеется, что не придётся! – сложив на груди руки, весело пояснила Сашка.
– Да мы же уже всё двадцать раз обсуждали! – Софья, скрючив пальцы, тряхнула сразу обеими руками в воздухе, словно пыталась выпустить когти. – Это самый оптимальный и неподозрительный вариант! Да и вообще единственный из доступных.
– Ну, а по-моему то, что я к ней и на километр не подхожу, а теперь явлюсь зазывать на поцелуйчиковую вечеринку, как раз таки подозрительно! – сердито фыркнул Бейбарсов.
– Ой, да ей всё равно!
Юра недовольно пошевелил челюстью, оглянувшись на только что покинутый стол пятикурсников, где ещё заканчивал завтрак Слава вместе с половиной его курса и Сборной Кицунэ.
– Слушай, это нечестно! Ты поговорила с барышником, но за чешуёй вы сослали меня, с Ламарой договариваться – тоже меня, сейчас на амбразуру – опять меня!.. Почему она ничего не делает? – возмутился Юра, ткнув пальцем в Сашку.
Та, пропуская между пальцами прядь своих длинных волос, фыркнула смехом.
– Ну-у, даже не знаю… – деланно задумчиво протянула она. – По девочкам я ещё как-то не пробовала! И даже если так, мне кажется, объект нашей страсти на мой призыв не откликнется!
Она засмеялась, сочувственно склоняя голову к не оценившему шутку брату.
– Ну извини. Ну договаривались же. И сходить с девчонкой на свидание – не смертельно.
– Вот именно! – поддакнула Софья, кладя руки на плечи брата и разворачивая его назад к столу. – Вперёд, герой-любовник!
Она легонько толкнула его в спину, придавая стартовое ускорение. Юра раздосадовано взъерошил ладонью волосы (подстричься бы перед игрой не забыть) и двинулся назад к своим одноклассникам с таким видом, словно шагал прямиком в преисподнюю.
Пока Бейбарсов препирался с сёстрами, к преподавательскому столу, пряча руки за хилую спину, снова вернулся профессор Клопп. Робко и скорбно, словно на могилку, он возложил перед тарелкой Панночки букет алых полевых маков, перевязанный красной ленточкой (явно той же самой, которая до того украшала хмыриные хвосты). Судя по несчастному виду профессора, он уже готовился получить этим букетом по своей остроносой физиономии. Но тут насупленные чёрные брови украинки разгладились, и её бледная кожа зарделась на скулах кокетливым румянцем. Ни слова не говоря, распутав ленту букета, она разложила цветы на светлой скатерти и следующие несколько минут ловко перегибала зелёные стебли тонкими белыми пальцами до тех пор, пока у неё не вышел огромный венок, который она с видимым удовольствием, словно корону, надела себе на голову и осталась сидеть так вплоть до конца завтрака. Красного до кончиков ушей Клоппа от счастья едва не хватил инфаркт.
Миновав Славу с Лёшкой, затем Марту и Попугаеву, Юра навис над тремя девчонками с тёмного отделения, оживлённо щебечущими и колупающими вилками куски шоколадного торта. Обтянутые колготками, закинутые колено на колено тощие ноги выглядывали из-под краёв юбок примерно одинакового фасона. На валявшихся рядом измятых салфетках виднелись следы помады.
М-мда.
Оля Тарабарова, являющаяся правым флангом этого трио, положила вилку на край блюдечка с тортом и, подняв голову, вопросительно поглядела на него.
Оля Тарабарова была не классической маленькой девочкой. В шесть она с удовольствием играла с дорогущим кукольным домиком и мечтала о том, какое платье наденет на свою свадьбу, когда вырастет – и не отрицала этого впоследствии. Но что её никогда не прельщало – так это сказки о Золушке, Спящей красавице, Русалочке и Лампе Алладина, как ровно и все остальные сказки, так или иначе включающие в себя элемент всеспасительного волшебства. К волшебницам, колдунам и перспективе вытащить из шляпы кролика маленькая Оля была равнодушна. Она не мечтала о том, как из старого фильма о ГП выйдет добрый бородатый дяденька и заберёт её учиться превращать всех в жаб; не надевала на утренники в садике блестящих розовых платьиц, вооружившись палкой со звёздочкой на конце; не бежала сломя голову из школы, чтоб успеть на в сотый раз транслирующийся по любимому каналу «Зачарованные»**. У Оли была другая детская одержимость. Оля грезила балетом.
Перед сном она представляла, как за ней приезжает какой-нибудь именитый хореограф и увозит в Москву танцевать на подмостках театра Классического балета; на все утренники она непременно наряжалась Одеттой***; а по субботним вечерам они с папой – страстным поклонником всех танцев в принципе – ходили в балет.
Сама Тарабарова танцевала с пяти лет. И у неё, по мнению руководительницы балетной студии, которую она посещала после уроков, получалось отлично. Девочка занималась старательно и целеустремлённо, и к десяти годам была примой-балериной своего класса и одной из лучших танцовщиц среди всех возрастных групп, занимавшихся на тот момент в студии. Всё в её жизни шло согласно расписанию мечты.
До того момента, как нежданно-негаданно девочка Оля в чёрном купальнике и розовой пачке, на свой десятый день рождения уже точно знающая, чего она хочет от взрослой жизни, оказалась самой настоящей ведьмой.
Вот так вот. Не верила, не ждала, не хотела – и вот те на!
После того, как на выставке насекомых, куда Олин класс привезла на экскурсию учительница биологии, сушеные тропические бабочки напали на главного учредителя-энтомолога, невиданной силы взмахами нанесли последнему тяжёлые увечья и, расколотив крыльями окно, упорхнули в неизвестном направлении, на пороге Олиной квартиры обнаружилась Великая Зуби. С подмогой дружелюбного заклинания, двадцати капель валерьянки для мамы и стандартного для всех новичков-лопухоидов набора правдоподобных «фокусов», девочка была убеждена и приглашена в Тибидохс.
Но Оля не хотела быть зелёной крючконосой ведьмой Запада****. Оля хотела стать новой Плисецкой*****.
Поэтому, спросив, можно ли будет продолжать посещать уроки танцев в Тибидохсе и получив от озадаченной Зубодерихи отрицательный ответ, девочка отказалась от места в школе. Великая Зуби объяснила Тарабаровым, что поступление в Тибидохс необходимо, так как без предоставляемого администрацией школы обучения Оля не сможет контролировать свои магические силы, которые с возрастом только увеличатся. Оля отказалась ещё раз, и Зубодериха ушла.
Следующие несколько лет, как она и предупреждала, всё шло наперекосяк. Чашки взрывались у Оли в руках, обжигая её горячим чаем; лампы перегорали в помещениях, в которые она заходила; треугольники и ромбы в её тетрадке по геометрии меняли названия, складываясь в оскорбительные слова, из-за которых родителей потом вызывали в школу; а нежить сползалась к ней со всего города, свив кубло в подвале Олиного дома.
Всё это было неприятно, но терпимо – пока она могла продолжать танцевать.
Сломалась Тарабарова в тринадцать, когда её поезд дважды пронёсся без остановок по всей ветке метро, до Лигула напугав пассажиров, у которых заклинило связь с кабиной пилота. Из-за этого она опоздала на организованное студией при поддержке национального балета выступление, где она должна была танцевать главную роль, и вместо Оли выпустили другую девушку. Это было обидно ещё и потому, что в тот вечер в зале должен был сидеть какой-то важный человек из столицы, в чьи обязанности входило находить талантливых молодых балерин и ставить напротив них «галочку» на будущее. Оля же, опоздавшая на жалких полчаса, получила только жёсткий выговор от своего хореографа и руководительницы студии за опоздание, в котором была не виновата. Ух и разозлилась же она на них за всё сразу! И едва разозлилась – балетные костюмы, висевшие в подсобке за кулисами, сорвались с вешалок и исколотили руководительницу – да с такой силой, что та упала на пол и поднялась оттуда с двумя дюжинами синяков. После все – включая видевшего это своими глазами хореографа – решили, что Оля сама стащила с вешалки платья и накинулась на директрису. Тарабарову выперли из танцевальной студии и через неделю зачислили на тёмное отделение Тибидохса.
Но она и тут продолжала танцевать. Подобно Марте Гломовой, любовь которой к боксу систематически уводила её в школьные подвалы с парой перчаток в сумке, Тарабарова каждый день на несколько часов исчезала из всеобщего поля зрения, прихватив из комнаты тренировочную форму и пуанты. Где именно во всём огромном замке она занималась – никто не знал, сама же Оля охотно болтала, что нашла какой-то брошенный учебный класс и самолично переделала его под класс для танцев. Но никому не показывала, где он, ревностно оберегая границы своей мечты от чужих сопливых носов. Все знали, что после окончания Тибидохса она собиралась вернуться в лопухоидный мир и податься в профессиональный балет.
И всё, что Бейбарсовым было от неё нужно до того, как случится это долгожданное событие – пара старых пуант.
Но на пути и к этой простой цели, когда они стали разбираться с планом действий, возникли сложности. Пуанты у Оли были не одни, поэтому страшного не было, если какие-нибудь вдруг да пропадут – она и не заметит. А заметит – так особого значения не придаст, мало ли в Тибидохсе вещей у кого пропадало? То хмыри что-то утащат, то одноклассники «пошутят», то призрак Старой Клептоманки на Жилой Этаж просочится, а то и сам, как обычно, куда-то сунешь и не вспомнишь после. Проще всего было проникнуть в комнату, когда там никого не будет, и просто, надёжно и по-национальному спереть.
Но загвоздка заключалась в Олиной соседке. Дочь крупного нефтяного магната, она имела гонора столько же, сколько золотых колец, алмазных серёжек и прочего занебесно дорогого барахла, которое складировалось на её половине комнаты штабелями. При этом была мнительна до ужаса. Все вокруг у неё были завистники и воры, все хотели ограбить и нагадить. Поэтому так, как Олина комната, не охранялся в Тибидохсе даже кабинет Сарданапала (по правде, в Тибидохсе вообще мало что хоть как-то охранялось, как давно уже установили близнецы). Обычным Туманусом Прошмыгусом в комнату было не проникнуть, на двери и окнах поверх охранных были натянуты сигнальные чары. И единственным возможным способом попасть туда оставалось самое банальное: быть приглашённым. А поскольку никто из Бейбарсовых и их друзей с Олей не дружил, это стало реальной проблемой.
Общим девчачьим советом решено было заслать к Тарабаровой Юру – так как у него одного мог быть хоть какой-то шанс расположить к себе одноклассницу настолько, чтоб не просто быть впущенным в комнату, но ещё и как-нибудь получить возможность покопаться там. Четырнадцатого же для этого как раз подворачивался самый удобный повод. Поскольку шторм на море всё равно не давал возможности действовать быстрее, они могли позволить себе подождать до четверга – тем временем по всей библиотеке и зудильниковой сети выискивая способы раздобыть другие оставшиеся в списке ингредиенты.
– Ну что? Согласилась? – Софья, отлепившись от стены холла, поймала брата на выходе из Зала Двух Стихий.
– Угу.
– Ты был убедителен? – насмешливо поинтересовалась Сашка, пристраиваясь к ним с другой стороны.
– Я был великолепен, – кисло подтвердил Бейбарсов. – Я даже сказал что-то насчёт особенного блеска её волос.
– Чего-чего? – прыснула Софья.
– Ничего, отвали! – рассердился на неё ранимый Юра.
Сашка очень натурально сделала вид, что ей не смешно – правда, в её случае совершенно бесполезный, учитывая то, что Юра прекрасно знал, как ей смешно.
– Ну ничего-ничего! Научишься, – не уточняя, чему именно «научишься», притворно-сочувственно гладила она его по плечу, пока они поднимались вверх по лестнице. На лице Бейбарсова явно читалось, что он хотел братика.
Гостиная Жилого Этажа этим вечером оживлённо гудела. Почти все старшекурсники отправлялись на ими же придуманную в этом году и абсолютно точно несогласованную со школьной администрацией праздничную вечеринку в подвалах. Выдвигались из медленно пустеющей гостиной небольшими группками, чтоб не привлекать внимания. Дожидающиеся своей пары либо благоприятного момента свалить толклись между пухлыми диванами, креслами, столиками и стульями, сидели на стащенных на широкий деревянный подоконник подушках либо на других пригодных для этого поверхностях. Третья часть гостиной коллективно смотрела здоровый зудильник, вытащенный из чьей-то комнаты. В зудильнике, по-царски развалившись на одноногом стуле, болтала что-то Гробыня Склепова, оживлённо жестикулируя правой рукой – так что свет софитов скакал по громадным камням на её кольцах, периодически давая в камеру блики. Мелких из гостиной выдворили, и только маленькая кучка из второкурсников и одной третьекурсницы пристроилась к старшим у зудильника, пользуясь тем, что на них в углу не обращают внимания.
Юра, маясь, сидел с ногами на их диване сбоку от русской печки. «Их» он был потому, что ещё в начале второго курса близнецы вместе с Софьей незаконно, но борзо и потому успешно приватизировали его в фамильную собственность. Чужие диван не занимали даже тогда, когда на других приткнуться было негде – поэтому нынче Бейбарсов куковал там один, дожидаясь Тарабарову. Сначала он строил смутные планы того, что она попросит зайти за ней, он явится раньше и, под шумок её сборов пошуршав по комнате, умыкнёт балетки, или как они там называются. И тогда идти с Олей на вечеринку (чтоб можно было проделать в общих чертах то же самое, но уже под другим поводом и после той) вообще не придётся. Но Тарабарова отослала его как простого смертного ждать в гостиной.
Через два дивана от Бейбарсова старую, но удобную софу обсела вся стая Тибидохских Гарпищ полным составом – от Лолиты до Виолетты. Сгрудившись над фарфоровым зудильником, в который с обеих сторон наманикюренными когтями вцепились Марго и Мальвина, семейство общалось с домом. Общение в основном состояло из доносов друг на друга, выкрикиваемых наперебой с таким расчётом, чтоб каждая заглушила то, что пыталась накапать о ней другая, и междоусобными переругиваниями по этому поводу, сопровождаемыми пиханиями локтями в торчащие из дизайнерских платьев рёбра. Лолита отловила лазящего между ножками мебели и ногами Контрабандного и параллельно пыталась раскрасить ему морду губной помадой.
Сашка, вошедшая в гостиную, сердито отобрала у младшей Гломовой кота.
– Здрасте, тёть Склеп! – заглянув через плечо Марты, поздоровалась она с неброско накрашенной и в целом весьма элегантно выглядящей темноволосой ведьмой в зудильнике.
Гробыня, вздёрнув разлетающиеся крыльями брови, в приветственном жесте живо пошевелила в воздухе пальцами, уронив вниз по предплечью рукав узорчатого восточного халата.
– А как это вы так?.. – заметив изображение на общем зудильнике, удивлённо протянула Сашка.
На большом блюдце Гробыня Склепова с накрученными буклями малиновых волос и профессионально наложенным макияжем, одёргивая экстремально короткое платье в золотых заклёпках, как раз вернулась с рекламной паузы и бодро тараторила:
– …Напоминаю, что сегодня в нашем романтичном спецвыпуске вы лицезреете главную – почти такую же великолепную, почти столь же неподражаемую как я – сердцеедку Египта всех времён: Клеопатру Седьмую Филопатор. Не правда ли, она редкая прелесть?
Камера повернулась и взяла крупным планом сидящую по другую сторону бронированного стекла мумию в богатых шелках. Мумия с чувством собственного достоинства благосклонно наклонила высохшую голову под гром фальшивых аплодисментов, и оператор снова быстренько переключился на ведущую. В углу экрана всё это время переливалась обведенная чопорным сердечком ярко-красная пометка «ПРЯМОЙ ЭФИР».
– Ути-какой наивный зайчонок! – хохотнула, умилившись, Склепова – по ту сторону её зудильника тоже слышались фальшивые аплодисменты программы. – На Лысой Горе ничего не пускали в прямом эфире с тех пор, как в тысяча девятьсот восьмом Веня Вий зацепился веком за одну из декораций и случайно открыл левый глаз! Кстати, мне нравится это твоё платье. На мой вкус мрачновато, но в отличие от моих дамочек ты хотя бы не похожа на попугая!
– Маман, ты как всегда великолепно умеешь поддержать! – ехидно прокомментировала Виолетта под недружелюбные взгляды близняшек, которыми те, синхронно обернувшись, одарили младшую Бейбарсову.
– Ты что? – Юра вопросительно поглядел на Сашку, когда та опустилась рядом на диван. Он ясно чувствовал клубящуюся вокруг сестры тёмную тучу.
Сашка разжала опутанные цепочками браслетов руки, и Контрабандный, тяжело спрыгнув на ковёр, продолжил свой моцион по гостиной, задрав полосатый хвост.
– Да этот придурок… Никак не поймёт, что всё, – делая особое ударение на слове «придурок», недовольно буркнула она и обняла себя руками.
– Лёшка! – пояснила она, видя, что у Юры возникли сложности с идентификацией. – Приглашал сегодня в подвалы с таким видом, как будто ни сном ни духом, что я с Антоном иду. Взял бы и отстал, как все остальные! А то привязался чего-то и всё пытается… – она, хмурясь, недовольно дёрнула углом губ.
Бейбарсов изучающе посмотрел на сестру. Затем, чуть морщась, аккуратно заметил:
– Слушай… А чем плохо? В смысле, ты же всегда жаловалась, что им на самом деле по барабану: их гонишь – они и уходят. Ну, а этот, выходит, нормальный.
– Вот именно, что нормальный! – расстроенным голосом перебила Сашка. – Нормальный, а мне по барабану, понимаешь? Ну, то есть, я думала, что он мне нравится – ты знаешь, я всегда так думаю – а оказывается, не так нравится, как нужно. А он взял и так увязался… мерзко себя чувствую.
Сашка, говоря, задумчиво накручивала две своих косы-ужа на кулаки. Юра знал, что если бы она могла – она бы сейчас, по своей «беспокойной» привычке, закатывала бы рукава. Но рукавов в её платье не было, поэтому в ход шли альтернативные методы релакса.
– Я думала, заведу Антона – его расклинит, а ему это как вожжа под хвост вышла.
– Да, насчёт этого хмыря!.. – вспоминая завтрак, завёлся Юра.
– О, вон он, я пошла! – с облегчением выпалила Сашка, радуясь возможности отвязаться от братовых истерик, но явно не тому, кто выступал в роли её спасителя. – А вот, кстати, и Соня! Удачи с Тарабаровой сегодня. Я надеюсь, тебе не придётся идти на слишком великие жертвы, но если да – мы не будем осуждать! – лукаво улыбнулась она и, юркнув между толпы, была такова.
Бейбарсов, недовольно пошевелив челюстью, вытянул шею, чтоб разглядеть Аиста. Но они с Сашкой уже ушли, и он оглянулся туда, откуда лавировала к нему между креслами старшая сестра.
С любопытством оглядев её, Юра вздохнул.
Софья была красоткой. Она накрасилась и какими-то своими девчачьими фокусами выпрямила рыжие волосы – так что те сразу оказались вполовину длиннее, чем обычно. В меру короткое и узкое платье хитромудрого цвета – леший пойми, то ли малиновое, то ли бордовое, – с отделанными кружевом рукавами и верхом того же цвета смотрелось на ней куда лучше, чем могло бы на костлявой фигуре Сашки.
Но штука была не во всём этом, а в самой Софье. Она была похожа на мать (которая, конечно, была симпатичной, а когда хотела выглядеть хорошо – выглядела, по мнению Юры, реально хорошо). Но высокие отцовские скулы, едва заметный прищур глаз, широкие брови и общее витавшее вокруг неё безмятежное спокойствие, оставляющее неуловимый отпечаток на чертах лица, непостижимо превращали её из просто симпатичной в королеву выпускного бала, в последний момент смотавшуюся с коронации.
Этим она разительно отличалась от него или Сашки. Странные острые черты лиц близнецов не шли под одну устоявшуюся гребёнку, и людям зачастую сложно было определить, красивы они или нет. Сашка могла в одну секунду казаться сущей дурнушкой, а затем повернуть голову под другим углом – и на неё уже начинали заинтересованно оборачиваться; если бы она просидела на диване гостиной неделю, один и тот же человек мог, не замечая, ходить мимо неё шесть дней, а на седьмой подойти и позвать на свидание. Поэтому Юре всегда дико было, что к Сашке мальчишки липли стабильно, в то время как Софья не то, что никогда ни с кем не встречалась – ей и не предлагал никто (за исключением Мишки). Хотя сам он не раз ловил себя на том, что ему куда проще было бы познакомиться с Сашкой, чем набраться духу сунуться к Софье – и, будь он мимопроходящим парнем, так бы он, скорее всего, и сделал. К тому же, Сашка всегда была эмоционально открыта для новых знакомств, а Софья, хоть и выражала общее дружелюбие, явно демонстрировала свою незаинтересованность.
– Мишку не видел? – подходя, озабоченно спросила Софья, теребя кулон на шее.
– Не проходил ещё.
– Ну и отлично – буду я ещё возле Лестницы Атлантов торчать! Тут его и перехвачу.
Бейбарсов ухмыльнулся.
– Для девчонки, которую волоком тащат на это свидание, ты что-то слишком разоделась.
– Это психологическая атака. Клин клином вышибают!
Юра издал пару весёлых смешков, поправляя жмущий ему ворот рубашки.
