Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 78 страниц)
Нион пошатнулась. Происходившее было странным и почему‑то знакомым. Может быть, потому, что происходило обращение к силам, превосходящим человека? Превосходящим и Неметону! К той силе, которую признала богиня, рассорившись со старыми божествами. Но доверить этим людям делать с Неметоной это таинственное страшно…
– Тогда сделайте это и со мной! – выскочило само собой, как и должно. – Я – она. Не вся. Но часть. Вот. Я объяснить‑то не могу!
Епископу перевели.
– Можно, – согласился Дионисий, – а ты крещена, дочь моя?
– Я – это она. Раз Неметона крещена, значит, и я.
– Нельзя так. Ты – это ты, ибо пред Господом каждый станет на месте своем… А ты человек, и душа у тебя своя.
– Раз она крещена, значит, должна и я! – Речь странно напомнила Дионисию ту, которая сейчас лежала на болезненном одре. – Такого же быть не может, не положено… Ну или крестите меня отдельно.
– Ты понимаешь, чего просишь?
Нион кивнула:
– Единения.
Дионисий тяжко вздохнул.
С постели больной снова раздались слова.
– Крестите ее.
– Она ведь не понимает, – заметил викарий, – видно же… Так нельзя.
Больная кашлянула. Перевела дух.
– Сакс, приходящий в церковь потому, что это делает король, понимает больше?… Даже если вызубрил нужные слова… Она искреннее ребенка, который не понимает совсем ничего. И мудрее меня… У нее нет земной учености, зато есть сердце, чувствующее правду…
Старому священнику, видимо, стало трудно стоять. Но от поддержки викария он отказался.
– Разве этого мало?… А наставить в вере найдется кому. И – она это я. Поверьте. Она была моей жрицей… И если души у нас разные, то грехи… общие… Грех, совершенный двоими, и тому и другому вменен. И если у меня есть надежда на спасение, прошу, не отказывайте в ней и той, что шла по моим стопам.
У сиды пошла носом кровь. Бриана приложила влажный платок и принялась укоризненно смотреть на священство. Тогда заговорил Пирр – Дионисий успел заметить, как тот отреагировал на речь больной.
– Юная язычница говорила о единении с человеком, вызывающим восхищение… О единении, а не преклонении! А чувство общности и верность не есть сотворение кумира. Она меня даже немного удивила. Сколько христианок творит себе кумиров – из мужей и любимых, а иной раз из святых людей – а чаще людей, представляющих себя святыми. Полагаю, крестить ее можно. Но если прямо сейчас, то больная не может быть восприемницей.
– Ох, – сказала Глэдис обреченно, представив реакцию мужа на обретение еще одной родственницы, хоть и не кровной, – я…
– Ее крестной матерью буду я, – отрезала Анна, – возражения есть?
Не нашлось.
– Тогда сначала соборуем Немайн, пока она в сознании, затем крестим ее жрицу, – подвел итог епископ Дионисий.
И снова зазвучали стихи покаянной утренней службы…
Крещение там, не крещение, а звали все Луковкой, никто слово не коверкал. Похожа. До слез! За эти дни Глэдис попривыкла к нескладной девчушке, что неотлучно сидит при дочери, разве иногда до ветру бегает. Привыкла – молчит, делает все, что ни скажет мать сиды. Заговариваясь, зовет ее именем Дон. Иногда говорит голосом дочери. Сильным и решительным. Но сейчас – сейчас просит от себя. Запинаясь и глядя в пол.
– Я снова не слышу Неметону… А настойка помогает…
– А тебе не надо слышать, – отрезала Глэдис. – Надо губы смочить, пить дать, на бочок перевернуть, пузырь со снегом ко лбу приложить, где жар. Или грелку, если холодной будет. А пьяную сиделку до своей дочери я не допущу. Выбирай.
– Я должна быть рядом. Я – это она.
– Не для меня.
– Для меня. И для нее. Одежду свою дала. В кровати своей ночь спать позволила. Имя дала.
– Имя тебе Анна дала. Но, верно, настояла на твоем крещении моя дочь. Так что она тебе и правда кто‑то вроде крестной матери, хотя двух и не положено, – решила Глэдис. – Ну так тем более настойку нельзя. Ты же теперь христианка. А прорицать пьяной – это самое язычество. И раз уж та, что должна тебя наставить в вере, пластом лежит, а вторая вокруг хлопочет… Читать умеешь?
– Нет. Мы в Анноне все наизусть учили.
– И правда горе луковое… Ладно. Погодим немного. Одну я тебя с дочерью все равно не оставлю… Делай что скажут, помогай. А если Немайн захочет, чтобы ты ее расслышала, ты ее, наверное, услышишь.
Луковка робко улыбнулась.
– Ты думаешь, она захочет?
– Сама говорила – признала, имя дала, одежду, кров, крестила. Ты Немайн нужна, наверное. – И вдруг вывернула: – А она тебе?
– Я – это она. Меня без нее нет. – Голос Луковки дрогнул – А можно мне здесь что‑нибудь для сна поставить? Чтобы всегда рядом.
Когда Глэдис вышла, Нион повернулась к Немайн. Та дышала ровно, спала, проходя одну из немногих спокойных стадий странной болезни. Потеряв сознание вскоре после соборования, в себя уже не приходила. Мэтр Амвросий сказал: более странного недуга видеть не доводилось. У Неметоны отказывали по очереди все органы – не до конца. Потом отказавшая часть тела начинала работать нормально, зато немедля отказывала следующая. Что ж, когда нибудь это закончится. Одна беда – уж больно у человека внутри много разной требухи. А у сиды наверняка еще больше.
Нион начала говорить. Ведь Неметона обещала слушать.
– Вот как бывает. Ты знаешь. Вообще‑то христианские друиды правы – я человек. Как все. Только вот быть как все не умею. И вообще ничегошеньки про это не знаю. Меня ведь держали как вещь. Как платье. Хорошее, нарядное, для церемоний. Пылинки сдувать и хранить в резном сундуке, когда не нужно. А когда нужно, надевают. А мне, когда нужно, всегда настойку давали. Мне ведь много не надо, за то и выбрали… Ватесса была, второй уровень посвящения возгласили – а и не учили ничему. Ну кроме как сидеть тихо, мышонком. Ходить правильно. Дышать. Говорить не учили, говорила ты – а без дыхания говорить трудно. А остальное, что я знаю, я подслушала. И правда, никогда я не сотворю из тебя кумира! Идолы – они деревянные, или каменные. Мертвые. А ты живая.
И пока на смену Глэдис не явилась Анна, девушка торопливо прижалась щекой к руке богини. Теперь она стеснялась своего поклонения и на людях старалась никак его не проявлять. Однако с рукой что‑то было не так. Под щекой, там, где на руке Неметоны быть кольцу, вместо мягкого и маслянистого Нион ощутила твердое и гладкое. Отстранилась. Рассмотрела. Зажала рот рукой, подавив вскрик. Прежде закрытый воском, на пальце сиды тускло сверкал камень цвета открытой раны…
Пирр сумел. А потому и шел – не к себе в комнату, а в соседнюю, где обретался человек, рекомендованный ему патрикием Григорием. Приказчик купеческий, как же! Порода, сила, обходительная увертливость в разговоре… Чиновник дворцового ведомства, не менее. А чем занимаются некоторые из них – давно известно. Так что принимай подарок, почтенный Эмилий, или как тебя там сегодня зовут. Хороший подарочек, о таком ты мечтаешь. Потому что тебе тоже нужно определить политику и написать отчет – и старик Пирр тебе в этом поможет! В обмен нужна сущая мелочь. Отметить, насколько он тебе помог. А что ты не уточнишь – чем, оно ведь к лучшему. Пусть Григорий думает, что глаза и память, а не ловкие руки и язык. При соборовании возжигаются свечи. И главное – каждый пресвитер производит помазание каждого члена болящего. Каждого. То есть и руки. Правой руки. Никто не заметил лишнего движения, даже сама соборуемая. А в результате в ладони Пирра оказался восковой слепок. Закрывавший регалию.
Эмилий обрадовался. И немедленно залил добычу гипсом, чтобы получить точную копию. А Пирра осенило.
– Сделай еще одну – мне, – попросил он.
– Нет, – заявил Эмилий, – не рискну. Если она потеряется, а потом всплывет в ненужных руках, под вопросом окажется моя верность экзарху Африки. Но я могу провести анализ слепка при тебе. И отпечаток слепком сделать, и при тебе сравнить с образцами. А сейчас пусть схватится.
И перевернул песочные часы.
Пирр согласился. Не было у него другого выхода. Взялся за работу тайного агента, так изволь слушать более сведущего в сем ремесле человека. А потому спустился Патриарх в пиршественный зал и застал там давешних друидов, вкушающих пищу земную. Такой случай упустить не мог – и немедленно дополнил собой компанию.
Вскоре он уже вел привычный теологический диспут. Время в подобных беседах течет незаметно, а польза несомненна! Ирландский акцент у собеседников только веселил, а среди концепций, которым приходилось противостоять, нашлись несколько до боли знакомых. Друиды и сами не осознавали, насколько глубокими отметинами наградило их веру христианство.
Но главное – он начал понемногу узнавать этих людей. Кузнец вовсе оказался открытой книгой. Не скрывал – его больше прочего волнует мудрость, связанная с огненным ремеслом. Когда дочь бога всех ремесел приходит жить к людям – это наверняка означает щедрые новшества. И главное для него – именно эти знания, а прочие мудрствования он оставляет товарищам. Двое других казались искренними в своих заблуждениях, но ни одна душа не гладка, как галька на берегу – найдется за что ухватиться. Дай только срок.
Но на сей раз ни срока, ни отдыха не досталось. Распахнулась дверь, ведущая во внутренний двор заезжего дома. И сразу с порога прозвучала пара хлестких приказов. Тон, голос августы. Недовольной августы. Валлийских слов Пирр не разобрал. Но – обернулся. Новокрещеная Нион. Девушка, одетая девочкой. Как у человека может быть чужой голос? Зато приказы понял здоровый бородатый варвар, привалившийся к стойке.
– Харальд! Встань рядом!
Норманн неторопливо прошествовал к ней, занял место за левым плечом, как телохранитель. Нион стремительно подошла к Пирру:
– Отдай.
Это было греческое слово. Пирр поперхнулся на полуслове. А та протянула ладошку:
– Отдай. – И снова, нетерпеливым звоном: – Отдай.
Патриарху константинопольскому всегда плохо думалось в присутствии крупных ребят с мечами. Иначе, возможно, он сидел бы сейчас в столице. Или в ссылке, более близкой к берегам Босфора, чем эта перевернутая страна. Но время он потянуть попытался
– Ты о чем, дочь моя?
Неслышащий взгляд.
– Ты взял часть богини. Нарушил целостность. Отдай. Иначе… – решительный кивок за плечо. Пирр понял только «Отдай». И жест.
– Не обижай святого отца, – вступился было человек в пледе одного из горных кланов. – А к твоей богине у нас и вовсе неудовольствие имеется…
– Решим потом, – отмахнулась подбородком – и раскаленным добела голосом Пирру: – Отдай!
– Нет, соплюшка, ты выслушаешь сей…
Спокойно брошенное за плечо:
– Убей…
Нион не успела произнести второе слово. Горец, как любой посетитель трактира, оружие отдал на входе. А потому удара мечом не ожидал. Инстинктивно закрылся руками… И рухнул на пол.
Нион – уж точно не Луковка – снова повернулась к Пирру:
– Мешал. Отдай.
– Верну – поспешно обещал Пирр, глядя на бездыханное тело перед собой, – с собой нет. Схожу принесу.
– Мы идем с тобой. – это уже варвар. Койне note 11. Понять можно. Особенно, если очень хочется жить.
Он уже всходил вверх по лестнице и не видел, как друиды склонились над телом. Пожали плечами.
– А ловко, – заметил кузнец, – и крови нет.
– Она пророчица, – заметил седой. – А говорят, что друидов в Камбрии не осталось…
"Тело", постанывая, поднялось на ноги. Харальд, как разумный человек, меч показал. Но ударил кулаком, с левой. Крови и верно не было. Как и претензий за нее.
На деле норманн переаккуратничал. Знал бы, что к крови от удара в Камбрии отношение совсем не то, что в Норвегии, – непременно ударил бы именно мечом. Плашмя. Чтоб рожу в кровь… Но побоялся нарушить местный обычай. А на родине за такое бы убил. И был бы вправе – хульное слово хуже пущенной крови. Но для избежания кровной мести убил бы на поединке. Хольмганг. И уж никак не половинил бы злоязычного на месте.
Между тем «тело» потрогало набухающую шишку и поплелось к стойке. С Кейром разбираться. Тот, впрочем, бухнул на прилавок кружку угольного.
– А не хами, – сказал, – у нас не принято. Нион Вахан при Немайн состоит, а значит, – не удержался, блеснул новым словом, – иллюстрия. Самое малое. А ты ее этак. Вот и получил…
– Неженки городские, – пробурчал побитый, – чуть что – в морду. Я ведь правда только поговорить хотел. Обиду высказать. А теперь на совете придется.
– И что у тебя за обида?
– Да та же, что у короля.
– Девка, что ли, замуж не идет?
– Ну. Хочет главной быть в семье, и точка. А все Немайн! Как ткачи городские стали пряжу и ткань для римлян скупать, так бабы все, кто помастеровитее, на них работать стали. И ни пледа нового, ни штанов, ни рубахи. Разве из того, что в городе не приняли. Чего похуже, в общем. А сами на серебряные монетки смотрят‑любуются, не на парней…
Кейр хмыкнул. Значит, скоро невесты за женихами потянутся в Кер‑Мирддин. И городским девицам придется потруднее. Но уж никак не жениным сестренкам!
Пирр ничего этого не заметил. Спина его отказалась воспринимать происходящее. Да он ноги переставлял только от страха! На его глазах один варвар хладнокровно убил другого, имевшего несчастье вступиться за опального патриарха. В таких условиях он не умел предаваться размышлениям. Потом, потом – особенно когда он ближе познакомился с Луковкой – он придумает тысячу решений одно другого изящнее, каждое из которых оставило бы решительную, но неспособную к размышлению девушку в дураках и спасло его репутацию в глазах тайного агента, а значит, и патрикия Григория. Лучшей из теней несбывшегося станет идея отдать Луковке кусочек воска. Мол, помял пальцами. Взяла бы… И стала бы посмешищем. Правда, Луковка бы взяла, а не Нион Вахан времен тех скорбных мечтаний.
Сейчас же он бездумно торопился к дверям разведчика‑торговца. Заперто!
Охрана у Эмилия была. Он ее сам отослал, для пущей секретности. А дверь отворил. Мало ли, хозяин выкроил‑таки время для переговоров. С утра только бросил коротко, мол, беспокоиться нечего, клан слово держит, а подробности завтра. Один день погоды не сделает. Будь дромон менее поврежден, Эмилий – центенарий даже мысленно себя так называл, личина‑то на годы – велел бы кораблю отправляться в обратный путь, нести известия, силясь обогнать сезон штормов. А сейчас немореходный корабль и при спокойном море неминуемо должен был отправиться на дно. Да, если плавания в океане станут регулярными, придется корабелам ломать головы, мореходный корабль изобретать.
Но искалеченный корабль не может сразу выйти в море – а навигация уже завершена. Так что дромону придется зимовать в Камбрии. Существенные расходы – на Средиземном он бы полдесятка торговых рейсов сделать успел и вполне окупил содержание. Ну да расходы – это не главное. Главное – доставить информацию. Только как? Гонца через саксонское побережье? Оно закроется нескоро, да и капитан, желающий рискнуть за деньги и пересечь узкий пролив всегда найдется. Уж один день доброй погоды в любом месяце может случиться…
Вот мыслил о нужном завтра – а получил Нион Вахан сегодня… Полуженщина‑полуребенок, та, что неотложно сидит при предполагаемой августе. Совсем не выглядит ни глупой, ни несерьезной. Скорее – слишком сфокусированной.
– Верни им слепок, Эмилий…
На Пирра было неприятно смотреть. Нет, это не тайный агент. И даже не понимающий любитель…
– Чем могу служить? – Разведчик‑купец слегка поклонился.
– Отдай.
Требовательно протянутая ладонь. Потянуть бы время… Косой взгляд на песочные часы. Скорее почти, чем уже. Если форму вынимать сейчас, слишком мягкий слепок деформируется настолько, что нельзя будет сказать, служил ли формой для гипсовой копии оригинал или искусная подделка. И ведь совсем чуть не хватило!
Эмилий мысленно попросил прощения у Господа за ложь и ахинею, которую сейчас начнет нести. Ведь исключительно ради царства христиан, единственного в мире, идет он на обман… И ради малой толики песка что не просыпалась еще в нижнюю колбу песочных часов.
– Что отдать? – Два месяца на корабле не дали Эмилию совершенного знания валлийского. Но он запомнил немало слов. Простых.
– Знаешь. Отдай. – Уже по‑валлийски.
– А ты кто, чтобы требовать?
– Я – это она, – провозгласила не по росту одетая девица. – На мне ее одежды. Потому отдай. Или возьму сама.
Нион было больно. Чужеземец не понимал. И, очевидно, не желал ничего дурного. В нем виделось любопытство, желание награды, желание врать и тянуть время – но злобы и намерения причинять вред не было. В первом, в христианском друиде была какая‑то неприятная радость… Но он не соглашался отдать то, что украл.
Вот так. Расслабился патриарх. А тут хоть плохонькая, но контрразведывательная служба. А статус этой девочки… Августа применила незаметную постороннему глазу, но высокую регалию. Вспомнил имя – патриарх называл – Нион. И тогда Эмилий решился. Уж больно заманчивый кусок уплывал из‑под носа.
– Светлейшая Нион, прости, но ты служишь императрице или самозванке? Если императрице, то…
– Не понимаю. Отдай. Быстро.
– Я отдам. Но объясню. Зачем взял. Хорошо?
Эмилий достал гипсовую форму со слепком.
– Возьми. Могу ли я просить тебя взять вместе? Мне не нужен сам… – он ткнул пальцем, – воск.
– Тебе нужна печать. Ты хочешь печать, как у Неметоны? Нельзя. – Она вынула слепок из формы. Гипс еще не застыл. Хотя если бы и застыл – какая разница? Мгновение спустя форма хрустнула под пяткой. – Подобий нельзя.
– Я не хочу… подобий. – Простые слова. Как их не хватает. – Я хочу знать, то ли…
Обвел указательным пальцем левой руки вокруг среднего правой.
– Отдал. Хорошо. Остальное потом. Когда Неметона будет здорова. Харальд, пошли.
Эмилий подождал, пока стихнут шаги. Потом повернулся к Пирру:
– Экзарх Григорий велел оказывать тебе помощь. Если что‑то будет нужно, только скажи. Но, ради всего святого, больше не пытайся помогать мне.
Пирр молчал. Игра чужими костями не удалась. Что ж, давно он не совершал таких ошибок. Можно надеяться, что и повторит не скоро. Итак, сменим кости на свои? Например, можно снова навестить друидов…
Дэффид явился домой только к вечеру. Дел было невпроворот. Но от первых же вестей настроение стало хорошее. Дочь будет жить. Останется здоровой и красивой. И король ни в чем не виноват. И клан принял нужное решение… От прошлых беспокойств осталась маленькая червоточинка. На фоне зиявшей с утра пропасти. Младшей дочери болеть и мучиться неизвестно сколько. А вместе с ней и всей семье. А клан… Клан не понял Дэффида. Не захотел. Но уболтать старейшин удалось.
– Сида стоит многих воинов. Наше влияние на Совете возрастет.
И весь сказ, на разные голоса. Вождь клана, казначей, начальник над ополчением, все трое легатов. Даже писарь. Что девочку нужно попросту поберечь – в голову не пришло никому. Великая сида, как же. Сама она скорее согласится с кланом. Деловитая. И воинственная, да. Если сомнения и были – парад развеял. Дух Немайн хочет драки, а ее тело – отдыха. И Дэффид был склонен поддержать тело.
– Так, да не так. Ну посчитают мою дочурку за сотню воинов… Даже за тысячу! И что? А больше – не согласятся. Ну будет у нас больше всех голосов. Ну восьмая часть от всего, а не десятая.
– Бегать придется поменьше.
– Ну разве что. А вот представьте, что сида, кроме клана, никому и ничем не обязана. Это ведь не мы будем бегать. Это за нами будут!
Вот только после такого разговора Дэффид и пошел к королю. Договариваться. После того что произошло, вариантов было два – или добрая ссора, или не менее добрый мир. Когда окончательно выяснилось, что сиду никто не травил, получалось – Дэффид должен королю за почет и долготерпение. А король Дэффиду – за нераздувание скандала, когда к тому был повод. И не договориться теперь было бы жутким взаимным оскорблением. Которое, пожалуй, смоет только кровь. Узнав о визите Дэффида, король пригласил его разделить ужин – совершенно неофициальный, но оттого не менее почетный.
Однако необходимость договориться никак не отменяла желания поторговаться. И, прекрасно зная, чего хочет король, Дэффид занял прямо противоположную позицию. Для начала, выложил перед собой двадцать золотых кружочков. Двадцать солидов.
– Вот, – объявил он, – штраф. За то, что моя дочь не пойдет на эту войну мой король! Даже если кланы сдуру и приговорят.
– Она болеет. А недужную я призывать на службу бы и не стал. – Король был настроен неплохо. Пока Дэффид ругался с родичами, он принял епископа и нескольких римлян. Или египтян. Те бежали от арабов и просили дозволения поселиться на мирной земле Диведа. Точнее – в городе, поскольку все были ремесленниками. Более того, они просили о подданстве. Гулидиен разрешил.
– Недуг недугом, но она ведь и выздороветь может. И в драку полезть. А у нее дите малое. Не всякий младенец переживет поход. Так что позора в том не будет. А остальное – моя отцовская воля. Пусть просто поживет. Без войны…
И ждал отповеди. К его удивлению, Гулидиен махнул рукой и согласился. Но деньги не взял.
– Кого‑то надо и на хозяйстве оставить, – улыбнулся он отчего‑то мечтательно. – Пусть так и будет. Но это не значит, что твоя дочь усидит без дела. Просто не сможет. Сам ее знаешь.
– Ничего, – Дэффид слегка растерялся, – у нее есть ребенок, две ученицы, новая плавильня… Да и домашней работы прибавится. Многие же уйдут воевать.
Король, и без того пребывавший в добром расположении духа, хлопнул ладонью по столу. Заметил, если поначалу Дэффид говорил о войне с Уэссексом как о возможном деле, которое ему не нравится, то теперь – как о штуке довольно неприятной, но совершенно решенной.
– Прибавится, – согласился Гулидиен, и хозяин заезжего дома вдруг понял, что ломился в открытую дверь и теперь ему лететь незнамо куда со всех ног. И хорошо, если сзади скорости не добавят. – Ой и прибавится. Мы ведь с Гвином из‑за нее поссорились.
– И что? – насторожился Дэффид.
– То, что раньше у морских злодеев хоть какой‑то страх оставался. А теперь – гола дорога. Приплывай когда хочешь, грабь кого хочешь…
Король замолчал и принялся ковырять гусиную ногу вилкой. Захотелось спросить – у него что, руки грязные? Вилка хороша, когда едят из общего котла. Это что, намек? Почетный намек! Тарелки разные, но все равно как одна… Но произнес Дэффид иное:
– Ты разрешил осаду, мой король.
– Разумеется. – Гулидиен прожевал кусок, запил пивом, вытер короткие усы. – Я разрешил осаду, сид взяла моя армия. Он теперь мой. Только пуст, гол и заброшен. И никто из моих рыцарей не возьмется править сидом, не прикроет речную дорогу. Приплывай когда хочешь, грабь кого хочешь…
– Печально. – Дэффид отхлебнул пива. Его несло потоком, и было интересно, что дальше.
– Разумеется. Я предлагал земли в лен твоей дочери, она отказалась. Я размышлял над этим. – Король прервался и принялся смотреть, как Дэффид гложет гусиную шею. Тому подумалось: Гулидиен прав, есть вилкой изящнее, да и позволяет подчеркнуть общность трапезы. Нужно и в «Голове» завести обычай – подавать вилки на приятельские пирушки. – И решил, что дружба стократ ценнее долга. А потому дарю ей сидовский холм. И все, что вокруг него на две римских мили вверх по правому берегу Туи.
– А служба?
Гулидиен рассмеялся.
– Никакой. Я дарю ей эти земли. Совсем. Без условий. Кроме, пожалуй, согласия признать меня королем Британии. Вот и все. А вопросы внешней войны пусть решает Совет Мудрых. Что до пиратов… Полагаю, первое время одна репутация победительницы Гвина будет кого угодно отпугивать. А там она какую‑нибудь машину соберет.
Дэффиду и сказать оказалось нечего, кроме как поблагодарить за милость. Устье Туи! Вон у Риса ап Ноуи восточный берег пологий – так как сыр в масле катается. И западный, высокий, наверное, не хуже. Гулидиен проявил истинно королевскую щедрость и договорился на своих условиях. Дэффид и тени сомнения не имел – благодарность Немайн будет крепче любой вассальной клятвы. Она это поймет, разозлится… И не только на короля, но и на приемного родителя. Но отказаться от такого подарка не сможет. В конце концов, ей Гвинов холм с самого начала приглянулся. Гнев быстро пройдет, в хлопотах‑то. А благодарность останется. Не только по отношению к королю.
После этого Дэффид прогулялся в окрестности ипподрома, рядом с которым складывали лес под немногим меньшее сооружение. Здание, в котором будет заседать Совет Мудрых – как называли совет всех кланов в западной половине Южной Камбрии. Тут тоже все было не слава богу – изначальный проект, "как при предках", Дэффид отверг. Сооружение, достойное благородных дикарей вроде ирландцев, но никак не цивилизованного народа. Это несложно – навбивать в землю бревен, чтобы получился очень высокий частокол. Потом перекрыть, проконопатить щели мхом. Но выглядеть это будет большой хижиной. Горцы в нее, может, и полезли бы – у них еще и в таком убожестве живут, – да еще и посмеялись бы. Мол, как строить что серьезное, так вся городская наука бесполезна. Так что хочешь не хочешь, а здание совета нужно строить по‑свойски.
А такого большого деревянного строения валлийцам возводить двести лет не доводилось. Было бы время, стоило бы плюнуть на расходы и поставить хоромину в камне – тогда можно было бы скопировать римские ухватки. И так за образец, насколько смогли, взяли римские постройки – баню и амфитеатр.
Так что вопросов пока было меньше, чем ответов, а каждый взмах лопаты, каждый удар топора порождали все новые и новые. И так до ночи. Дэффид понял – до окончания Совета Мудрых, который ему же и вести, настоящим хозяином заезжего дома будет Кейр, а пока Глэдис занята Немайн, большая часть хозяйственных хлопот ляжет на Туллу. Что ж, хорошая практика…
Дома, затемно, ждал другой сюрприз. Римлянин, знакомый по множеству ярмарок, встретил у дверей. При этом гарцевал на месте как пришпоренный.
– Я просил – завтра, – устало отмахнулся Дэффид.
– Это переговоры завтра! – не отставал Михаил, – А заказ твоей дочери – сегодня. Только с дромона принесли. Вот.
Мешок. Обычный мешок. Дэффид развязал. Внутри оказалось зерно. Странное.
– Это посевное зерно. Болгарский хлеб. Твоя дочь просила привезти. Вот.
– И что с ним делать?
Купец пожал плечами.
– Вероятно, посеять. Весной…
Дэффид хмыкнул и велел схоронить мешок до весны. Или до выздоровления дочери. В темном прохладном месте. А с утра поймал странно настороженного Сикамба, который только что выслушал очередную ориентировку от своего младшего – по торговле – товарища и предложил обсудить будущие поставки. Засели в специально для того выделенной гостевой комнате – с греческой, а не староваллийской обстановкой. Эйлет устроилась за писаря. Присутствовали оба африканца – но полномочия, подписанные экзархом и скрепленные его печатью, предъявил товарищ купца.
– Начнем с того, что вам нужно, а потом поторгуемся о цене. – Эмилий кивнул, и Дэффид, взъерошив тронутые сединой короткие волосы, начал: – Мы говорили на ярмарке о нескольких тысячах комплектов пехотного вооружения. Отлично! Но сколько именно тысяч солдат вы хотели бы экипировать?
– Пять тысяч – и это будут люди, набранные в городах. Но оружия мы хотели бы заказать немного больше. Помимо новобранцев мы собираемся вооружить в качестве легкой пехоты около тысячи наемников из оседлых бедуинских племен. Многие из них не могут принести пользу только потому, что у них нет толкового оружия. Которое само по себе будет служить неплохой платой этим воинственным людям.
– Хорошо. Шесть тысяч, и одна из них для варваров. Тогда… Пойми, мы все‑таки не империя. У нас мало железной руды, а ту, что есть, привозят издалека. А потому, ради того чтобы железа хватило на главное, уменьшим его количество в остальном.
Дэффид подошел к ларю, достал оттуда шлем:
– Взгляни. В таком моя дочь ходила на недавнюю войну на Кричащий холм. Это не римская работа! Мы переняли такой шлем у саксов. Железное кольцо вокруг головы. Две полосы, крест‑накрест, защищают череп. Остальное – кожа. Нащечников и назатыльника нет. Просто и чаще всего достаточно. Мы можем сделать некоторое количество шлемов римского образца. Но простым воинам должно быть довольно и этих.
– Согласен. И лучшие шлемы начальники пусть заказывают себе сами. Мы же берем шесть тысяч таких варварских шапок – пусть берберы тоже получат шлемы. Это им понравится.
– Щиты. Я так понимаю, ты предпочтешь большие? Плетеная ива, обтянутая кожей. Умбон – толстое, вязкое дерево. Два‑три пальца ивы или липы. Никакой оковки. Кожа и дерево. Шесть тысяч.
– Пять, – поправил Эмилий, – берберам лучше малые щиты. Они сражаются, рассыпавшись, и полагаются на ловкость. Отчего предпочтут малый щит, который вернее удержит стрелу или удар, чем большой, которым легче прикрыться, но менее прочный. Оковка необязательна. Большие же щиты пусть будут вытянутые, и равно круглые со всех сторон. Как у вашей стражи, собственно.
– И тысяча маленьких щитов из липы толщиной в два пальца, – продиктовал Дэффид. – Да, мы это сделаем. Теперь об остальной защите. Я размышлял над этим. Металла нам не хватит. А потому я предлагаю стеганый доспех. И мы не будем шить его сами. Просто поставим ткань. С учетом морской перевозки, которая часто портит шерсть, это будет льняная ткань. На пять тысяч тысяч стеганок.
– На двенадцать тысяч, – предложил Эмилий. – Стеганка не лорика. Прослужит меньше. А берберы сами предпочитают именно этот доспех. Прибавь еще столько же пар сапог. Нас вполне устроит сарматский тип.
Это означало – работы хватит всем ткачихам. На всю зиму. А также что кожа поднимется в цене. Поначалу горные пастухи будут довольны. А потом заметят, что жены, дочери и невесты все равно зарабатывают больше. Не больше мужей – но больше, чем раньше. Впрочем, военная добыча поможет горцам сохранять иллюзии, что все снова стало по‑старому. До весны.
– Сделаем и это. Но часть, менее половины, возможно, окажется из шерсти. Тогда при перевозке штуки шерсти лучше везти внутри льна, который примет сырость в себя. Записала?
Эйлет кивнула.
– Теперь о сложном. О наступательном вооружении. Нужны ли вам луки? Это простое оружие из вяза, не очень сильное. Тетива изо льна и шелка не будут бояться сырости.
– Разве вместе с лучниками. – Римлянин приуныл. По хорошему в каждой византийской пехотной фаланге непременно были ряды лучников. Три из семи, а лучше – четыре из восьми. Но за полгода их не натренировать.
Дэффид развел руками.
– Немного в запас и для наемников, – решил, наконец, Эмилий, – около пяти сотен. Зато нам нужны стрелы. И много. Без ограничения. Сколько сможете сделать. Для тех стрелков, что уже есть…
А потому вопрос о стрелах – точнее, о древках и наконечниках раздельно – пришлось отложить. До тех пор пока не выяснится, сколько же металла останется после оснащения армии прочим наступательным оружием.
С которым оказалось сложнее всего. Византия традиционно делала ставку на копья, как греки, – и тут особых проблем не возникло. Листовидный наконечник кельтского типа и ясеневые древки римлянина устроили, и он заказал их – пять и шесть тысяч. Но Византия не забыла и короткий пехотный меч. Знаменитый римский гладий.
