Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 78 страниц)

Из сумрачной дымки показались серые стены с наспех залатанными брешами. Как ответ на воспоминание, как ненавязчивый намек – с утра думал, придется ночевать в поле, но путь сквозь туман оказался короче. Случайно ли?

Хвикке – дикари. Бат для них оказался всего лишь бесплодной землей, плохо приспособленной к обороне. Да еще источником строительного камня. Некрасивого, серого. И прочного… Разбирали по преимуществу стены. Мрамор колонн и портиков остался. Туман скрадывал повреждения, и графу на миг показалось, что волшебная дорога завела квадригу на пару столетий в прошлое – показать былую славу прежних хозяев… Только окрики часовых успокоили – легионы здесь стоят уже не римские, а мерсийские. На смену золотым орлам и кумачовым штандартам пришли и утвердились медные драконы с черными полотнищами. Это хорошо, потому как к Клавдию и Агриппе дел у графа нет. Да и мучеником за Христа становиться никакого желания. Нет уж! Окта, как и мерсийский король, верен старой вере и Тору–громовику, но с христианами камбрийского толка дружен. Пенда тоже христиан не притесняет иначе, чем вполне терпимой насмешкой. И служить такому «язычнику» христиане Мерсии и Камбрии почитают честью!

Немудрено: он великий вождь. Может быть, через столетия воспоминания короля Пенды станут столь же знамениты, как записки Цезаря. Только, если Римлянин писал для толпы, а потому привирал, словно сам был галлом, то Мерсиец готовит военное руководство для своих детей. И потому пишет честней! Ходят слухи, что старик предусмотрел все. Даже разгром и захват страны. Который не означает, меж тем, окончательного поражения.

Среди белой дымки – туман и мрамор – показалась умная остроглазая рожа с характерно выбритым лбом. Новый секретарь – камбрийский монах. Увесистое, откормленное на королевских харчах свидетельство того, что до короля сведения о письмах Кентерберийского архиепископа дошли, проверены, перепроверены и подтвердились. Пенда вынул из–за пазухи гадюку, заменив на ужа: камбриец если и цапнет, так не насмерть.

Торопливый слуга ловит расстегнутый плащ.

– И кольчугу, – добавляет монах.

– Кольчугу? Сейчас стяну.

У Пенды что, приступ подозрительности? Прежде такого не водилось.

– Иначе, сиятельный муж, если ты нырнешь в ней в горячую и соленую воду, она быстро заржавеет.

– А?

– Король отдыхает. А раз уж он в Бате, то отдыхает в воде. Услышав же, что его лучший посол хромает и морщится при каждом шаге, – глаза секретаря щурятся, как от яркого света, – полагает, что целебная купель и тут не повредит.

Такой вот весельчак. Под стать господину.

Впрочем, от кольчуги Окта избавился бы и без предупреждения, едва вступив в нынешние королевские палаты. Жаркий и влажный воздух терм встречаясь с зимним холодом превращался в туман более густой, чем за городом. Одежда грозила окончательно промокнуть, а железо – граф поймал себя на мысли, что боится услышать звук поедающей металл ржавчины.

И в этом тумане, уподобившись римским владыкам, обретается сам король половины Британии. Облик же мерсийский лис имеет скорее эллинский. Чашу с темным виноградным вином в одной руке и пергаментный лист – в другой дополняет густая борода, совершенно не римская. Ну, пергамент в руках властителя обычен. Да и дорогое прежде вино оказалось дешевым, ибо взято как военная добыча из церковных амбаров, которые победители не обидели вниманием, в отличие от самих церквей. Покой домов христианского бога «ужасный язычник» – а в саксонских летописях пишут именно так – хранит со всей строгостью.

Однако вблизи Пенда и на грека мало походит, выглядит типичным русобородым плешивым германцем, в меру седым, в меру худощавым, без рельефных мускулов атлета. Зато жилист. Таким и подобает, судя по самому мерсийцу, быть королю – не сильным, но достаточно выносливым, чтобы десятилетиями тащить на нешироких плечах страну, сшитую, словно лоскутное одеяло, из трех враждебных народов. Англы, саксы, бритты. А еще – полукровки вроде графа Роксетерского, к ним Пенда последнее время благоволит. Видит, наверное, в смешении будущее единство. Вот и за сына просватал камбрийскую королевну, завещая новый народ еще не родившимся внукам…

– Ковыляешь? – спросил дед нации вместо приветствия, явно не требуя ответа. – Сломай лекарю руки за криво сросшиеся кости, – но заметив, как поморщился вассал, усмехнулся. – Хотя, твою чудо–повозку, небось, все равно трясет – никакой лубок не поможет. Так что сам виноват… Кстати, ты на своей колеснице дырку в сиденье сделал? Если нет, озаботься.

Вот только решишь, что привык к его шуткам – придумает новую.

– Недоумеваешь. Значит, еще не дожил. Сделай дырку, и, если будет на то воля норн, не познакомишься с хворью, что так любит старых кавалеристов. Я вот продырявил кресло, в котором за столом сижу. И знаешь – не болит! Ну, влезай. Двум хворающим найдется, о чем поговорить. Я старик, ты ранен, а дела не ждут. Я распускаю армию – сев на носу. Да и у тебя хлопот прибавилось. Много.

Через полчаса Окта знал – судьба в лице властителя назначила ему разить врага не столько мечом, сколько словом, впитанным от матери. Камбрийским.

Король, меж тем, наливает в пригоршню вассала воду – вместо обычной горсти земли – символ принятия присяги от нового края. Вода вольно течет в щели между мозолистыми пальцами – меч стирает кожу чуть хуже плуга – уходит обратно в купальню. Король что–то желает этим сказать? Или всего лишь очередная выходка? Пенда это Пенда. Сказал:

– Край болотистый, вода сойдет.

Тут же перескочил на другое:

– Ну вот, одно дело обсудили… Как водичка? Ногу отпустило?

– Нет пока… Но отогрелся, словно всю зиму у камина просидел!

– Что ж, возблагодарим Немайн, – вино из королевского кубка щедро выплескивается в воду. Взбухло недолгим облачком и растворилось – жертва. Возлияние Немайн–Неметоне–Нимуэ–Сулис–Минерве–Афине… Христианским вином крещеной богине от верующего в иных богов…

– Она христианка, – напомнил Окта.

Король не замедлил с ответом:

– Римляне – христиане. Камбрийцы тоже. Куда ей деваться? А ведь куда–то девалась, на столетия… Теперь вот вернулась, – Пенда засмеялся, довольный чем–то понятным ему одному. Пояснил: – Правила новые приняла, да так, что люди ее встретили с радостью. Но играет свою игру. Не чужую, – русые усы встопорщились в улыбке. – Нашла момент и место. Согласись, это она хорошо находить умеет. Как тебе это место, а? Между прочим, ей посвященное…

Король хмыкнул довольно. Окта понял – в самозванстве сероокую король больше не подозревает.

– Она умеет еще много чего. Например: взяла три города. Быстро. Делай что хочешь, но мне нужна эта сноровка! Да, летом война будет малая. До урожая. Но потом…

– Первый город, это была игра. Второй – волшебный холм. А вот под Глостером мы с сидой повозились!

– Первый город был судебным испытанием, – шутливые нотки исчезли, теперь говорит сильнейший правитель на островах с одним из сильнейших вассалов, назначает службу, – и ей нужно было выиграть. Любой ценой. Решалось, сможет ли она жить со своим любимым народом… Поставить в игре против защитников города их же детей – славный ход. Как и превращение юридической процедуры в праздник. Кер–Миррдин «пал» потому, что никто не желал оборонять его всерьез. Второй город… Машины. Машины против бога. Машины справились. И третий. Много работы лопатами… Ради того, чтобы ударить в другом месте. А возня была с полевой армией, так?

Окта кивнул – хороший шутник умеет говорить серьезно. А главное, мудро. Самую суть.

– Когда следующей зимой будем добивать Уэссекс, умение брать бурги и римские города, как орешки, нам пригодится. И я, наконец, понял, почему ее манера кажется знакомой. Божественная манера.

– Тор? – брякнул Окта, чтоб не выглядеть слишком умным. Точно, сюзерен оказался доволен. И слова правильного ответа смаковал куда больше, чем целебное тепло или кислое монастырское вино.

– Божественный… Цезарь!

Окта кивнул. В этих двух словах перемешались признание, восхищение – и опаска. Некогда лысый римлянин заявился на окраину Галлии со смешного размера войском. Спустя несколько лет он высадился в Британии – а потом перешел Рубикон!

Триада вторая

1

Дорогу в страну сестры Анастасия перенесла, как сказочный сон. Люди, страны… Она выросла в городе, что считал себя большей частью мира – и зло ошибался. Мимо проходили просторы – бескрайние, люди – необычные. Сменялись языки, непонятные и разные, словно и не человеческие вовсе: синичье щелканье, собачий лай, змеиное шипение. Названия королевств, ведомых, верно, лишь самим себе. Изредка – искореженные имена знакомых городов: Страсбург, Вормс, Кельн… Жалкие домишки внутри обветшавших римских стен, грязь – местами по колено, местами выше головы. Мычат коровы, хрюкают свиньи. Наморщишь нос – услышишь исковерканную латынь:

– Дитя степей. Не понимает цивилизации! Вот мы, франки – почти римляне…

Хоть смейся, хоть плачь, а лучше вовсе не сходи с идущей по Рейну барки. Неужели сестра живет среди такого? Тогда и правда, лучше степь и рука храброго воина с кривым клинком на боку. Баян еще ухитряется что–то покупать. Объясняет:

– На остров нужно везти вино. Саксы виноделием не занимаются, у бриттов так холодно, что лоза не живет. А они христиане, им для причастия надо. Я притворяюсь купцом – как я могу не брать товар? Ничего не возьму или возьму неверный – заподозрят. Теперь же мы похожи на настоящих торговцев…

Анастасия испугалась. Куда они плывут? Куда же занесло Августину? Что это за земля, где и лоза мерзнет? Край вечного льда? Вспомнились карты, что показывал учитель: круг тверди земной, Иерусалим в середине. Восток и Райский сад сверху, слева – тьма и лед, справа – жар и песок. Внизу, повыше обители зубастого, о пяти хоботах и шести фонтанах, Левиафана – два острова. Британия и Гиберния. Сестра обосновалась на большем, на нижнем краешке. И там, оказывается, люди живут. Больше того. И там когда–то стояли легионы.

Ирландское море опасно, но кормчий был весел. Говорил, что от Пемброука до Думнонии самый страшный враг – деревянная ладья пиратов из Хвикке. Этим даже рабы не нужны, режут всех. Резали! Теперь королевства саксов–язычников больше нет, спасибо героям Британии, и Немайн–холмовой. Холмовая, видимо, потому, что всех земель у нее один холм. Немайн – имя, под которым скрывается сестра. Один холм… немного – но оба великих Рима стоят всего на семи, а славному Амальфи хватает лишь склона.

Баян, будто всю жизнь провел в морях за торговлей, рассказывал, что с исчезновением Глостера и Бригстоу пиратство не сошло на нет: камбрийцы и ирландцы тоже шалят, но с ними рискуешь больше деньгами, чем жизнью: даже если нет денег, ирландцы позволяют выкуп отработать. Сам святой Патрик пять лет пас свиней одного из прибрежных кланов. Если кельты возьмут корабль…

– Кричи: «Выкуп!», и все будет хорошо. В худшем случае придется терпеть дурное общество около года. И латынь, и греческий сойдут: это слово морские разбойники отлично знают. Увы, в этих морях остались саксы Уэссекса. Если нападут и ворвутся на палубу – кому доверишь честь тебя убить?

Страшные слова, но – правда. Дочь Ираклия не может быть запятнана! Значит… Но доверить право решить свою судьбу одной из девиц с саблями, что приставили в степи? Тем, у кого для нее находится изредка ломаное греческое слово: «Нельзя», «Не следует», «Не надо»… Отцовская кровь – персидских царей и римских граждан – требовала кинжал. Уже не маленькая, сама обязана! Но погубить душу? Сказала:

– Тебе. Ты спас от неволи.

– Тогда, если что, держись рядом. Чтобы я успел.

Помяни черта, он и явится! Когда позади показалось три корабля под желтыми флагами, она и встала рядом с воином, хотя было страшно – так, что из головы все молитвы вылетели, даже «Отче наш». На губах осталось только: «Спаси меня, Господи…» На подходящую смерть смотреть не стала. Уставилась на доски палубы, старалась не слышать панических команд и ждала – удар, боль, смерть. Быструю, короткую, милосердную…

Смерть медлила.

Сначала к страху примешалась обида: как же, умереть в нескольких часах пути от сестры. Потом – злость. Августина–Ираклия, значит, армии бьет, а для Анастасии три жалких корабля – гибель? Вот что значит – четыре года ничему не училась! Вот что значит – вместе с матерью посмеивалась над сестрой, что аварский клинок рядом с постелью пристраивала и схемы боевых машин разбирала… Но если нет умения, чтобы выжить или биться, то храбрость от силы не зависит.

Она подняла голову – как раз, чтоб увидеть: по волнам бежит крутобокий корабль под невиданными треугольными парусами. Ветер клонит его борт к волнам – напряженный скрип снастей и обшивки, что не уловить ушами, слышат глаза! Сердце колотится: перевернется! – а парусник идет вперед, волны разбиваются о лишенный тарана нос брызгами зеленого стекла. Саксы забыли о добыче, рвутся навстречу более опасному врагу – быстрые, хищные. Вдоль бортов ярятся под солнцем багряные щиты, щерятся с носов кабаньи пасти. Расходятся – не широко, не узко, как раз, чтобы напасть со всех сторон. Два с бортов, один с носа. Чьи бы вы ни были, храбрецы с высокобортного корабля – удачи вам! Вы враги – в море друзей не бывает, но вы займете саксов, и те на время забудут о медлительном купце, что ползет в сторону неведомой страны именем Камбрия. А саксы займут вас!

– Если на парусном достаточно воинов, шансы равны, – заметил Баян, – Он невелик, выйдет трое на одного, но высокий борт, по сути, крепость. Сейчас сцепятся…

– Нет.

Анастасия сама удивилась обретенной уверенности. Но четыре года ее главным занятием было – корабли рассматривать, да припоминать, что о них некогда сестра щебетала. С башни над крупнейшим военным портом империи можно увидеть больше, чем с малопонятных рисунков в книге. На папирусе и пергаменте корабли даже не мертвые – нерожденные. В гавани – живые. Входят и выходят, становятся к причалу. Их вытаскивают на берег, переворачивают или накреняют. Чинят. И – испытывают! Боевые машины – тоже… Аварин смотрит, будто у базилиссы–беглянки крылья выросли. Вот только что – молитву Господню не помнила, теперь же показывает рукой на мачту ирландца:

– Там! Видишь? Сейчас! Ну!

Послушна девичьему крику, на мачте парусника поворачивается к ближайшей жертве стрела с тяжелым грузом на цепи. Удар кистеня размером в мачту – врагу в середину палубы. Брызги из щепы, воды и крови! Этому – не плавать!

– Называется – «дельфин», – объявляет Анастасия, – Греческое изобретение!

«Дельфин» – греческий, прочный дубовый форштевень – нет. Нос парусника не уворачивается от столкновения, наоборот, рыскнул навстречу, чтоб враг не ушел. Саксы не успевают осадить назад… Хруст, с которым смялась голова вепря – лишь в воображении, крики – настоящие. Над поверхностью моря торчит корма, и ту быстро дожевывают ненасытные волны: мешанина из брошенных и переломленных весел, суетящиеся человечки, что на расстоянии кажутся совершенно безопасными и даже смешными. Только что из–за них чуть дышать не перестала, потому – не жалко! Один прыгнул, уцепился за выступ на борту парусника, но через борт перегнулась фигура воина, солнце блеснуло на шлеме. Удар длинной пики, окольчуженное тело камнем уходит в воду. Так ему!

По другому борту парусника отдельное сражение. Баллисты посылают вниз болт за болтом. Быстро! Куда быстрей, чем все, что доводилось видеть на Родосе. Катафракт из лука стреляет медленней! Над бортом – редкая изгородь из пик. Отголосок команды на чужом языке, короткой, четкой: «так–ТАК!» Самой хочется что–нибудь сделать, только непонятно, что… Фигуры воинов встают над бортом – как их мало! Прыгают вниз… Была ли схватка? Если была, так недолгая. Ладья показывается из–за борта ирландца, на ней все кончено – только пяток воинов склоняются, чтобы добить чужих раненых, перебрасывают бездоспешные тела в воду, снимают железо с вождей…

Анастасия отвернулась.

– Не для твоих глаз, – согласился Баян. – Жаль, что теперь победитель займется нами… Купцу не уйти. Да от такого и дромону не уйти! При ветре.

Вот парусник подошел вплотную. Нападут? Над кормой взлетает квадратное полотнище – какой богач не пожалел шелка? Алое – сверху, зеленое – снизу. Вышитая серебром арфа.

– Мы живы, – сообщил Баян. Анастасия услышала: «Ты жива», – Арфа, значит, ирландцы. Выкуп сдерут… С этим драться безнадежней, чем с теми тремя! На него не влезешь: саксов расстреляли сверху, как оленей.

Скоро загнутый внутрь борт нависает сверху, оттуда гремит:

– Кто такие? Куда следуете?

Ответили: корабль из Австразии, в трюмах всего понемногу, идет в Глентуи и Дивед. Наверху обрадовались.

– Будете в Кер–Сиди, подтвердите победу! Яхта «Бригита», клан О'Десси, на шестинедельной службе республике… Вам ничего не стоит, а нам за спасение торговца платят больше, чем за пиратский киль! Передайте в Жилую башню это… На нем арфа – наш знак!

Палуба вздрогнула: в нее врезался дротик. Маленький, зато со свинцовым грузом.

– В какую башню?

– Увидите… С моря ее далеко видно!

Плеск волн о нос – даже не поцарапан, скрип талей – поднимают остроносую гирю, чтобы была готова ударить пирата, если еще попадутся. Кормчий, чтобы не выказывать радость слишком уж явно, ворчит под нос:

– Откуда у ирландцев такие корабли? Сколько помню, всегда на кожаных вонючках ходили… Видно, слухи не врут: начались в Камбрии чудеса, и закончатся не скоро.

Анастасия молчит. Улыбается. Не зря сестра дала слово… Вот, спасла – второй раз! Скоро будет можно ее обнять, и поплакать, и рассказать, как было плохо одной и хорошо вместе… Только ветер стихает, и часы превращаются в ночь. С утра – туманное марево. Холод охватывает руки злыми рукавицами, норовит залезть за ворот. Сквозь туман проглянула скудная зелень берега – от сердца отлегло. Дубравы, овцы – никак не хуже страны франков. Очередной холм уходит назад и вбок, открывает устье полноводной реки. Не Дунай, зато над серо–стылой блестящей, как масло, водой – город.

Сердце сжалось от вида ровных улиц, что разбегаются вниз с высокого холма. От вида желто–бурых стен, увенчанных прямоугольными башнями. У каждой наверху крылья, как руки, и эти руки машут, приветствуют подходящий к устью корабль. Моря зеленых и тростниковых крыш – дома не сбиваются в беспорядочную тесную кучу в тесном укреплении – стоят ровно и достойно, как гвардейцы–доместики на смотру. У подножия – длинные и округлые валы ипподрома. Муравейники строек выдают назначение, когда корабль огибает город на пути к речной пристани. У каменного здания стены лежат крестом? Собор! Легкие своды поддерживают крышу над открытой всем ветрам мостовой? Форум! И, скорее всего, рынок. Утро, а там толчея.

Главное – на вершине. И башней не назовешь, так велика, а в лесах. Еще растет! К небу. На мгновение душу царапнуло – Вавилон! Нет, чуточку скромней. Продли чуть склоненные линии стен – сойдутся ниже рваных облаков. Предел, отпущенный человеку.

– Прошлым летом был дикий лес, – говорит корабельщик, – холм, на котором кричал демон. А теперь так!

Встал гордо, будто сам строил – город. Нет, неверно! Правильно: Город.

На причале встречают воины, ничем не отличимые от солдат с Родоса. Клепаные шлемы, щиты, равно округлые со всех сторон, лишь узор на рубахах иной, да короткие копья загнуты крючком. Тут же – безусое лицо, широкий подол с десятком вставок, светлая коса поверх пестрой накидки – и уши у нее островатые! Но и у девушки – такое же копье и щит. Разве к поясу привешен не топор на длинной рукояти – железный клюв. Легче, наверное.

– Здравия вам, гости, – греческий у нее старомоден и витиеват, – на земле республики Глентуи!

Кланяется слегка – и теперь говорит мужчина. Все привычно: портовый сбор, пошлина. Есть и новое! Ни на Дунае, ни на Рейне, такого слышать не приходилось!

– Если вы не собираетесь торговать в Кер–Сиди, а желаете подняться выше по реке, например, в Кер–Мирддин, пошлину платить не обязательно. Тогда вам опечатают трюм. Сорвете печати до отплытия – штраф. Если желаете пока прицениться, советую выбрать печати. Надумаете торговать у нас – оплатите пошлину, печати снимем… Не надумаете – серебро при вас останется.

Баян сразу согласился на печати. У одного из воинов с собой оказалась маленькая жаровня. Маленькая, но хитрая: внизу деревянная чаша с водой, выше железный противень с углем, над тем глиняная чашка для воска. Девица сунула руку в прорезь широкой юбки, достала палочку воска. Увидела, какими глазами глядит Анастасия.

– Карман, – пояснила на грубой латыни. – К разрезу изнутри небольшой мешок пришит. Очень удобно…

Вояки и купцы отправились обходить люки. Печати должны лечь как следует. Потом появились дела на берегу – отдать тот же дротик… Баян отправился притворяться с ними, экономить истертый медяк, оставив талант золота под присмотром обычной охраны, «служанок» с саблями на боку. В степи женщина может оказаться правительницей: регентшей при сыне, единственной наследницей отца, молодой вдовой без детей… Правление – это война, не только в степи. То–то сестра «Стратегикон» учила старательней Псалтири! На самом деле охранницы вполне достойны августы, все из хороших родов. Жаль, больно суровы. Пока рекой шли – ни на палубу лишний раз выглянуть, ни поговорить с кем. «Тебе нельзя!» А поболтать после молчания в башне так хочется!

Воительница осталась на корабле – ждать своих, присматривать за чужими. Оперлась на копье. Спросила:

– А кто вы будете? Я таких нарядов ни разу не видывала… А нравятся! Где такое носят?

По всей степи, неведомо какое столетие подряд. Ничего необычного. Аварский наряд в империи привычен, разве не на девицах. Камбрийка – рассматривает, и мелет, мелет языком. Глаза уставились мимо – на охрану. Купеческая дочь ей не интересна!

– Длинная куртка – хорошо, но рукав шнуровать? Нет уж, лучше … – тут она замялась, не нашла латинского слова – а, увидите. И спереди на одном поясе держится! Не дело. Штаны – хорошо, а то в порту сыростью поддувает. Но всего одна рубашка? Послушайте совета, добавьте еще хотя бы по одной, не то пальцем на вас показывать будут… А вышивки у вас какие!

В ответ – тишина. Для общения с восточными римлянами и торговли большинству авар вполне хватает греческого. На западном краю державы знают и латынь, но таких в охране не оказалось. Анастасия подумала – и вступилась за честь чужого народа.

– Этот язык здесь понимаю только я… Но раз ты знаешь греческий, говори на нем, и тебе ответят.

– Ой, привет тебе! Я вас греческим встретила, но эти несколько слов месяц учила! Глупая я, языки не даются. Ты кто?

Пришлось врать. Заодно объяснить, что мир большой, и менять наряды в угоду обитателям любой его части – полотна не хватит. Не говоря про лен и шелк. Камбрийке мало:

– А чего с отцом не отправилась? Новый город смотреть интереснее, чем топтаться по надоевшим за дорогу доскам! У меня–то служба, хоть и дешевая: за стол, наряд и угол. Я же не в дружине хранительницы, служу городу. Стража… как это… слово старое… О! Муниципальная!

По старым понятиям, выходит, она вигил. Сторожить тюрьмы, тушить пожары, собирать для Церкви десятину, порядок поддерживать – не имперская забота, городская. Занятие вполне почетное… Церберы смотрят, но латыни не знают. Выговаривать за болтовню будут позже, с глазу на глаз.

– Уйти без спроса? – как–то такая мысль и в голову не приходила. – Нельзя. Меня и так, видишь, охраняют!

– Так прикажи охране! Или тебя с корабля не выпускают? Боятся, что в чужом городе что нехорошее случится?

Анастасия кивнула.

– Варвары… Значит, ты вещь? Или просто трусиха?

– Я свободная и достойная девица! – дочери купца как раз, – а варварка ты. Ну, не римлянка же!

– Римлянка, – отрезала воительница, – клан Монтови, мы все от солдат из холмовых фортов, тех, что не ушли с Максеном Магном…

В истории императора Феодосия его соперника звали не Максеном, а Максимом, но перекрученные имена оказались такими же понятными, как и перекрученные слова местной латыни:

– Значит, я варварка, а ты достойная? А если обидят, защитить себя сумеешь? Или прятаться станешь – за отца, за брата, за мужа? Если брякнешь честное, но злое слово – защитишь право говорить, как думаешь?

Вспомнилось: заполнивший площадь сброд кричит матери, коронованной августе: «Ты не царица! Ты лишь мать императоров…» Мать тогда не смогла сделать ничего! Повернулась, ушла. А, правда, хорошо бы: вытащить крикуна из–за спин трусливой толпы, поставить в круг, нацелить смерть в глаза… Хороший обычай у варваров. Нет! У римлян. Рим никогда не стеснялся перенимать полезные обычаи соседей. Значит…

– Я не вещь. Придет время… – легенду тоже следует соблюдать! – Возьму в руки кривой клинок.

Даст Господь, доведется взглянуть в лицо племяннику–одногодку. Припомнить все… И вырванный язык матери, и истекших кровью братьев. Он меч не кровавил, приказы отдавал. Наверняка только пыжится хорошо, а дерется плохо.

От предвкушения мести лицо стало мечтательным… Настолько, что камбрийка сменила гнев на милость.

– Так ты еще ребенок! Ну, если так, ждать тебе недолго. Вон какая вытянулась! Кривой клинок, наверное, хорошо. У хранительницы тоже… – камбрийка аж глаза закатила, а слова для сабли в своей латыни не нашла. Вставила непонятное: «шашка». – Жаль, Лорн дорого просит за такое чудо: мне и за жизнь не скопить. Мастера попроще делают только прямые! Да и научиться владеть таким не у кого…

Пригорюнилась. И сразу – вспыхнула:

– Слушай, попроси отца! Пусть разрешит с нами клинками поиграть, с городской – ну их, сложные слова – стражей. Честью поклянемся – не обидим и защитим, как сестру… Ты научишься с прямым мечом скакать, нам покажешь, как изогнутым рубиться. А? Ну, соглашайся!

Анастасия сама не поняла, как согласилась. Потом вернулся Баян – довольный. Сказал, что все дела уладил, можно спускаться на берег: в городе найдется удобное жилище.

– Порядки тут странные, – сказал, – но мне нравится. Я заплатил и мне дали вот что…

На свет показалась стопка деревянных кружков. На каждом – рисунок. Корабль и монета.

– У кого есть это, имеет право на кров и стол в любом заведении, на вывеске которого такой же рисунок. Таких немало, и есть довольно приличные… Устроимся, разузнаем, как увидеть правительницу. Объявляться не будем. Сначала издали посмотрим…

– Почему? – спросила Анастасия.

– А если это самозванка?

– Кем нужно быть самозванке, чтобы построить это?

Рука обвела порт, и стены с башнями, на которых перестали крутиться крылья, и все крыши Города – зеленого камня и выцветшего тростника.

– Языческой богиней? – предположил Баян.

Ответом стало надменное фырканье наряженной в степной наряд римлянки.

В трактире началось обычное: обед в комнату, все входят–выходят, переговариваются по–своему, только Баян изредка что–нибудь наспех перескажет. В путешествии у него дел не было, так сколько интересного рассказывал! А тут – скука. В трех шагах от свободы… Шаг к двери – окрик на плохом греческом:

– Нехорошо.

Анастасия остановилась. Да, это – ее охрана. Только как ее охраняют? Как во дворце, или как в темнице?

– Нехорошо, – отрезала так решительно, как сумела, – но надо.

Сделала шаг вперед – и ничего. Только ворчание за спиной. Рука легла на ручку двери. А на нее – чужая рука, сильней.

– Подождать Баян.

Как в тюрьме или как во дворце? В гинекее тоже не все разрешали. Требовали спросить маму. Только… Теперь Анастасии не двенадцать лет! Вырваться? Просто. Здесь считают себя римлянами. Достаточно заголосить на латыни, что тебя, свободную римлянку, похитили. Дальше аварам будет очень плохо. Особенно когда Анастасия сумеет доказать, что действительно является римской гражданкой… и не простой!

Но Баян – действительно хороший. Или притворяется? Под сердцем нехорошо заныло.

– Хорошо. Подождем.

Ожидание. Наконец – уверенные шаги. Вот он остановился, увидел настороженные лица.

– Что случилось?

Спрашивает по–гречески. Значит, главный ответ – за ней.

– Я хочу спуститься вниз к вечерней трапезе.

– Зачем?

Вот это она придумала!

– Не в аварском обычае прятать дочерей. Получится подозрительно.

– Но ты же боишься большого количества людей. Их будет много.

Анастасия прокляла собственный язык! Да, за время путешествия аварин многое рассказал, но и узнал, оказывается, немало!

– Я не могу прятаться всегда. Надо привыкать… И мне будет проще, если на меня не будут обращать излишнего внимания.

– Будут.

– Почему?

Аварин вздохнул.

– Ты красивая. Вот почему, когда мы уплывали – лучшие женихи лучших родов обещали ждать решения твоей старшей сестры…

– Есть долг. Иначе гречанки бы в степь редко выходили.

Четыре года назад она бы сказала «никогда». Но многое переменилось. А Баян – не шутит! Неужели, правда – красивая? Кровосмесительное чудовище?

– Есть долг. И есть радость, что долг может связать с красивой и умной девушкой, а не с тупой уродиной… Здесь тебя сочтут дочерью купца, трактир купеческий. Не передумала выходить?

Помотала головой в стороны. Баян снова улыбается:

– Помнишь, у болгар это «да»?

– Помню. Не передумала… Ох, дай мне сил, Господи!

Сил хватило. Ступни сами вспомнили правильную походку… сколько учили: «у базилиссы нет ног!» Теперь же, как плавно ни шагай, всяк увидит мягкие сапожки. Но – дошла до места, села рядом с поддельным отцом, который и выбрал заказ:

– Местная кухня! Но такая, чтобы грек переварил.

Анастасия смотрела в стол. Чтобы стало страшно – ушей достаточно. Пиршественная зала гудит, мелькают обрывки разговоров. Вот кто–то возмущается:

– Представьте, добрые люди, только с барки схожу – суют какой–то лоскут и предлагают заплатить! Я, конечно, кожу им обратно, в морду. Кто знал, что это знак… Подергался по городу, возвращаюсь – а в порту говорят: для вас уже особая цена. Вдвое выше прежней. Хранительница де велит грубость терпеть, но цену набавлять… Хамы! Неужели в городе нет заведения, в котором кормили бы просто за деньги? Без всяких глупостей.

Значит, Баян предусмотрителен, а страна – действительно необычна. Деньги и в империи значат многое, спорят со спасением души, а уж в землях варваров… Расслышать бы ответ! Когда голос не налит праведным гневом на людей иного обычая, в трактирном гаме его не вдруг различишь.

– …пытались … маленькую булочную … рабочих, что строят … нет! … толпа! Но никого не убили! Лилась бы кровь, если бы не рыцари Немайн!

– Почтеннейший, здесь полагают, что абы кто не имеет право кормить людей. Нельзя доверять всякому проходимцу желудок… Может, правы?

– И все равно… Я из Испании, сам не гот, больший римлянин, чем эти варвары! Но гостиниц для подобных мне… Ну, пусть достаточно. Но ведь не пускают туда, куда сами ходят!