Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 78 страниц)
Процесс ему нравился все больше и больше. Опять же следовало отточить пусть слабенький, но действенный дар к волшебству, который отныне окутывал его мир волшебным туманом водяных брызг. А кто‑то еще завидовал принцу Рису, которому выпало рубить завалы поперек римской дороги!
– Эй, на барке! Куда плывете? – надрывался с берега малый в зеленом наряде да высоком колпаке‑капюшоне. Который когда‑то был красным, но повыцвел. Впрочем, даже это было поводом для гордости: если колпак потерял цвет, но не истерся, значит, льняной. А лен – штука не так чтоб дешевая.
Владелец барки – на местной латыни так прозывали любое сооружение, способное подняться вверх по реке без посторонней помощи, – велел принять ближе к берегу. Ибо раз зажиточный человек так дерет горло, ему есть что сказать.
– Вниз. К ключу от речки.
То есть к старому римскому форту, а теперь городку Кер‑Нид, удобно пристроившемуся возле двух перекрестков. Один образовывали две римские дороги, другой – дорога и река. Понятно, что всякий разумный правитель поставит в таком месте укрепление, а всякий человек с мозгами найдет способ прокормиться. А потому хозяин барки, нанятой в верховьях для наполнения устроенного возле Кер‑Нида магазина, выслушал человека в зеленом с большим интересом, подивился хватке и согласился с ним во всем.
О чем и думать забыл до самого города. Встретили барку у самого моста и прием оказали неласковый. Дюжина воинов, за главного – девка, но одета парнем. Словно в извинение перед попранными обычаями, плед кэдмановский сколот по‑бабьи – двумя фибулами с цепочкой. Длинные волосы убраны в две толстые косы – воительница, значит. И быть ей, кроме как дочкой главного гостеприимца страны, некем. Вот только не в настроении! Брови сведены, губы поджаты.
– Накладную сюда, – в ответ на любезное приветствие. А ведь даже сиятельной назвал, по новому поветрию!
Корабельщик протянул дощечку со странным названием. «Накладная» ни на что не накладывалась. Ее вручила одна из странных девушек, которую привез римлянин. Та, что пересчитала все мешки и заглянула в каждый. Все щебетала чудным озерным выговором. Корабельщик ее толком и не слушал – а чего слушать озерную дурь? Уловил, что кусок дерева нужно отдать в Кер‑Ниде, иначе денег не заплатят. Решил, хватит голову глупостями забивать. По дороге, из интереса, пробовал смотреть. Доска доской. Дерево мягкое, вроде осины. Ножиком поцарапана. Не так, как если на ней резали что, аккуратненько. Но и не старательно, не узорно. Просто – царапины, четкие, глубокие, одна рядом с другой – так, чтоб только различить. Часть доски просто перечеркнута крест‑накрест. Странная, в общем, штука. Ну, да колдунье виднее.
Со старинным ирландским письмом не сопоставил. Привык, что письма на пергаменте пишут. Или хоть углем на тряпице! А пятна чернильных отпечатков, приложенных на тщательно отполированное место, как на грамотах‑оберегах и расписках сиды, окончательно убедили: ведьминская вещь.
Эйлет, увидав дощечку, нахмурилась, уже скорей огорченно: и на пергаменте огама давалась ей тяжко. Ну почему народ, что при смешении языков разжился ирландским, на котором только и чесать язычком между подружками, получил в дополнение такой алфавит? Впрочем, как раз понятно: язык дан свыше, а буковки люди придумывали, мудрецы. Хотя… Не люди. Сиды! Эйлет припомнила, как резное письмо читает Майни – прикрытые глаза, короткий полет ладошки по доске… А ей приходится на риски глазами пялиться. Одно хорошо – нет следов ни подделки, ни порчи.
Следует похвалить перевозчика.
Корабельщик выдохнул. Колдовская вещица явно пришлась сиятельной по вкусу. Она сразу успокоилась.
– Молодец. – Эйлет погладила одну из кос. – Наконец попался человек, разом порядочный и аккуратный. Осталось только мешки пересчитать, проверить содержимое – и на расчет!
Корабельщик переступил с ноги на ногу. Нет, когда тебя хвалят и называют честным человеком, это лестно. Когда намереваются пересчитать мешки при выгрузке, это привычно. Но зачем каждому мешку внутрь заглядывать? Это же долго.
Так и спросил.
– А многие твои товарищи по речному делу хитрые больно, – заявила Эйлет. – Те, что поглупее, накладные портили – да не знали, бедняжки, что второй экземпляр мне конным гонцом высылают. Я их предупредить забыла… Ей‑ей, случайно. Мне сейчас зерно нужно, а не проверка возчиков. Но, как вышло, так вышло. На каждом экземпляре – палец моей ведьмы. Что груз верный, как сказано в описи. Так что мы сразу проверяли – где расхождения или порча, там и недостачу искать.
– А вдруг она ошиблась? – Корабельщик понял, что влип. И теперь пытался узнать, насколько.
– Так перевозчик сверить груз должен, и если не соответствует – не брать накладной. Неужто тебе ведьма не объяснила? Не может быть, до тебя она восьмерых отправила – все всё поняли! Некоторые, правда, решили, что нехватку овса и ячменя можно компенсировать, намочив зерно – разбухает же! И вес прибавляется. А иные камни в мешки совали, совсем чудаки. Вот потому и проверим. Нельзя у своей армии воровать! Драть втридорога – это я понимаю, но вот так! Эх, добренькая у меня сестра. И король. Сестра велит порчу да недостачу по тройной цене в долг перевозчику писать, и расписки брать под залог судна. Король же говорит, что земля тут его, не сиды, а сам норовит, по‑рыцарски, небольшой поркой ограничиться. На главной улице войскового лагеря. Пусть все видят, кто в стране вор!
Корабельщик побледнел. После такого… Как дела‑то вести? Лучше уж штраф! Но в мешках все в порядке. Кроме веса. Вдруг забудет взвесить?
– Так что смотреть будем подробно, – продолжала разливаться воительница, – и взвесим, конечно!
Вот и все надежды. Дочь трактирщика забыть проверить товар по весу не могла.
– Я, – проблеял он, – это… Не совсем твою ведьму понял. И отсыпал по дороге чуток зерна одному человечку. Ну, наполовину человечку.
– Штраф плати, – пожала плечами Эйлет, – если отсыпал чуток – ну, плата за рейс немного полегчает.
– Десятую часть, – признался тот. На крыс и утруску решил не валить. А то до королевского суда и позора недалеко.
– Значит, ты залез в долги! Или предпочтешь порку? Или…
Эйлет склонила голову набок. Этот купец ей глянулся. Не как жених – от «деловых людей» ее уже мутило. А ведь именно среди них еще пару недель назад собиралась искать мужа. Но вот как подсадная утка – хорош!
Наверх шли не порожняком: с грузом из воинов. Хорошо, ветер от моря налетел сильный, тянул споро, и барка не выглядела слишком уж отяжелевшей.
Впрочем, воинов скинули ниже по течению, и последнюю милю пришлось еле тащиться, изображая поломку рея. На месте капитану пришлось спрыгнуть на берег. Знакомая фигурка в зеленом переминалась с ноги на ногу в компании полудюжины лучников. Пледы горских расцветок, наложенные на тетивы стрелы… Увы – полосок своего клана корабельщик не заметил. А горные кланы потому и не подмяли под себя равнинников, что между собой не слишком ладили.
– Я этих славных людей уговорил меня посторожить, – вместо приветствия начал он, – целых два клана на год придется оставить в покое! Что поделать – война. Мне же нужно работать.
– Людей на съедение сидовской семейке отправлять? Я не узнаю Робина Доброго Малого! Деньги ладно… Знаешь, какого я страху натерпелся?
Человек в зеленом печально вздохнул:
– Я сам себя не узнаю. Раньше все получалось. Сколько зерна отдавали мне прежние короли! Для них весь товар исчезал бесследно. Оттого вояки принялись таскать с собой обозы. Саксов бить – дело правильное, но до чего же хотелось попробовать старинную схему! Не выдержал я. Но брал, заметь, немного. И ведь сработало бы. Если б не ведьмы.
– Да, если бы не ведьмы, – эхом откликнулся корабельщик. – Но ведь теперь‑то тебе ясно, что твои хитрости бьют по перевозчикам. Зачем продолжаешь?
– Я не продолжаю, – фыркнул Робин, – я сворачиваю. Предупреждаю тех, кто идет вниз, какие шутки боком вылезают. А то купец – человек завистливый, может насоветовать дурного, лишь бы и другой пострадал. А охрана мне нужна, чтоб морду не набили. Те, кто вверх поднимается.
– А‑а‑а‑а, – протянул корабельщик. Про что говорить дальше, он не знал. А надо было болтать, чтоб Робина вернее оцепили. И очень хотелось помочь проказнику смыться. Ведь и верно, первый раз такое, чтоб его шалость не удалась! – Это не просто ведьмы, это Неметона.
– Понял я, понял… – Потерпевший неудачу Робин выглядел растерянным. – После войны попробую договориться, чтоб не становиться ей поперек дороги. Ну, и наоборот, чтоб она мне не мешала. А что еще тут сделаешь? Она чистокровная сида! И штук всяких знает побольше моего, и сила у нее волшебная…
– А то у тебя нет?
– Есть, да с ноготь от мизинца. Я в отца умом пошел, не волшбой… Стой‑ка! Хрустнула ветка! И пусть меня засолят в бочке, как селедку, если это олень или кабан!
В руке тускло сверкнул широкий клин короткого меча.
– Предатель! – воскликнул он. – Сейчас ты умрешь!
Но к делу не перешел – один из лучников схватил его за руку.
– Мы не уговаривались защищать убийцу, – предупредил. – Мешать не будем, но ты же не желаешь остаться один против… Ого! Против полусотни. Может, и правда убьешь этого типа?
Рука снова свободна, но знаменитейший мошенник Камбрии опустил оружие. Расхотелось в драку лезть – подкрадывалась‑то не горстка разобиженных матросов с барки, а небольшая армия. Равнинники, ирландцы. То есть тяжелые копья и пращи. Впрочем, града камней и дротиков не случилось, значит, следовало ожидать разговора.
– Предателем следует назвать того, кто грабит армию, которая защищает весь Дивед… Эх, Робин, а я про тебя сказки слушала! Мол, надувает только злых да богатых…
– Если ты скажешь, что Неметона добрая и бедная…
– А кусок изо рта солдат рвать, это как? Они злые? Все? И богачи, как один?
– Я брал немного, – начал оправдываться Робин, – войску без вреда. Всегда берут запас. А мне интересно!
Эйлет пожала плечами:
– Лить кровь не будем. Почтенные воины, вы как хотите, но или зерно в магазин сейчас вернете, или – коли оно вам так нужно, что жить без него нельзя, – тройную цену обязуетесь уплатить. Честью клана, под запись. Кто сколько – меня не волнует. Взялись защищать Робина – возьмите на себя и его долги. Так своим и передайте. А запас – он не для разворовывания. Он на случай, если нам лишний день на месте простоять придется, например.
В лагерь возвращались сумрачные. Знаменитого пройдоху к ногтю так и не взяли, отношения с горцами – хоть и не до крови, да попортили. Кое‑кто ворчал, что лучше уж кровавая свара – да вернуться со славой. А горцы… Сами зерно продают, сами воруют по дороге, сами воров укрывают. С такими союзниками врагов не нужно!
Воины горских кланов, что в лагере стояли, не обращали внимания на хмурых гленцев‑тыловиков. Ну, не задалось у них что‑то. Так и понятно – нормальные люди все припасы с собой тащат. Даже если король зовет больше, чем на шесть недель обычной службы – всей разницы, что за остальное деньги платит. А потому проводили взглядами, да и вернулись к кострам, на которых шипели уже раз опорожненные котлы. Теперь в них варилась вода – а кое‑кто уже отмерял в кружки жареный ячмень. По новой моде. Большинство любителей кофе были ирландцами, особенно падкими на новизну, мистику – да вообще на что угодно, лишь бы исходило из древних холмов. А повод собраться у них был. Вот и стояли кругом вокруг одного из костров да уговаривали:
– Не ломайся, как девка. Расскажи. Сама же приедет! Значит, нужно знать, о чем при ней лучше не говорить. Да и любопытно. Там как, наветы были или правда?
Воин, что рассказал историю про двух невест, был уже не рад, что ввязался в спор с ирландцем. Теперь к костру его десятка прибились соотечественники короля и требовали подробностей. Вот понадобилась им песенка невесты‑соседки, вынь да положь!
– Сейчас уже и не разберешь, – вздохнул горец. – После того, о чем в песенке пелось, лет триста прошло. Остались от той истории легенды, а от легенд – детские сказки. Опять же произошло это далеко на севере, аж в Гвинеде! Сами понимаете, до наших мест немного донеслось, да через третий пересказ. Так и вышло, что филиды вещают одно, барды поют иное, а матери детям на ночь и вовсе третье рассказывают. А самое смешное – я толком не помню ни преданий, ни баллад, ни сказок. И коли уж начну байку, так в ней будет по кусочку от всего, кроме, разве что, правды. Вот, я вас предупредил. Слушать будете?
– Ты нас присказками не корми. Выкладывай, что знаешь, – отвечали ему.
– Ну, сами напросились! Было это лет тому опять же триста. Как раз, когда Максим Великий ушел с войсками на континент, да там и сгинул. Я так понимаю, его сыновья на тот поход подбили – то ли младшие, что боялись малое наследство получить, то ли старшие, желавшие кусок пожирнее, – бог весть. Но были и те, кто своим уделом был доволен, остался на родине – ну и остался жив. Главного меж собой они так и не избрали. Один из таких и правил Гвинедом. Вот за него Дон, как из Ирландии приехала, и вышла замуж. Немайн закопалась в библиотеку, Гвидион начал готовиться править государством, да так, что чуть Манавидана не переплюнул. Впрочем, нравы тогда были куда как вольней – так что иные еще спасибо говорили за улучшение породы. Гвин охотился да воевал – из песни слова не выкинешь – с пиратами из Улада и Лейстнера.
– Уладцы – это у‑у‑у‑у! А лейстнерцы совсем негодяи! – откликнулись О'Десси. Откуда бы ни происходили сами, вслед за королем они предпочитали считать себя мунстерцами. То есть людьми не больно хитрыми, не больно работящими, не больно драчливыми, зато душевными да верными. И самую малость упертыми. Вот как Немайн. Хотя она вроде и коннахтская сида… Об этом рассказчику напомнили.
– Она, прежде всего, камбрийская сида. Как вы – камбрийские ирландцы. В общем, семейка жила – и главным в ней, как это ни странно, оказался именно человек. А вот кем вышли дети короля‑римлянина и Дон, уж и не скажу. Почитаются за сидов. Видимо, их кровь крепче. Но годы свое взяли. Дон овдовела. И тут же снизила налоги… Наемники разошлись, кланы чужачку не слушались, сыновья отбились от рук, а старшая дочь собрала вещички и ушла неведомо куда.
– В камыши?
– Может, и в камыши, только это еще до Артура было. И даже до саксов. Кер‑Легион тогда был наш, и управлял им легат Кунеда, чистокровный бритт и хороший римлянин. Он же отвечал и за северный вал – а тот, все знают, до сих пор стоит. Вот легат и видит – непорядок в тылу, разобраться нужно. Ну, собрал отряд, задавил мятежи, прижал разбойников, кланы согласились посылать воинов помогать оборонять вал и гонять пиратов. Возвращается домой – и обнаруживает в своей постели одного из братиков рыжей и ушастой. Любовнички то краснеют от стыда, то бледнеют от страха и невнятно блеют про высо‑о‑окие чувства.
Кунеда, как я уже говорил, был бритт и римлянин разом, значит, человек спокойный и рассудительный вдвойне. А потому он велел парочку взять под стражу и повез в Гвинед: в качестве подарка для Дон. Он ведь и прежде наведывался по разным делам, давал советы и вообще числился другом семьи – и решение предложил дружественное. Мол, я остался без жены, а сам еще мужчина в самой силе. Давайте‑ка породнимся, я половину земель в приданое отхвачу и с остальными помогу управиться.
– Эй, погоди, я что‑то слыхал про «хранительницу ног»… – встрял один из товарищей рассказчика.
– Так это у северян обычай такой, – пояснил тот, – брачный. Жених ноги на колени невесте водружает. И так сидит на пиру. Бочком. Кто пробовал – говорят, есть при этом неудобно до изумления. Ходят байки, что раньше невеста жениха разувала, но ноги у северян вонючие, и они решили поменять обычай, чтоб гости не разбегались.
– У них не только ноги вонючие, – уточнила девчонка из О'Десси. – Невесте могу только посочувствовать. И вполне понимаю, почему девки с берегов Клайда и Твида вешаются на шеи нашим парням. Наши чище.
– Вот жена Кунеды тоже так решила, – усмехнулся горец, – и все‑то шло по ее… Дон согласилась на обмен! У нее войска не было, у Кунеды было, разговор шел пока добрый. «Ну, – говорит северянин, – зови свою старшую, Немайн!»
– А Немайн‑то и нет!
– Вот именно, – рассказчик подмигнул подыгравшему ирландцу, – нет. Ушла и, видимо, не зря, что‑то мне кажется, с Кунедой они б не спелись. Ну, Кунеда не уныл, велел позвать другую, Аранрод. Ан та прийти не может – от волнения схватки начались, рожает! Приуныл северянин. Спросите, говорит, от кого хоть детишки? Выяснилось: от брата, Гвидиона. Эту парочку, стало быть, тоже под арест. Под домашний, в той же комнате, в которой близнецы уродились.
А легат стал думу думать. И решил, что по‑хорошему честь ему восстановить никак уж не удастся, придется по‑плохому. Но убивать никого не захотел. Взвесил вину и сказал: «Ежели жить хотите, так опозорить себя вы должны сильнее, чем меня. А поскольку оскорбление вы мне нанесли через запретную страсть, так и наказание будет вам соответствующее…»
И велел тому брату, что жену чужую соблазнил, поступить с тем, что прижил детей от сестры, как с женщиной. Троекратно.
Дон как услышала приговор – стала просить. Без толку. Колдовать начала, но у Кунеды было с собой полторы когорты британских ветеранов Двадцатого легиона – а это лучший легион Империи! Таких не берет ни сон, ни чох, ни птички Рианнон, ни песни Неметоны… Скрутили ее и кляпом заткнули.
«Ты тут больше не королева, – заявил Кунеда, – раз до такой неправды допустила…» Тут сида снова взмолилась – чтоб ей хоть позора не видеть!
– Это с заткнутым‑то ртом?
– Ну, мычала, наверное. А может, кляп выплюнуть ухитрилась, сида же. Неважно. Сыновей‑то знала. И верно, умереть с честью не захотел ни один. Проделали, что велено, на виду у всего войска, и всех гвинедцев, кто желал смотреть. Три раза. После того никакой власти у них уже не было, так что оставили им по поместью на прожитие и по пять тысяч голов скота…
А мать отвезли к ближайшей границе, сунули котомку с краюхой хлеба, – и с тех пор о великой сиде Дон в Гвинеде не слыхивали.
Королем Гвинеда Кунеда заделался сам, нынешние короли, и настоящий, и лизоблюд нортумбрийский – оба от него происходят.
Гвидион и дальше жил с сестрой, как с женой. Как и поныне. Только позора не выдержал, ушел из Гвинеда. И вообще на бриттов зло затаил. Так что от великой ненависти и за ум взялся. Тут и саксы пожаловали. Стал он им помогать и много пролил нашей крови. Говорят, саксы потому и не двигались полсотни лет после горы Бадон, что в той сече Артур опозоренному сиду глаз стрелой выбил и стрела до мозга дошла. Ждали, пока оклемается. Они же без него никуда: жертвы приносят и богом называют.
Рассказчик умолк. Только ветви трещали в костре. Пока один из ирландцев не хлопнул рукой по колену и не подытожил:
– Понял.
– Чего ты понял? – спросили его.
– А отчего Господь наш отказался выходить с Одноглазым на поединок, хотя тот и вызывал. Зазорно!
Собравшееся у костра воинство грохнуло хохотом. И понемногу рождалось ощущение того, что им саксов не побить – тоже зазорно. Почти как цену Кунединой чести выплатить!
Хотя бы потому, что поутру, опровергая ворчание неверящих знатоков, на правом берегу показались значки гленской армии. Началась обычная встречная суета. Довольно хорошо организованная: сиду с ученицей встречали отец и сестра, а ее армию – заранее разбитый лагерь и магазин. Обычные хлопоты разом перелетели на широкие плечи Ивора, да на хрупкие – Нион Вахан. Пронзительный голос, которым Луковка принялась распоряжаться, был настолько похож на командные покрикивания Немайн, что постоянно приставляемая формулировка: «Голосом Неметоны!» стала пониматься буквально. Распоряжалась бы сама – наломала б дров, пусть и насмотрелась на то, как разбивает лагерь сида. Но рядом неизменно находился Ивор, который выручал в затруднительных ситуациях. «Девочке нужно учиться не разбивать лагерь и даже не командовать – слушать, – объяснила ему Хранительница. – И доверять. Хоть кому‑то, кроме меня…»
Для начала вполне годился легат, человек, надежный по должности. Который находил, что его, по сути, команды, поданные рассекающим воздух звоном «голоса богини», что самой сиды, что ее странной подруги, приобретают дополнительный вес. Как и он сам. Многие заметили, что самые сложные вопросы обустройства временного походного быта и богиня‑то решала с его слов.
Еще оказалось хорошо, что ирландцы теперь знали, о чем молчать – и когда почитающий старых богов Харальд проходил мимо – про непотребства всякие словечка не звучало. Пусть сейчас он служит Неметоне, но уважать Вотана это ему ничуть не мешает.
Анна сразу, как соскочила с колесницы – большой, шестиколесной, – отправилась в город. При наличии нормальных домов и хорошего укрепления располагать госпиталь под шатрами за жиденьким частоколом додумался бы разве жесточайший формалист, цепляющийся за каждую букву писаного наставления. Мэтр же Амвросий всегда предпочитал живой опыт. Не только свой, да и римские книги он полагал за основу лекарской мудрости – и все‑таки школа у него была другая. А потому лучшей ведьме клана – все‑таки ведьме! – следовало присмотреть за тем, что он успел натворить, и уговорить исправить немногие возможные упущения.
Здание он занял правильное – городские бани. Сооружение большое, снабженное запасом воды, легко и целиком протапливаемое. Чего искать лучше? Первым встреченным знакомым оказался сын мэтра, Тристан. Разумеется, при отце – братья с собой не взяли. Мальчишка выстругивал дощечки для шин. Перелом – не самый редкий вид боевого увечья.
– Пришла смотреть? Ну‑ну. У нас и свои ведьмы есть, – сказал через губу. – Аж три.
– Аннонские язычницы? А Бриана где?
– Уже не язычницы, – сообщил мальчишка. – Все три крестились. Сестра осталась дома. Нельзя город бросать без медика. А если ты аннонок изводить начнешь, так знай – они под защитой Майни!
– Ясно…
Тристан настроен ершисто, так и не все ли равно? Анна огляделась. Отметила – стеклянные окна укреплены деревянными ставнями, некоторые стекла вынуты и заменены деревянными форточками, чтобы удобней было проветривать дом. Из‑за перегородки доносятся знакомые запахи травяных сборов, щебет на смеси местного и ирландского. И ни единого латинского словечка, которых она нахваталась у мэтра за годы дружественной конкуренции. Сердце уколола ревность. Уколола и отошла. Лечить людей – и не только людей – славное ремесло, оно всегда ей нравилось. Но впереди ждало новое и интересное, захватывающее и величественное. А знакомое да домашнее – не для нее! Уж не оттого ли, что стала первой, что учиться не у кого было, так набросилась она некогда на заглянувшую сиду? Не из‑за прокормления же дочерей, в самом деле! Первая ли, вторая ли, ведьма всегда заработает и на мясо, и на масло, и на хлеб! Настроение стало солнечным.
– Пойду, познакомлюсь с коллегами, – блеснула латинским словечком, как самоцветом в колечке, – с младшими. С чего мне их изводить?
Младшие, судя по запаху, начали перегонку кернода – сложной смеси экстрактов для обезболивания. Отличный состав – вот только длительного хранения не переносит. Масла – которые и отделяются перегонкой – легко испаряются. Но и у нее есть небольшой подарок. Который местные ведьмы не воспроизведут. Да и ей самой придется ждать весны и франкских кораблей, которые привезут молочко альпийских маков. Сида решила пожертвовать частью запасов опиума ради раненых.
Только не забыть предупредить мэтра и его помощниц об опасности средства! Чтоб несколько раз подряд не давали из жалости…
Тристан проводил ведьму завистливым взглядом. Вот ведь повезло – в броне и с копьем будет совершать подвиги и стоять по правую руку Учителя и разговаривать с ней каждый день и каждый час, наверняка про важное и интересное. А ему – деревяшки строгать, да льняное полотно варить, да железный ящик с отцовскими инструментами жарить. И даже поговорить не с кем!
Отец занят. Занят всегда, только иногда говорит, что сделать. Коротко отругает, если сделал что не так. Все. Тристан пытался обратить на себя внимание хотя бы отказом от работы и шалостями, но отец просто поручал его работу другому. Но очень быстро выяснилось, что Тристану не с кем поговорить во всей армии, и даже охочие до историй о «верхней» жизни аннонки слушать его не хотят. Которая помладше, так даже «пустым местом» назвала.
Пустым местом Тристан быть не хотел. Стал исполнять все, что поручал отец, старательно. Если оказывался свободен – предлагал помощь травницам. Трудился без души, но аккуратно. А скуке сказал, что эта наука – из необходимых рыцарю. Помочь раненому товарищу нужно уметь. Это всегда пригодится.
Дня три назад принесли раненых – воинов передового отряда. Тристана, доказавшего равнодушную аккуратность, приставили к раненому рыцарю – пока к одному. Который, в промежутке между забытьём и болью коротко рассказал: если бы не Немайн, саксы бы уже были здесь. Что сделала, как – ничего не сказал. Но надежда услышать продолжение истории про Учителя неожиданно привязала лекарского сына к раненому.
Он уже не слышал за спиной тоненьких шепотков травниц: «Парень, а какой заботливый!» И солидного покряхтывания заходящих на перевязку легкораненых: «Из него может выйти толк. И сиде недаром глянулся…» Просто делал рыцарское дело – помогал товарищу.
На выстругивание шин он теперь тратил редкие свободные минуты. Услышал мимоходом оброненное отцом: «Полотна и шин никогда не бывает достаточно!» – и взялся за неподъемное.
Анна под этим высказыванием тоже палец бы приложила. Однако, в отличие от Тристана, за годы практики привыкла к тому, что жизнь пациентов это одно, а ее жизнь вовсе другое. Потому, передав опийную настойку и убедившись, что аннонки достаточно знают травное дело, успокоилась и направилась к лагерю. Найти свою палатку труда не составляло – лагерь маленького гленского легиона был во всем подобен лагерям римским. Правда, подразделения оказались неодинаковы – очень уж много народа пристало по дороге. Теперь эта вспомогательная когорта занимала половину лагеря – отчасти из‑за численности, отчасти из‑за меньшей организованности. Не то чтобы Нион не старалась. Но сколотить из толпы добровольцев что‑то боеспособное, на марше, за двое суток, при постоянном пополнении сырыми людьми? С такой задачей и Траян бы не справился. Разве – Цезарь.
Но эти люди, спокойно варящие себе суп из бобов и баранины, были так же нужны, как и все остальные в этом лагере. Они могли стоять на стенах. Могли строить полевые укрепления. Могли сражаться и умирать за отечество – даже не по долгу перед королем и кланом, а по собственному выбору.
На главной улице лагеря человеческое мельтешение всегда несколько ограничено, и за тем внимательно следят дежурные – она для гонцов и командиров. Но она‑то как раз командир! Анна задумалась: а не переменить ли ведьминскую распущенную копну на воинские косы? В молодости носила… В молодости? А теперь что, старость? Под глазами сине от недосыпа, но морщины куда‑то подевались. Потому как старость – это как раз то, что было до появления сиды. Жизнь без новизны, надежды, связанные только с детьми. Тут никакие маски надолго не помогут!
Но ведь смогла! Пробилась к сиде, стала чем‑то другим. Новым. Может, потому, что никогда не видела себя только ведьмой? Всегда что‑то было: колесницы, охота, дела клана… Семья. Ее семья! Иногда кажется, судьба нарочно послала ей вдовство, к нынешним временам готовила. Чтоб отвыла, отгоревала – да нашла себе нынешнего… Чтоб и в семье была главной, и было, к чьему плечу прижаться после выездов к больным да к скотине. Согреться телом и душой. Без этого доброго тепла, не то чтобы послушного – нет, терпеливого и невозмутимого – кем бы она стала?
Анна шагала легко и уверенно. Ведьма ходить умеет – не всюду и не всегда проедешь верхом, а Первая в клане – это ведь не просто самая умелая. Это та, которая больше всех пользы клану сделала. И вреда его врагам, не без того…
Уже подходя к палатке, расслышала знакомый запах овсяных лепешек и жареного сыра. Очередь стряпать была за Эйрой. Которая, разумеется, давно изучила пристрастия сестры. Ведь нелюбовь к овсяной каше не обязательно означает неприятие и всех прочих блюд из овса: тот же половинный хлеб, из смеси овса с ячменем, сида ест и не морщится.
Эйры внутри не оказалось.
– Я младшую ученицу отпустил. Дай, думаю, старшую побалую… Мне, знаешь, за ученицами сид ухлестывать пока не доводилось. Интересно!
Анна хлопала глазами, разглядывая мужа, недолго. Потом уперла руки в боки.
– Ты чего тут вообще делаешь? Из двоих кормильцев у семьи одна в походе – больше чем достаточно! Ты подумал, что будет с детьми, если мы не вернемся?
– Думал, – хмыкнул тот. – Вот не поверишь – думал. И надумал, что старшенькие уже взрослые. Выживут и о младших позаботятся. Клан поможет. Опять же, если ты погибнешь на службе у Немайн, – та о семье позаботится. Обещала же дочерей в ученицы взять. А мне твою честь ронять неохота. Ты ведь ученица сиды, значит, числишься как копье рода Дэффида. А от Анны верх Иван кто пойдет? Никого не выставить – стыдно. А если обидел, нарушив уговор, можешь со мной развестись.
– Негодяй… – а сама обняла. Вот так, как и любила всегда – чуток сбоку. Чтоб не виснуть на шее, а вдоволь потереться о шершавую щеку. – Так я тебя и отпустила! Тебя ж, кажется, ученицы сид интересуют? Так куда ты от меня денешься!
Анна еще припомнила, кто ставил палатку. Кажется, Эйлет лично. Девчонка серьезная, можно доверять. И надеяться, что не рухнет. Оставалось высмотреть, в какой стороне постель. Любая. Все равно они одинаковые…
До возвращения Немайн оставалась целая стража.
Дэффид окинул взглядом собравшихся за столом. Половина семьи. Уже завтра останется меньше. Эйлет с полусотней топоров уйдет вверх по течению – строить мост. Остальные разойдутся по работам – и он их увидит разве у котла. После, правда, будет день сравнительного отдыха. Предбоевой. Когда не нужно работать до упада, а вот мелких хлопот – море.
Особенно у вождей. А они теперь все – вожди.
Эйлет – острое лицо, сжатые в щель узкие губы. Мужская одежда. Ходит вразвалку – как всадник, а не моряк. Три сотни человек, полдюжины погостов, три больших волока – все ее. Самого Робина поймала за руку. Ни медяка не потеряла зря. Была бы парнем, Дэффид бы точно знал, на кого оставить большое дело. Не трактир, а новое: сенат, иноземную торговлю, плавильни и сукновальни. Впрочем, дочь нашла хорошее занятие сама. Волоки в верховьях – дело доходное. А если ухитриться связать не только реки, текущие на юг, так можно получить свое с торговли и войны не только в Камбрии. Жаль, в войске нет никого из Поуиса – горное королевство как раз контролирует верховья. А иной сынок многодетного принца или младшего короля мог бы и согласиться поменять наследный клочок земли на звание принцепса всего Дехейбарта да торговую империю.
