Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 78 страниц)
– А германцы везде ходят. Им только за красный флажок нельзя.
– А это что?
– «Опасность». Упасть, значит, что–то может на голову – никаких извинений, сам виноват! Или под землю провалишься…
– В преисподнюю, что ли? – хохот.
– А лучше в преисподнюю. Видел, улицы чистенькие? Заметил решетки по краям? Я спрашивал, зачем… Внизу галереи, туда вся грязь проваливается. Высокие, чтоб чистить. Человек, говорят, не наклоняясь ходит – если ног при падении не сломал. Потом лежи, жди, пока нечистоты поднимутся, закроют рот, потом ноздри… Страшная смерть! И позорная. Так что за флажки нельзя. Даже саксам! Странно: думал, местные с ними воюют.
А вот и человек из–за стойки вмешался в разговор. Тоже латынь, но выговор иной. Мягче. И слова произносит медленней.
– Позвольте заметить, почтенные, что помянутые вами германцы – из королевства Мерсия. Никакие, в Аннон, не саксы! По большей части англы, а на добрую треть и вовсе наш народ. К тому же у них это есть!
– Что?
Пришлось поднимать взгляд – поверх голов, в красующуюся над стойкой копию вывески. Там значок торгового гостя нарисован, но не один. Рядом множество других.
– Такой знак! «Друг Республики». Их везде пустят, конечно, но мой трактир – рекомендован. Так что вас, любезные гости, никто не обидел. Мой трактир из лучших. А я сам хранительнице… Ну, не родня, но из того же клана! Привилегия у нас – королями быть не можем. Не наше это – приказывать. Зато помочь людям сговориться – умеем.
– Это так?
– Просто. Вкусно накормим, настроим беседу на мирный лад – сами не заметите, как все споры добром разрешатся. Сытый с сытым, и волки не грызутся. Да и встретить нужного человека проще, если на вывески заведений поглядывать. Кому куда по чину…
Баян щелкнул пальцами, словно мысль, как комара, прихлопнул.
– То есть, если на пивном доме изображены только дерево и топор, то туда могут войти лесорубы, но честного купца выкинут?
Трактирщик просиял.
– Ты понял! Пойми, малые люди тоже имеют право на общество себе подобных. Свободный человек должен служить под чьим–то началом, таков мир. Но где–то должна быть вольная воля, и только плечо равного рядом? Так почему не в пивном доме?
– Разумная система, – согласился аварин. – Есть место для достоинства. Есть уважение к положению. А знаки не подделывают?
– А как? Ну, разве Робин Добрый Малый сумеет. Видишь ли, тут есть защиты…
Слова, слова… Людей много, а тебя словно и нет. Даже кожаный кружок не помогает. Сейчас это хорошо. Получается, что и люди вокруг – и есть, и понарошку. Не так страшно! Можно осторожно опустить взгляд… Снова не на людей! На первую перемену. Кожаный мешок… и это можно съесть?
– Ножом, ее, – голос из–за плеча, – она мягкая. Позволь, покажу, как…
Словно стольник за трапезой настоящего отца… Только в Большом Дворце мясо не грозило брызнуть соком при неловком движении. Просто жареные куски, наваленные на большое блюдо. А тут… Из раны в боку бурдюка ударил ароматный пар.
– Старинное блюдо из Гвинеда… Для приезжих в самый раз: и в обычаях страны, и ничего, что показалось бы незнакомым. Всего лишь мясо трех видов, вареное в свиной шкуре. Немного моркови, репы, лука…
Вот кожаный мешок превратился в заполненную густым мясным варевом мягкую чашу. Ничего, с чем не управились бы нож и ложка! Анастасия подхватила ножом кусок посимпатичней – пальцы обожгло даже сквозь перчатку. Горячо! Но если приноровиться… вкусно. Глядь, а нож уже донышко царапает.
– Достойная дева народа уар ест, как камбрийка! – хвалит трактирщик, – И благородный господин от нее не отстает… Позвольте спросить – какое масло вы бы предпочли к иным блюдам? Оливковое – от лучших карфагенских рощ, но пережившее трудный путь по морю? Или местное, свежее – но сливочное?
Животное масло? Ужас! А Баян спокойно сообщает:
– Хозяева придунайской пушты всегда любили плоды своих стад… Пусть будет сливочное. Но у вас маленькая страна – откуда скот?
Ну, пусть авары его едят – Анастасия к варварскому яству не притронется… Но что несет трактирщик?!
– В стойлах держат, – объясняет, – траву сеют, как хлеб. Сеяный луг не дикое поле, зелень поднимается в полтора человека. Потом все это скашивают – и коровам. Свиней пасут в лесах, овец в холмах… А масло у нас отменное. Опять же, именно от нас берут в Башню, к столу хранительницы. Бочонок всякий день.
У Анастасии холодок по спине пробежал. Ее сестра ест холодный белесый жир? Бочками? Или на холме, и верно, обосновалась демоница с ослиными ушами и круглыми глазами ночной птицы?
– Человек столько не съест, – сказала она.
– Ты права. А Немайн ест меньше обычного человека. Но у нее ученицы, сестра, дружина… Помогают.
Да, она вошла в чужую семью… Интересно посмотреть на ее новых сестер. Не приревнуют ли? Но к чему бояться раньше времени? Выйдет, как с маслом – только что сердце приостановилось, теперь смеяться хочется. Дружина! Десяток–другой воинов и два бочонка варварского яства приговорит, не заметит. На столе появляются новые блюда: камбрийский сыр с гренками, напиток из корней цикория… Что? Она научила? Наверное, вычитала в одной из книг. Действительно, согревает и успокаивает. Люди победней готовят из ячменя? Интересно. Да был ли знаменитый «ячменный отвар» Цезаря пивом? Может быть, на деле имя ему было – «кофе»?
Меж столов – новое явление. Высокий лоб, умные, чуть насмешливые глаза, смоляные усы свисают к белой, расшитой переплетенными алыми кольцами мантии. Серп на поясе.
– Дозволит ли почтенный купец обратиться к его дочери? Я филид, запоминатель второй ступени посвящения, я знаю больше сотни больших историй и малых без счета… Прекрасная дева скучает! Быть может, интересный рассказ будет к месту? Не позволишь ли ей задать тему моего рассказа?
«Отец» кивает. Можно. Все уставились. Хочется стать невидимой, чужое внимание жжет душу. Избавиться, поскорей! А из сердца рвется сокровенное:
– Про хранительницу этих земель. И не старинное, свежее!
Услышать, увериться, успокоиться.
Человек в белой мантии отвешивает поклон.
– Отличный выбор, о мудрая дева. Обычно мы, филиды, пересказываем старину, а свеженькое излагают случайные свидетели… или даже участники событий, которые, может, и видели все, да каждый со своего места. Я же могу выслушать всех и сложить общую историю, правдивую, интересную и полную. Это работа, и небыстрая, потому мне придется умолчать о том, что вовсе уж близко.
Полились рассказы, в которые, по очереди, и верилось, и не верилось… Как пришла сестра в одной рясе, а ее из–за ушей за нечисть приняли, а она от такого прозвища не отказалась! Раньше… То–то и дело, что раньше. Тогда, четыре года назад, и то жаловалась: вон, у дяди Григория дочь в броне и с копьем на коне скачет, а я августа – мне нельзя! Потом из–за этого звания стало нельзя даже книги читать и с сестрой разговаривать. Да и титул немного переиначили: «кровосмесительное отродье», вот она кто теперь! Как и Анастасия… Только в ней что–то жительницу холмов узнавать не торопятся. Уши маловаты?
Так и спросила.
Филид – так и ответил. Да, маловаты!
Приложил к голове собранные лодочками ладони, поболтал.
– У сиды вот такие.
Зло. Но Констант когда–то и не так передразнивал. Сестра ему как–то пообещала оторвать именно что уши – специальной ухоотрывалкой. Даже ящичек показала: мол, почти доделала… Или он предпочитает отсечение носа? Всего лишь патрикию за оскорбление святой и вечной августы меньше не положено. Зловредный племянник убежал жаловаться отцу… сам получил взбучку, отстал.
Что базилисса может ходить с непокрытой головой и открытыми ушами и не сгореть от позора, на собственном опыте убедилась.
Сказитель только собрался продолжать, а Баян возьми и спроси:
– А нельзя ли ее как–нибудь увидеть, хранительницу? Хотя бы издали?
– Просто, почтенный гость, – сообщил филид. – Вот поговорить – трудней. Нужно интересное ей дело. А увидеть ее проще всего утром, если с улицей повезет… Каждый день по городу бегает. Несправедливость высматривает.
– Просто? Пешком? Не в носилках, не в возке?
– Именно так. И вот что… Увидишь – дорогу не заступай, она всегда торопится. Шапку скинуть не забудь. Ее не уважать – не уважать Республику, то есть всех граждан. А потому – очень могут побить, особенно иноземца. Кажется, все. Удачи!
Завтра! Завтра удастся увидеть сестру. До вечера – ответы невпопад, и даже люди казались добрыми и неопасными, как в далеком детстве. До башни… Ох, как же она может теперь в башне жить? Может, думает, лучше самой закрыться? А еще – как ей пригодилась кривая сабля!
Тут вспомнился причал. «Всякая свободная отвечает за свои слова». Августа – тем более! Пришлось беспокоить «отца».
– Саблю? – удивился тот, – Стоило бы и поучить – и их, и тебя… Супруге хана стоит владеть клинком, но мы немного отложим уроки. Завтра утром узнаем, правит здесь твоя сестра или языческое чудовище, что только распустило слухи. Тогда и решим: тут сабле учиться или ехать в Африку, к дяде Георгию. Хорошо?
Опустился на колено, держит руки в своих… Смотрит в глаза – снизу вверх.
– Хорошо. Завтра!
И, когда он уже шагнул к двери, добавила:
– Кровосмесительное.
– Что?
– Чудовище. Кровосмесительное. Как я!
Когда вышел – села на постель. Только что верила каждому своему слову, а тут…
Вспомнился рассказ филида, другие слухи… Масло. Пение. Сидение на пятках. Это она откуда придумала?
Села в постели. Ноги под себя подвернула. Выпрямилась. Кажется, так? По крайней мере, ничего не болит. Все равно – странно. Страшно! И даже плакать нельзя! Разве завтра… Когда страхи разнесет ветер!
Заснуть так и не довелось, пока окно не посветлело. Только зевнула – уже от усталости – заглянули охранницы. Анастасия, словно не было бессонной ночи, вскочила навстречу. Сегодня! Сейчас!
Несмотря на весну, стужа усилилась. В Константинополе в такие дни ставят легкие стены на форумах, перекрывают улицы навесами, чтоб ветер не так гулял, чтобы бездомный люд не перемерз. Здесь бездомный жив не будет! На стылые камни ранних прохожих гонит дело или государственная служба. Да и не так все плохо, когда поверх кунтуша наброшен плащ. Как завернуть в него августу? Просто: сперва набросить на плечи, потом запахнуть полы: левый край забросить за правое плечо, правый – за левое. Они не убегут, в них грузики вшиты – если быстро идти, по спине хлопают. Вот и все о дурной погоде: сквозь плотную шерсть ни ветер, ни дождь не пробьются.
Вот нужная улица, нужный угол. Остается ждать, но разве можно ждать единственного дорогого себе человека – спокойно? Анастасии кажется: вот прибежит сестра, к ней прислониться – и четыре года кошмара исчезнут, а останется женская половина Большого Дворца, и старшая сестра, ведущая ее за руку… Куда? Неважно, хоть и на экзамен. Даже если опять будет неправильно подсказывать.
А если не сестра? Саженцы–деревца размахивают полуголыми ветвями, словно ветер утащил у них главное, любимое. Мимо торопятся первые прохожие – шапки, вороты, капюшоны. Здесь женщины ходят с непокрытой головой. Говорят, нельзя прятаться от Господа – зато от ветра и дождя – еще как! Сестры все нет и нет. На башне часы. Странные. Два круга – быстрый и медленный – проносят цифры мимо неподвижных указателей. Слева – медленный круг – часы. Справа быстрый – минуты. А сколько времени – не поймешь. Цифры – чужие, незнакомые. Холод достает до сердца – Августина наверняка сделала бы часовую машину со стрелками, как в Афинах, и цифры подписала бы римские.
Нетерпение оказалось сильней гордости.
Остановила самую знатную даму – и что та делает на улице в столь ранний час? Идет быстро, капюшон отброшен. Волосы рыжие… только у самых корней русые. Красится, грешница, и волосы распустила… Синее платье шито золотом, пояс – яркая цепь. Застегнута точно посередине, излишек до колен свисает, на конце золоченая гирька. Повернулась – семь подолов колоколами вздулись.
– Холмовых цифр не знаешь, только римские? – переспросила, – И то хорошо! Грамотная! Подумай, не стоит ли учиться дальше. Не думала, что когда–нибудь так скажу, но нам не хватает ведьм. С ног сбиваемся! А часы без стрелок сделаны с умыслом. Так, чтобы время узнать мог только грамотный… Лишний повод учиться.
Анастасия окаменела. Как это – в христианской стране так колдуньи нужны, что не хватает? Или, правда, в башне живет не сестра – синерылая демоница?
– Я христианка!
Тут и Баян встрял – по отведенной роли.
– Чего ты хочешь от моей дочери? Я сам не христианин, но она верит в распятого бога…
– Я тоже. И я не верю, что Господь, установив этому миру познаваемые человеком законы и даровав нам разум – не желает, чтобы мы пользовались что тем, что другим! И ведьма с ведьмаком – те, что в меру сил изучают эти законы… а не вызывают демонов, как темные колдуны. Церковь нас не то, чтобы одобряет – не осуждает. Ты купец? Подумай: после года на подготовительном курсе твоя дочь сможет быстро делить и умножать, освоит способы исчисления, которые позволят тебе гораздо лучше управлять средствами: это называется статистика. Выучит основы полезных для торговли в Британии языков, узнает многое об устройстве вещей…
– Интересно. Но – кто ты такая, и какова цена?
Аварин серьезен, будто вправду готов отдать августу в ученицы! Колдунья довольна.
– Разумные вопросы. Видно человека дела. Цена – десять солидов золотом, восемьдесят милиарисиев серебром или шестьдесят милиарисиев расписками хранительницы правды за год учебы. Или служба Республике. Год за год. Как видишь, душу не требую… Я – Анна, – имя произнесла так, словно его должны немедленно узнать, но к иноземцам снизошла, уточнила. – Анна Ивановна. Ректор Университета.
Бросила взгляд на башню.
– Похоже, сегодня опять опоздаю. Доброго дня, почтенные.
Ушла, оставив запах лука: вот чем гриву красит. Не торопилась. Не с ее чином. Ректор! В Большом Дворце только у одной дамы не императорской крови должность выше. Значит, здесь все–таки римские порядки, хоть и странные. Значит, с холма может явиться и сестра!
Так кто? Она или не она?
Сверху лишь шелест ветра… Сколько времени, сиятельная – так титулуется звание ректора – Анна так и не сказала. Может быть, уже поздно? Может быть сегодня хранительница правды, кто бы она ни была, промчалась другой дорогой? Хорошо бы… Можно будет вернуться в трактир. Там тепло, там надежда и отчаяние не будут разрывать сердце пополам. До вечера. А потом – снова? Вот Анастасия уже не знает, чего ждет, на что надеется и чего боится. Только широкая улица, только людей все больше, только…
ОНА!
Бежит не сверху, снизу: обратно в Башню. Ни с кем не спутать, ни со случайным прохожим, ни с чудищем из недавних кошмаров. Каждое движение стремительного бега словно кричит: «Я – Августина!» Сердце поет, и, словно не было всех уговоров: «Сначала посмотрим, потом разговаривать явимся. Нельзя же вот так, прямо на улице…» – младшая дочь императора Ираклия рванулась навстречу старшей сквозь напрасные окрики за спиной. Да она сама кричала – имя той, которую узнала.
Не остановилась, когда навстречу, вместо приветствия, хлестнуло заполошное, с захлестом за ветряки и валы:
– Не стрелять!
Тяжелый наконечник ударил по сланцевой плите, брызнули искры… верно, стрелок, выжав спуск, успел чуть отвернуть ручную баллисту. Второй болт пошел под ноги метнувшимся вслед аварам. Не видела! Пальцы вцепилась в плечи сестры, глаза впились в лицо – наглядеться!
Навстречу – плошки свинцовых глаз, стрелки треугольных ушей. Чудовище. Демоница из камбрийских сказок… Хочется кричать – но все силы ушли на последний рывок. Остались сведенные намертво пальцы, веки, которые невозможно зажмурить, потому что сквозь уродство проступают черты сестры. Ее высокий лоб, ее гордые скулы, и нос, и подбородок, и даже манера щуриться на яркий свет. Все перекручено, все изувечено, но все – ее.
Ни ужас, ни счастье, что боролись в груди, не добились победы – слились, стали одним чувством. Стали словами. Шепотом.
– Сестра, что же с тобой сделали…
Как только с губ слетело: «сестра», ужас ушел. Снова вместе! Прочее неважно. Анастасия плачет на родном плече, как мечтала долгие годы, и Августина–Ираклия хлюпает носом вместе с ней, обнимает, шепчет ласковое. Длинное ухо ворошит сестрины волосы, и в этом нет ничего странного или уродливого.
2
Двери распахиваются одна за другой, шуршит винт. Подъемная машина называется лифт. Послу в привычку, двоим, шагающим за спиной – нет. Изукрашенная броня, добрые мечи, кумач и золотое шитье плащей – ясные знаки положения. Один сед и могуч, а вечные проказливые морщинки вокруг глаз сегодня сменились треснутым льдом. Другой безус, но брови сдвинул к переносице, зубы стиснуты. Оба правы: ехали договариваться о подготовке визита Пенды, а придется каркать воронами. Дурные вести! Даже могильные. Что может их смягчить? Разве то, что принес их друг.
Насколько он друг бриттской богине, граф Окта Роксетерский ничуть не заблуждается. Дипломатия допускает дружеские чувства, но требует от честного человека – или божества – соблюдения интересов своего государства. Потому для него сперва Мерсия и Роксетер, для Немайн сначала Республика Глентуи и Камбрия. Дружба – потом, и поскольку не мешает.
Теперь – не мешает. Известие о гибели небольшого отряда на почтовой линии скреплено, как печатью, кровью врага. По недавно занятым землям бродят остатки разгромленных хвикке, что потеряли короля, урожай, землю, зачастую семьи, но не оружие и не способность убивать. Вот и ищут вдоль занятых бриттами и англами дорог пропитания и мести. Словно старые хроники вывернули страницы в зеркале: «и бритты бежали в лес, и мы на них охотились, как на диких зверей…» Так писали саксы, и совершенно не ожидали, что роли поменяются. Только банде дикарей не по силам разбить укрепление!
Почтовая станция была почти готова. Добротный бревенчатый дом выстроили квадратом – с прикрытым двором. Успели присыпать землей – по–норманнски, до самой крыши. Ни поджечь, ни развалить тараном. И все же он пылал… Ответом на вопрос: «кто?» застыла брошенная врагом катапульта. Окте уже приходилось встречать на поле боя латинскую мудрость, и что нужно делать, он знал. У дипломата всегда найдутся чернила, перо и пергамент. Немного времени – и готово плоское подобие. Вышло не слишком хорошо, но вдруг камбрийские ведьмы сумеют и по такому сглазить вражеские машины?
Потому на последних шагах – рисунок в руку, трубочкой. Пришли. Из–за дверей – перезвон девичьих голосов на полузнакомом языке. Греческий! Створки распахнуты. Зал с круглым столом, умершие на губах слова оборванного разговора. Никаких церемоний! Поворот к гостям – прыжком! Настороженные уши чуть трепещут. Немайн – словно гончая, рвущаяся со сворки! Поводок – левая рука, охотник… Охотница! Тоже сероглазая, и похожа на хранительницу настолько, насколько девушка–человек может быть похожа на девушку–сиду. На полголовы выше, через плечо переброшен хвост из волос, черных и блестящих, как нортумбрийский гагат. А глаза на мокром месте – как и у сиды.
Лицо Немайн светлеет, словно первый луч солнца после дождя выглянул. Взглянула в глаза, прочла вести – закаменела. Непоседливый ребенок обратился храмовой статуей. Всего отличия, что у крашеного мрамора не бывает красных зареванных глаз, да не говорит камень на языке Цицерона:
– Здравствуй друг. Что случилось?
Черноволосая шмыгает носом. От этой тучку еще не отнесло… Точно ревели, в обнимку, ручьями. Стоит, в левую кисть Немайн обеими руками вцепилась. Они что, знают? Уж не обзавелась ли Республика третьей ясновидящей? И как в таких условиях работать дипломату? Окта невольно оглянулся: спутники смотрят спокойно. Верно, рассказ очевидца может уточнить любое видение, а хранительница все равно вытащит подробности, и вместо нескольких тяжелых слов выйдет целая история – что застали, кто как лежал…
Немайн слушает. Куда делось счастье? Брови сведены, на лбу вертикальная складка. Изредка, на мгновение, прикрывает глаза. Вспоминает! Она ничего не забывает, и теперь перед ней, вместо заколотого, иссеченного, обожженного тела встает человек. Такой, каким сида видела его в последний раз. Каждый – жив. Большинство – веселы. Чего им горевать? Отправляются на новую службу… Интересную, это для камбрийца важно. Будут строить почтовые станции. Звон копыт, скрип колес, задорный девичий голос заводит песню. Сида смотрит вслед… как тут не оглянуться?
А каково ей – помнить всех? Так ведь и под Кер–Нидом было… Граф и рад бы сжать пытку, но – нельзя. Любая подробность может пригодиться для мести.
Наконец, закончил. Пока говорил, шло превращение. Встретила – веселая девочка. Теперь перед ним – богиня войны, по непонятному недоразумению одетая в веселенькое платье с вышитыми по вороту ромашками.
Неметона прикрыла глаза ладонью.
‑ Все, – сказала, – все. Кроме…
Махнула рукой – словно кровь с клинка отряхнула. Заметила свернутый в трубочку пергамент. В глазах полыхнула злая искра. Верно, раз она не сошла с ума за все битвы и все столетия – черная кровь из вражеских сердец действительно лечит боль потерь.
– Подобие?
Ладонь требовательно раскрылась. Окта вложил в нее рисунок. Наградой стал кивок.
– Пригодится. Сейчас соберем Совет… Насколько доверенны твои спутники? Кто они?
Граф уже называл имена охране: не фальшивые, но не совсем верные. На мгновение захотелось вывалить всю правду. Показалось правильней. Увы, приказ есть приказ. Представил: граф такой и элдерсмен
note 14
того–то. Номер не задался – сида подняла бровь.
– Лжет? – вмешалась девушка в странном наряде. В голосе – искреннее любопытство. Точно, ясновидящая… Думал, что хуже Луковки не бывает? Вот опровержение: получи и приложи печать. Если у этой к способности читать невысказанное богиней вслух еще и неспособность держать язык за зубами… Нион Вахан тоже поняла бы: лукавит, но промолчала бы. Нион, даром что почти ребенок, политик. Эта же – вовсе дитя, хотя в Камбрии таких, бывает, замуж выдают, да и в Мерсии кое–где. Только простая саксонка или горянка скажет: «врет», а то и «брешет», и не вырядится так. Посмеет – отец поперек колена бросит да выпорет как следует! Вот англичанки носят короткое – но и они, как Немайн, под короткую верхнюю тунику с разрезами по бокам оденут второе платье до пят, а не шаровары и обтянутые по ноге шнуровкой остроносые сапоги. Интересно, где такие наряды водятся? Ясно одно: не близко.
Хорошо хоть, отвечать на вопрос не обязательно. Немайн выручает.
– Не лжет. Предлагает правила игры. А у меня дела, и тебе стоит немного подождать наверху. Тебе отведут хорошую комнату…
– Нет!!!
Цепляется за кисть сиды, как ребенок – за материну юбку, ладонь к груди прижимает. В голосе не страх – ужас.
– Я только тебя нашла! Августина, ты что, не узнаешь меня? Я же Анастасия! Ну посмотри! Я же точно такая, как была ты! Я через весь мир ехала… Я докажу…
Снова слезы на глазах. У сиды уши прижаты, уголок губ подергивается. Скоро покажется клык – чуть подлинней человеческого. Влепит пощечину? Нет, прижала к себе. Рослая рыдает на плече у маленькой. Немайн гладит ее по голове, приговаривает:
– Я тебе верю. Верю, понимаешь? Ты Анастасия… Мы докажем это… А я – Немайн, я помнить тебя не могу. Но за тебя – глотку перегрызу, на меч брошусь, душу не пожалею. Веришь? Только не могу за тебя отдавать чужую жизнь. А теперь может умереть один очень хороший человек. Поверь мне, как я тебе, и прости… Посол?
Ее голос из бархата обращается шелковой струной. Такая может петь, а может перехватить глотку. Ласкающая смоляные волосы рука исполнена нежности – на лице оскал зверя. Клыкастый!
– Да, хранительница.
– Подтвердите – вы нашли только одно женское тело: одета в синее, волосы – выжженная на солнце солома, коса с руку толщиной, закололась. Так?
– Да. Ведьма была только одна. Убила себя, – Снова захотелось оглянуться, тем более старый хитрец убедился, что Немайн не проведешь. Да, за спиной у графа Окты не простые вельможи, а король Мерсии и его старший сын. Можно было бы закончить игру, но сида ее продолжает. Вот Пенда разжимает кулак, словно выпускает на волю зажатую меж пальцев птичку. Можно говорить дальше.
– Саксы два раза выставляли против нас заслон. Смертников. Во второй раз это были уэссексцы! Полегли все, но дали своим уйти. Возвращаясь, мы нашли вот что…
Старался рассказывать коротко и точно, вспоминать малейшие подробности.
Сида склонилась над чертежом чужой катапульты… Окта выложил еще свидетельство.
На стол лег клочок ткани с простой вышивкой. На мгновение Немайн прикрыла глаза – вспоминая.
– Платье Мэй… – шепчет. – Все верно, убита Серен.
Убита, не покончила с собой. Значит… Бывает, что в бою человеку приходится жертвовать собой ради остальных, и не всегда смерть приносят вражеские клинки. Это и для христианина не грех, а подвиг: рискнуть бессмертной душой ради товарищей. Так и следует говорить, и всем приказать, не то не нюхавший боя священник упрется и не отпоет. Серен, как и сида, крещеная. Им важно.
Вместо обсуждения подготовки визита короля Мерсийского вышел военный совет. За небольшой перерыв – Немайн увела девушку в штанах – собрались ее ближние. Сели за круглый стол, который полосы света из стрельчатых окон расчертили надвое. С камбрийской стороны – пятеро. Сама богиня–хранительница, сидит в низком кресле, но на собственных ногах. Анна, за ведьминскую сноровку прозванная Ивановной, предпочла обычный стул, навалилась локтями на столешницу. Эйра, сестра Немайн и ее наследница, опять с учений, и опять в броне – чернильницу ей подвигает Нион Вахан, тень богини для своих и девка из Ада – для врагов. Устроилась, кстати в курульном кресле – с подлокотниками, но без спинки. У нее своя – прямая, как ясеневое древко. Сэр Ллойд, вождь дружины, старый рыцарь, что отложил уход на покой ради интересных времен. Славный рубака, лицо накрест перечеркнуто шрамами. Уже доводилось слышать гуляющую по городу шутку. Вопрос: «Сэр Ллойд – славный боец, но что можно сказать о тех, кто наградил его отметинами?» Сама Немайн давала такой ответ: «Они скончались». Увы, молва не верит, что сида может выражаться так просто. Потому говорят: «Одних уж нет… И других – тоже!»
С мерсийской стороны трое: посол и двое формально безвестных спутников. Лица злые, тревожные. Настроение – словно у сиды над головой дамоклов меч повис, но Немайн, несмотря на красные глаза, самая спокойная. Рассказывает технические подробности, которые удалось вынести из начерченного Октой подобия…
– …варварский вариант римского онагра. Сиятельный Окта, должна тебя поздравить – становишься первостатейным волшебником, и не только по воде! Все четко, ясно, размеры указаны точно, легенду не забыл. В общем, твой чертеж лучше греческих. Машина – хуже. Ложка и половины той силы, что праща, не дает. Слабая машина… только мы и такой не ждали. Друзья мерсийцы, это и вам предупреждение: скоро можете увидеть такое и против себя. Может эта штуковина вот что…
Сыплются подробности, размеряемые в локтях, фунтах, расписан возможный эффект от разных типов выстрелов: стенобойного, дробового, огненного… Богиня – настоящий союзник. Наглядно удалось посмотреть только стенобой, а она обо всем предупредила.
– Какое дерево? – спрашивает Нион–Луковка.
Сиятельная Анна немедля уточняет:
– Просушено ли?
Сэр Ллойд и Эйра молчат. Старый вояка всю жизнь обходился без хитрых машин. Он видел их в деле, он оценил их силу – но намерен слушать тех, кто в древней мудрости разбирается. Эйра, пусть по титулу старшая после Немайн, ригдамна–наследница, но что ведовству, что правлению только учится. Знает это! Спокойна, величественна. Сверкает холмовая кольчуга, украшает стол шлем с римским гребнем. В руке перо. Перед носом – пергамент. Скобленый–перескобленый, но все–таки не дощечка. Записывает то, что богиня и так запомнит? Что поделать, христиане. Книгопоклонники.
А дерево сырое, свежее – духмяная сосна, смолой пачкалась… Была бы сухая – стало бы ясно: в набег ходила целая армия. Пропитка – значит, постройка боевых машин стала регулярной. Но чего нет, того нет! А вот взять с собой железную крепь и веревки может и небольшой отряд, что потащит за собой обоз. Правда, в отряде нужен знающий человек – собрать машину на месте, и плотники. Значит, были. И что–то говорит Окте, что ведун, которого схватить не удалось, носит сутану.
Саксы подошли к почти достроенной станции ночью. Затемно собрали машину. Оцепили укрепление, чтоб никто не ушел. Для того же ждали утра. Потом… Камбрийцы сидели внутри, рыцарь стрелял из лука, ведьмы – из «скорпиончика». Возле катапульты был толстый щит – Окта срисовал и его. Потому расчет достать не могли, а вот тех, кто подносил камни… Король с удовольствием рассказал, насколько много врагов он застал лежащими со стрелой в сердце или в горле, наколотых на болты малой баллисты. Увы, камней меткие стрелы не остановили.
Саксы разбили угол кладки, ворвались… Там, во дворе, мертвые лежали вперемешку – живых найти не удалось. Пожар начался уже потом, когда победители ушли. Немайн темнеет, хотя, казалось бы – куда дальше? У ее жрицы зубы скрипят, сэр Ллойд, легат над дружиной, встал и кулаками о стол оперся. Можно понять: потери дружину затронули, а дружина в Камбрии – часть семьи. Несколько ополченцев, конюхи, рабочие – тоже потеря, и Немайн наверняка помнит их лица и имена, но гибель людей, что прошли с ней зимний поход, сидели за тем же костром, ели из одного котла – тяжелей. Славный рыцарь не вернется к жене, а у двух аннонских ведьм и не будет никогда семей, кроме той, за которую погибли.
У Нион Вахан, жрицы Неметоны, что крестилась вслед за богиней, потрясение проявляется лишь в чуть большем сосредоточении. Загляни ей в голову – наверняка мысли холодны и колючи, как зимний ветер. Все ее ведьмы христианки новообращенные, оттого чуточку фанатичны. Что убивать себя нельзя, знают. Ни боль, ни позор – не оправдание. Прощение идущий на заведомую гибель человек может получить, лишь отдав жизнь во спасение других людей. Немайн вынесла вердикт: «убита». Значит, аннонки что–то узнали или поняли. По крайней мере, Серен. Что именно – рассказывает «элдерсмен» Пеада, наследник мерсийского престола. Сам вел погоню, теперь переживает ее заново. Руки молотят воздух, как мельничные крылья.
– Ушли, жаль… У нас легких мало, только у Окты. Зато ловкие! Веревкой круть – и сакс уже на земле, вяжи его!
В мерсийском войске теперь есть камбрийцы. Скотоводы из Глиусинга на шестинедельной службе графа Роксетерского показали, как в долинах Нита и Тафа треножат скот веревкой с грузом на конце. Пару врагов удалось схватить живьем. Увы, заговорили языки не сразу: меняли время на боль… Хорошо держались! Настолько, что до Кер–Сиди ни одного живым не довезли. Если сжать то, что они сказали, до одного слова, выйдет: «Тинтагель».
