Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 78 страниц)
Ирландцы оказались шокированы. Все‑таки это были не фении. Ну и зверство атаки сказалось. В легендах крюком все больше цепляли за шею, красиво отрывая голову. Знатоки находили в этом некоторую эстетику. Да и не видели они в четырехголовом монстре колесницы. Скорее, порождение хаоса ночи. Их состояние не осталось незамеченным.
– Сложить оружие!
И еще одна стрела – для верности. В молоко! «Пантера» развернулась и была готова к новым подвигам. Почти. Тряска стала почти невыносимой. Стрела ткнулась в край щита, высунула острое жало, самую чуть не проскочив к рукам Немайн. У разбойников оружие – луки да ножи. У кого‑то сорвалась рука? Кто‑то выстрелил, чтобы не ослаблять тетиву напрасно? Послал стрелу наудачу, в черное молоко ночи? Или в белую известь щита? Для них‑то ни зги, ни звезды. С неба валится холодная морось. Это Камбрия, и это война в Камбрии как она есть в этот век – тьма, неизвестность, остатки храбрости в сердце, как в кулаке… И наружное спокойствие, только голос почему‑то выше, чем всегда.
– Разбегаются! Потом ловить… Гони по кругу, пусть снова собьются в кучу!
Куда гнать? Темный массив впереди – лес?
– Я скажу, будешь править вслепую. Я и вижу и помню.
– Так нельзя! Правь ты!
– А стрелять будет кто? И целиться, не видя!
– А я их копьем…
Тряску терпеть почти нельзя. Анна слоном продирается назад. Какая она большая! Отваливается щит, хорошо не по левой стороне… Над ухом свист. Иногда и маленькой быть хорошо! Сбоку! Стрелы роем впиваются в щит. По‑ирландски ругается Анна. Визжит раненая лошадь. Кроты! Дневные совы!
– Свои! Камбрия навсегда!
Рыцари еще не знают этого девиза, но поняли. Теперь можно и в атаку. Рыцари… Нет, воины кланов, клетчатые пледы, не алые плащи. Пристраиваются рядом с норманнами, достают мечи.
– Именем короля! Оружие на землю! – орет "красным курткам" от леса сэр Эктор.
Те, кто сдался, – откуда среди них женщины, дети? – жмутся друг к другу жалкой кучкой, но большинство бегут. Бегут без памяти, без смысла. А навстречу им уже выскакивают всадники местных кланов. Клетка – косой зеленый, широкий коричневый, узкий черный. Всех сразу не поймают – будет им забава на несколько дней. Ох и не поздоровится тем, кого они поймают! Страха перед «фэйри» больше нет, а злости понакопилось…
Клирик поморщился и отдал приказ, Эйнар полез за огнивом, Харальд потащил из‑за луки седла факел… Тогда Немайн и поднялась – в рост, ступни на бортиках колесницы. Не держась ни за что. Клирик в жизни б не представил, что способен на подобную акробатику, – однако получилось. У тела эльфийки оказались припасены и приятные сюрпризы. Сзади – наконец – показался спешащий к полю боя с парой проводников‑охранников из местных фермеров епископский викарий:
– Анна, посох!
Отдала не понимая, но быстро. Когда Немайн перехватила за середину и подняла навершие, хихикнула нервно:
– Ну да. Ты же христианка.
В здоровой руке – посох с крестом, в пальцах сломанной – кирка‑клевец. Широкий рукав закрывает повязку, совсем и незаметно, что грозная сида – подранок. За спиной, наконец, разожгли факел, подсветили фигуру сзади. Риск, да. Но люди с восковыми ушами и картонным бы поверили… А страшно, луки‑то у красных курток есть… Не забыть дать воздуху течь через связки свободно… Высокий голос вспарывает тишину:
– Я – Немайн. Стоять! На колени!
Валятся на землю луки, кинжалы, ножи, редкие копья и плетеные из ивы щиты… Бой окончен. Пора считать раны. И товарищам – сводить счеты друг с другом…
Глава 7
КРЕПОСТЬ ГВИНА
Август
– сентябрь
1399 года ab Urbe condita
Сида стоит за спиной викария, переводит слова заупокойной службы. На ушах блестят капли то ли густой росы, то ли слабенького дождя, мерзкого, как англы. По крайней мере, пару раз оброненное сидой выражение «английский дождь», что веет мозглой стылостью наступающей беды, подходит к этому нескладному дню. Капли растут, наливаются, срываясь, разбиваются о покрытые красно‑зеленым пледом плечи. Ряса была бы уместнее – но сида сейчас не поменяет топорщащийся массивным свертком плед даже на золотые одеяния. Анна, как и положено, держится за наставницей. Перед ними – четыре тела. Оруженосец, два воина кланов. И рыцарь. В могилу захватят только лук – мечи послужат наследникам. Времена, когда героя хоронили в колеснице, с лошадьми, слугами, с женой и с любовницами, прошли давно. Дивед беден железом. Последний добрый клинок Британии, который ушел за владельцем, Эскалибур. Но Артур‑то жив… И то сэр Бедивер, сильнейший из рыцарей, два раза пытался только сделать вид, что меч выброшен в озеро, и лишь на третий взаправду утопил.
Анна поежилась. В который за утро раз поблагодарив небеса за победу. И за жизнь. Главная угроза которой приключилась уже после боя. А теперь все было спокойно, умиротворенно и правильно. Рыцари стояли рядом. Прощались с убитыми товарищами. Не все – кто‑то охранял пленных, местные и вовсе продолжали прочесывать окрестности.
Перебитых «фэйри» никто не собирался предавать земле. В лесу есть лисы, волки, медведи, росомахи. И вороны, конечно. Стать пищей червей – а заодно получить могилу, из которой можно будет восстать в день последнего Суда – еще заслужить надо. Победить – и так, чтобы победитель мог себе позволить копать могилы, а не поспешно уходил с поля боя, пока оно не стало источником заразы.
Оруженосцы и местные добровольцы виновато косятся на сиду. Та ухом не ведет. Только кажется более скованной, чем обычно. Впрочем, после такой ночи… Тем более, что вторая половина оказалась значительно хуже первой.
Факелы, факелы, факелы. Поиски отставших и раненых, прочесывание леса… Прошло краем. Как‑то получилось, что сида оказалась при полудюжине раненых лекаркой. Потому что видела в промозглой тьме и взялась перевязать одного, зашить другого… На простые порезы ее хватило. И, заметила Анна, как ни скромничала сида, а руки работали уверенно и твердо. Не хуже, наверное, чем у мэтра Амвросия. Пока из леса не принесли тяжелого – на плаще вчетвером. Рядом суетился сам командующий.
– Держись, – торопливо говорил он, словно боялся не успеть или разувериться в своих словах, – ты держись. Это у тебя не первая рана.
– Я не ранен. Я убит, – прохрипел раненый. – Чем тащить – добей.
И плюнул кровью. Лицо у него было… Как у сиды. Бледное, губы посинели…
– А не дождешься, – сердито шипел сэр Эдгар, – не дождешься, понял? С нами Неметона, ты же ее венок нес!
Немайн подскочила к ним. Носильщики стали опускать раненого на землю.
– Не так, сидя! Осторожнее! – закричала сида.
Наклонилась к густому запаху живой крови.
– Ну? – нетерпеливо спросил сэр Эдгар.
Немайн медлила. Анна поняла – не спасет. Раненый понял тоже.
– Не сможешь?
– Не знаю…
Сида рванула с пояса нож, разрезала мокрую рубаху. Открылась большая рана. Разворочена. Осколки ребер… Кровь. Много.
– Кто вырвал дротик? – спросила. Уши вжались в голову: признайся кто – растерзает.
– Я, – раненый снова плюнул кровью. – Мешал… с убийцей поквитаться.
И плюнул еще раз.
– Спаси, – выдохнул сэр Эдгар, – мы с Мервом вот так… Если нужно, скажи. Жертвы у нас есть! – Даже не глянул на пленных. – Если не хватит или не подойдут, можешь меня взять…
– Не поможет. – голос сиды стал тусклым. Безнадежным. – Совсем без толку. И тебя тоже – без толку… Зовите священника.
Это означало – делать хоть что‑то. Заботиться о душе и жизни вечной, раз о теле и жизни земной не получалось. Когда викарий закончил, рыцарь был все еще жив. Сэр Эдгар присел рядом с другом.
– Прощай. И – доживать… – тот снова вытолкнул из себя пригоршню крови, – тошно. Добей.
Сэр Эдгар взялся за кинжал:
– Не могу. Прости.
– Придется самому. – Умирающий потянулся к оставшемуся на поясе кинжалу.
– Нельзя, – сказал викарий, – потерпи.
– Сколько осталось?
Немайн взяла умирающего за руку.
– Пульс еще довольно сильный. Не скоро.
– Не хочу. Ждать. Долго.
И снова потянулся за кинжалом. Немайн перехватила его руку.
– Мое… право, – прохрипел рыцарь, не выпуская рукояти. – Выбирать. Лучше в ад. Но быстро.
– От меня последний удар примешь?
– Сочту за… честь, – разжал пальцы. – Свидетели, что… помощь, не кровь, есть.
Сэр Эдгар кивнул. Потом отвернулся. Сида взяла кинжал. Примерилась.
– Не смей! – встрял викарий. – Не на…
И коротко ткнула – меж ребер – в сердце.
– Это убийство, – сообщил викарий, – смертный грех.
– Грешна, – резанула Немайн.
Ушла в темноту. К колеснице.
Клирику давно не было настолько паршиво. Возможно, никогда. А как еще может чувствовать человек, который, в первый раз в жизни, презирает сам себя? За трусость.
Он мог попытаться спасти рыцаря. Откуда‑то знал, что нужно делать – так же, как на стене атакованного викингами города. Но – не поверил в себя. И не набрался наглости делать операцию. Сложную.
Наверняка бы ничего не получилось, и он бы попросту зарезал раненого – мучительно, а не коротким ударом. Без анестезии, даже без толкового обеззараживания… На глазах друга. Но шанс был. Заткнуть тампоном артерию. Пробить в легком еще одну дырку, спустить кровь. Заткнуть обе раны чем‑то плотным, что бы воздух не проходил. И звать викария, потому что конец был бы тот же! И все‑таки это была бы попытка спасти. Шанс. Ведь бывают чудеса. Хотя бы просто из математической статистики… А он из собственных страхов убил человека. Боялся неудачи. Вот и сделал то, что получилось наверняка, – ударил в сердце. Вполне удачно… А сидеть рядом, сложа руки и молиться, как тот же сэр Эдгар, не смог. Зато с опозданием вспомнил, что в самой дорогой из травных аптечек, выданных Сущностью, был опиум. С собой его не взял: к чему, мол, славным валлийцам болезнь английского солдата? Про то, что не все могут успеть ею заболеть, не подумал…
К злости на свою трусость и нераспорядительность прибавлялась злость на нынешнее тело, которое украдкой роняет слезы, что, щекоча, бегут по щекам, вдоль носа, смачивающие соленым сжатые в белую щель губы. Его‑то Клирик в основном и наказывал – нудной и совсем для него непростой работой: пришивал заплаты на пробоины в щитах, прикрывающих колесницу. Толстая кожа совсем не хотела протыкаться туповатым шилом местного производства, приходилось налегать всем весом, да и усталость накопилась – тонкие сухожилия не хотели лезть в упруго затягивающиеся дырки, но шить мертвую вещь было куда легче и приятнее, чем кровоточащую, подрагивающую он боли, сочащуюся кровью и уксусом – вина в округе не водилось, а обеззараживать надо. Каленое железо отчего‑то вызывало стойкие ассоциации с болевым шоком и некрозом тканей… За неторопливым ритмом трудных движений незаметно накатило забытье.
В кошмаре было жарко. Замершие лопасти вентилятора под потолком. Сырой жар из решеток климатизатора. На восстановление энергоснабжения после бомбового удара конкурентов с севера потребуется несколько часов. А решать нужно сейчас. Сзади мелькает тень стюарда.
– Как приказано, сэр. – В голосе легкое недоумение. В руках – вожделенный ящик аккумулятора.
Ну для него обычный летний денек. Почти прохладный. А для европейца? Да даже для арабов – эти‑то привыкли к сухой жаре. Но людям заказчика аккумуляторы принесли всем. А из концерна…
Скафандр‑климатизатор – штука недешевая. Впрочем, Клирику приходилось мотаться по миру от Антарктиды до Калахари, так что, когда он купил эту штуку, никто не удивился. Когда пару раз надел в Москве – и вовсе сочли, что человек дорвался до новой игрушки… И не сделали правильных выводов – что эта штука удобна и заменяет любую верхнюю одежду. Кроме официальной. А в некоторых случаях и отлично прячется – если та достаточно свободна и широка. Вот как теперь.
У генерального тоже есть скафандр. В номере. Не стал одевать на переговоры. Верно, не влез под английскую тройку. У арабов таких проблем нет. Как и у Клирика, выглядящего сущим Лоуренсом Аравийским – загорелым европейцем в традиционном восточном одеянии. Остальные служащие концерна либо пожадничали купить скафандр, либо не могли себе позволить такую роскошь. Купить служебные господин генеральный, разумеется, не распорядился. Теперь русская делегация сидела мокрая от пота – до кончиков галстуков. И должна была бы быть готова на все – лишь бы переговоры закончились. Вся, кроме одного человека. Которого и держали на такие случаи…
Уже через несколько минут генеральный сдался. Струйки пота текли по лицу, рука непроизвольно потянулась к сердцу.
– Дальнейшие переговоры проведет господин экстраординарный директор, – сообщил он, – которому я полностью доверяю в данном вопросе. Все сказанное им можете расценивать как сказанное мной, господа.
Заказчики кивнули. Чужих генеральный никогда не подставлял. А Клирика они знали. Догадывались, что, раз дело доверено ему, дела плохи. Потому беспокойно зашевелились. Но поначалу все шло мирно. Только унесли пару сомлевших русских, да Клирик куда‑то отослал – бегом, бегом – секретаря. И господин экстраординарный директор принялся тянуть время. Час за часом. Наконец, его секретарь вернулся – как раз в служебном скафандре, сзади стюард вприпрыжку тащит батареи – протянул цилиндрик ручного компьютера.
Клирик вытянул тонкий лист экрана. Секунду читал. Затем обвел глазами конференц‑залу.
– Ну вот, – сказал он, – мы и добрались до серьезного разговора. А именно, до разрыва концерном всех текущих соглашений. Я не намерен вести дела со стороной, применяющей бомбовые удары для изменения климата на переговорах. Точнее, имитацию таковых, довольно грубую… Кроме этого, информирую вас, что в качестве неустойки и компенсации морального и медицинского ущерба концерн намерен сохранить все возводимые нами в этой стране объекты за собой.
– Но решения правительства о предоставлении концессий нами не будут корректироваться, – заметил шейх, и тут окно вздрогнуло. Над городом шли истребители‑бомбардировщики с опознавательными знаками, не принадлежащими ни одному государству мира.
– Разумеется, будут. После того, как будет изменено правительство. – Клирик по‑акульи улыбнулся. – Кого мы поставим, я еще не знаю, но мой добрый друг из "Экзекьютив солюшенз" уверяет, что в стране, в которой есть четыре непримиримых оппозиции, хоть одна, да примет наши условия…
Грохот нарастал. Небо расцвело парашютами. Один из десантников быстро – очень быстро, но это же сон – спустился, завис напротив окна. Расколотил стекло бронированной ногой, и, откинув прозрачное забрало, слегка грязное от жидкокристаллических меток, шагнул внутрь.
– Привет, дружище! Через недельку мы передадим это государствишко вашей СБ, – сообщил он. – Как хорошо, что тебе нарастили опцион – ты сразу стал постоянным клиентом… Скидка в десять процентов на каждый государственный переворот в мелкой и тридцать в крупной стране тебя устроит?
– А почему в крупной так дешево?
– Потому, что там ваше СБ с формированием новой армии не справится, и контракт будет длительным… Но черт побери, мы же с Хайфона не виделись!
Он шагнул вперед и, не соизмерив силу экзоскелета, с чувством встряхнул Клирика за плечи.
И тот проснулся.
Так Анна наставницу и застала – с шилом в руке, навалившейся на щит. Шило осторожно забрала, а щит – чем не подушка? Облака уже зарозовели снизу, намекая на скорый рассвет. А потом было утро. Куда хуже ночи.
Сэра Кэррадока к утру так и не нашли. Исчез, будто и не было. А все рыцари хором твердили, что в лес он въехал с ними. Тут и припомнился давешний поцелуй в лобик. Нужно же было на ком‑то выместить горечь потерь. А заодно и всю глупость свалить на ту же, на рыжую… Резвость в резании голов – Кэррадока. Избыточную решительность – Эдгара. Общее шапкозакидательство. Сыграла роль и зависть – Немайн так очевидно собрала в конце боя все лавры, заставив «красных курток» сдаться себе… Анна заметила, что со многих голов пропали ольховые венки. Почуяла мимолетную тяжесть бросаемых исподтишка взглядов. Поняла – дело не ладно. Принялась расталкивать сиду. Как раз управилась, когда к колеснице явился сам командующий. За спиной – королевские рыцари. Все, кто жив и цел. Все семь. Вид отчаянный. Руки на рукоятях мечей, иные и из ножен показались. Получалось любопытно: добровольцев кланов нет, окрестных ополченцев – тоже.
Одно хорошо – рядом с вальяжной ленцой расположились норманны.
– Сида Немайн?
Тон у сэра Эдгара официальный. Значит, гадость приготовил крупную.
– Слушаю тебя… – А вот Немайн то ли не проснулась, то ли не совсем здесь. Провела рукой по лицу, размазав смазку, чужую кровь и утреннюю свежесть, сбила шлем ободом на затылок. Получилось немного воинственно и очень вольно.
– Как командующий этой армии, обвиняю тебя в измене и причинении вреда товарищам, павшим и покалеченным из‑за неисполнения тобой своего долга. Как христианин – в принесении человеческих жертв. Как представитель короля, требую сдать оружие. Как судья…
Вот тут сида проснулась. И перебила:
– Затыкаешься и слушаешь! – Голос сиды скорее походил на визг, и перебить его, неверное, было нельзя даже снеся голову с плеч. Железо по стеклу – скребло душу, и в самой гадкой форме. – Я головы резала? Я ночью в лес дуром перла? Твоей кавалерией? Ты плясать от счастья должен, что жив, что победил! Немочь дурная, обвиняет! Когда сам не способен выполнить последнюю волю друга. На сиду грязь свою свалил… Поди прочь. И подручников забери. Подале.
Эдгар, и без того спавший с лица, побелел, как скалы на побережье.
– Добрых рыцарей ты резать умеешь. Не лечить. А еще сводить с ума, да метить как жертву без толку! Я думал, ты этим остальных защитишь, а ты Кэррадока извела, и только. Припоминаю, по закону церкви сие карается мечом. Полагаю, мой подойдет.
И потащил клинок из ножен. Сида в ответ выпрямилась, здоровая рука оперлась на щит. В заиндевевших глазах ворочалась… да, росомаха. Ни ворон, ни сова так не посмотрят. Анне на мгновение показалось, что все ложь, что валлийских богов нельзя ни убить, ни ранить, ни победить, ни загнать под землю… Стало спокойно, надежнее, чем за городской стеной. И не перехватила копье за середину только крепче сжала древко.
Шесть благородных воинов клана Вилис‑Кэдманов подошли аккуратно, сбоку. Чтобы не попасть в сообщники – но и не оказаться напротив просыпающегося оборотня.
– Возможно, наша сестра преступница, – заявил один из них, – но не безродная бродяга. Без суда ты ее не тронешь. Тем более ты не король и не церковь. Церковь – вон, поп. Молчит пока. Бой есть бой, с нами дрались люди. Сильные, злые. А сэр Кэррадок… Дело клана.
Услыхав такие слова, к ним присоединились воины других кланов, ополченцы. Права кланов важны. Только позволь разок нарушить их королевскому человечку – покатится. Сначала – случаи, потом – головы. Иные рыцари сняли руки с рукоятей мечей и отступили назад. То ли против родичей выступить боялись. То ли струсили – поняли, на кого лезут. Но четверо сбились вокруг командира, выхватив мечи. К ним – сдуру, от мальчишеской храбрости ли, из верности ли – подскочили оруженосцы. Не все.
Викарий заметил – возле колесницы происходит неладное. Как бы не усобица. Поторопился – заговорить, развести, дать одуматься. Предупреждал же преосвященный Дионисий – у камбрийцев кровь горячая. Не та, что при Цезаре, но все же слишком горячая временами. Нужно уметь остудить страсти.
Потому – полушел‑полубежал, поспешая, но сберегая дыхание на торопливые речи. И все равно потерял, сбился, когда перед ним встали колесница, длинное копье, сдвинутый на макушку шлем, рука, что впилась в край щита… Яростные серые глаза, полные молний. Образ, знакомый до боли. И чужой, и родной. Гордый, величественный, враждебный… Душа все поняла – мгновенно, но разум боялся вспомнить имя… Отчего‑то повеяло догомеровой древностью. Что‑то заставило метнуться вперед изо всех сил – чтобы успеть, чтобы не хлестнуло в мир их двух чаш гнева… Чьего?
– Что происходит? – Запыхался, даже пополам согнулся. Но успел, глаза притухли. Августина… Вот только и узнал. Она… Но имя видения так и не пришло…
Сэр Эдгар уставился, как гору обрушил, но почему‑то эта гора ничего не весила.
– Помолчи. – Командующий несколько долгих мгновений вспоминал единственное латинское слово.
– Меня опять обвинили в колдовстве. – Тон августы был… обыденным. Так говорят о погоде. Моряки в плавании, жнецы на поле. Так несут воду, стараясь не расплескать, – а епископского суда господин представитель короля ждать не желает. Вон меч достает. Боевой, а ему бы палаческий…
Удержалась, не выплеснула ярость из переполненных глаз. Молнии пляшут в свинцовых облаках, молнии ждут…
– Я заместитель епископа. – Улыбка должностная, юридическое растяжение губ. – Если благородный муж очень торопится, то я могу провести суд… или отлучить от Причастия всякого, кто посмеет присвоить право церкви.
Молчание. Только прошуршали рыцарей мечи, вползая обратно в ножны. Взгляд командующего сверлил… как камень щепкой.
– Сиятельный Эдгар, не делай вид, что не понимаешь. За ночь ты латынь не забыл.
Сиятельный только зубами скрипнул. В глазах тлело – птиц в полете жарить. Вот только от этого взгляда ни холодно, ни жарко. Так, верно, себя чувствуют мученики. Хотя нет, им еще и хорошо.
– Я могу попросить великолепную… Немайн, – великолепная выше чем сиятельный… поймет? Понял, славно, – перевести мои слова всем, кто не владеет латынью. А понял их не только ты. Здешняя разговорная латынь ближе к церковной, чем к вульгарной, а я старался говорить попроще…
– Хорошо. Суд. Здесь. Сейчас. – Сэр Эдгар плюнул словами. В глазах августы полыхнули далекие сполохи грозы. Она наклонила голову. Не склонила. Только кивнула. Чуть‑чуть. И снова пришло узнавание незнакомого, яркое, цветное, пьяное, знакомое и пыльное, как старый свиток, как молодость старика, как будто скромный священник с Сицилии мог жить во времена героев Эллады…
– Не дави на церковь, сын мой, – укоротить, сдержать, успокоить, дать время на раздумья, – это… нехорошо. Но я уступаю, опасаясь ненужного кровопролития. Заседание начнем через час. Стороны выступают без консультации и советчиков. Протокол веду я. Подписывают свидетели от клана великолепной и ты. А теперь мне нужно помолиться, привести мысли в порядок и вспомнить процедуру.
Бухнулся на колени и зашептал под нос, перебирая четки. По длинному кругу из малых бусинок.
– Час. – Сэр Эдгар поднял голову к светлому пятну в облаках. – Пусть будет час. И если меня не устроит приговор, то вполне устроит и отлучение.
Викарий его не слышал. Он вовсе ушел из тварного мира куда‑то вниз. На час. Который мог отмерить по числу прочитанных "Ave Maria" куда точнее, чем прочие – по солнцу.
Часа не прошло – викарий молился, ему не смели мешать – а от репутации сэра Эдгара мало что уцелело. Потому как в лагерь привезли сэра Кэррадока. Слегка контуженного, украшенного здоровенным синяком на лбу, и не только, едва пришедшего в сознание. Но вполне живого. Рыцарь поминал скачку вдогон за товарищами, темень, забытый незапаленный факел, голову, и по общему пониманию, еще не соображал. Нашли его в половине римской мили от леса, под раскидистым вязом. Ветку которого он и поймал лбом. Выходило, все, кто говорил, что рыцарь с ними ворвался в лес, лгали. Не по злому умыслу. Им так показалось. Словно глаза отвели, только наоборот…
По этому поводу позвали было Анну – на рыцаря посмотреть. Осторожненько так позвали. Сиду вовсе не решились трогать. Во‑первых, боязно. Во‑вторых, совестно. Ведь сколько дурного успели передумать. А главное – сказать. Выходило же, что она и не виновата. Анна не двинулась.
– Может, и отвели, – буркнула под нос, а кто хочет – расслышат, – только не наставница. Ну не умеет она глаза отводить, даже листик монеткой не обернет. Видимость не ее, она настоящее делает, ясно?
Крыть было нечем. Получалось, Немайн даже до шишки на лбу Кэррадока не сглазила! Разве заставила отстать, чтоб меньше славы получил. И то не докажешь. Анна не забыла усилить доказательство. Спросила, под каким деревом рыцарь нашелся.
– Под вязом.
– Не ольхой? Грушей, сливой? Ручья рядом не было? Нет? Так при чем здесь может быть Немайн?! Она что, всемогуща?
После чего ушла в злые мысли. Поняла‑то больше, чем сказала. А именно что сэра Кэррадока ветка вяза спасла. Не доскакал он до битвы, вот жив и остался – поцелуй Немайн обозначал человека, которого должны убить. Не обрекал, даже не метил. Но люди, не знакомые с искусством, часто путают предсказание с проклятием. И обреченно прут вперед, вместо того, чтобы остановиться и выбрать другой путь. Русоволосый богатырь и тут показал себя дураком: остановился, подумал – и ломанулся помирать. Но кто‑то за него выполнил оговорку – если не помешают. Вот помешали. Кто? Вяз – дерево Мабона, бога Солнца, мужского плодородия, юности и искусств. Значит, Мабон и помешал. Зачем? Помогал? Незаметно! Коли Немайн будущих мертвых перед боем метит, так всех. Как‑то шесть тысяч воинов перецеловала, все ополчение Коннахта – так войско в поход и не пошло. Но в бою убили четверых! И сиду чуть опять не судили… Так вот чего тот добивался – рассорить Немайн с Диведом! Только зачем?
Сам сэр Кэррадок перешел из состояния транспортабельного в самоходное – начал неуверенно ковылять. Хотя голова временами кружилась. Ну после контузии присесть вдруг на травку не стыдно. А вот попадаться на глаза Немайн… Ни обхождением, ни в бою себя показать не сумел. Может, и товарищи полегли потому, что он вовремя не прикрыл спину не сдержал лишнего врага… Четверо. Груз неисполненного долга едва можно было вынести. Анна взвалила еще, рассказав о метке Неметоны. О том, что если бы он добрался до леса – погиб бы. Точно. А те четверо – жили. Точно. Вот только ведьме Кэррадок не верил. Не верил! Но внутри свербело сомнение – не прокляла ли его Немайн тем поцелуем? Не назначила ли жертвой в оплату за бескровную победу? Он не хотел в это верить. Он хотел взглянуть в рассветные глаза своей любви и увериться, что это ложь. Вот только не смел… Не мог. Лишившись последней радости – обожать издали.
Командующий тоже отмалчивался. Говорить было поздно. Только что чуть не зарезал без суда невиновную. Добровольцы с холмов перестали быть частью армии, слонялись вокруг, изображая зевак. Вилис‑Кэдманы гордо караулили свою сиду – рядом с викингами. Прочие воины, даже рыцари, явно показывали отношение. Выполняли команды с долгой задержкой, как будто всякий раз вспоминали, что их недостойный командир все‑таки назначен королем и ему должно подчиниться.
Оставалось выполнять свою работу. Например, разобраться с разбойничками…
Мужчин среди уцелевших «красных курток» оказалось не больше половины. Остальные – женщины и дети, включая пару исчезнувших было местных девок. Из‑за которых король так подгонял. Короткий разговор показал – насильно их к себе «фэйри» не затягивали. Посветили добром и музыкой да легкой жизнью грабительских подружек. Этих сразу отделили в сторонку. Ничего хорошего им не светило – позор местный клан предпочитал смыть кровью. Не без суда, но до суда.
Что касается прочих – сэр Эдгар отдал приказ «красных курток» предать мечу. Не вышло. Викарий встал между обреченными и палачами. А авторитет у командующего был уже не тот, что перед боем. Теперь все ошибки и потери припоминали уже ему.
– Без суда это убийство.
И без толку бешено смотреть в глаза. Подумаешь, животная злоба. Викарий не такие взгляды выдерживал.
– Любишь судить? Будь по твоему, повесим по суду. – Сэр Эдгар еще помрачнел, хотя, казалось, дальше уж некуда. – Пусть поживут часок, зная… Тебе ж мараться в чернилах. Это дело о разбое, не церковное. Я судья, ты секретарь. Ну и по человеку от клана, от каких есть – видоки.
– А Немайн?
– А кто она такая?
Хоть так принизить сиду хотел. А вышло – напомнил. Совсем не викарию – пленным. Которых и за живых уже не числил.
Викарию хватило одного взгляда, чтобы признать – в составе суда святой и вечной делать нечего. Пусть отдохнет. Немайн если кого и напоминает, так дневную сову. Взъерошенная, даже уши под разными углами торчат. Ходит, хромая на обе ноги и подпираясь посохом, недоуменно осматривается. Будто божий мир не узнает. Пожалуй, ей больше всех досталось. Подряд – дневной переход, пир, бой. Потом – обрабатывать раны куда труднее, чем наводить порядок да сторожить пленных. И отоспаться не дали! Воистину полухристиане. Приняли помазанницу божию за какое‑то свое полузабытое варварское божество – не удивительно. Это не благодать святой, но что‑то похожее, на дикие души действовать должно сильно. Так‑же, не посмотрев, что она во Христа верует, сами чуть кресты не поснимали. При первой неудаче обвинили во всем и полезли рвать на части. Подлое свойство, но – человеческое. Греки тут не лучше. А он, между прочим, не миссионер, не капеллан, а всего‑то чиновник в сутане! Чернильная душа курии. А вот занесло… Хорошо, безотказный бюрократический прием – отложить – сработал великолепно и здесь! И командующий попал в свои же силки…
Вот теперь багрянородная равнодушно обводит взглядом маленькую толпу обреченных, которых тычками копий заставляли встать перед высоким присутствием. Те ждущую их судьбу чуют, но все равно шарахаются от маленькой фигуры в бело‑кровавом одеянии. Которое она так и не успела сменить после операций и перевязок…
Викарий не видел, как в глазах черноволосой «фэйри» с грудным ребенком на руках при имени «Немайн» вдруг вспыхнул огонь. И вздрогнул, когда та бросилась сквозь конвой, даже не успев получить удар копьем в спину. К сиде. В ноги.
Клирик отрешенно размышлял о том, что средневековых людей понять ему не суждено. И о том, как жить, вернее, выживать в этом бедламе? Уйти в лес? Или в болота, как озерные. Сидеть тихо. И проживать тот ресурс, который Сущности заложили в ушастое тело. Если точно по описанию расы – лет шестьсот от совершеннолетия. И то вместо банального старения тяга на заокраинный запад. И уход туда же в качестве смерти. Скучно. Но может, получше такого вот веселья?
Когда ей под юбку чуть не закатилась верещащая «фэйри», Немайн даже не отскочила – попробовала обойти препятствие. Смысл слов пролетел мимо сознания. Но голова инстинктивно повернулась на звук…
– Спаси его! Только его, великая! Смилуйся! Вспомни, ты ведь ирландка!
Глаза мазнули по пищащему свертку. Клирик начал было отворачиваться – и понял, что только хочет отвернуться, а на самом деле наклоняется к коленопреклоненной. И видит самое прекрасное, что только могут увидеть глаза сиды…
Сознание Клирика отключилось. Не полностью – но руки приняли ребенка сами.
– Это мне? – спросила Немайн неожиданно тонко, как птичка свистнула. – Он мой?
– Твой, великая…
– Правда? – Она не верила, но уже ухватила и держала нежной и… неразжимаемой хваткой.
