Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"

Когда ступня маленькая, просто широких подошв мало. В землю не провалишься, но устанешь – ничуть не меньше. Только сегодня – испытание не только нового оружия. Новые сапоги – разносить бы понемногу, но – судьба проверить и их, и ноги разом. Супинатор, оказалось, можно сделать из кожи, толстую, в половину ладони подошву – тоже.

Немайн шагает быстро и широко, подошвы непривычно пружинят – и идти получается куда легче, чем всегда. Пожалуй, даже легче, чем босиком. Главное, ногу не подвернуть. По городу бегала – даже босиком ухитрялась вывихнуть. В такие дни возвращаться в Башню приходилось, словно убитой – на щите, пристроенном поверх копий стражи. Сегодня стражи не будет… зато сапоги плотно зашнурованы от тупых носов до верха голенища, жесткая кожа стягивает слишком гибкие для человека суставы.

Немайн торопится. Сегодня ей хочется уйти подальше от людей… так, чтобы ни одного рядом не было. Увы, рядом с большим городом вся земля не то, что распахана – вскопана под огороды. Зерно в Кер–Мирддин можно привезти и издалека, зато овощи портятся куда быстрей. По склонам – дубравы, но из дубрав доносится хрюканье. Свиньи! Городу нужно мясо, а желуди – самый подходящий корм. Да и наземной мелочи, мышам да ящерицам, нелегко приходится. Впрочем, многие уверяют, что лесу свинские визиты полезны, и пятачки, в отличие от басни Крылова, не подрывают дубам корни.

Вот еще одна причина любви камбрийцев к лесу – и к углю. Каждая роща – это множество тучных свиней. Выруби ее – и придется сидеть на пустой перловке да овсянке, либо – пахать, жать, копать репу для того, чтобы вырастить такое же количество мяса, как то, что роща позволяет взять без особого труда. Нет, пока камбрийцы не перестанут быть мясоедами, своих дубрав они никому не отдадут!

И все–таки везде – фигурки людей, голоса. Вспомнилось, как галлы передавали сообщения о маневрах Цезаря: просто один сосед кричал другому – и, если надо, новость быстро пересекала страну. Камбрия – край не такой плодородный, и пустынные места есть, но не в миле–другой от большого города, а у бедной маленькой сиды уже болят ноги. Несмотря ни на какие сапоги! Сын – уже немалый груз. Ходить умеет, и пару раз прошелся ножками, держась за юбку – немножечко, чтобы не слишком устал. Потом – припасы, и широкий плащ на случай дождя – тяжеленный, тканый с двойной плотностью нитей. На поясе – шашка, кинжал и нож. А еще – полый стальной шар. Запасные двадцать выстрелов к главному оружию – и главному весу!

Руку холодит свитый в трубку булат, плечо трет ремень. Новое оружие Немайн ждет проверки… но вдали от человеческих глаз. Даже с дороги глаз легко различает возможные цели. Не охотница – ни олений бок, ни белкин глаз не нужны. За мишень сойдет приметный лист, сучок, пятно на коре, цветной камешек.

А заодно – нежелательных зрителей.

Так и несут ноющие ноги куда глаза глядят. По сторонам трудяги и зеваки, да и прохожие припоминают поговорку: от зла охранит вода, текущая к югу, и человек, идущий с юга. Туи течет на Юг, Немайн топает на Север – все будет хорошо! Только бы в это верила сама сида… Но вот впереди – холм с нераспаханной вершиной, кругом – безлюдная роща. Сюда она уже заглядывала, но этот холм, в отличие от Кричащего, не подошел. Слишком близко к городу, полезные ископаемые в округе уже поверху общипали.

Зато – свободен!

Есть у камбрийцев такой пережиток язычества – на землях клана не запахивают одно поле, на своей полоске – не жнут последний сноп. Ленивая жертва старым богам. Один холм и одна дубрава возле Кер–Мирддина – именно таковы. Потому… Лямку с усталого плеча – долой! Сперва – мешок с припасами. Теперь – маленького достать. Не устал, сна ни в одном глазу – зато вокруг столько интересного. И безопасного – мама–то глаз не сводит!

Теперь отдых. Обед. А потом – стрельбы.

Рука тянется погладить оружие. Хороша машинка!

В работе проверена, иначе – взяла бы она опасную игрушку для охраны своего главного сокровища? Но – каждая деталь многократно испытана, и все вместе – тоже, прямо в кузнице мастера Лорна. Оттуда какие звуки ни донесутся, горожане и бровью не поведут. Одно жаль, пристрелять удалось только на комнатную дистанцию… А потому, как только стихает гул в ногах – надеть переноску задом наперед. Взять сына на руки…

Ему не надо плакать – достаточно насупиться.

– Не хочешь за спину… А надо, надо. Там безопасней всего. Совсем не хочешь? Ох, веревки ты из мамы вьешь… Но ты будущий воин, а воину нужно смотреть в сторону врага… Рядом стой, за юбку держись крепче. И вот тебе – на уши. Такая же глупость, как у мамы.

«Глупость» – сооружение из дерева, веревок и кожи. По виду – кронциркуль для измерения голов. На деле – наушники… Сыну – чтобы не боялся, матери – чтобы не оглохла.

Полированное ложе – к плечу. Предохранителя нет, потому – щелчок окончательно присоединяемого магазина, трубки на пять десятков пуль. Свинцовые шарики – братья, из одной формы – и, увы, только эта форма подходит к этому ружью. Стандартизации нет, и, до появления точных станков для работы по металлу, не будет.

Баллон со сжатым воздухом присоединен, в нем запас на десять выстрелов. Теперь… сида не закрывает ни левый, ни правый глаз, хотя ее зрение вполне заменяет оптический прицел. Людям тем более не понадобится, на ружье – всего лишь прорезь и мушка, впрочем, у луков и того нет, а ведь попадают! Палец выбирает холостой ход спуска… Нажатие, толчок в плечо – и приметный лист попросту исчезает с ветки.

Взгляд вниз. Маленький серьезен. Испугался?

Немайн торопливо опустилась на колени, пригнулась. Разговаривать с сыном свысока? Невозможно! Только глаза в глаза, как бы мал он ни был! Сняла с головы сына наушники.

– Страшно? Тогда мама больше не будет!

В ответ – по–детски бесстрашный взгляд.

– Мама. Бух!

И – улыбка.

– Точно не страшно?

– Мама – бух!

Да ему еще хочется! Заметил, что «бух!» делает мама, а разве от мамы можно ждать плохого? Да и бух через наушники вышел не слишком страшный. Так, щелчок, словно ветка треснула. Что ж, будет ему еще!

Позиция для стрельбы стоя. Маленький чуть сзади, держится крепко. Хорошо. Перезарядка – вскинуть ружье стволом вверх, резко опустить. Так проще, чем передергиванием или давлением пружины. Любая механика может сломаться, гравитация… работает даже в невесомости, только по другому. Там магазин откажет. Но когда дело дойдет до стрельбы в невесомости, можно будет и на пружинные магазины перейти.

Мягкие щелчки выстрелов ничуть не мешают слишком чувствительным ушам. В дубраву пришла короткая, на пяток листьев, осень. Шестой выстрел ‑ ‑ промах, но пуля сотрясает ствол молодого дерева позади «мишени». Насколько глубоко? Ну, щит бы пробило, а кольчуга плохо защищает от тупого удара. Седьмой – перешибает толстую ветку, да не ту. Давление в баллоне снизилось! Если протянуть ножки по одежке, выбрать цель поближе… Есть попадание! И еще… И еще… Со временем можно будет приловчиться и для последних выстрелов брать поправку.

Жаль, прикладываться приходится каждый раз заново, так что рекорд лука по скорострельности не побить, разве что – в упор, не целясь. И все же… Как бы громоздко ни было духовое ружье, как бы дорого они ни было – лук ему уступит. И не только потому, что сила выстрела из ружья раз так в шесть выше. Просто потому, что к луку, даже блочному, нужен лучник, которого готовить – годы, и который будет тратить слишком много времени на оттачивание боевого умения. Рыцарь камбрийского типа. Профессиональный военный, способный с грехом пополам служить и чиновником. Или ремесленником. Или…

Одно из первых ружей станет подарком тому, кто согласился совместить два пути. Тристан желает быть рыцарем и врачом разом? Что ж, пусть будет чуточку лучшим врачом… Остальные – разойдутся по рукам людей, выслуживших шпоры слишком поздно, чтобы суметь стать хорошими лучниками. Пожалуй, со временем оно эти шпоры и заменит. Вполне статусная вещь – именное ружье с гравировкой по стальному магазину.

– Мама бух?

– Нет, родной, я уже закончила. Сейчас мама присоединит запасной баллон, потом пустой подкачает… Это скучно, но это моя работа. А у тебя есть травка. Тоже интересно! Смотри – берешь травинку. Делаешь так!

Сын что–то рассматривает – не траву, в траве. Хорошо быть сидой – была б человеком, пришлось бы подбегать чтобы увидеть – что. А так… Жук. Безвредный. Главное, чтобы в рот не потянул…

Немайн взялась за насос. Те силы, которые лучник тратит в бою – натягивая тетиву – стрелок из духового ружья закладывает в баллон заранее. За день, за неделю, за месяц… Баллон выдержит. Потому можно бы и не качать, достать из мешка еще один заряженный – но уж испытывать, так испытывать. Тактического выигрыша нет или почти нет: баллон в бою тоже понемногу «устает», правда, его можно сменить на новый и неприятно удивить врагов «вторым дыханием», да сберечь собственные силы на рукопашную. Только прищурь глаза – и увидишь двойную линию всадников, разворачивающихся навстречу врагу. Лошади передней опускаются на колени… хотя лошадники уверяют, что это у них запястья, в середине–то ноги! Всадники вскидывают ружья. Залп! Страшный, потому что прицельный. У них над головами пробегает сухим громом второй… Мало? Вот сразу третий – всей перезарядки, что резко поднять ствол и опустить.

У Немайн получилось опустошить баллон за минуту. В баллоне – десять выстрелов. Значит, два ряда дадут двадцать прицельных выстрелов в минуту на ширину конской задницы. Потом – команда. Либо – сменить баллон, либо – шашки вон! Рубить – не уставшей от многократного натягивания лука рукой.

Еще лучше – ночное нападение на чужой лагерь, бесшумные пули полудесятка стрелков, прилетающие неведомо откуда. Неуловимые и вездесущие воины в зеленом, может, еще и с веточками на шлемах. Да какое тут «может»! Приспособят. И, к гадалке не ходи, ольховые. Без приказа, и даже если запретить. Ой, что про них подумают! А если вспомнить, что сиды из легенд вовсе не лучники, вроде фэнтэзийных эльфов, а именно пращники, и стреляют пулями… Ну, что про них скажут? «Если и отличаются от сидов, так разве ушами!»

Ружье Немайн – не игрушка эпохи, когда пневматика принуждена была искать себе нишу при пороховых ружьях, оно больше напоминает шедевр Жирандони – оружие тирольских егерей времен наполеоновских войн, из которого, бывало, французских часовых отстреливали за двести метров. Да если бы не этот пример, Немайн и не взялась бы за задачку! Куда приятнее работать, пусть и не зная решения, но точно зная, что оно есть. Например, что, в отсутствие стальных крученых пружин можно сделать достаточно надежные медные…

Конечно, то, что она держит в руках – лишь грубое подобие винтовки, созданной в конце восемнадцатого столетия. В стволе – никаких нарезов, баллон не приспособлен вместо приклада, а торчит снизу. Выстрелов в баллоне и магазине меньше, зато калибр больше. В наполеоновские времена не нужно было пробивать ни щит, ни доспех. И все–таки в конструкции очень много общего, и один общий недостаток.

Цена! Ружье стоит столько же, сколько полный комплект тяжелого рыцарского вооружения. Сделать его куда трудней. Так что выигрыш от нового оружия – социальный, и духовое ружье означает создание элиты нового типа. Людей, для которых мирная профессия является основной, а военная – вторичной, хотя и жизненно важной. Людей, которые не смогут рассчитывать только на себя – потому, что даже в дружине бывшие метатели дротиков получат один насос на двоих, и одну большую зарядную машину – на город. Лук может сделать один мастер, а ружье – только многие люди, рассеянные по двум королевствам.

Это оружие – не начало индустрии, не вершина ремесленничества, хотя на стволе и гравировано гордое: «Lorne fecit». Сделано Лорном.

Это – помесь. Гибрид.

Так и люди, что будут его носить, станут не феодалами и не индустриальной элитой – чем–то средним, как и нынешние камбрийские рыцари. Исход битвы по–прежнему будет решать ополчение, пусть и вооруженное по–новому. Сталь – вот что даст решающее преимущество над варварами! Защитная – в шлемах и кирасах, разящая – в мечах, клевцах и гвизармах, сильная и меткая – в ручных баллистах, быстрая – в рессорах колесниц.

Враги могут взять трофеи – но что им толку от хороших мечей, которые после сечи нужно централизованно перековывать, потому что не точатся, слишком твердые? Баллисты и колесницы требуют понимания. Прослужат до первой поломки, в неумелых и грубых лапах – неизбежной и скорой. Разве доспехи могут послужить противнику, но что толку строю от отдельных комплектов? А шанса взять много не представится.

Преимущества в численности у них не будет, но если военная хитрость врага или собственная небрежность отберет у камбрийцев победу, обычной резни и гибели народа не случится. Отход пехоты прикроет дождь из пуль, а на ближайшей реке за спинами отступающих вырастет деревянная стена – яхты!

Насос идет уже тяжело. Сида пыхтит, а надо еще за сыном послеживать. Но много ли заботы – следить за собственным дыханием? Ребенок – ее часть, самая важная, самая дорогая… Кто еще нужен?

– А никто не нужен, – воркует Немайн. – Нам с тобой друг друга хватит! Я это ты, ты это я…

Слова Луковки! Вот и гадай – то ли сын для Немайн – божество, то ли ее богиня для Нион – дитя. Но размышлять лень! Сегодня – день без тревог и забот. Заполненный баллон, отнятый от насоса, сердито фыркает, будто кот, у которого отобрали рыбку. Его – на пояс, насос – в мешок. Все! Можно играть с сыном, грызть травинки, валяться на теплой, просушенной солнечным жаром земле. Интересно, какого цвета у сидов загар? В книге наверняка написано, но посмотреть было лень. Вот шутка будет, если – синий или фиолетовый!

Можно даже петь – негромко, так, чтобы внизу слышно не было, подбирать камбрийские слова к оперным ариям и просто хорошим песням. Мешок с припасами и трогать пока не хочется. Немайн сыта свободой от долга и власти. Можно даже помечтать – что будет, когда врагов удастся отбить от границ, а Сущности отпустят заложника – того, чья память досталась сиде? Тогда – капюшон на уши, глаза сощурить – и кто отличит ушастую–глазастую от обычной девушки?

Можно будет просто жить, и крепостью будет не башня, а обычный дом под островерхой крышей… а скорей, просто комната на чердаке, с окном, глядящим на Туи или на море, так, чтобы зелень сланцевой черепицы перетекала в зелень воды.

Внизу – зелень дубравы, под ногами – зелень травы, ветерок теплой лапкой ерошит волосы, играет широким подолом, яркими пятнами мелькают крылья бабочек, звенят голоса птиц. Хорошо–хорошо–хорошо, словно пустили на небо. Ненадолго, чтобы с зарей вышла, до зари вернулась. Майский день длинен, да вечер холоден! Вот и дан Немайн один день – между войной и войной. Вынырнуть, как из морской пучины, хватнуть воздуха жадным ртом – и снова вниз, навстречу глубинным чудовищам: у них зубы, у них клювы, щупальца…

Ради чего ныряет ловец? На дне – сокровища. Черный жемчуг – спасение друга, ярко–алый коралл – долг перед новой Родиной, пурпуровые раковины – надежда на мир и счастье для себя и маленького.

Так? Может быть, но отчего на устах – зевок, а в голове – мысли о том, чем нужно заняться, спустившись с холма? Бывают ведь и иные ныряльщики.

Им дана хищная радость вонзить нож в жабры подводного чудища! Опередить смерть на удар сердца, привязать к лодке тушу людоеда или гору мяса, так любившую мясо чужое? Налечь на весла, начать гонку – соревнование с монстрами, для которых твоя добыча – лишь наживка?

Так что нужно Немайн для счастья? Майский ветерок или осенняя буря? Или – стылый ветер. Короткая россыпь слов, словно порвалась нитка с бусами: «Нарушение герметичности… снос… срыв якорей… нефтепровод…» Мгновенный расчет – конструкций, техники, людей. Надвинутый шлем.

– Проход сужается, – в наушниках.

Голос. Чужой, но в памяти – свой.

– Сколько?

Кивок – на ответ, словно могут услышать.

Мощный мотор, что тащит к сердцу могучей машины. Машины, которой нельзя умереть. Медленно сдвигающиеся стальные стены. Скрежет. Робот? Предлагали, но кабель он не дотащит, далеко, а сигнал не проходит. Послать другого? Не в этот раз – решение нужно принять на месте.

В голове крутятся варианты: «если… то… иначе…» Про обратный путь – ни мысли. Проход сужается быстрей, чем сказали. Значит, придется решить проблему – на месте, в одиночку. Или – умереть…

Разум – холоден. Сердце – спокойно. Тот, кто останется жив, будет вспоминать дорогу туда – с улыбкой, нескромно жаловаться: «Там оказалось дел – на два удара кувалдой. Любой чернорабочий…» Врать. Для того, чтобы оправдать эту самую улыбку…

Сида хмурится.

Что–то такое счастье не напоминает ни мечты императрицы, ни страсти древней богини. Да и Пенда Мерсийский после недавнего совещания уверял, что Немайн не похожа ни на камбрийку, ни на римлянку… При этом о самом существовании чужой памяти он не подозревает.

Самый противный вариант!

Потому, что тогда выходит, что Немайн – сумасшедшая, хуже кэрроловских Безумного Шляпника и Мартовского Зайца.

Безумный Шляпник… Слишком много от него. Вся память – его, как и вся ухватка. Тогда – почему все сыплется, рук не хватает – удержать, глаз и ушей – уследить? У него все получалось, и куда как более трудное. Немайн роется в чужой памяти, словно в своей, пытается найти ответ. В конце концов, это необходимый этап исследования себя – прогон на холостом ходу. Жаль, недолгий. Радость, что недолгий!

Мысли прервал звук. Лес трещит, будто сквозь него семья кабанов ломится. Ружье наизготовку! Окрик – и побольше грозы в голос:

– Кто смеет беспокоить римскую августу? Назовись или умри!

Выбрала – так выбрала. Но для людей – не значит для себя…

В ответ – звонкое, но усталое:

– Другая римская августа!

И, рядом:

– Я это ты!

Да, Анастасия не умеет ходит по лесу, а Нион–Луковка, верно, задумалась – и превратилась из неслышного болотного духа в ходячий танк. Интересно, сколько шишек набила! И…

– А что вы тут делаете, а?

Вот, теперь их, наконец, и видно. Анастасия тяжело дышит, подол весь зеленый, не отстирать.

– Майни ищем!

Сестра–римлянка – и «Майни»? Все время была Немайн, и – если забудет – «Агусто».

– Ты забыла предупредить сестру, – сообщает Луковка, – она очень беспокоилась. Очень! Хорошо, вспомнила, что есть я. Меня ей почему–то не хватило, ну, мы отправились к тебе.

– Сиятельная Нион Вахан отвела меня к тебе. За руку. Сестра, почему она знает то, чего не знаю я?

Немайн помотала головой.

– Я тоже не знаю. Нион, как ты меня нашла?

– Я это ты. Ну, где ты могла быть, кроме как на холме Мерлина? Это его сейчас глупые холмом Мерлина зовут. А раньше, до того, как пришли римляне и озерные ушли в Аннон, был безымянный, просто волшебный… Кто бы на него ни забирался – не возвращался, не получив либо колотушек, либо видений… Я вообще сомневалась – ты так не хочешь быть собой… Может, Луковка уже не ты, и слышит неправильно. Боялась. Но ты – здесь. Значит, я – это ты.

Не улыбнулась – просияла.

И ведь права! Вот почему роща для свиней, а холм для распашки – табу! Скорее всего, друиды хорошо понимали, что если распахать склоны, пашню смоет – зато овраги искорежат и остальные поля. Простонародью же объяснили по–свойски. Иным – и колотушками.

– Майни… – Анастасия словно сама не верит, что так называет сестру, – Ты меня не пугай больше так. Надо уйти – скажи. Только скажи, что вернешься! Или… даже, что уйдешь насовсем. Только говори, пожалуйста… Я выдержу. Я теперь сильная. Я ведь не ребенок…

– Она же твоя сестра, – поясняет Луковка, – а не ты сама. Помнишь, ты меня учила с тобой здороваться и прощаться? А теперь сама забыла… И что нужно говорить вслух, тоже забыла!

Немайн молчит. Говорить – стыдно. Потому что – дошло. Медленно, как до того динозавра с мозгом в основании хвоста. Ну, у сидов шея длинная, на три позвонка длинней, чем у людей. Да и гены… Сущности явно кроме росомахи и жирафа прибавили! И что толку от памяти гениального инженера, который умел подмять или воодушевить людей на решение одной задачи – как правило, недолгой. Недели. Максимум – месяцы. Потом победитель, увенчанный славой, шагал по карьере дальше, оставляя за спиной пунктир связей… и только! Он никогда и никем не управлял постоянно, семьи, и той не завел. Немайн – и есть то, что получилось в результате одной из самых серьезных его попыток.

Что касается профессии… Половина коллег ненавидит вечно правого сноба, он не озабочивается отвечать тем же, просто растирает в пыль при случае – чаще всего ради доброй шутки. Остальные – нейтральны и профессиональны. Или делают вид.

Сида в Камбрии – год. И если ей еще не плюют в лицо на каждом шагу, не вызывают на схватки до смерти и позора – значит, она что–то большее, чем «пожарный корпорации» и «победитель катастроф» из двадцать первого века… Только пока не понимает и не умеет пользоваться тем, что неосознанно приобрела.

– Скажи что–нибудь! – говорит Луковка. – Анастасия не понимает твоего молчания!

Что можно выговорить, когда стыд сжимает горло? Разве – согнуть спину и шею. Когда чуть отпустит – признать:

– Я виновата… Простите меня! Анастасия, я же саму себя не помню… Вот и тебя чуть не забыла. Сестра, пожалуйста… Помоги вспомнить!

Тут ухо сиды резко повернулось, раздался окрик:

– Володенька, бяку брось! Брось, кому сказано!

Сын выпустил тварюшку. Жук, обрадовавшись спасению от огромного и, очевидно, насекомоядного существа, поднял надкрылья. Тяжелое жужжание – и он, промелькнув темной размытой чертой, исчез. Быстро, почти как пуля! Немайн вновь обернулась к сестре и подруге – лицо все еще просительное. Виновато и чуточку гордо сказала:

– Мальчишка. Глаз за ним да глаз…

– За тобой тоже, – буркнула Анастасия. – Для чего еще существуют любящие сестры? Конечно, я тебе помогу! И если надо, прикажу бросить бяку!

– Спасибо…

Немного сказала, но этого хватило. С холма спускались вместе. У святой и вечной августы Анастасии через плечо оказался переброшен ремень новейшего оружия, освоенного буквально за пару часов. Когда еще она толком фехтовать выучится! Социальные изменения – хорошо, но дать тем, кто тебе дорог, шанс защитить себя – важней.

У Луковки – мешок с насосом, зато без еды… Всех сидовых припасов как раз хватило втроем поужинать.

У Немайн – сын в переноске. Уже не оглядывается по сторонам, спит себе. А у матери в уголках глаз…

– Майни, ты плачешь? Тебе грустно?

Сида провела по глазам тыльной стороной руки. МокротА! Но сестре нужно ответить. Луковка смотрит на Анастасию с удивлением, словно та не замечает очевидного.

– Не грустно, – ответила Немайн. – Просто… Кажется, я счастлива. От того, что вы рядом!

Эпилог

1

Пляшет огонек в камине – не людей греет, беседу. Кресло Немайн снова пустует. Промелькнула над городом, как короткий летний ливень, оставив умытую посвежевшую землю, но и остовы сломанных деревьев, и попорченные потеками из прохудившихся крыш стены…

Людям, заслужившим почет соплеменников ратными подвигами отныне придется считаться с Сенатом. Заведение, что задумывалось для пускания пыли в глаза соседям, отныне имеет собственный вес. Что для этого понадобилось? Две речи, два голосования и негласное обсуждение в «Голове». В Сенате – говорила августа. В «Голове» – оправдывалась перед своими солдатами императрица в старом, республиканском смысле слова: та, за кем армия пойдет на край света. В Сенате лились латинские речи – здесь хватило камбрийского говора.

Тогда с ней согласились лишь потому, что перед войной начинать усобную свару не ко времени. Теперь – все тихо, все правильно, куда правильней, чем раньше. Все заняты. Сенат, взамен объявленного всемогущества занят настоящим делом – вопросы торговли, промышленности, транспорта занимают их с головой. Война и мир остались королям, работа на земле – кланам. Те, кто собирается в «Голове», как и прежде, лишь присматривают, чтобы никто не обидел народ – ни короли и их люди, ни клановая старшина, ни гильдии с Сенатом.

Конечно, народное собрание должно созывать хозяину заезжего дома, но, если дело зашло далеко, десяткам, сотням и тысячам, сомкнувшим щиты, блестящим наконечниками копий и билов, понадобятся вожди.