Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 62 (всего у книги 78 страниц)
Открыл глаза. Встал. Медленно.
– Что–то тихо. Или уши мне начинают отказывать так же, как и глаза?
– Нет никакой толпы, – сообщила Немайн. – Я не стала выставлять против тебя твой страх. Мне довольно и готовности выйти ему навстречу! Отныне в Кер–Сиди есть первосвященник. Только…
Она улыбнулась, свесила уши к плечам, заглянула снизу вверх свинцовыми глазищами.
– …батюшка Пирр, не называй меня святой и вечной! И Августиной тоже! Это Анастасия – базилисса. А я Немайн, хранительница…
Пирр развел руками. Мол, прости, но сама подставилась. Старый наставник укажет на ошибку – чтобы этого не сделал кто–нибудь менее доброжелательный.
– Оговорился, великолепная. Разве откажу тебе в просьбе? Но прошу тебя – подумай. Старик Пирр сумел переступить через страх… всю ночь святому Петру молился, и с его помощью сумел. Попробуй и ты, ополчись на свои страхи – глядишь, и они окажутся не большим, чем испытание, назначенное добрым правителем…
Триада третья
1
С самого утра сестренки–Агусто след простыл. Знакомо. Отец, бывало, тоже не мог выбраться к семье с утра до ночи. Государственные дела… Перед Анастасией пока задачи попроще. Штат башни, жены, сестры, дочери и прочие родственницы рыцарей сестры – заметили, что проснулась. Робеют перед именем римской базилиссы, пока не является сестрина… наследница. Пусть пока будет так!
– Какое платье наденет святая и вечная – римское, камбрийское или аварское?
– Аварское. К вашему еще не привыкла…
Римское напоминает башню, в которой четыре года узницей жила. Непонятно, почему сестра не построила себе обычный дворец. Да даже нору выкопать, и то, наверное, приятней, чем от брошенного в окно случайного взгляда – вспоминать! Пусть на Родосе зелень другого цвета, нет полноводной реки, и дома совсем другие, но по улицам спешат такие же маленькие человечки, снуют в порту лодки, входят и выходят корабли.
Церемонии, конечно, забыты, но Анастасия никогда их особо не любила. Поклона и пожелания святой и вечной августе радости в новое утро – вполне достаточно. Дальше начинаются дела. Эйра выглядит высокопоставленным офицером – широкий военный плащ прячет девичье естество. Лицо настолько серьезно, что потеряло львиную долю свежести.
– Немайн мне поручила сразу два дела, важных. Одно – помочь тебе освоиться в башне, городе, стране. Другое – командовать дружиной и ополчением. Мужчины высокого звания все на новых землях или в походе, а временное назначение – обещание постоянного, если человек справится, конечно. Вот и приходится хлопотать за двоих. Я к чему: не желаешь ли ты взглянуть на учение? Городское ополчение нужно постоянно тренировать, иначе они все перезабудут.
Сказать «не желаю» значит поставить ту, которую Агусто зовет сестрой, в дурацкое положение. Хочется: настоящая–то сестра у нее одна! Но ведь поймет, обидится. Самое меньшее – огорчится. Потому Анастасия торопится согласиться, но шпильку подпустить не забывает.
– Желаю… если расскажешь, что бы ты делала, если бы я отказалась!
– Бегала бы туда–сюда, как колесничная лошадь! – соломенная головка и встряхнулась по–лошадиному, короткая толстая коса тяжело мотнулась от уха к уху, – Управилась бы. Мне, святая и вечная, бегать не привыкать. Лет с десяти заказы разношу…
Осеклась. Уточнила:
– Разносила.
Носом шмыгнула. Простыла, что ли? Или, поднятая сестрой к вершинам власти и славы, жалеет о жизни в ремесленном сословий? Ее рука сунулась в неприметный разрез в поле плаща. Оказывается, там прячется платок – поменьше, чем на поясе, и совсем не вышит. Правильно: сильным не стоит показывать хвори на людях. И не стоит показывать, что есть, что прятать! Потому поясной всегда чист и всегда на виду.
Эйра испросила дозволения, отвернулась, трубит носом. Кажется, белый уголок и по глазам пробежался… Значит, не насморк!
Анастасия задумалась. Вспомнила, как грозила сестре – отказаться от имени. Если бы так можно было – произнеси отречение, и вернутся те, кого сгубил венец! Мама. Братья… И хорошо бы им не помнить о былом величии, не печалиться – не о потере, о слабости своей. Хорошо и самой забыть каменный мешок и крики вечно голодных чаек. Только… тогда сестра навсегда останется для тебя занудой–колючкой!
– Власть, – шепчет базилисса без империи, – это кровь.
Неожиданно понимающий взгляд. Кивок.
– Она говорит, – Эйре не нужно уточнять, кто «Она», – так:
Нашу землю кормили мы тысячи лет,
И поныне кормим собой,
Хоть и бездна болот давно солона,
И стал солон морской прибой.
Всем лежать средь камней
Своих крепостей
Средь останков могучих машин.
Если собственной жизнью платить нам за власть –
Каждый из нас властелин!
note 17
Добавила, просто и буднично:
– У нас отец погиб в Рождественской битве. Не смог отступить: командовал.
Что сказать в ответ? Что умереть в бою, со славой – еще хорошо? Что иных императоров, свергнув, калечат? Выкалывают глаза, оскопляют – и не заботятся унять кровь… Даже если одному из них четырнадцать лет, а другому одиннадцать.
– А нам ударили в спину.
Как еще расценить мятеж во время войны?
– И в Британии такое бывает. Из–за предательства король Артур ушел в холм, что на острове Авалон… Из–за предательства погиб Мейриг Гвентский.
Эйра мотает головой, коса вновь летает над плечами, словно пытается отряхнуть тяжелый разговор.
Пустошь за городским валом, год назад – безымянная. Теперь и навеки – Ager Martius. Марсово поле! Трава вбита сапогами в прах. Языческого алтаря, конечно, нет – вместо него колесница под тремя знаменами. Красно–зеленый гленский «Дракон», красно–синее квадратное полотнище – знамя западного квадранта Кер–сиди, их день. Белоснежная хоругвь с ликом Спасителя.
Строй не такой парадный, как при смотре доместиков, но это ведь только горожане! Анастасия была бы удивлена, если бы ей сказали, что ополчение иного римского города, как правило, выучено, оснащено и даже вооружено лучше дворцовой гвардии. Бывало, императоры предлагали ополчениям превратиться в профессиональные части – и напарывались на жесткий отказ. Лучшие воины империи предпочитали жить ремеслом, но самим защищать свои дома…
Обход строя. Обычные – для Эйры – доклады. Сколько в строю, сколько больных и занятых на неотложных работах. Привыкла слушать из строя, потом выходить вперед, оставляя за спиной пофыркивание лошадей колесничной роты. Теперь – устала кулак к виску вскидывать. Взгляды – особенно женские – прикованы к базилиссе. О ней по городу пока только слухи, но если ригдамна при обходе пристроилась сзади–справа почетной гостьи…
Анастасия идет медленно, временами останавливается. Подданные сестры – это интересно. В оружии она не разбирается, в воинской выправке тоже. Остается разглядывать лица, хотя и их читать пока не выучилась. Да и есть ли знаки, что скажут, будет ли человек верен? Изменит ли, как египтяне и сирийцы, устроит ли заговор, как армяне и греки? Мелькают лица… Вот – знакомое. И уши островатые… Девушка–вигил, что встретила в порту!
Анастасия останавливается.
– Не передумала насчет тренировок? Тогда сразу после учений…
После обхода поднялась на площадку трехзнаменной колесницы. Теперь осталось только смотреть, что творится на поле. А делалось там разом знакомое и новое…
Строй несколько раз рассыпался и собрался. Затем Эйра встала позади.
– Неприятель на двести шагов спереди! Луки – БЕЙ!
Слова понятны: то ли остались от легионов, то ли сестра принесла латинские команды. Только выкрики – непривычны. Всегда две половинки: чуть растянутая подготовительная и резкая исполнительная.
Задние шеренги поднимают оружие – туча стрел с грозным шелестом обрушивается на место, где должен быть неприятель. Потом «враг» приблизился – первые шеренги угостили его дротиками, потом подняли с земли тяжелые копья и составили щиты стеной, но ждать, пока в них ударит несуществующий враг, не стали. Ригдамна, перебравшаяся в первый ряд, крикнула:
– Первую линию врага – ата–КУЙ! В копья, в билы! Кер–Сиди и святой Давид! Копья выше, держи саксу в глаза!
Несколько шагов тяжелого бега. Тяжелый удар – в пустоту.
– Стой! Конница на выручку пехоте, конницу ата–КУЙ!
На этот раз копья опускают.
– Хорошо, – кричит Эйра, – хорошо! В морду лошади, в шею, в грудь!
Снова – удар в пустоту.
– Стой! Равняйсь!
Вот тут – заминка, а что было бы в настоящей схватке, с опасностью и азартом? Крики младших командиров, суета… Только линия выровнялась – ригдамна перед фронтом, только плащ за спиной вьется лебедиными крыльями от быстрого шага. Отмахивает рукой левому флангу.
– Левое крыло! Сквозную атаку готовь! Прямо, за мной, шагом – сту–ПАЙ!
Уходит вместе с отделившейся половиной…
Вот, вдалеке:
– Левое крыло – СТОЙ!
Позади укоротившегося строя – назначенный Эйрой командир, с ним санитары, меченые алым крестом на одежде, волынщики, барабаны… С колесницы сняли знамена. Выносят: перед ближним фронтом красно–синее, перед дальним – красно–зеленое. Занялись барабаны, подняли крик волынки – хоть уши зажимай! Вот где варварство… но, может, ужасные звуки и врагов наизнанку выворачивают?
На этот раз лучше слышно ближнюю команду, уверенный тенор:
– Слушай меня! Вторую линию неприятеля – ата–КУЙ!
Ревут волынки, грохочут барабаны – все чаще и чаще. Шаг бойцов все шире. Две ощеренных копьями стены сходятся, быстрей и быстрей. Доносится ликующий голос Эйры:
– Бегом – сту–ПАЙ! Атака, атака, атака!
Склоненные копья, грозный рев боевых кличей. Только перед самым столкновением, когда хочется закрыть глаза, чтобы не видеть смертоубийства:
– Копья под–НЯТЬ!
Шеренги бьют дружно, в мах, но не насмерть – щит в щит, воля в волю… Нет, кажется. Треск, свалка – но два строя протискиваются друг сквозь друга. Кого–то тащат санитары – не понять, понарошку, или правда приложили.
– Общее построение!
Снова идти вдоль крепкого строя, разгоряченного, словно из настоящей битвы. Выступают командиры. Доклад о потерях: есть ушибы… хорошо, ничего более серьезного. В ответ – короткий отзыв о работе:
– Молодцами.
Или:
– Сильно увлекаетесь. Не лезь вперед соседа!
Знамена переносят на колесницу. Команда: «разойтись». Учение окончено! Волынки наигрывают веселое, воины торопятся в город – пиво пить. Каждому кажется, что он прорвал вражеский строй, пусть и при учебе.
А схватившаяся за голову Эйра пытается представить, что скажет Майни, если портовая стражница случайно выбьет учебным мечом глаз римской императрице!
Утра хватило: к обеду Анастасия ртом воздух хватает, как вытащенная из воды рыба. Глаза, правда, оба на месте, уже хорошо! Почти мимо ушей прошло еще одно свалившееся на ригдамну поручение: организовать надлежащую церемонию официального опознания. Все верно, нужно… Родимые пятна в бане показать, тайную формулу при свидетелях оттарабанить – часть явно, часть Пирру, часть сестре. Потом они подтвердят: все верно, и делу конец. Главное, чтобы не прямо сейчас!
Сил не достало ни попенять сестре, что почти не поела, ни удивиться откуда–то взявшейся манере спать днем. Да если у нее так всякий день, передохнуть от трудов просто необходимо. Базилисса с удовольствием присоединилась к Немайн в отбывании гейса – даже стучащиеся в занавеси солнечные лучи не помешали! Заснула с улыбкой. Проснулась – от вдруг накатившей тревоги: разбудил злой шум за окном, знакомый, страшный звук, издали похожий на морской прибой. Толпа!
Метнулась к окну: зубы не чищены, в глазах засонки, на плечах ничего, кроме рубашки. Рядом – ни сестры, ни сестриной сестры. Обе на крыльце, что–то говорят муравьиной колонне, запрудившей все улицы… Не боятся!
Позади – мягкий стук двери. Обернулась – темноволосая девчушка роется среди свитков. Не вовсе незнакомая – случилось видеть, когда патриарх получал вторую трепку: не за бороду, словами. Стояла и слушала, совершенно спокойно. Зато сейчас – не человек, воплощенная страсть. Страсть к поиску какой–то бумаги!
– Ты кто? Почему роешься на столе правительницы?
Называть сестру чужим именем язык не повернулся. В ответ – самые простые слова, зато не искореженные. Классическая латынь.
– Я это она. Нужно подобие застройки. Будущей.
И сразу, под нос, мешанина из латыни и местной речи:
– Ад и Аннон! Ночью что, опять шелковинки хозяйничали?
– Кто такие «шелковинки»? Я охрану позову!
Нион – а в комнате хозяйничает, разумеется, именно она – вздыхает тяжко, почти как сида. Конечно, шелковинки, кому, кроме них. Молодчаги, конечно, но как не вовремя! Теперь догадывайся, куда старательные, но неграмотные существа спрятали Очень Нужную Вещь. Самое страшное, что жрица–легат торопится, а не ответить на вопрос новой сестры сиды никак нельзя. Ну, задача решается легко. Тем более, богиня опять одолжила на несколько слов командный голос.
– Сама позову. Часовой! Разводящего сюда. Пусть объяснит святой и вечной, кто я и кто шелковинки, – на этом сталь и громы заканчиваются, и остается лишь негромкое и просящее. – Я спешу, дело Немайн. Извини!
Слова отвлекли – а пророчица в спешке, при даре, да еще пытающаяся делать два дела разом, это не беда. Это катастрофа ходячая! Всему достанется, и ей самой – первой! Вот летят на пол шахматные фигурки – вместе со столиком. Рушится кувшин с водой. Да, острых черепков под ногами несчастной Луковке очень не хватает. Ну и что, что стойка для свитков низенькая? От стены оторвалась так легко…
– Нионин?
Вместо дежурного рыцаря явилась Анна Ивановна. Ну и что, что у нее нет друидического посвящения? Старшая ученица богини!
– А?
Канделябру тоже дорога на пол. Хорошо, свечи не горят – на дворе ясное утро. Обычно Луковка чувствует себя в церемониальном платье как зверь в шкуре, но теперь широкий тяжелый подол сносит все, что к полу не привинчено.
– Что ты ищешь?
– План городской застройки!
Анна скептически наклоняет голову. Словно большая птица. Вот–вот клюнет. Что ей еще сказать?
– Да, мы христианки. Но нигде не сказано, что нам не следует почитать старших! Кесарю – кесарево.
Анна Ивановна замечает базилиссу. Кланяется, желает святой и вечной доброго здоровья… Анастасия между тем садится на постель сестры, протягивает руку к подушке, из–под которой торчит пергаментный уголок. Широкий свиток – в кулаке!
– Вот план! Но… Тебя я помню! Ты ведьма. И ректор! Ты меня учиться звала! А кто вторая?
Рыжая дама, от которой луком тянет, улыбается.
– Точно. И теперь зову: чтобы править страной, нужно знать многое. Мы с Немайн об этом уже говорили… А рядом со мной – Нион Вахан, легат осадных машин. Сейчас она отправляет должность магистра оффиций… ну и учится этому ремеслу.
Приближенность темноволосой девочки к сестре стала понятна. Фамилию Вахан Анастасия помнит. Трудно забыть имя командующего, что пал в несчастливой битве при Ярмуке
note 18
, отдавшей арабам Сирию. Шесть дней продолжалось сражение, римляне даже врывались во вражеский лагерь, но Господь не дал победы. Стратиг Вахан пал вместе со своей армией. Кто ему Нион? Дочь, внучка, седьмая вода на киселе? Неважно. Осталась верна, когда отвернулись все. Значит – своя!
Анастасия протянула план. Надо было что–то сказать… На чем? Родным языком ираклейской династии в Африке стала латынь, на греческом много говорили во дворце… Зато четыре года в башне намертво выбили из головы армянский и фарси. Пришлось выбирать самые простые слова на латыни. В конце концов, простота и краткость – родители достоинства.
– Ты верная.
В ответ – довольный кивок. Жадные глаза, изучающие линии и значки.
– Немайн все предусмотрела. Смотри сюда! Вот! Написано: «городской парк»… И саженцы есть!
– Луковка, пошли ко мне. Здесь работать уже неудобно…
Анастасия оглянулась. Разгром… Хорошо, чиновницы, выходя, распорядились организовать уборку, причем опять помянули шелковинок, которым непременно нужно в мисочку с молоком добавить немного масла!
2
Интересное закончилось. Можно продолжить изучение города. Навестить Университет, клиринговую контору, послушать хор в соборе. Заглянуть на ипподром. Посмотреть все–таки речной порт и верфь. У короля были большие планы. Были!
До логова и питомника ведьм дойти не успели, как на улицах началось непривычное шевеление. Бегающие люди, резкие выкрики. Даже не разбирая камбрийской речи, в них можно выделить две части: подготовительную и исполнительную. Длинную «Дееее – " и отрывистую, лающую: «лай!» Граф Роксетерский речь бриттов впитал с молоком матери. Оттого обеспокоился еще больше.
– Собирают ополчение. Строятся баталиями.
Зимой одна–единственная, наспех обученная, выдержала натиск саксонской стены щитов, рассекла надвое. Теперь прошло три месяца… Каждый полноправный горожанин ходит два раза в неделю на ипподром. На четыре часа. Там ополченцев учат биться. Рыцари Немайн, сама хранительница. И вот результат: далекий ритмичный топот сотрясает землю. Скоро многоножки колонн двинутся… Куда?
Университет исключением не оказался. Сиятельная ректор вывела школяров с занятий. Площадь звенит молодой удалью. Голоса деловиты, доклады кратки. Анна кому–то объясняет:
– … куда денется? Ну, за день работы не заплатят… – возвышает голос, – Нам жалко одного дневного заработка? Той, которая сделала само имя ведьмы уважаемым? А потом, я думаю, что этот день она не только служащим республики простит – всем вернет упущенный доход… Есть у меня мысль, которая ей – понравится!
– Какая мысль?
На месте Анны посол Мерсии точно так же улыбался бы соседям и союзникам – в душе мечтая, чтоб они провалились куда–нибудь неглубоко. Чтоб против саксов помогали, но прямо сейчас не беспокоили. Особый соблазн в том, что место такое в Кер–Сиди есть. Вот как предложит сейчас сиятельная канализацию подробно осмотреть!
– Посадить в роще хорошее, крепкое дерево и связать его с Мэйрион. Тогда, как бы ее ни мучили, ей будет чуточку легче. Кстати, деревьев будет много, и связать можно не только Мэй – всех, кто пожелает. Свое дерево в священной роще, это ведь хорошо!
Даже очень хорошо. Но у всякой волшбы есть узкое место. Это Окта уже выучил, теперь пересказывает своему вождю. Пенда и сам немного волхв – королю иначе нельзя, но его сила в рунах, в камне, кости и железе. Таково знание народа англов. Камбрийцы другие, отличаются, как дерево от камня: подрубить самый крепкий ствол проще, чем раздробить скалу. Зато вербы и ивы могут прорасти заново – от пня, от пощаженной огнем веточки… Горе камню, что заслонит им солнечный свет!
Дерево – не палка, но кроме вершков есть и корешки. Человеку, связавшему жизнь с деревом, оно, благодарное, половину хворей снимет. С другой стороны, всякий, кто себя с деревом связывает, половину жизни на него ставит. Погибнет дерево – у человека здоровья вычтется.
Так что рощу беречь будут, как себя самих.
Граф говорит громко… а в Диведе английскую речь понимают многие. А учатся–то в Университете в основном женщины. Новость летит, как ветер по сосняку: шу–шу–шууу. Быстро, тихо, с губ на ушко. Вместе с колонной Университета – вывалилась на улицу, ударилась о стены, побежала по другим колоннам, что идут к Башням. К Жилой и к Третьей, Водонапорная им без надобности. В Жилой нужно выпросить у хранительницы свободный от обычных работ день: разбить священную рощу. У стен Третьей – саженцы сложены, а в подвалах припасен немалый запас лопат – остался после рытья канализации, городских валов и рвов.
Донжон охвачен человеческим морем. Расставь горожан в чистом поле – вышло бы не так и много, но стиснутые в камне центральных улиц колонны выглядят бесконечными. На ведущей к тяжелым дверям лестнице – два рыцаря, Луковка. И – сида! Ветер треплет белые крылья широких рукавов, рвет в клочья слова представителей народа. По старине, и человеческой, и сидовской, это должна быть старшина кланов, но сейчас не так! Говорят главы гильдий и магистраты секторов. Ректор та же! Сида… улыбается. Словно произошло что–то очень хорошее. Говорит! Вот ее слышно отлично.
– Память о павших – то, что отличает народ от стада животных. Забота о тех, кто в беде – то, что отличает высокие души от низких. Как я могу отказать? Значит, сегодня мы разбиваем парк.
Довольный гул. Сида чуть щурится: что–то припоминает. Такая у нее манера: поставить точный образ из памяти перед глазами… Что она вспоминает?
– По плану, городской парк должен быть рядом с собором. Это недалеко! Анна, это твоя затея? Значит, организовывай – тем более, у тебя в подчинении самые грамотные. Лопаты выдавай под запись, они еще пригодятся… А я побежала: переодеваться. Не хочу испачкать единственное белое платье!
И точно, извозюкалась. Ей только дай! Зато дерево посадила. Сама! Только ей достался не саженец… Сыскали стройную красавицу–ольху с густой кроной. Молоденькую, но взрослую. Несли – торжественно, лучшие люди плечи подставили. Немайн немедленно взялась помогать. Результат: шитый ворот в корье, подол в глине, ладони ободраны – зато хохочет!
Дерево выпрямилось в яме, легла последняя щепоть земли. Теперь – табличка. На ней нацарапано, латынью и огамой: «Дерево Немайн верх Дэффид Вилис–Кэдман». Окта обводит взглядом толпу: понимают ли? Да, вполне. Не поняли бы – так нашлось бы кому объяснить… Теперь – намертво. Богиня будет защищать свое дерево и свой город…
Вот дерево поменьше, другой знак: «Дерево Мэйрион Аннонской». Нион Вахан – бледная, со стиснутыми кулаками – кланяется. Христианскому священнику.
– Ваше святейшество, благословите.
Важный грек спокойно кропит святой водой капище языческой богини… Но богини крещеной! И это Луковкино кропит… А главное дерево… Пирр хитро улыбается, берет у служки ведро – и опрокидывает на корни взрослой ольхи.
– Большое дерево, – говорит, – что ему какие–то брызги.
Немайн хихикает и начинает спорить. О чем, непонятно: у Окты Роксетерского два родных языка, камбрийский и английский, он читает латынь классическую и может поддержать беседу на разговорной, легко объяснится с соседом – саксом или франком, свяжет десяток–другой слов на ирландском… Но греческий не изучил.
Между тем саженцы горожан не остаются без освященных брызг: по новорожденной роще расхаживают иные священники, дьяконы, служки. Камбрийские, с подбритым лбом, приплывшие с оказией римляне – у этих тонзура на темечке. Иные помогают пастве в их трудах, иные сами деревья сажают. Удивительно – все слушаются отца Пирра. Наверное, им в Риме приказали… или в Африке. Вот и Пирр прихватил саженец. Хвалит Луковку, что его деревцу оставили место возле большой ольхи. Рядом – десяток лопат и сотня рук – помогать! Еще бы. Наверняка горожане ждали разноса, проповеди против языческих обычаев… А получили – одобрение, участие и дополнительное освящение!
От созерцания невозможного посла отвлек тычок королевского локтя. Окта оглянулся: король доволен, как не был с самого Бата. И чему рад?
– Она предпочитает договариваться, – сказал Пенда, – как и я. И она согласна отойти в тень… Заметь: никаких следов освящения по старой вере! Зачем видимость, если есть суть? Неметона присутствует, зачем обряд призыва? Роща ее, обряд добровольной передачи иному божеству не нужен. Хватает надписи: дерево мое. Огама, как и руны, имеет силу.
Между довольных слов звучало: «Богиня сильна, очень сильна – но я ее понимаю. И – договорюсь о будущем Мерсии, как договорился с Кадуаллоном, а после – Гулидиеном о будущем Британии, как она договорилась с Церковью. Главное – быть, а не казаться!»
Вот ходит растерянный друид. Его не смущало крещение богини, не удивила и терпимость камбрийских христиан. Но уж если рощу самой Немайн отныне следует сажать с христианским благословением, то что говорить о святилищах богов и богинь попроще, для которых приходилось сперва вызывать Страх, Ужас, Стылый Ветер, Зимнюю Бурю? Теперь, выходит, без христианского священника ни одному богу рощу не посвятишь… Ирландцы гонят, камбрийцы по большей части безразличны. И куда деваться староверам, помимо римской церкви? Зато если примут, им не придется чувствовать себя предателями. На мгновение Окта пожалел, что Тор–Громовик никогда не согласится стать вторым после триединого бога христиан. Значит, все усилия жен, пытающихся обратить мужей–язычников, обречены. Предавать, что людей, что богов – ни для короля Пенды, ни для его вернейшего вассала.
Короля грусть не коснулась. Пенда был весел, светел, улыбчив. Таким и к сиде подошел. Немайн как раз жаловалась, что денег не хватает, а сегодня новые убытки… Вот и ляпнул:
– У Мерсии есть серебро, хранительница. Неужели в твоем городе не найдется годного нам товара?
Почти шутил. Ждал – скажет, подумаю, и товар подберу. А она замерла. Глазищи нараспашку, смотрит насквозь. Прозревает невидимое! Значит, шутки кончились. Измерен король Пенда со всей его славой и силой, взвешен. И…
– Три выбора, король. Могу поставить зерно, наилучшую пшеницу. Много. Хватит – до следующего урожая. Всем. Кстати, обойдется дешевле, чем стоит сейчас на рынке…
Что это значит? Значит, можно поднять ополчение на летнюю кампанию, когда у противника еще страда. И придется делать выбор уже Кенвалху Уэссекскому: самому поднимать фирд – остаться на зиму без хлеба, не поднимать – полечь под копьями и топорами уже летом. Хорошо! Но нет ли подвоха?
А Немайн продолжает, заливается:
– Могу, как римский контракт выполню, начать поставки оружия. Стального! Цельнокованые шлемы, длинные и короткие мечи, доспех… Много. За лето оденешь в сталь дружину, к зиме ополчение мечами опояшешь. Насколько хватит серебра!
И тут славно. Враг, у которого в фирде и каменные топоры случаются, стенать будет: «Увы, железо! Увы, сталь!» Не отразить ему стальной поток мерсийского воинства!
Но сида говорит дальше:
– Могу поставить и машины. Любые! Они могут снести стены вражеских городов. Могут сеять, жать, ткать, прясть, ковать, мять, тянуть… Скажи, какие – будут. Работа твоего народа станет легче, а дел переделать удастся больше. Скажи – и будет так…
И это хорошо. Ничего не жалеет! Машины, как в самом Кер–Сиди! Тогда… будет своя сталь, и будет свой хлеб. Только – позже. Только – надо выстоять до той поры. Но – тоже хорошо!
Отчего же Пенда хмур, как зимнее небо? Отчего цедит слова – медленно, осторожно, словно шагает по краю пропасти?
– Мне надо подумать, – говорит король. – Решений три. Казна у меня одна.
Немайн кивает.
– Выберешь – приходи.
Вечер. За окном – синь, перед носом исходит паром котел с кофе, стол украшает окорок, который местные назвали бы «долей героя». Увы, дела таковы, что аромат не радует. Да и вокруг – не шумная пиршественная зала, не почетное место возле камина. Четыре стены. Впереди – бессонная ночь.
Король уже не темен – черен. Разгибает плечи – хруст. Ему хочется обрушить на рыжую голову секиру, располовинить… Как же, договориться с ней можно! Король сразу понял – дело нечисто, больно уж сладко поет ушастая. Только понял – иначе уж дотянулся бы, успел. И оружие выхватывать не надо – руку протянуть, сломать цыплячью шею. А теперь что? Вокруг чужое логово. До рыжей не добраться. А выбор, который она предложила… Нет его. Вовсе нет – если ты достойный человек.
– Доля свиньи, доля пса, доля слуги. Выбирай!
Молчание. Пляшут огоньки над свечами… нагара нет. Отменный воск! Просительный взгляд принца Пеады. Не желает вызвать отцовский гнев? Ладно.
Окта прокашлялся.
– Ну? – спросил король.
– Объясни, – попросил граф, хотя сам все понял. Ну, почти. – Каждый выбор несет изъян, это ясно. Но где ты, мой король, нашел оскорбление?
Плечи воителя, потрясающего всю Британию уже который десяток лет, поникли.
– И до тебя не дошло?
– Не совсем.
Вот это – правда.
В ответ – вздох. Король отвернулся – к глухой стене.
– Не совсем. Просто все! Свинье задают корм, потом режут… Иначе никак. Нам предложили корм. За год мы бы с Уэссексом не управились, а ведь есть еще Нортумбрия… Через несколько лет у меня был бы народ, отвыкший от любого труда, кроме ратного, неспособный прокормить сам себя – и отдающий добычу за прокорм. Скот на заклание! Обязательное заклание. Думаю, Немайн не захочется иметь в соседях то, во что мы превратимся, приняв первый выбор.
Пенда вернулся к столу, отхлебнул чуть горчащего варева. Продолжил.
– Второй выбор… Тут получше. Мы не разучимся себя кормить и получим острые зубы – которые, знаешь ли, быстро портятся. Оружие снашивается, а нам придется за него платить. Добычей! Вот и выходит доля пса – загнал зверя, растерзал, рискуя шкурой – и в награду получил от хозяйки такой кусок, чтобы хватало сил на быстрый бег и добрую схватку. Остальное – ей! И на нее зубы не выскалишь: без них и останешься. Не выбьет, просто новые не даст. Зато подкинет стали соседям и мятежникам… Плохая доля, но это, пусть и собачья, все–таки жизнь. Третий случай почти такой же, только мы делаем оружие и другие вещи сами. Сами, но на машинах, поставленных сидой – до тех пор, пока они не сломаются. Мы будем продавать хороший товар во многие страны, а вырученное золото и серебро отдавать в Кер–Сиди – ради того, чтобы работать дальше. Обычная доля батрака. Я не желаю Мерсии такой судьбы. А потому – давайте думать. Сиды мудры… может быть, именно поэтому они всегда оставляют лазейку!
3
Ночь для хранительницы драгоценна: можно побыть одной. Все спят! Сегодня – даже Луковка. Ничего, утром первая на ноги вскочит! В походе сложился обычай: сиду будит Нион Вахан. Теперь и другие живые будильники под рукой, но бывшая аннонская пророчица считает, что трясти Немайн за плечо – важная привилегия. Сейчас озерная ведьма свернулась калачиком, под рукой свиток с латинской грамматикой. Не измяла бы… Книгопечатания пока нет. Нужно, но руки никак не доходят. Немайн и теперь занята: осталось последнее на длинные сутки дело, приятное.
Лифт? Глупости. Жаль, винтовая лестница слишком круто завернута, больше одной ступеньки не перепрыгнуть. Спускаться придется низехонько, куда как ниже вершины холма. Какой уважающий себя донжон обойдется без подземелий? В Кер–Сиди – роскошные! Из–за них холм Немайн и достался: больше никто не решался принять под свою руку заколдованные места. Шутка выветривания: при некоторых ветрах вход в пещеру… нет, не просто громко кричал. Большая часть диапазона криков пришлась на инфразвук с пресловутой «частотой страха». Чтобы заткнуть пугалку, пришлось построить мангонель, который накидал в зев пещеры достаточно земли, чтобы частота сменилась на более безобидную.
Вторую жизнь, короткую, пещера провела в качестве каменоломни. Теперь вместо природного лабиринта вниз уходят такие же стройные этажи, как и вверх. Немайн улыбнулась, вспомнив, как ответила на вопрос, вырвавшийся у восхищенного аварского посла. «Как построить такую башню? Нетрудно сказать! Найти пещерку подходящего размера. И вывернуть!» Ух, какие у степняков были глазищи… А ни словечка не соврала. Камень для донжона взят из недр того самого холма, на вершине которого и воздвиглась Жилая башня.
