Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 78 страниц)
Главное же, слухи говорили, что к богине в новый мир можно уйти. Не только рожденным для него «озерным». С ними‑то ясно, они – дань, которую осколок умершего мира должен платить молодому. Теперь же новый мир открылся любому, кто почитает богиню…
Аннон был землей Гвина. Неметону почитали больше из страха. И точно не любили. Кроме воинов и проказников. И вот теперь они изучали ту, которую так по‑разному представляли, в то время как она пыталась найти им применение.
Двадцать человек. Сида спиной чувствовала самодовольный взгляд, которым Луковка ощупывала своих людей. Как же она ими гордилась! Каждым и каждой. А уж как сияла, когда объявила во всеуслышание, что привела на службу Неметоне двадцать человек. Как купалась в уважении, произошедшем от того, что она не сбежала, а выполнила задание. Как впитывала скрип зубов Анны, когда сообщила, что привела из Аннона тринадцать ведьм! Правда, среди них только три слабенькие травницы. И десять учениц, не достигших и первой ступени посвящения. Зато все рвутся в битву и искренне полагают, что ведьма‑недоучка стоит трех саксов. Ну а кроме ведьм, Немайн довелось познакомиться с четырьмя болотными бардами‑лучниками и одной лучницей. Да двумя филидами‑запоминателями, немолодой бездетной парой. Вот такое пополнение.
Лучники – это было хорошо. Можно считать, тактическая разведка уже есть. Главный вопрос – хорошо ли ездят верхом? Плохо. Жаль. Но вообще – умеют. Травницы. Лучше бы хирурги. Но лекарь есть лекарь, всегда хорошо. Филиды согласились остаться в Кер‑Сиди. Война их не прельщала, зато идея заняться нотариальным делом пришлась по вкусу. Заодно они запишут все те сказания, что искони передавались только изустно. Пора заканчивать старый спор христиан с язычниками о том, что лучше – писаное слово или затверженное назубок. Лучше и то, и то!
Что же касается ведьмочек…
Немайн склонила голову набок.
– Огаму знаете?
Надежды на латынь или греческий не было.
В ответ – дружный согласный хор. Все грамотные. По меркам седьмого века – сокровище.
– Вот и отлично. Поможете моей сестре. Задание, каюсь, нудное, но нужное…
Пополнение отправилось на дромон. А Немайн хлопнула себя по лбу.
– Юпитер в созвездии весов, Солнце в седьмом доме… В общем, мы снова все вместе! Луковка, мне нужна твоя кровь.
– Хоть вся!
Вот ляпнула – правду, а богиня принялась немедленно объяснять и успокаивать:
– Не вся, а сколько обещали кузнецу, помнишь? С Анны тоже причитается. Лорн, конечно, и так занят. Но что поделаешь – война…
И кто придумал, что Неметона злая, а Немайн взбалмошная? Или это враги? А богиня, говорят, теперь жертвы берет только фруктами… Мясо же ест сама, совсем немного. И вообще – добрая. Не стала – всегда была! Нет, подводить ее нельзя. Не потому, что страшна в гневе. Просто опростоволоситься у нее на глазах стократ больней, чем отдать кровь по капле!
Потом – скальпель, тазик с кровью. Ожидание. Важно прошествовавший мимо друид‑вражина. Который, увидев зажимающих раненые руки ведьму, пророчицу и богиню, только крякнул понимающе. Утирающий пот Лорн. Который вышел из святая святых только через несколько часов. Присел рядом.
– Не вышло, – вот и все, что сказал о своем неуспехе, который, может быть, предвещает падение Камбрии.
– Ты так устал?
Лорн даже не кивнул. Какая разница, насколько он устал, если не удалась главная работа в жизни?
– Немудрено. Ладно. Один меч, даже очень хороший, судьбу страны не решит. – Неметона утешала кузнеца, еще раз подтверждая добронравие. – И все же… Покажи, что получилось.
Получалось‑то поначалу хорошо. Плавка прошла отменно. Наблюдатель сидел тихо, прекрасно понимая, что вопросы следует задавать после. И боязнь ошибки, и восторг от послушности огня не помешали. Напротив – топливо, словно само собой, подсыпалось точно в меру, идиоты‑подручные, в кои‑то веки, работали мехами без нарекания. Слиток вышел коричнево‑красный, будто предвкушающий купание в крови. Серебристый узор, напоминающий корни дерева. Оставалось знакомое. Придать ему форму. Две формы. Одна – похожая на спату, «примерно вот такой длины и более тонкий, можно с односторонним лезвием» – сида показала на себе, отмерив от пола немногим более двух с половиной локтей. И – кинжал.
С кинжалом трудностей не возникло. Но у меча при закалке клинок «повело». Раненая рука дрогнула, и лезвие вошло в смесь из масла и крови слишком быстро. Мгновение, но клинок оказался слегка изогнут. Лорн без сил смотрел на изуродованную надежду. Пусть клинок не скрутило штопором, а слегка выгнуло в плоскости лезвия, и то ближе к острию. Пусть даже на нем заклятия сиды – какой рыцарь или король возьмет в руки кривой меч? Перековывать – металл потеряет свойства. Да и новую кровь для закалки где взять?
– А почему не получилось? – спросила вдруг Немайн. – Это оттого, что вместо меча вышла шашка? Так она и колет, и рубит. Ну, не прямая. Но приноровиться можно.
– Да кто ее носить‑то будет?
– Я и буду. Ты же мне оружие делал? Ну, вот и отлично. Мне ведь все равно технику боя под себя подгонять…
Выхода у Немайн другого не было. Изначально вложенное Сущностями «искусство защиты» рассчитано на двухметроворостого детинушку. Но Лорн понял по‑своему, переглянулся с друидом. Тот был доволен – пусть ему не сделать клинок на крови богини, но уж земные‑то навыки он запомнил. А ведьмы с пророчицами пока и в Ирландии водятся. И ошибка оказалась вовсе не ошибкой. Сида под руку толкнула, не иначе. Именно для того, чтобы все поняли: меч ее. Та, кого христиане уже не смели обзывать Нимуэ, Девой Озера, на этот раз взялась за дело сама. Без королей, героев и прочего. А если учесть, что ей нельзя податься в королевы – возрожденная Британия обещала стать страной очень необычной. Впрочем, главное – чтоб жила. А вот для этого сама Неметона – лучший выбор!
А еще, впервые, меч получил женское имя. Именно потому, что это оказалась «шашка». «Руд» – от слегка искаженного «красный». Кинжал отдельного имени не удостоился, став «ап Руд». Стоило обдумать – не сохранить ли традицию.
Впрочем, помимо возвышенных, в голове. Лорна крутились и мысли попроще. О том, что сохранность секрета равно выгодна и ему, и друиду, а потому договориться несложно. Что с Немайн предстоит беседа потрудней – но не захочет же она вооружать новым оружием саксов? А значит, согласится допускать к секретам только людей проверенных. Создать гильдию, например. Гильдию литейщиков древесной стали.
Комната казалась очень готической и очень ненастоящей. Тусклый, переливчатый свет висел в прозрачном воздухе, не опираясь ни на пыль, ни на туман. В комнате стояли четверо. На каждого стоило посмотреть. Хотя бы потому, что собрать подобную команду вместе не всякая компьютерная игра осмелится. Плечистый гигант, несмотря на оливковый оттенок кожи, смотрелся сущим аристократом. Впрочем, позу ему диктовало тяжелое оружие на плече, а выражение лица объяснялось длинными клыками, торчащими из‑под нижней губы. На деле в нем не было ни величавой напыщенности, ни надменной самоуверенности, ни презрения к низкорожденным. Не было, но вот подразумевались как‑то. Несмотря на то что сам Воин даже улыбаться пытался – правда, неловко, но искренне.
Низкорослый человечек, которому в ролевой игре одна дорога – в работники плаща и кинжала, совсем не карлик, ибо сложен пропорционально, – в длинной и, очевидно, теплой одежде, в странной шапке, обмотанной вокруг головы – почти чалме. На поясе – те самые парные кинжалы. И многое – невидимое, но весомое – в складках просторного одеяния.
Были и две девушки: ослепительная блондинка в офисном брючном костюме старательно делала вид, будто происходящее ее не касается. И правда, смотрелась она на фоне изысканной рунной резьбы по камню немного чужеродно. Вот богатый восточный кафтан клыкастого воина в фэнтэзийном интерьере выглядел уместно, а костюм коротышки если и вызывал диссонанс, так разве излишней достоверностью. Другая девица, темно‑рыжая, в широком и длинном красно‑зеленом платье, равно уместном в любой эпохе после изобретения ткачества, разглядывала собственные руки. Как будто мозоли на узких ладонях были гораздо интереснее происходящего в комнате.
– Приветствую панство! В декабре в Праге холодно, – сообщил коротышка, зябко потерев ладонью о ладонь. – Интересно, во сколько любезные Сущности оценят жизнь Яна Гуса и отсутствие гуситских войн? Девчонки, что вы жметесь по углам? Слушай, чароплетка, не горюй! Мы, пожалуй, сумеем выжать и больше ста процентов. И вернемся в один мир вчетвером!
– Ты слишком много считаешь, – хмыкнул богатырь. – Поспешать нужно медленно и с удовольствием! Но выжать лишнюю сотню процентов мы с ассасином сможем. Ну, подзадержимся на годик‑другой – так мы устроились неплохо. А у тебя как дела, рыжуня? Процентов одолжить?
– Нет, – коротко буркнула та. – Должна сообщить пренеприятное известие, господа: вы остались вдвоем. Клирик выбыл.
– А тут кто стоит? Дай‑ка я тебя пощупаю…
– Жить надоело?
– Ну, хотя бы уши…
– Тем более. Уши – это только для родных и близких… И мне не до шуток. Еще раз повторяю: Клирик умер. От болезни, больше месяца назад. А я вот выжила. Для меня это и не болезнь вовсе… Похожа, понимаю. Но я не он! Не знаю, как так вышло. Заболел он – очнулась я. Кстати, меня зовут Немайн… Будем знакомы. Хотя и недолго: я намерена сообщить Сущностям, что возвращение в чужой мир и чужое тело меня не интересует и, следовательно, всякое участие в их эксперименте я прекращаю…
Коротышка, действительно отыгрывавший некогда в партии приключенцев Вора, разведчика и мастера ударов в спину отравленным клинком, недоверчиво хмыкнул.
– Рыжуня, так ты что, теперь совсем баба? – спросил Воин. – Полностью и окончательно? Слушай, а давай попробуем? Ты орка, я эльфийку? Интересно!
– Ты бы лучше за упокой товарища выпил! Чем так вот сразу пытаться переспать с его… – Немайн задумалась. Правда, а кто она Клирику?
– С его анимой, – вставил Вор и подмигнул.
– Кем‑кем?
– А вот со Жрицей нашей. Она ж не просто тело. Она личность. Ну, как тебе лучше объяснить… Внутри каждого из нас сидит женщина…
– Внутри меня никто не сидит. Тем более женщина! Разве какой микроб… Но у микробов баб нету. Это я точно говорю. Они почкуются.
– … или глист, – вставила Немайн. У которой чесался не только язык, но и руки. Набралась! Хорошая камбрийская девушка за предложение в стиле поручика Ржевского дает промеж глаз боевым топором! Может, именно поэтому тот же двор короля Артура и стал образцом куртуазии и почтительности к даме на многие века… Попробуй тут яви непочтительность, если дама и сама в состоянии за себя постоять, а оскорбленная родня не признает никаких поединков, кроме смертельных!
Правда, всегда оставалась возможность откупить оскорбление. Которой обычно и пользовались в неприятных случаях. Другое дело, что Воин даже не заметил подколки.
– Глисты обычно гермафродиты, – подхватил Вор, – так что…
– Не, глистов у меня нет пока, – заявил богатырь, – у меня внутри среда антиглистовая. Не всегда, но обычно! А иначе никак – у этих косоглазых, я думал, они китайцы, а они нет – жратва у них такая, что без градуса никак.
– Иными словами, ты пьешь… – подытожил Вор. – Вопрос – что? Поверь, пиво, мед и кумыс глисты перенесут гораздо легче, чем ты сам. Печени‑то у них нет.
– Так я самогон пью. И монголы тоже! Ну, эти совсем сволочь. Последний рис у крестьян отбирают и гонят. Ну, мы с ребятами их режем. Что успели перегнать – пьем. Что не успели – раздаем народу. Я ж и не понимаю, что эти желтые там белькочут, но как от радости плачут – видел, и не раз. И команда моя растет! Сам ихний хан на меня войска посылал… А толку! Их много – мы на реку. Обычно в гаолян, но и в рисовых полях, бывало, отлеживались. Казацким способом. Камышинку в рот – и на дно. И хрен какой татарин найдет! Ну, тут они за свое – грабить и пить. Ну и мы за свое. Глядишь, отряда монгольского и нет уже. Другой посылают, побольше. А толку? Конец один. Одна беда – многовато народу становится. А рожи все похожие и имена. Нет, они не китайцы. Стой, как же они себя‑то называют‑то… Минь‑я? Я еще все время «меня» слышал.
– Слушай, ну не было у монголов перегонки в тринадцатом веке.
– Не знаю. Но ведь есть! Хороший первач, градусов пятьдесят. Слушай, рыжуня, парень‑то, что внутри тебя был, он правда ушел? Совсем?
– Совсем. Я – не он.
– Значит, помянем. А ты расскажи, чего он натворить успел! Чтоб мои герои узкоглазые знали, за кого пьют, по ком гуляют поминки. Или не знаешь?
Немайн говорила долго. Стесняться не приходилось – речь‑то шла не о ней. Приукрашивала, как могла, но старалась не привирать особо.
Слушали. Даже Колдунья подошла поближе. Хотя губки и надула.
– Правда, конунга завалил? Девкой?! А я к Батыю прорубиться не смог… Оглоушили из камнемета, – вздыхал Воин.
– И что – зажал и скупил ниже себестоимости? Пусть только ткани! Все равно здорово. Интересно, почему Сущности ему такой низкий процент насчитали?
– Хвастаемся? Возмущаемся? – Сущность на этот раз появилась незаметно и неслышно, повисла серебристым облачком невдалеке от компании. – Кстати, про процент могу рассказать. У Клирика он менее всего потому, что отнесен на ожидаемый срок жизни. То есть у кого больше времени на подвиги, с того и спрос больше. Так что его шансы не хуже ваших.
– У него нет никаких шансов, – тихо сказала Немайн. – Потому что я – не он. Я – новая. Мне месяц от роду. Понимаете, я даже не могу ругать вас за то, что вы его убили. Потому что тогда бы не было меня… А потому я просто сообщаю, что не хочу никуда возвращаться. Я сида, и мое место в Камбрии.
– Надоел, – заявила Сущность. – Ну, если угодно, надоела! Все люди как люди, интригуют, воюют, пьют… А этот – эта – сутяжничает. Никуда Клирик не делся. Обновление мозга не могло затронуть личность. Никоим образом!
– Но затронуло, – Немайн свесила уши. – Оно ведь рассчитано на личность сиды, а не человека.
– А скорее, кто‑то хитрый просто спрятался за это обновление, как за предлог, – буркнула Сущность. – Причем неосознанно. Но очень рационально.
– Почему вы обвиняете меня в мошенничестве или сумасшествии? Неужели, когда я говорю, что я сида и женщина, я безумна? Проверить не можете?
– Что проверять? Память? Вся на месте! Схема мышления? Прежняя! Ты помнишь все, что помнил Клирик до болезни. Думаешь точно так же. Ну и кто ты после этого?
– Немайн. И я вовсе не думаю точно так же. Он таких вещей и думать‑то не смог бы…
И покраснела. То есть полиловела. Колдунья пакостно хихикнула. Вор оттопырил большой палец, потом нагнул к себе недоумевающего Воина и зашептал на ухо. Сущность тоже оживилась.
– А, ты про это? Да, мозг действительно избавился от некоторых комплексов. Приспособился, можно сказать. Тело заставляло быть женщиной. Сознание – противилось. И вот результат.
– Именно. Он умер. Родилась я. – Немайн выпрямилась, чуть не на носки встала, голову запрокинула назад. – Как Афина, из головы Зевса! Я этим очень горжусь. И мне очень горько, что человека, который мне ближе отца, больше нет. Я ведь с ним даже не говорила ни разу.
– Все можно поправить, – вкрадчиво предложила Сущность. – Я могу наложить твое сознание на аватару заново. Мы ведь его перед обновлением мозга записали. На всякий случай. Правда, при этом ты забудешь последний месяц жизни.
– Нет. Если вы это сделаете, я умру. – Немайн стояла на своем. – А он снова будет страдать. Да, он предпочел бы мучиться, чем умереть, но я тоже хочу жить!
Она покаянно развела руками.
– У меня не хватает духа пожертвовать собой. Но… может быть, вы могли бы дать ему его старое тело? И отправить в контрольный мир, как Колдунью? Он же проиграл, не так ли? Да и в любой мир! Хоть бы и ко мне…
– Чего захотела! – влезла Колдунья. – Тогда лучше ко мне. Контрольной‑то считается моя планета! И как проигравшему память об эксперименте ему стереть!
Воин загоготал. Вор погладил бородку. Воздел указательный палец.
– Вот она как выглядит, Вальхалла. Валькирии делят погибшего героя…
– Я не делю! – Немайн и руки перед собой выставила. – В любой мир, лишь бы жил. Только бы жил, понимаете! И память стирать – неправильно, неправильно! Это ведь тоже часть его жизни.
Сущность молчала. Видимо, думала.
– Это нарушает условия нашего уговора, – объявила, наконец. – Колдунья права…
Та надулась от торжества. Ненадолго.
– …она живет не в исходном мире. Просто ей достался мир попривычнее ваших. Из которого она не вернется. Ты же говоришь, что Клирик умер от болезни. Пусть так. Мы предупреждали – жизнь вокруг настоящая и смерть настоящая. Мы четыре Земли создали с нуля! Коллеге вон звезды двигать пришлось для достоверности. Про генетику, которой довелось заниматься мне, просто молчу. А система инстинктов? Как мы с ней мучились! От человека удалось взять не больше трети. Остальное – росомаха, дельфин, гриф… Представляете, как мы это вместе сгоняли?
– Не знаю как. Знаю – обеспечить бесперебойную работу мозга эльфийки на протяжении ее срока жизни вы не смогли. Да и в обновление Клирика загнали тоже вы – неверными данными о физиологии нового тела. Так извольте поступить с ним честно – верните хоть то, что отняли. Жизнь. И поселите на одной из этих четырех Земель. Или на настоящей.
– Вот именно, и моя подойдет лучше всех.
– Даже если он будет помнить? – спросил Вор.
– Даже, – отрезала Колдунья.
– Вы мне позвольте продолжить? – поинтересовалась Сущность. В ее голосе вдруг просквозил какой‑то механический присвист. – Так вот: на настоящую Землю можно вернуть только победителя. Ошибка с данными о физиологии возникла под его – хотя я по‑прежнему считаю, что под вашим, – нажимом. В нормальных условиях мы с коллегой не ошибаемся. Лучшей физиологии под заданные условия сделать было нельзя… Нежелание возвращаться – ваше личное дело. Мы не будем на этом настаивать. Мы можем даже предложить вам другую награду. Например, замотивировать ваше присутствие на планете.
Сида спрятала лицо в ладонях.
– А это вы и так должны были сделать. Помните? Тогда, при самой отправке в прошлое? «Вы можете быть последней в роду?» Учитывая, как дотошно вы подошли к инвентарю и классу, создав мне несуществующее византийское родство, могли бы и кости окаменелые разбросать, помет, орудия первобытного и не очень труда, кострища… Так что вот вам еще одна ошибка!
– Что я слышу! Оказывается, иной раз и некоторые из моих коллег прыгают не выше головы! – появления второй Сущности никто не заметил, зато, появившись, она себя повела почти как газ: места не стало, а давление выросло. – Изволь исправить. Кроме того, я, в отличие от некоторых, имею склонность решать созданные мною проблемы, а не уверять всех, что их, видите ли, не существует. А проблема тут одна: эта девушка в плохом настроении и не хочет дальше работать! Вот уйдет в монастырь – и что ты будешь делать, а? Не умеешь ты награды предлагать. Все‑то боишься отдать лишку! А тут щедрость уместна. Впрочем, вполне умеренная. Немайн! Хочешь, чтобы тебя считали сидой? Отлично. Да будет так. Хочешь, чтобы Клирик вернулся домой? Так доделай его работу!
– И все? – Немайн просияла. Воин и Вор переглянулись.
– И все. Наберешь сотню процентов, и мы оставим в покое тебя и твою Землю. Навсегда! А Клирика, в самой последней записи, вернем на исходную.
– Но… – встряла было первая Сущность.
– Какая тебе разница, кто наберет проценты? Кого тут только что несло: у нее память Клирика, мышление Клирика…
– Приемлемо, – подумав, согласилась первая Сущность. – Эксперимент прерывать не дело. Да, все‑таки есть в тебе некоторый научный артистизм. За что и терплю.
А Немайн аж подпрыгнула от радости. И в ладоши захлопала.
– Это – Клирик? – вопросила вторая Сущность с интонацией вскрывающего вены ритора.
– По всем графикам – да, – отрезала первая. – И вообще, мы отвлеклись. – Голос из желчно‑ядовитого стал сухим и безжизненным. Зато куда‑то исчез механический поскрип. – Итак, подвожу итоги последнего месяца. Воин: семнадцать целых и восемь десятых процента. Вор: шесть целых и три десятых. Кли… Немайн, в пользу Клирика: три процента ровно. Все. Старые знакомые могут побеседовать между собой.
– А я? – пискнула сида.
– А ты возвращайся‑ка к себе!
Перед глазами Немайн вспыхнула чернота, обратившаяся вдруг красной вышивкой на подушке и лукавыми лучиками лунного света, щекочущими в носу. Сида дважды неровно вдохнула и издала звонкий чих. Начиналось новое утро, заполненное хлопотами, которые отныне предстояло нести за себя и за того парня. Ухитрившегося стать ей пятым – после Сущности, великого сида Ллуда, императора Ираклия и Дэффида Вилис‑Кэдмана – отцом.
Спустя неделю после отбытия сиды из Кер‑Мирддина выступило ополчение – стук копыт тонул в скрипе телег, рессорных повозок под весь обоз сделать так и не успели. От принца Риса прибыл первый посыльный. Его слова разгладили лица воинов, а в Гулидиена словно стальной стержень засунули – стал гибок и тверд разом. Слова были такие: «Никаких несчетных легионов. У саксов шесть тысяч пехоты, из них не больше пяти сотен лучников. А еще у них была конница! И даже есть пока. Сколько точно – не знаем. Теперь – не больше сотни. Очень прячутся!» Гонец сперва, конечно, рассказал королю. А потом и перед всем войском провозгласил.
По рядам ополчения немедленно покатились шепотки, Да с оглядкой на священников. Огромное войско, одна мысль о котором лишала воли и надежды, с прибытием сиды превратилось в большое. Просто большее, чем у Диведа. Победа над которым потребует мужества и мудрости, труда и крови. Но не чуда. Теперь у камбрийцев появилась надежда. Мало‑помалу переходящая в уверенность. В конце концов, Гулидиен пока показывал себя только с хорошей стороны, значит, и воевать должен неплохо. И после явления сиды ни одной дурной вести. Зато хорошие не замедлили! Примчались гонцы из Брихейниога и Кередигиона. Первые сулили выставить полное ополчение, вторые, оправдываясь тем, что очень уж путь далек, обещали прислать часть дружины. В условиях союза между Диведом и Мерсией беспокойный сосед решил не рисковать и поставить на славу, удачу и правду против числа, ярости и измены. И часть дружины, около сотни опытных всадников – это было хорошо. Очень хорошо. Потому как ополчение собирать – долго, да идти… К тому времени, как подоспеет такая подмога, саксы уже возле Кер‑Мирддина будут. А Гулидиен не таков, чтобы отдать свои земли на разор. И если уж он готовился идти навстречу пятнадцатикратно превосходящему врагу, что говорить о почти равных силах?
Всякий скептик, который сказал бы, что саксов изначально и было именно столько, рисковал целостью лица. Других аргументов не находилось. Долго. Начали вспоминать старые сказки. Вот тут выяснилось, что местные, пусть и обританившиеся, ирландцы все‑таки понимают ситуацию немного иначе. Другие сказки в детстве слушали! Начались споры – веселые. Сразу, как только король объявил о вероятном числе врагов.
– Всего шесть тысяч! Она скукожила саксов! – на радостях заорал один из пращников‑ирландцев.
– Не скукожила, а уполовинила! – откликнулся кто‑то из горцев. – Скукожила, это если б сами саксы стали меньше… И вообще, слово какое‑то легковесное!
– Хорошее слово, веселое… Как и сама Немайн. Очень к шуткам ее подходит. Она ж любит это дело, скукоживать. Вы что, истории про мужа‑неряху не слышали?
– Ты рассказывай, не спрашивай. Все одно еще топать и топать.
– И то верно. Дело было так. – Ирландец приободрился. Раз уж даже свои на древнюю побасенку не закричали «Старо!», значит, история пришлась к месту. – Немайн тогда еще в Ирландии жила. Где точно, и не упомню. Не в Уладе, конечно. Скорее всего, близ Шенрона – место самое ее. Водное. Ну а какой народ там – сами знаете. Ленивый да хитрый. Может, и ленивый оттого. Ну да при лености и хитрость не спасает – живут бедно. То есть даже по ирландским меркам. По нашим – вовсе нищета! Вот и у той семейки, о которой речь пойдет, даже котла большого не было. А временами нужен. Земля там бедная, болотистая, так что даже родичам приходилось селиться довольно далеко друг от друга. Одно на всю округу сухое место и есть – и то сидовский холм. Вот жена и решила – чем к родне за трижды три мили топать, да котлище увесистый потом столько же на горбу тащить, не проще ли постучаться в холм?
Стучаться оказалось особо некуда – ни двери, ни норы. Ничего, лень да наглость – смесь адская. Принялась нахалка громко топать да звать‑кричать. Вот тут…
– Тут ее и скукожило? – разулыбались камбрийцы.
– А вот и нет. Открылся холм‑то! И выглянула оттуда сида, рыжая да ушастая… – ирландец и сам не заметил, как старый, с детства неизменный образ вдруг слился с виденной редко да мельком настоящей сидой, – да малая ростом. И спросила сурово так: «Чего буянишь? Чего пляшешь у меня на потолке?» А ленивица и говорит: «Котел вот одолжить хочу, Добрая Соседка. Большой. Чтобы наварить еды на праздники и чтобы на несколько дней хватило. Сама знаешь, Белтейн, он длинный». Сида ее пожалела – как же, бедняжечка, совсем‑совсем не у кого котлом одолжиться, только в холм стучать – и вынесла ей котел. Сама – ну видели – маленькая‑маленькая. А котлище – большущий‑пребольшущий! Тащит, пыхтит. «Вот, – говорит, – доброй соседке от Доброй Соседки. За то, что нас не забыла да не стала дразнить обидными кличками. Бери. Не насовсем, правда – после праздников вернешь. Я‑то одна живу, мне кормить некого…» И пригорюнилась этак. И в холм ушла. А довольная жена потащила котел домой и все радовалась, какой котел ей хороший достался – целиком медный, только ручки бронзовые. Весь в литых зверях, а зверей таких и нет теперь, допотопные, видать. И уж так была она довольна, что, как еду готовила, лениться забыла, а так‑то она была повариха изрядная! Так что отпраздновала та семейка Белтейн на славу. А на последний день вымыла жена котел да потащила его на холм – возвращать.
– Тут ее и скукожило? – торопили слушатели. А вот сказитель не торопился.
– Да нет. Все хорошо было. И даже кричать и прыгать особо не пришлось – появилась наша рыжая. «Слышу‑слышу», – сказала, забрала котел, похвалила, что надраен до блеска, да и была такова. Но день длинен, а год короток – вот и Лугнасад на носу. И снова надо бы просить у родни котел, да тащиться, да, наготовив, сразу и возвращать – родне‑то нужен не меньше, а одалживают котлы близ Шенрона вперед – чтоб хоть в начале праздника горячего поесть. Потому не отдать котел вовремя – большой проступок. А маленькая сида – одинокая, ей котел и после праздников хорош. Так что опять ленивица наша отправилась к сиде Немайн. На этот раз ей и вовсе кричать не довелось. Подходит к холму – а у подножия уж сида с котлом. «Здравствуй, – говорит, – соседушка, хорошо, что ты пришла. Вот котел». «А как ты узнала?» – спрашивает жена. «А по шагам тебя услышала, – говорит сида. – У меня же ни слуг, ни скота, только трава над головой да полоска ячменная. А еще барсук в кладовую лазить повадился, негодник. Его и выслушивала, а услышала тебя. И хорошо, не пришлось тебе наверх тащиться!»
Ну, ленивица только порадовалась, поблагодарила, поболтала даже немножко – да и домой. Настроение стало лучше прежнего – кругом‑то лето, птицы поют, прогулка недалекая, и даже на холм лезть оказалось не надо! И приготовила она все вкуснее вкусного, и радость была в доме. Потом, правда, котел пришлось назад тащить. А котел большой‑большой, тяжелый‑тяжелый. А холм крутой‑крутой, а ножки гудят‑гудят. Вот и бросила она котел у подножия холма. Решила, что сида сама свою посудину заберет.
– Тут ее и…?
– Нет, – ирландец хохотнул, – ничего с ней не стало. Ночь за ночью, день за днем, да наступил Самайн. Снова котел понадобился. А в эту ночь, сами знаете, все нормальные люди по домам сидят. И мы теперь знаем зачем. Вдруг кто из сидов озвереет? Вот. Но Немайн оказалась в себе и ленивицу нашу на половине дороги встретила. «Я, – говорит, – решила, что ты приболела. Раз уж котел на холм затащить не смогла. А праздник есть праздник. Ты как, выздоровела, соседушка?» А соседушка ни жива ни мертва. Сказать, что да, что нет – никак нельзя, сида ложь почует. И будет тогда ой‑ой. Даже – ОЙ! Но – вывернулась. Сказала, что сейчас здорова. И это было правдой! Она же и правда была вполне здорова, а про то, что с ней раньше было, просто промолчала. Тут сида ей отдала котел и была такова! Веселый Самайн получился. Но уж не столько вкуснятина радовала, сколько потешала глупенькая сида. Которая половину не слишком и близкой дороги от сида на себе тащила огромадный котел. Маленькая такая, да не слишком сильная.
Вернуть посудину, правда, пришлось как должно, и даже на холм затащить: сказалась здоровой – дюжь. А ленивице уже и это в тягость показалось. Так что решила она, что уж на следующий раз и пальцем не пошевелит! Следующий раз, долго ли, коротко ли, а подошел. На Имболк в том году даже снег лег. Вот как холодно было. Вот и решила ленивица сказаться больной. Мол, я к соседям в гости загляну, а к сиде на холм пусть кто из детишек сбегает. Ребятенка своего пришлось обмануть – сказали, что мамка к травнице ушла, лечиться.
Немайн лжу и не почуяла, в голос болящую пожалела, да сама котел и принесла. До дверей! Уж как та семейка веселилась да ухохатывалась – надо же, древняя сида у них на побегушках. Уже и придумали, как дальше быть, – мол, малышне достаточно прибежать, сказать: «Как в прошлый раз!» И ведь никакого вранья – ленивица опять к соседке уйдет! И пусть сида обратно посуду волочет! Только жене и этого мало показалось. Решила она и мужа обмануть. Да и убежала в гости, котел не вымыв. Дело‑то зимой было, вода ледяная, греть – дрова расходовать. А котел жирный, оттереть нелегко. Муж посмотрел‑посмотрел, да и решил: посуду мыть – работа женская. Не хочет жена – значит, придется делать сиде. И так уж себя настроил, чтоб помереть, а котел не мыть.
Тут и ушастенькая под окном нарисовалась. «Ну, где моя подружка?» – спрашивает. Муж, как уговорено, плечами жмет: «Как в прошлый раз!» – «А что котел весь в сале?» – «Так не мужское это дело – посуду мыть! А жена приболела… Выздоровеет – все перемоет. Хочешь – жди, не хочешь – мой сама». Удивилась сида. «А в походе как?» – «Ну, то в походе, а то дома». Вздохнула Немайн. Грязный‑то котел в холм волочь совсем неловко, да и одежду перепачкать недолго. Опять же подруга приболела. Надо бы и помочь. «Вода, – спрашивает, – в доме есть теплая?»
А мужу лениво дрова таскать было. Так что подогрел он не бочку, не бадью, и не ведро даже. А так – кувшинчик! Сида посмотрела да и махнула рукой. Мол, хватит. Руки на груди сложила и запела. Муж ленивый, конечно, в окно… Но ничего, успел, страшного с ним ничего не стало. Даже увидеть успел, как вся посуда в доме маленькой стала. Даже и не детской, а вовсе как для мышей! Сида все помыла – кувшинчика как раз и хватило, котел свой в кулачок зажала, да и была такова. Тут и жена от соседей вернулась. Глядь, а все ее хозяйство было обычное, стало кукольное. Забыла Немайн посуду обратно увеличить. Ну и ленивица про все забыла. Юбки подобрала да побежала к холму ругаться‑свариться. А там голо, пусто, ветер свищет… Покричала – никого. Стала прыгать‑топать. Сида и выглянула.
