Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 78 страниц)
Обогнать сиду надежды не было. Но хотя б не слишком сильно отстать? Тогда у князей появится выбор между соседом западным и соседом северным. Сама она с поля битвы не уйдет, но отправить небольшой отряд? Почему нет?
Засобирались и кередигионцы. Сида – тут как тут. Разыскала командира.
– Ты собираешься выступать?
– Да, но не под твоим знаменем.
– Зря.
Спорить без толку. Да и хорошо, что кередигионец не согласился. Он союзник ненадежный. А соперничество подстегнет людей.
Зато личная дружина Гулидиена уже седлает коней. И граф Окта собрался в поход! Пусть и морщился от боли, когда его грузили в колесницу. Боевую. Выкупленную у Монтови.
– Верхом с переломом не поездишь. А так… Мое знамя и моя болтовня, надеюсь, окажутся не лишними?
– Для Мерсии – точно. – Немайн подмигнула. – Собираешься прихватить всю свою ораву? Учти мою манеру. Всем придется махать лопатами.
– Так это ж волхование. Благородному человеку не зазорно.
У бриттов благородному человеку и навоз ворошить не зазорно. Если не чужой. Свой, известно, пахнет розами.
Ближе к утру хлынули одиночки. Вербовкой, привычно уже, занялась Нион. Самых первых, безусую молодежь с горящими глазами, отправила обратно. Велев без рекомендации старейшин не приходить. Вскоре, понятно, оказалась в работе по уши – услыхав про подобный подход, многие солидные люди, собрав бедных родственников и должников, приходили небольшими отрядами – разузнать, как да что. После первого разговора не уходили. Вокруг Луковкина шатра собралась толпа, в середке – самые важные. Говорят мало, усы крутят, ловят пальцами в затылках ускользающие мысли. Большая половина, подумав, исчезает. Зато те, что остались, ждут саму Немайн.
Ждать пришлось до утра, до общего построения гленцев. И дележа добычи. Немайн явилась незадолго перед тем. В руках – саксонский топор. Уши прижаты, ноздри раздуваются.
– Вот, – шлепнула перед Нион добычу, – любуйся. Каменный! И эти дикари нас теснят. Хорошо, что не жрут… Эмилий это и оценивать не стал, сказал, можно горожанам подарить, может, пригодится для чего.
Луковка осторожно подняла незамысловатое оружие.
– Тяжелый. Для боя плох. Долго замахиваться. В хозяйстве… – пожала плечами: мол, где я, где хозяйство. – А в Анноне хорошего камня нет. И вообще мало. Зато железная руда встречается, пусть плохая, как здесь говорят. Потому там все железное, хоть и гниловатое. Ржавчина очень портит.
– А у Хвикке железо свое. И хорошее.
– Так чего они с вот таким воевать ходят? Правда, странные.
– Анна говорит: это с континента, – Немайн немного успокоилась. – На островах в Уэссексе встречается, в Кенте… Там железо дороже. И соха у них железом не оковывается, и вообще.
И вообще – получается, оружие не главное. Предки нынешних саксов забили романизированных бриттов каменными топорами. Причин две. Первая – организация. С падением имперской власти в Британии порядком и не пахло. До Артура – то‑то при нем саксы встали как вкопанные. Вторая – число. Цивилизованные граждане сами не воевали. Воевала армия – хорошо, если полпроцента от населения. Саксы шли всем народом. И ничтожное дикое племя сокрушило цивилизацию. Кто смог бежать – уплыли за море, в Арморику. Кто желал драться – сбились в последнюю пятину, Камбрию. Можно сказать, саксы бриттов, совершенно по Булгакову, «уплотнили и мобилизовали». Плохо бы им пришлось, но тут на выручку дикарям явилась чума. Саксы по деревням отсиделись, а торговые города бриттов запустели. Выживших осталось настолько мало, что возродились древние обычаи насчет женщин‑воительниц. Теперь Камбрия восстановила население и готова биться всем народом. Первая попытка возмездия случилась при Кадуаллоне. Вторая – сейчас.
Вот и ждут: гленцы, конница Риса, добровольцы Нион и Окты, диведцы – из граждан Кер‑Нида и клановых ополчений Диведа. Выстроились шеренгами. Позади коноводы с лошадьми. Хоть сейчас в поход. Хотя прямо сейчас не получится – нужно выяснить нужду в трофейном оружии и доспехах, выкупить те у Эмилия, раздать. Но сначала напомнить, что они избранные и добровольцы разом. Значит, опять напяливать церемониальное одеяние…
Что сида с башни видит все, как‑то самой собой разумелось. Что память у нее хорошая – знали, но не соотнесли. И лишь как рыжая да ушастая начала обход рядов, поняли: не только видит все, еще и помнит все. Совсем или почти – неважно. Главное рассмотрела. Кто герой, кто трус. Кто умно бился, кто чудом не полег по глупости. Теперь шагает вдоль гленской шеренги. Спрашивает имя. Как бился – сама рассказывает. Два‑три слова – рисунок. «Завалил сакса. И подранил двух». «Крепко и сильно бился, не бросил щит с тремя дротиками в нем». «Добрый боец. Но горяч. Сегодня со мной не иди». Вручает расписку. Заранее объяснила: это чтобы врагу добыча не досталась. Дома, как бы то ни было, можно будет получить золотом. Отличившимся – двойная доля. Семьям погибших – тройная. Раненым – по увечью.
С добычей покончено. Короткая речь – Ивор довольно дергает ус, все по его советам. Обращается ко всем, не только к гленцам. Предлагает: всем, кто здесь, но не желает идти – уйти. Времени – пока сида стократно прочтет «Ave Maria». Становится на колени – перед ними, перед строем. Откидывается на пятки. Закрывает глаза. Чтоб уходящим стыдно не было. Только ушами воздух щупает – много ли сапог топочет?
В ушах – тишина и собственный шепот. Уходят те, кому сказала, – больше никто! Слишком молодые, слишком горячие, многодетные и единственные кормильцы. Ирландцы – все. Горячие головы с ночи отвозмущались и смирились. Им везти домой Этайн. Главой местной ветви клана выберут кого‑то из ее детей, а пока те маленькие, посовещавшись, просили в регенты Луковку. Хороший человек, целая пророчица, а вне клана! Родителей, и тех не помнит. Непорядок. А тут просят сразу в старшину. Та отказалась, умница. Сказала, ирландкой числиться – честь, а вот управлять пока не умею. Придется почетной родне меж себя регента выбирать.
Сэр Кэррадок стоял плечом к плечу с товарищами, но ощущал себя вдали. Жизнь превратилась в краткий сон между схватками. Смерть не приходила, несмотря на все удобства, и это значило, что главный подвиг еще впереди. Недалеко впереди, судя по тому, как смыкался вокруг волшебный туман. Среди которого плыла тонкая фигурка сиды. Между ним и Немайн тумана почему‑то не было. Вытоптанная земля гнется под тяжелым шагом, носки белых башмачков изредка выглядывают из‑под серого от росы подола. И голос. Что золото волос и белизна кожи? Сила сидов в песнях. И красота тоже, даже когда не поют. Повторяет одно и то же. Хотя каждый раз чуть по‑иному.
– Сэр Овайн, рада, что ты со мной.
Этот придумал таранную атаку. Умный, читать умеет. Постоянно рассказывает про подвиги Александра Македонского. Теперь носится с идеей усилить заднюю луку у седла.
– Сэр Валган, рада, что ты со мной.
Тот самый мальчишка, что получил охранную грамоту вторым. И сейчас таскает на тесемке за пазухой. Ничего не боится, кроме потусторонних козней, а как обзавелся защитой, так и вовсе ничего.
– Сэр Ллевелис, рада, что ты со мной.
Человек, способный выдернуть товарища с падающей лошади себе за спину. Хотя, если что, двоим на одной кобыле не уйти.
– Сэр Белен, рада, что ты со мной.
– Сэр Мэлон… сэр Гайон… – Этот покраснел. Гайон – измененное Гвин. – Сэр Карадуг, сэр Марх, сэр Кинлан…
– Леди Вивиан…
– Я зовусь твоим именем! Если позволишь, после кампании я перейду в твою гвардию. Нехорошо, что гленские рыцари – сплошь мужчины.
Немайн благосклонно кивает. Вивиан – еще одна форма ее имени, хотя и искаженная. Неметона – Немайн – Нимуэ – Вивиан…
– Сэр Кинон, сэр Кай, сэр Оуэн… – Заминка. Но и ему рада… – Сэр Эрбин, сэр Ллойд… – этому подарила улыбку. Даже спросила, как сиятельному мужу нравится новомодный ячменный напиток. Неудивительно, славный рыцарь сэр Ллойд! Даром что шрамы через морду накрест да восемь внуков подрастают. Выполз из отставки ради битвы с саксами, чему теперь очень рад. Говорит, с Кадуаллоном так интересно не было…
Сида с каждым шагом все ближе. И вот бескрайние серые глаза упираются в него.
– Сэр Кэррадок… – Заминка. Сейчас назовет судьбу или с губ сорвется лишь общее «рада»? Вот уши виновато упали вниз, как у побитой собаки… – Сэр Кэррадок, ты слишком храбр. В этом походе мне понадобятся более осторожные люди. А потому я прошу тебя не идти с нами.
Шагнула вбок – и туман сомкнулся, оставляя только сон, бессмысленный и бесконечный. Вокруг мелькают тени. Тени‑люди скользят мимо, некоторые что‑то пищат, проносятся тени‑лошади. Кер‑Нид стоит на месте, и найти свой шатер, наверное, несложно. Да зачем шатер человеку, лишенному судьбы? И винить некого, сам потерял! Не то чтобы отказался. Утешаться сомнительным величием выступившего против рока героя рыцарь не стал. Различил ясность разума и любовный дурман. Теперь они уживались в голове вместе, почти не мешая друг другу, но тогда, в ночной скачке – нет. А новую судьбу сида подарить не хочет. Или не может. Она не всемогуща. Наоборот: маленькая, хрупкая, так нуждающаяся в защите – и не той, которую дает ящеричья шкура пластинчатого панциря. Увы, закрыть ее телами доведется другим. А у него – туман, и ничего более.
Кэррадок помахал рукой перед глазами. Болотная муть не рассеялась. И куда же деваться? А никуда. Теперь что ни делай, куда ни иди – все одно. Пустота. Так не повернуться ли спиной к последнему остову, что связывает с миром людей, к деревянным башням, мужеством людей и мудростью сиды ставших неприступными? И сделать шаг. Еще один. И еще.
Шаги – это все, что у него осталось. И верный лук за спиной. Остальное растворилось в тумане и больше не имело смысла. Таков Иной Мир. Не христианское посмертие. Удел сидов. Здесь можно провести годы и вернуться к людям в то же мгновение. Или час, но застать правнуков стариками. Можно бежать и остаться на месте и стоя перенестись в Ирландию или Дал‑Риаду, а то и на Острова Блаженных. Сиды как‑то ухитряются понимать Иной Мир и пользоваться им к собственной выгоде. Вот и Немайн давеча наверняка срезала дорожку, а войско подумало – утренняя сырость. И правда же сыро. Вот и овес не вызревает. Впрочем, что овес человеку, у которого нет судьбы?
Зато есть мужество. Быть может, стоит прекратить служить игрушкой неведомым силам? Сломать себя? Вот дымка гуще, сквозь нее дышит вода. Берега и вовсе не видно, наверное, достаточно просто дойти, упасть в бездонный поток. Лучше муки ада, чем служить орудием злу. Только туман этот наверняка ее. А Немайн не зло! Достаточно вспомнить ее лицо, когда сына баюкает. И песню, повергающую врагов Камбрии. Тогда что, и Камбрия – зло? Нет. Всему виной собственная растяпистость. Сам потерял судьбу, сам виноват… Стоп!
Кэррадок хлопнул себя по лбу и захохотал. Были б рядом люди – сочли бы безумцем. Но вокруг вьется молочная дымка, и если на земле его и слышат, то, вздрогнув, затворяют ставни плотней и крестятся, поминая разных фэйри. Кто – проказливых, радующихся шутке, кто – угрюмых, хохочущих раз в столетие. А кто прижившихся в Волшебной Стране людей, тоскующих по прежней жизни. Эти‑то почти правы.
Только Кэррадок не тоскует. Радуется. Понял наконец! Кто потерял судьбу, может попробовать найти в тумане другую. Может, не свою. Но судьбу человеческую.
Судьба не попадалась долго. Десять тысяч шагов, сто тысяч – он не считал. Во рту пересохло – спасла фляга, но начало подводить желудок. По левую руку маячило темное, верно, лес, в котором лучник без пищи не останется. Но принять пищу в Ином Мире – признать себя его обитателем. Стать фэйри! Это не отказ от души, конечно, но Кэррадок не хотел надолго задерживаться в краю вечных сумерек. К которым так хорошо приспособлены ясные глаза Немайн…
Оставалось терпеть и топать куда глаза глядят. Спереди донесся прелый запах моря. Море дохнуло – и туман смело, как не было. И вот перед Кэррадоком в свете рыжего, как волосы сиды, разъевшегося неплотными тучами Солнца лежит галечный пляж. На сером песке возятся двое, пристегивая кожаный верх к небольшому курраху. Серая запыленная одежда… Рясы. Пялятся настороженно.
– Кто ты, добрый человек?
Голос не подвизгивает, не лопочет с непристойной быстротой. Обычная человеческая речь. Но раз он слышит, значит, должен принять назначенный разговор. Таков закон волшебного мира.
– Теперь уже и не знаю. Но человек. Насколько добрый – судить не мне.
– По крайней мере, ты не сакс. Не поможешь ли спустить лодку? Прошли слухи, что пал восток. Говорят, саксы только пройдут, а судный день пришел для Диведа. Но я‑то знаю норов дикарей. Они никогда не проходят мимо и убивают всех. Братия затворилась в обители, ожидая последнего часа. Куррах у нас один и обычно назначен для рыбной ловли. Нам же выпало вынести Слово: монастырскую летопись, священные книги…
– Вам не нужно бежать. Саксы разбиты! Я только с поля битвы. Женщины бриттов смеются – даже те, кому приходится плакать по павшим родным. Неметона ужаснула врагов песней, а войско не жалело ни стрел, ни жизней!
Один из монахов пристально вперился в Кэррадока.
– Ты вышел из тумана. Верно, ты перенесся в наш скорбный век из далекого минувшего, когда великая воительница еще ходила по земле. Быть может, ты из тех, кто почитал ее богиней?
Рыцарь похолодел. Подозрение сжалось в животе готовой броситься змеей.
– Я христианин и верю в Троицу. Но маленькая сида, не являясь богиней, встала на сторону бриттов и принесла победу.
Монахи переглянулись.
– А какой год шел у вас? От Воплощения Господня, от Адама?
– Не помню. Кажется, на Самайн был пять тысяч восемсот какой‑то год Адама… Так епископ возглашал…
– Теперь же пять тысяч девятьсот пятьдесят первый! – воскликнул один из монахов.
– Ты где‑то потерял целых сто лет. За которые, увы, и минула эпоха славы… Британии, считай, нет. Ныне же пробил и час Камбрии…
– А она?
– Кто?
– Сида! Что с ней?
– Убита одним из рыцарей как нечисть нечестивая… Хотя многие говорят – ушла. Что с вами, добрый сэр?
А рыцаря ноги не держат. Сел на мокрый песок. Не может быть! Позавчера – любовь. Вчера – победа. Сегодня – туман. Кэррадок схватился за голову. Но ни забытье, ни безумие не принесли успокоения. Зато пришло понимание – как нож в брюхо. Боль, агония, но не милосердная смерть. Страсть? Болезнь? Наваждение? Да. А еще – чувство, которое есть Бог. Что даровал одному младенцу талант видеть иначе. Именно ради того, чтобы тот полюбил маленькую сиду! Потому и знахари не помогали, и даже епископ не смог ничего сделать. Так было суждено. Ему, свинье неблагодарной. Убита рыцарем? Может, потому что рядом не оказалось другого рыцаря. Того, что не стал бы смотреть – нечисть, не нечисть. Закрыл бы серые глаза собой и встретил железо – железом, а стрелу – щитом. Но зачем он здесь? И теперь? Здесь, где нет ни золота коротких прядей, ни голоса, острого и быстрого, как стрелы «скорпиончика»? А с ними нет и надежды. Она ведь и была последней надеждой Камбрии…
Кэррадок стиснул голову сильнее, надеясь, что она хотя бы заболит.
– Это правда? – спросил монах.
– Что?
– Про тебя, про сиду. Ты вслух думал.
– Правда. Правда! Я бы убил себя – но посмотри, к чему меня привело окаянное стремление к смерти! Меня, мою страну. И мою любовь… Я не могу жить без нее, но искать смерти еще раз? После того как туман привел меня сюда? Я не безумец! Но что мне теперь делать?
– Если Господь привел тебя сюда, пусть он ведет тебя и дальше! Я бы предложил тебе место в нашем куррахе. Если нам не суждено будет добраться до земли, значит, все, что тебе было суждено, – осознание и раскаяние. Если нас вынесет к земле и к людям, то я с братом Теоторигом понесу людям свет веры и мудрость, накопленную нашим народом до тех пор, пока он не впал в разврат и не пал под ударами саксов. И ты тоже увидишь назначенную тебе службу…
– Верно!
Рыцарь вскочил на ноги и в несколько размашистых шагов оказался у лодки.
– Я не особенно силен в морском деле, но уж закрепить верхний покров на куррахе умею, – говорил громко, ободряя сам себя да глуша мысли. – Как думаете, братья, мы успеем выйти в море до вечера?
Снова мерное качание колесницы. Далекий голос Эйры:
– Сестра спит.
– Но нам очень нужно с ней говорить!
– Кому – вам? Тебя я знаю, ты при Кер‑Ниде был. А остальные кто?
– Лучшие люди долины реки Таф. У нас третью неделю даже князя нет, не то что короля. Все полегли с Мейригом. Родня королевская попряталась, вдруг и не сыскать…
А сыскав, намекнуть, чтоб прятались получше? Перемена династии в Камбрии процедура обычная, но долгая. Чего хотят – ясно. Вот она, цена девичьим мечтаниям. Мчат и мчат принцы на белых конях, хоть из баллисты отстреливай. Спать не дают. Предлагают союз, провиант и фураж, себя с дружиной и ополчением. Всего третий день пути по Глиусингу, а как надоели. И ведь учить приходится на ходу. И половину войска оставлять ждать короля. Который то ли идет, то ли нет.
А главное, все они уже знают об ошибке, которую совершила утром маленькая ушастая сида. От жадности. Забыла кое о чем попросить.
Случилось вот что. Очередной принц – гнедая кобыла, едва сходящаяся на пузе кольчуга, безрадостное выражение на одутловатом лице – явился не с пустыми руками. С собой притащил пару саксонских мечей. Сказал, что полторы сотни голов тащить не стал, поленился. Да и варварство это, головы рубить… Выяснилось – отступающая конница Уэссекса влипла в засаду. Обозники, охрана лагеря полегли все и сразу, рыцарей загнали к речной развилке и сутки осаждали. Наконец, те рискнули переправляться – под стрелами. Кто‑то, возможно, и вырвался. Но как организованная сила отряд больше не существовал.
Жадность прихватила Немайн, когда удачливый партизан назвал свое имя, а заодно и владение. Принц Кадог, лорд Большой и Малой Ронды. Сиду словно током ударило. «Ронда» – значит уголь. И не просто уголь, лучший антрацит для паровых судов, который только и считался достойным идти в топки боевых кораблей.
В довершение дел принц попался умный. Мечта стать самостоятельным королем и принести клятву верности напрямую верховному королю Британии его не грела. Берега Ронды – владение скромное. В одиночку от соседей не отбиться. А они наверняка в честь обретенной свободы возжелают пошалить. И что тогда?
Лучше уж обзавестись сюзереном. Таким, чтоб имя назвал – и вдоль границ сразу благодать и сердечная дружба. Ради этого и войско предоставить можно, и денежку выплатить. А какое имя сейчас разносится над горами победным громом? Гулидиена не предлагать.
– Я? – удивилась тогда сида. – Я же не королева! Мне вассалов…
«Ронда, – полыхнуло в мозгу, накладываясь на образы паровоза и парохода. – Ронда! Ронда‑ронда‑ронда…»
– … принимать можно. Но защиту обещаю только от врагов. Могу и от местных фэйри. Не больше. Мистическую защиту пусть обеспечивает Церковь…
Немайн несло. Антрацитовый дым укутал все. Вместо подарка, символизирующего новую зависимость, за который нужно рассчитываться данью, Кадог с удивлением получил грамоту с записью о том, что он должен сиде немалую сумму. И на втором экземпляре расписался. Столько должен выплатить, буде захочет сменить сюзерена. Кабально, а что поделаешь… Назад отыгрывать неловко. Не выполнил обязательства – штраф. Тоже понятно, хорошо не война сразу и не выкуп по произволу сильного: все подробно расписано. Все равно приуныл. Перечитал документ – нет ли еще какого подвоха. Остолбенел, когда увидел, что ежегодный процент следует ему! За верность. Трижды переспросил. Объяснили. Мол, драть процент – грех. Так что не заплатит Немайн деньги, долг полегчает. Заплатит – и вовсе славно.
А лучше всего, что не пришлось выдавать никого из детей в заложники. Процедура привычная, но неприятная. Сказано: «Тот не король, у кого нет заложников в цепях!» Так Немайн не королева!
Принц немедля присоединил небольшое войско к гленцам. Помогал как мог. И все пытался понять – за что ему такое счастье? За право свободного прохода по реке да землю ниже плодородия и освящения? Так безделица же сущая. Искал подвох. Не находил. Начал хвастаться, всем встречным владетелям договор показывать. Это Немайн со сна да от нежелания упустить уголек и не досмотрела. Могла ведь попросить держать договор до поры в тайне. Забыла.
Теперь Кадог, боясь и надеясь разом, ждал, когда знатоки найдут в грамоте сидовскую засаду. Кое‑что отыскали. Не принцы, а бесхозные жители устья Тафа.
– Вы там у себя из дерева строитесь? А тут налог на строительный камень выходит. И на глину, и на руду.
Получалось – фермерам неопасно. А ремесленникам неуютно… Хотя и глина, и руда поверху тоже встречаются. Случись что – поди докажи, где взял. Так что договор оставался непонятно выгодным. Многие, ознакомившись, торопились предложить сиде доблесть и верность. И получали решительный отказ. Может быть, потому, что просидели, трясясь, в замках да холмовых фортах все нашествие и нос высунуть боялись? Кадогу уже рассказали – Немайн видела в битве каждого воина и подвиги всякого запомнила. А если она вообще воинскую доблесть чует? Вот он побил саксов – не много, не мало, ровнехонько по скромным силам. И то, сорвись засада, разогнали бы его войско саксы. Не перебили, кони у валлийцев лучше. А форт у него хороший, сотней‑другой лучших головорезов не взять. Три вала разной высоты, живые изгороди вместо кольев. Старый способ, да надежный. Так что он один оказался достоин. И на что, спрашивается, надеется эта деревенщина? Известно – таких забирает принц Рис. Уже приятно округливший владения за счет городишки Кетгвелли и полудюжины общин поменьше. Все верно: без короля или принца нельзя, а Риса знают как государя в меру доброго, хозяйственного да аккуратного.
Но что это? Из колесницы выглядывает Немайн, протирает глаза, ворочает ушищами. Зевает. Забыв прикрыть рот ладошкой, показывает длинноватые клыки и розовое небо. А потом и говорит:
– Таф? В него обе Ронды впадают, да? Кажется, мне придется строить еще и Кардифф! Приняты, граждане. Префекта выберете между собой…
Снова зевок, и голова в лохмах цвета ивовой коры исчезает за бортиком колесницы. А дело решено.
Кардифф. Измененное Кер‑Таф. Все понятно. Низовским повезло. Но почему? Сиду не спросишь – снова спит. Зато есть старшая ученица.
– Река, – объясняет та. – Кусок земли Немайн в подарок получила, это Глентуи. Но от реки там только кусочек и лишь один берег. А она ведь землей мерять не приучена. Привыкла быть владычицей речной. Скажи – кто, получив угол в чужом доме, откажется построить собственный? А она, видишь ли, только что речку собрала целиком. Из кусочков. Твоя Ронда, их Таф – и вот у нее есть собственный поток, от горных ручьев до соленого устья.
Вечером, когда разбили лагерь, началось и вовсе странное. Армия собралась, построилась. Все чего‑то ждут. Вышла сида – без брони, в белом наряде. Не то друид, не то епископ… Рядом сестра. Устраивается на бочонке из‑под солонины, на коленях раскрытая книга в деревянном окладе. В руках перо.
– Вообще‑то проповедь следует читать до трапезы, – сообщает Неметона; она улыбается, но как‑то смущенно и испуганно. Странно. Чего бояться девушке, песня которой обратила в бегство шесть тысяч саксов? – но мы в походе. Потому о пище земной вынуждены заботиться в первую очередь. Хотя бы потому, что соленого и вяленого мяса нам добыли не больше трети, а свежее имеет обыкновение портиться. Эйра, не пиши!
Девушка в кольчуге дернулась. Скривилась, принялась засыпать страницу песком. Верно, посадила кляксу. Вскинула на сиду упрямый взгляд цвета речных волн.
– Майни, записать нужно. Ты не понимаешь, ведь ты помнишь все. А остальные забывают. Даже главное. Как лучше поступать в разных случаях, знать важно. Так что правильно все. Пригодится.
– Вдруг с остальным текстом перепутается?
– Не перепутается. Я аккуратная.
Немайн махнула рукой:
– Сегодня я не буду переводить дальше. Да и осталось всего Нового Завета одно «Откровение», что хоть и написано истинным святым, но не каноническое пока. Святые отцы не уверены, обязательно ли эту книгу читать каждому христианину… И я не уверена! Потому я прочту проповедь. У нас ведь даже капеллана нет, – сглотнула комок в горле. – Преосвященный Дионисий сказал, что я могу отчасти заменить священника. Не во всем, но крестить человека, например. И уж тем более – сказать проповедь. Да и епископ наставлял меня, что следует говорить в нашествие варваров и идущим на битву.
Голос сиды снова стал твердым, он не парил в высотах и не падал в пропасти. Лишь ровно и четко доносил смысл. Суховатый и чуточку злой.
– Припомнив указанное, я поняла, отчего непобедимых прежде римлян теперь бьют во всех провинциях. В словах тех много заботы о душах воинов, но мало о победе. Но ведь победа это и есть истинное спасение для тех, кто закрывает собой ближнего своего, идя на праведную войну за отечество. Теперь я скажу вам, о чем умолчала перед боем. Резервы в Кер‑Ниде я не пускала на стены оттого, что собрала в них трусов и калек. Тех, от кого все равно не было б толку, кроме вреда.
Немайн приподняла уголки губ. Мол, пошутила.
– Я никого не хотела оскорбить недоверием – вот и создала эти отряды. На случай, если не будет надежды. Чтобы они дали мне возможность признать ошибку. Так и случилось. Я ошиблась – но не в людях, а в обстоятельствах. Вы знаете, кто спас Кер‑Нид. Город. Раненых. Меня – башня‑то сзади открыта.
Путь варварам в Кер‑Нид закрыл преподобный Адриан. Мужественный человек, но не воин. Его убили первым ударом – вы знаете, саксам велели убивать священников. Но мужество его осталось тем, кого он повел за собой. Потому я о них и говорю, и с уважением, а не поношением: трус, отринувший страх, калека, перешагнувший ограничения немощного тела, достойны почета. Но кто вложил в них силы сделать невозможное и остановить варваров? Вера Адриана и их вера. Как ветер раздувает пламя, так слова его раздули пламя веры в душах. Спаситель говорит – имеющий веру Божию поднимет горы и свергнет в пучину. Мои резервы стали горами батюшки Адриана, а саксы – горами резервов. Остановленными и поверженными! Вера дает силу, сила направляется разумом, разум совершает работу, путем совершения работы мир изменяется по нашему желанию. Так правда порождает правду: вера рождается праведностью, а праведный разум порождает правую цель. Вам много твердили, что вы рабы и овцы! В Камбрии нет рабов – этот закон не для бриттов, ибо те страны, в которых держали рабов в изобилии, пали, а это знак Бога. Овец у нас много, да…
Снова полуулыбка. Пауза. Все тот же ровный голос:
– Добрые существа. Шерсть. Молоко. Сыр.
Еще одна улыбка. Широкая. Король Кадог слыхал про клыки сиды, потому и увидел. А то мог бы и не рассмотреть. Почти человеческие. Но мощнее. Не просто длинные! Широкие. Верно, и острые. Гленцы, верно, привыкли. Люди Кадога отшатнулись. А сида, словно наслаждаясь эффектом, молчит. Наконец все так же ровно выронила:
– Мясо.
Вот тут кое‑кто и за мечи похватался, и даже камбрийцев проняло до дрожи. А сида продолжала как ни в чем не бывало.
– Мясо, что все мы вкушаем в скоромные дни. Я, грешная, и в постные. Потому всякий раз, когда Спаситель говорил о человеках, как об овцах, он всякий раз имел в виду отношения с теми, кого интересуют шерсть, молоко да сыр. Ближних. Да и не очень. Но не тех, кому нужны шкура, плоть и кости. А шерсть… Кесарю – кесарево.
В руке Немайн сверкнула золотая монетка, полетела вверх, переворачиваясь. За ней настороженно следили сотни глаз. Тех, что в который раз не знали, чего ожидать. Уж сколько ни сговаривайся, что Немайн стоит принять непонятной – все равно своя, – так новое коленце разбередит былые страхи. Ненадолго. Хранительница Глентуи снова превратилась из зверя в проповедницу и начальницу войска. Истинную древнюю сиду, чей облик сладок, а голос горек, как сок вереска ратных полей.
– Долго же не было врагов у христиан… Долго же кесари брали монету ради того, чтобы содержать христиан овцами! Долго. Настолько, что вся правда забылась. Так я напомню. Я читала вам – когда Спасителя окружали волки с пергаментными свитками за пазухой, пытающиеся древней пылью забить молодое Слово, Он не говорил уверовавшим в Него про овец. Зато вспомнил ветхозаветную песнь Асафа! И сказал Спаситель: «Вы – Боги!» Вы – сыны Всевышнего, пел пророк. Вспомните!
Тишина. Ни гневных выкриков, ни обвинений в ереси. Поди поспорь с той, что знает Писание наизусть, а сама – из первого поколения рожденных. И ведь все равно волнуется, и голос дрожит сильней, чем тогда, на башне, перед лицом врага. Сама забыла… И верно, забыла – когда пришла к людям и попробовала жить веселой жизнью камбрийской девчонки. Или, наоборот, вспомнила? Но шепотки пойдут потом. Теперь слушают. И жалеют, что не могут повернуть уши, подобно сиде, на проповедницу. Голос которой, как первые глотки вина, пьянит и окрыляет.
– В нас, людях, а в том числе и сидах, нет сути Творца. Мы сотворены им, не зачаты. В нас есть свобода воли – выбрать Бога, или Дьявола, или никого не выбирать, быть овцой, волком. Или попробовать подняться выше. Нам, камбрийцам, это проще. В Творце‑то нет лицеприятия, и те, кто относится к пасынкам своим как к рабам, истинно рабы Божии. А в Камбрии…
Сида замолчала, но всяк сам закончил привычную формулу: «…приемных и родных не различают». Повисла тишина. И эту тишину разрезал суровый голос сиды. Такой же высокий, но не текущий струйкой, но скрежещущий, как скрещенные клинки.
– Не зазнавайтесь. Многое дано, многое спросится. Вспомните о кресте Господнем. Вспомните о подвиге Адриана. Под Кер‑Нидом волки ворвались в овчарню. Желали овец резать, а встретили того, для кого и волки – овцы! Батюшка Адриан был богом мгновение. Мгновения хватило. Но я хочу жить! И вы, верно, тоже. Заповедано нам любить жизнь и тела свои. Так знайте – ведро пота заменяет каплю крови. И мне это нравится. А вам?
Расходились все в той же тишине. Было сладко и страшно. Шептаться и то начали к утру. Но скорости не сбавили. А вечером была еще одна проповедь – другая, да не хуже. А потом еще… Войско рвалось вперед – мили сжимались под копытами. Чудо сохранялось, но никого не удивляло. А разговоры с проезжими разносили волны слухов, странных и восхитительных, некоторые ухитрялись обогнать войско, и над ними успевали посмеяться перед ночлегом.
Никто не знал, что больше всех боится сида. Каждый вечер прижимается к сестре и шепчет. И до Эйры доносятся отголоски бури в большой душе. Будь иной выход… Будь иной способ… Не придумала. Не нашла – а он есть, всегда есть лучший. Только измыслить некогда. Правило такое. А ведь впереди нужно чудо. Настолько большое, что одной богине никак не управиться. Нужны еще.
