Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 78 страниц)
Отступление к обозу оказалось последней каплей. Король Хвикке возомнил, что полевой армии Диведа более не существует, и поторопился лишить беглецов последнего укрытия, взяв город. Осаждать тысячу‑полторы уцелевших, пришедших в себя и настроенных подороже продать жизни, имея в дневном переходе к северу еще одну камбрийскую армию, не хотелось. Да и устал он за недолгий поход от решений мудрых, но не мужественных. А главное – устала гвардия. Пришлось прислушиваться к ропоту людей, уверенных, что только что потеряли право на добычу из лагеря вражеской армии. И вовсе не настроенных терять еще и добычу из города. Не брось Хвикке гвардию в бой, она и сама могла пойти драться!
Король же все сделал красиво. Выскакал вместе с ближними советниками перед рядами, тяжело упали скупые слова, от века неизменные, про славу и добычу, ждущую за стенами. Наверное, и этого хватило бы на первое время, пока воины не увидят, что с города нечего взять – у бриттов оставалось достаточно времени, чтобы ценности вывезти или зарыть. Но бой мог затянуться, и король встал в общий строй, рядом со знаменем. Ради того чтобы вовремя пообещать награду от себя и вместо недовольства укрепить верность. Вслед за королем спешились остальные штабные. И тот подъем в душах, который Гулидиен растратил на начало битвы, саксы получили сейчас, под занавес. Опять же неожиданностей можно было не опасаться. Диведцам через тлеющий лес да болото не сунуться. А передовые разъезды северной армии, даже если и появятся, удержит конница. Эти в нынешний бой не рвутся – их и так осталось меньше трети, а в награду за спокойствие король обещал долю в добыче. Но от случайностей прикроют. На достаточный срок, чтобы расправиться с защитниками города. И развернуться.
Если король и заметил на половине дороги, что атака завязла в повозках, что‑то менять было поздно. Он стоял в голове колонны, и та толкала его, вместе с остальными воинами, вперед – к славе и добыче!
Как только колонна набрала ход, Немайн решила – пора. Оглянулась к трубачам и обнаружила одного, убитого. Второй, верно, свалился вниз. Обе фанфары лежали на полу башни. А толку? Немайн и простой звук из фанфары извлечь не умела, а уж сигнал… Тут вспомнился экзамен во сне и «Аргунь». Сигнал не сыграть. А вот спеть – вполне! Одна беда, истосковавшаяся по пению сида не смогла остановиться. Слышала только себя. Как же легко, радостно летел голос, не стесненный узкой пещерой! Бывают голоса, хорошо звучащие в небольшом зале с хорошей акустикой, но теряющие силу и красоту в большом пространстве. Случается и наоборот, и голос Немайн оказался именно из таких! Она пела, выполнив главную работу тяжелого дня и совершая новую, от которой так яростно откручивалась на военном совете. Сама привела тысячу доводов против! Главным из которых стал тот, что сакс должен бояться любого камбрийца, не только ее. Теперь все забылось, остался новорожденный звук, наполнивший все существо без остатка, воздух, ласковым потоком протекающий через связки – без напряжения, без усилия, сам… А еще стало можно оглянуться – назад, на бывшее болото, где кавалерия, поддержанная колесницами, начинает разгон!
В легкие ворвался новый воздух, чтоб устремиться наружу вместе со словами – уж больно сигнал оказался похож на начало одной из сцен, которые она готовила к вступительному экзамену в консерваторию из снов.
Уже первые звуки – знакомый сигнал, исполняемый не трубой, а голосом – насторожили принца Риса. Он отдал приказ к выступлению, но как‑то с оглядкой. Когда за сигналом последовала песня на неведомом языке, понял: дело плохо. В ход пошла последняя ставка. На военном совете так уговорились: саксов бить обычным оружием, но, если станет невмоготу, – сида с башни увидит и запоет. Тогда уже все равно будет, даже если удар придется и по своим…
– Немайн поет! – крикнул, обернувшись. – Победа или смерть!
А чуть впереди Эйра, наслушавшаяся рассказов о стычке с ирландскими разбойниками, добавила клич свой – и богини:
– Камбрия – навсегда!
Тряхнула головой, чтобы ленточки на ушах заволновались. Знала, что ей такое «украшение» не нужно. Но не удержалась. С утра еще помнила – будет ей от Немайн головомойка. За несерьезность. Заранее смирилась. А теперь и забыла.
Ария закончилась, и вслед ей понеслась песня, наполовину придуманная, наполовину переведенная – специально для Эйры, желавшей услышать хоть что‑нибудь понятное. Голос Немайн покрывал все поле боя и в каждой камбрийской душе отзывался родными словами.
Люди Камбрии! Лавиной
Рвется к ласковым долинам,
Поднимаясь к гор вершинам,
Битвы злая песнь!
Это войска саксов поступь!
Лес из копий, луков поросль,
Много пеших, много конных –
Ждет могила всех!
Кейр оглянулся на потрепанную линию стрелков. Бьют поверх голов копейщиков, но и сами больше не прикрыты. Впрочем, лучники саксов попали в плотный строй и вообще не могут стрелять. Так что опасен разве редкий метательный топор или дротик, брошенный кем‑нибудь из бойцов первого ряда. Гораздо страшней прорывы – в нескольких местах саксы все‑таки прорубились к повозкам и то и дело порывались залезть наверх. Раза три им это ненадолго удавалось. В одной из таких схваток Кейр лишился лука и теперь только страховал товарищей да время от времени напоминал лучницам, что пора пополнить запас стрел. Долго так продолжаться не могло – обе стороны колебались под градом ударов. Вперед гнали долг и ярость, назад – страх и отчаяние. Пока не появились слова – и отчаяние вдруг оказалось на стороне, ведущей к победе.
Кейр взмахнул мечом. Сида запела. Значит, судьба сражения должна решиться в ближайшие минуты. Пришла пора встретиться с врагом на истоптанной земле, где из последних сил держатся остатки копейной линии.
– Сейчас или никогда! – заорал он. – В рукопашную! Бей!
А над строем летело, звало к победе и славе:
Развернуть знамена!
Ввысь летят драконы!
Неба синь,
И солнца лик
Стрелы вмиг закроют!
В битву! Камбрия зовет нас,
Храбрый в бой король ведет нас,
Правда в сече сбережет нас –
Правда, Бог и Честь!
На этот раз Нион услышала поправку не голосом, а пророческим чутьем. На всякий случай проверила логически: все выходит верно. Восточные ворота вот‑вот упадут. Это южные завалены намертво, а через эти колесницы ходили. И, насадив все кольца до единого, велела заложить в пращу вместо каменного ядра свинцовые пули. Скрип талей, злой прищур, как у сиды на ярком свету. Машина смотрит на спокойные створки – таран саксы так и не притащили, зато ухитрились сбить петли. Внешние ворота уже пали, и небольшой завал перед внутренними воротами саксы расчистили. Теперь их черед. В Кер‑Сиди входы устроены разумней, но исправить всю крепость не хватило времени и сил. Защитники столпились по сторонам, метают вниз все, что под рукой, но задние ряды держат щиты над головами передних, а если кто и падает – на место поверженного немедля встает новый боец.
Как только ворота рухнули, Нион дала отмашку. Чем опасна стрельба при всех нацепленных кольцах, из головы вылетело. За то ей, пустой да глупой, и досталось – соскочившим кольцом. Шлем спас голову. Но как стояла, так и села. Вот какой из Луковки командир: в город ворвались враги, а она сидит себе на земле, хуже любой немытой нищенки – на заднице, и ноги из‑под юбки видно выше, чем по щиколотку! И как их подтянуть, чтоб это выглядело прилично?
Страшный удар задержал саксов – и тут вставший перед демонстрационным резервом отец Адриан поднял наперсный крест.
– За мной, детушки, – сказал негромко. – Помните: смерти нет, а для павших за други своя – ада нет. Лишь жизнь вечная.
И неторопливо – чтоб позади не развалили строй – двинулся навстречу саксам, только оправившимся от удара картечи. В отличие от епископа Дионисия, палицы на боку он как мирный человек не носил. А потому шел навстречу саксам только с крестом и с улыбкой. Чуточку грустной и чуточку – торжествующей.
Гулидиен сделал шаг вперед. Лучники, ввязавшиеся в рукопашный бой, – это неправильно! Без доспехов, без щитов, да и руки порядком устали – долго ли смогут держаться против ножовщиков Хвикке? Пусть короткий меч, почти нож – дешевое оружие, в руках его держат вовсе не дешевые люди. Пусть они не стояли в первых шеренгах, пусть у них простецкий стеганый доспех, зато они не так долго сражались. Меньше вымотаны. Другое дело, что после прорыва первой позиции их строй стал плотным, и лучшие бойцы, уже отдохнувшие, не могли сменить бывшие задние шеренги. Разве – встав на тело убитого. И люди, никак не ожидавшие, что окажутся в первых рядах плотного строя, чувствовали себя неуверенно – настолько, насколько сакс вообще может ощущать неуверенность. А в это время на лучших воинов безответно сыпались стрелы. И, то ли песня вливала новые силы в бриттов, то ли отнимала их у саксов – те начали подаваться назад. А раз им есть куда отступать, значит, задние ряды тоже пятятся. Впрочем, голоса фанфар идущей в атаку диведской конницы не узнать было никак нельзя. Возможно, саксы хотели только загнуть фланг, только оттянуться на несколько шагов от позиции, которая оказалась не по зубам… Но они делали шаг назад, потом другой – быстрее, быстрей, еще быстрей! Камбрийцы еще усилили нажим – хотя это и казалось выше человеческих сил. Иные уже и подпевали, бросая врагу в лицо слова заклинания:
Под обрывом, над рекою
Путь мы саксам перекроем,
Нет для нас, спешащих к бою,
Смерти и судьбы!
Конницу в обход пустили,
Строй щитов беленых сбили,
Жизнь друзей, семьи, любимых –
На весах войны!
Значит, целься метче!
Значит, бейся крепче!
Все равно,
Сколь их пришло –
Здесь судьба полечь им!
И если бриттов настигала смерть – умирали, зная, что последнее слово делает заклинание только крепче!
Напор на гленскую армию совсем ослаб. Настолько, что Ивор получил возможность слегка осмотреться. Его баталия – чудное слово, но хорошая штука – выстояла. Перестроилась, спрятав пращников за спины. Только те в плотном строю ничем особо помочь не могли. Будь внутри посвободнее…
– Раздаться! – крикнул Ивор. – Второй ряд пополняет первый, третий и четвертый становятся вторым. Сту‑у‑упай!
Этот маневр они не отработали, но саксы уже не особо и мешали. А зря – ибо на смену стихшему ливню из стрел пришел каменный дождик. Да и билы с копьями заработали веселей. Под песню!
На поле творилось невозможное. По болоту, надо рвами летели колесницы. Волшба чужой богини, внезапный шум боя за спиной, впавшие в одержимость враги… Вот тут саксы отреагировали по‑разному.
– Нужно убить ведьму! – заорал король. – Ее МОЖНО убить! Прикройте мне спину!
И бросился к башне. Пусть в воротах еще рубились – все защитники стены сбежались туда, быстро не пройдешь. А у подножия башни виднелась небольшая дверца – для вылазок. Да, выбив ее, в город особо не ворвешься. Зато можно рассчитаться с той, которая превратила победу в поражение. Для этого много людей не надо.
Гвардия, на которую упали первые стрелы, последовала за королем. А фаланге, закрытой от этого наступления городом, хватило шума. Сперва повернулись задние ряды – состоящие теперь, по иронии судьбы, из лучших воинов. Возможно, они хотели сделать несколько шагов, избавиться от толкучки, снова создать разреженный строй. Возможно, прикрыть тыл от чужой атаки. Какая разница? Чувствуя пустоту за спиной, слыша шум боя слева и сзади, не видя вообще ничего, средние ряды повернулись тоже. Возможно, некоторые из них успели понять, что катастрофы еще не произошло – но на них уже давили передние. Отступление превратилось в бегство. Теперь спасти могла только скорость! Ополчение Хвикке бежало – без оглядки, без удержу, бросая оружие и пытаясь сбросить доспехи. Теряя всякую организацию, оружие, здравый смысл и рассудок… А на пути бегства уже грохотали колесами страшные квадриги, убивающие троих одной стрелой, квадриги, над которыми реяла «Росомаха» и вились ленты на ушах невесть откуда взявшейся второй богини, оставляя последний выход – на север, в дымящий лес. Многотысячное человеческое стадо, без жалости давя самое себя, бежало от четырнадцати человек, при двадцати восьми лошадях и семи малых баллистах.
Сида не видит опасности, либо видит, но считает свою песнь важнее, а наружная дверь башни уже трещит под топорами. Будь проклято следование традициям, не подтвержденное здравым смыслом! Зачем эта дверь хлипкому деревянному сооружению, со стены которого можно запросто спрыгнуть, не покалечившись? У римского форта была, значит, сделаем! И ведь никто не заметил – до тех пор, пока не стало слишком поздно.
Пусть граф Роксетерский, отмахнув принцу Рису – продолжай, мол, маневр, – повернул тяжелые сотни на выручку. До того, как копья его рыцарей вонзятся в спины гвардейцев, ни доброму дубу, ни толстым железным петлям не выстоять. Да и граф зря поторопился, вырвался вперед – если у врагов нет дротиков, это не значит, что им нечего метнуть. Окта, увидев замах, поднимает коня на дыбы – и метательный топор вязнет в брюхе скакуна. Соскочить не успел, ногу прижало тушей. Обрадованные враги бегут добивать. Осталось – прижать свободную ногу, чтоб хоть отчасти прикрыть щитом, вытащить меч – да надеяться, что удастся покалечить супостата‑другого. На большее лежачий против стоячих рассчитывать не может.
Харальд перехватил поудобнее щит, обнажил меч, немного спустился по узкой лестнице. Ждать не пришлось. Навстречу через пролом в стене шагнул кряжистый человек в шлеме с золоченым вепрем на гребне.
– Кто ты, вождь героев, не испугавшихся песни богини? – спросил Харальд, ощущая дыхание легенды. – Я скальд, и если я тебя убью – я достойно воспою твою мужество. Если же мне суждено пасть – достойнее умереть от руки героя, чье имя тебе известно.
– Я их король, – коротко ответил Хвикке, но позволил себе оплаченное кровью умирающей, нет, уже мертвой, но еще сражающейся дружины любопытство, – а ты кто, последний защитник мелкого божества?
– Я – Харальд Оттарссон, прозванный Хальфданом, потому как мать моя происходит из племен, что вымели вас, саксов, с прежних земель. – Он осклабился. – И я не хуже моих дядьев ни в бою, ни в стихосложении. Я не последний защитник великой богини, обратившей твоих бондов и кэрлов в обгадившихся трусов, но те, что будут за мной, меня не стоят.
– Начнем, – сказал Хвикке, – и пусть великие асы судят, чья слава громче.
– Начнем, – согласился Харальд, отводя удар щитом, – и я не усомнюсь в помощи ни добрых ванов, ни странного бога римлян, ни Тора, ненавидящего ложь.
Его меч отскочил от брони короля. Но поединок только начинался.
Кейндрих вела авангард лично. Сперва – рысью медленной. Потом, как почуяла в воздухе гарь, быстрой. Навыков хватало – держаться с рыцарями наравне, знаний – понимать, что двести человек к вечеру могут оказаться нужнее двух тысяч завтра. Когда увидела первых саксов – черных от дыма и поражения, сердце кольнуло завистью. Кажется, вся слава достанется другой. Когда, взлетев на очередной холм, увидела, сколько беглецов впереди – поняла: не все потеряно. Щит полетел за спину, копье с флажком – в петлю при седле. Осталось привстать на новомодных стременах – сидовская выдумка, да удобная.
– Стрелы, дротики не тратить! – разнеслось над полем. – Копья не ломать! Мечи наголо! За мной, гончие славы! И если кто не привесит к седлу бородатой головы – не быть тому в моей дружине!
Боем дальнейшее не являлось. Саксов было в десятки раз больше, но они не могли сражаться. Не из‑за отсутствия строя. Не из‑за потерянных доспехов, растерянного оружия или паники. Их загнали в угол – так, что прыгнула б не то что крыса – кролик. Остальное могло сказаться на соотношении потерь, но никак не на результате. Вот только прыгнуть сил не нашлось. Физических.
Сначала – долгое построение под длинными стрелами колесниц. Потом медленный марш, стучащие по щитам камни. И камни, проламывающие ряды. Стояние под стрелами, копейный бой. Яростное преследование ложно бегущих. Рубка под стеной из повозок. Отчаянный бег – по ухабистому полю, в лесу, между стволов, которых не видно, через отравленный дымом воздух. В одном прекрасная ирландка ошиблась: копья, стрелы и дротики в этот день рыцарям Брихейниога так и не пригодились.
Единственное противодействие, которое они встречали, – просьбы о пощаде, предложение выкупа или себя – в рабство. От желания жить или в надежде занять всадников личными пленниками, чтобы у остальных появился шанс уйти. Изредка такое делалось и еще реже получалось. Мерсийцы, например, и до Пенды охотно брали пленных, да и уэссексцам нужны крепостные. Но ни диведцы, ни континентальные саксы в холопах не нуждались.
Что касается выкупа – у многих рыцарей загорелись глаза. Иные начали торговаться, не опуская занесенных клинков. Кейндрих заметила, велела рубить всех. А чтобы меньше разговаривали с врагом, повысила норму до двух голов…
Солнце не ведает жалости. В глаза Немайн задувает колючая яркая пурга, превращает картины реальные в фантастические видения. Проще закрыть глаза, но она упрямо пялится на поле боя. У разбитых ворот усталые израненные люди из‑под руки следят, как остановленного ими врага добивают другие. Кто‑то гонится за бегущими, стараясь отрезать их от лагеря, лишить надежды зацепиться. Ложной, что видит пока одна сида. Людей в лагере довольно много – туда вернулась, так и не вступив ни в одну схватку, кавалерия саксов. Оставленная небольшая охрана торопливо седлает лошадей, хотя бы обозных – пешком от камбрийцев не уйти.
Вот конный лучник, зачем‑то оторвавшийся от своих и затесавшийся в ряды латной кавалерии, положил нескольких саксов и, соскочив с коня, принялся вытаскивать придавленного лошадиной тушей рыцаря, в то время как его окольчуженные соратники совершили первую на острове Придайн прямую копейную атаку.
Двуручный топор или меч со щитом, если первый достать из ножен, а вместо второго закинуть за спину топор – снаряжение неплохое. Страшная и довольно дальняя атака или баланс, по выбору. Против пехоты – убийственно. Против конницы без стремян – сносно. Только от тарана конным клином ни топоры, ни щиты не спасают. Гвардейцы Хвикке полетели в стороны – а больше под копыта. Их печальная участь войдет в трактаты по военному искусству, но взгляд скользит дальше – мимо колесниц, сверкающих алмазами умбонов, и нескольких всадников, пытающихся уйти.
Память подсказывает – эти стояли с гвардией, но в последнюю атаку со всеми не пошли. Хотели выжить? Тщетно. Многих достают стрелы, одного цепляют крюком, тело недолго волокут за колесницей. Кончено. Разбег остановлен. К колесницам спешит пехота – гленская, и тут первые! – а саксов в промежутке больше нет. Живых.
Поле покрыто убитыми в два слоя. Поверх утренних, убитых в начале боя, – беглецы. Изредка встретится ирландский плед. Остальные камбрийцы лежат там, где стояли – на первой линии обороны, у сцепленных повозок – и между. Тут – все расцветки Диведа. Глаз цеплялся в первую очередь за кэдмановские пледы. Сколько у нее, оказывается, родни – и с ней уж не перезнакомиться!
Немайн начала разглядывать лица – если те сохранились. Только теперь до чувств начинало понемногу доходить – битва случилась на самом деле, в ней сражались не смазанные от быстрого перемещения поля зрения абстракции, а живые люди. Те, что еще вечером сидели вокруг костров, смеялись незамысловатым шуткам, стараясь отогнать боязнь такой вот судьбы… То, что до этого сознавал только безразличный разум, добралось до сердца.
Память услужливо, точнее, чем Харальд рукой, показывала, где и кого она видела в последний раз. Проверять было страшно. Но не удержалась. Посмотрела, только чтоб успокоиться, одним глазком, между линиями.
Он был там. Лежал, как стоял – тогда, когда все бежали. Ради лишних секунд и чужих жизней. Закрытый телами изрубленных врагов, все еще сжимающий в руках оружие, заколотый в спину – и не раз. Человек, ставший не самым близким – самым надежным.
Песня стихла.
Усталые шаги. Довольный, как кот, притащивший хозяйке мышь, Харальд. А перед глазами – отпечатавшееся на сетчатке, замершее сияние. Дэффид. Не убитый – разливающий вино, смеющийся. Неужели его нет? Неправильно! Кто же будет чесать сиду за ухом – годы спустя, в ее каменном городе?
– А правильная вещь – гнутая лестница, – начал норманн издалека, растягивая удовольствие от рассказа о подвиге, осекся. – Немхэйн, почему у тебя лицо в слезах? Мы победили!
– Это солнце.
Только если Солнце – почему так темно? А если не так – разве сиды умеют лгать? Нет, не умеют. Как и звери – а Немайн зверь. И солнца вокруг полно – сверху и снизу, небо и снег, и снег можно подбрасывать к небу. А вокруг опушки – сосны, звенят и пахнут. Фыркать, рассматривать фигурные облачки, пока не рассеялись: это – как тетерев, а то – как заяц, а это… Это совсем непонятно что, но интересное!
Запах сосен становится едким, и от этой горечи на глаза наворачиваются слезы, мир становится мутным, плывет… Сквозь шум пробивается голос мэтра Амвросия:
– …бывает. И от пения – оно требует сил, и от душевного напряжения. Даже от яркого света. При чем тут пророческий сон?
– Похоже, – гудит Харальд, – ну, придет в себя, расскажет.
Невеселое. Уши свисли, глаза уперлись в настил над головой. Харальд забеспокоился. Раз Немхэйн молчит – значит, знание не для любых ушей.
– Короля позвать?
Вялые треугольники не дернулись.
– Отыскать Ивора? Учениц?
Тишина. Смотрит сквозь, даже не моргает.
– Дэффида?
– Он убит.
Вот и говори – приемыш!
Почуяла смерть отца – и когда родная дочь, сверкая кольчугой, как рыба чешуей, смеясь, влетела в город на быстроколесой колеснице, крича о победе и славе, – сида все‑таки поднялась на ноги. Чтобы сестре не принесли горе чужие.
– Мы сироты, Эйра… – вышептала. И рухнула ей на грудь. Та потом говорила: не нужда утешать сестру – умерла бы сразу. Слишком страшный переход от радости к скорби.
Выяснилось, что Немайн помнит не только смерть отца – все, кто при взгляде с башни представал безликими фигурами, вдруг обрели лица. Ее спрашивали: где кого искать – и она отвечала.
Впрочем, сперва огребла по морде от Анны и разослала санитарные команды к тем, кто еще дышал. По именам всю армию не знала, но короткого описания внешности, упоминания, где стоял, оказывалось достаточно. Когда желающие спросить закончились, попыталась думать. Выходило: она оказалась той песчинкой, что, покатившись под гору, вызывает обвал. Вот невысокое ушастое существо – еще не Немайн! – приходит в город. Собирается поселиться неподалеку. Потом приживается в предместье. Казалось бы, немного надо, полдюжины добрых знакомых, крыша над головой, планы на любимую работу. Являются разбойники, и мир показывает зубы, способные разгрызть даже крепкую скорлупу «Головы грифона». Ты начинаешь строить город, чтобы укрыть и защитить росток уютной жизни, – накатывается война, и те, без кого ты уже не видишь спокойной радости, уходят в бой, чтобы не вернуться.
Чужая память уверяет: войны непреходящи. Увы, какие бы высокие и прочные стены ты ни возвела, сколько б земли ни огородила – хаос снаружи всегда больше и сильней. Взять сражение: все сделано правильно. Без ошибок. Даже пение вышло против планов, но не против здравого смысла. Тогда почему? Над ухом воет Эйра. Чуть поодаль стоит Анна, присматривает. Счастливая: дети далеко, муж уцелел, клан прославился, на остальное наплевать. Ведьма! С детства приучена к тому, что вокруг мистический туман, из которого выплывают чудовища. Наверняка обдумывает эффект от песни Неметоны. А у самой Неметоны в голове пустота. Непривычная. Прежде любая неудача не губила людей сотнями. А здесь успех – и это. Цифры, успокаивающие разум, тонут в чувстве, как в омуте – триста человек, десять процентов. У саксов – ради того и старались – восемьдесят, к ночи будет девяносто. А к исходу недели… Шансы есть только у конницы. И то невеликие. Все барды будут петь славу королю. И ей. Пусть поют. Похоже, без песни больше камбрийцев легло бы рядом с этими тремя сотнями. Ради этого можно и не такое вытерпеть.
Но дальше что? Как смотреть в глаза Глэдис? Эйре, как проревется, – можно. Сама тут побывала, сама все видела. Не понимает, так чувствует. А что сказать Сиан? А их ведь триста лежит. У каждого друзья и родня. У Этайн, например, дети маленькие. Да ладно дети – людей и так не хватает! Кто будет жить в сверкающем граде? Вдовы и сироты?
Но самое страшное не это. Страшнее всего то, что все – совсем все – считают произошедшее громадным успехом. Почти невозможным. Даже Эйра. Оглядывается. Подходит. Гладит по голове.
– Майни, скажи хоть что‑нибудь. Не молчи.
А что тут можно сказать? Что все здешние предрассудки, понятия, мораль, способ мышления, видение мира нужно переломить об колено – и в камин? Если бы еще знать, чем их заменить. А кому знать, как не Хранительнице правды?
– Майни… Ты меня слышишь?
– Слышу.
– Тогда почему молчишь? Сначала ты хотя бы говорила, пусть и страшное. А до того, Харальд говорит, плакала. Теперь сидишь. И не моргаешь даже. Только глаза красные. Вот, посмотри на себя…
Сует зеркальце под нос. Ну, ужас. А сама? Нет, и так тоже нельзя. Больше крепость – трудней уследить за порядком внутри стен. А если не уследить – зачем отгораживать один мир боли от другого? Решения нет. А без него нет смысла вставать и делать хоть что‑то.
Пока Немайн изрекала окончательное – оттого многие шли на поле искать родню и друзей, не дожидаясь ее слов, – у Харальда нашлись иные заботы. О репутации. Подняла «Росомаху», голубушка, – изволь соответствовать.
Немайн горюет, Эмилий с Эйлет далеко, но запущенная машина тыловой службы крутится и даже идет вперед. Как корабль без экипажа с заклиненными намертво рулями. Роль клина исполнила аннонская ведьмочка. Девушка‑колокольчик, звонкая и бойкая, что осталась на складе главной над двумя подружками и парой охранников. Оставили ее ради учета новых поступлений и выдач. Главным поступлением ожидалась военная добыча, это ей Эмилий три раза объяснил. А Эйлет три раза спросила. Как уж тут забыть?
Как только Немайн смолкла, этот подарок свалился на больную голову Нион Вахан. Сразу вслед за круглой деревяшкой. Значит, Харальд еще рубится с Хвикке, конница добивает гвардию, колесницы ловят самых шустрых, кого крючат, кого стреляют, Луковка только‑только вложила в ножны кинжал, пригодный разве веревки резать – да себя, чтоб врагу не достаться. Тут ей заглядывают в глаза наивной синевой и интересуются:
– Когда пойдет добыча?
И все короткие рассуждения написаны на лбу. Немайн умолкла – значит, победа. Победа – значит, добыча. «Росомаха» – Харальд рассказывал – много добычи. Начальства нет. К богине на башню высоко и чуточку страшно, а к пророчице привычно. Еще по Аннону. Теперь даже проще стало. Без церемоний.
Нион потерла затылок. Не вскочила бы шишка… Начала понимать, каково в шкуре богини. Но девочка поступила правильно. Для почитателей Неметоны сбор трофеев – священнодействие. А Луковка, выходит, отлынивает от обязанностей. Пусть она теперь христианка, но прежние способности никуда не исчезли, наоборот, усилились. Пришлось бегом бежать к Немайн, вымаливать кивок богини – и Харальда, разбивать едва стоящих на ногах бойцов на трофейные команды. И все равно не успела.
Неупорядоченное мародерство уже началось. Пришлось наводить порядок – и полторы сотни гленцев с этим справились. Пятнадцать трофейных команд. На десяток одна трехосная повозка, в ней – приемщик. Пришлось повозиться, отыскивая грамотных. Войско‑то отборное, женщин и нет почти. Зато те, что есть, – благородные воительницы. Пусть коряво, но писать умеют. А большего и не нужно. Грабили, впрочем, не до исподнего, снимали сливки да пенки. Доспехи, оружие. Кошели. Рубили пальцы с кольцами. Во рты не смотрели, зубных врачей и в Диведе негусто. А монета за щекой – для сакса не метод. Да, наконец, Нион противно! Опять же вспомнила – и меркантильные заботы оставила на Харальда.
Зато велела всем, приметившим необычное, а особенно грамотки, немедля звать. На самом поле боя любопытного обнаружилось мало, разве тело в сутане, растерзанное колесничным крюком, а при нем свиток с письменами, которые Нион прочесть не смогла, хотя латинские буквы – спасибо дини ши, что приходили навестить больную Немайн, – узнала. Так что пришлось только послеживать, чтоб никто по старинке ничего себе без записи не брал. Ничего из оружия и доспехов – за мелочью не уследить, да и редкий кошель содержит цену доспеха или меча – саксы в походе не больно разжились.
Иные воины начали ворчать: жаль, что враги не погуляли в Гвенте как следует. Наверняка мошна б потолстела! Да и мы бы окопались получше. Нион проверила такую мысль логически. Вроде правильно. Заглянула в место богини. Ответ не сошелся. Спросить не у кого, пришлось искать ошибку самой. Нашла!
– Вот и гвентцы так подумали, – объявила, – и пропустили гадов… Нам понравилось? Небось долго смотреть в глаза не посмеют. Пока нынешнее поколение не перемрет. Или пока позор не смоют.
Притихли. Хотя жадность никуда не подевалась. И выплеснулась в саксонском лагере. По верхам обобранном конными лучниками. Да много ли влезет в чересседельную суму? До полагающихся им повозок – по одной на каждого! – рыцари Риса добраться не могли, от них все еще требовалась служба. Рассыпавшиеся завесой, они в любой момент были готовы дать сигнал о неожиданности. И не зря.
Скоро запели фанфары – не тревожно, приветно. Подошла армия Кейдрих. Принцесса с личной охраной направилась искать короля, прочие же воины решили почтить вражеский лагерь визитом. И напоролись на жесткую отповедь.
– Дело сделали мы. А вы – за барахлом, на готовенькое?
На это у лесовиков ответ был: головы, взятые по слову командующей.
– Ай, молодцы! – отвечали диведцы на похвальбу. – Бегущих рубили, да? Устали, наверное? Так подите отдохните. Или ждите. Мы не жадные. Нагрузимся как следует и вас пустим. Мы ж все понимаем. К вам саксы самые трусливые прибежали, обгадились по самую шею, кроме головы и не возьмешь ничего. Будете нахальничать – так и у вас штаны испачкаются. «Росомаху» видите? Догадайтесь, чье знамя?
Догадались. Сцепили зубы и отправились искать добычу попроще. А заодно лелеять обиду.
Нион могла прекратить пререкания, организовать учет, выделить долю… Если б не сидела в шатре королевского советника и не созерцала сокровище. Главную добычу. Ту, что принесет богине. Закатное солнце красило полоски, что остались от шатра, в королевский красный цвет. Всадники Риса, занимая лагерь, иссекли ткань мечами, чтоб проверить, не спрятался ли кто внутри. Втоптали в землю, ища ценности. Но книгу в недрагоценном окладе то ли не заметили, то ли не поняли, что это и чего стоит!
