Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 65 (всего у книги 78 страниц)
Увы кошелям – когда Немайн возвращалась с войны, ей по дороге зеленое платье подарили. Теперь любимое. У нее и у всей прекрасной половины Кер–Сиди. «Как у хранительницы» – достаточный повод потрепать мошну, мужнину или родительскую, а то и самой, вздохнув по–сидовски, отложить лишний милиарисий на обновку.
Вот и сида показалась. Выскочила из Башни, торопится встречать войско. За ней сестра. Немайн сдергивает с плеч пелерину, протягивает Эйре:
– Прикрой голову. Это я не простужусь…
– Нет! Сейчас я ригдамна и воин, а не просто твоя сестра и ученица… Мне что – сдавая командование ополчением, косы от дождя прятать?
В ответ лишь подергивание треугольного уха.
Фанфары все ближе. Немайн улыбается. Мелодия знакома. Как ни прячься, в Камбрии песню в подземелье не удержишь. Вот и рыцарский марш появился словно сам собой, только до ноты схож с маршем Домбровского. Да и слова… Когда–то пришлось вмешаться. Сказать, что петь о живой, пусть и прижатой к западному морю стране «не погибла» – неправильно. Как разборчиво ни выводи слова, ветер и версты съедят отрицание, и над холмами пролетит – «Камбрия – погибла». О таком не только петь, и думать грешно, как о могиле Артура!
Ярость некогда разбитого и разделенного, но не смирившегося с позором польского народа передается другому, тоже некогда преданному и проданному собственным правителем Вортигерном. Летит над улицами песнь мужества и отчаяния, нечаянно напоминает: могло быть хуже. И будет – если забудете доблесть, если сцепитесь в междоусобице, клановой или сословной. Явно не сказано, спрятано между строк и слов. Тем верней пронимает души.
Жить Британии вовеки,
Пока Туи льется!
Пока воин за Отчизну
И за веру бьется!
Припев специально поправили:
Веди, на помощь!
Через море – корнцам!
Под твоим началом
Саксов разметаем!
Немайн нахмурилась. С Уэссексом война, но так широко задачу своему воинству она не ставила… Если рыцари подняли восстание – это ошибка и преступление разом. Кер–Сиди еще не оправился от зимнего похода… Рад бы помочь, да нечем!
А на словах врага уже добивают. Всем городом.
Снова выйдем к белым скалам,
Свидимся с волнами:
Все, что отнял враг обманом,
Мы вернем мечами!
На мгновение показалась себе оперной героиней. Народ обернулся хором, брусчатка – сценой. Летят по улицам быстрые слова, и когда выучили? А в груди у сиды сердце… если греческое, почему сжимается? Почему хочется подхватить припев?
Едва сдержалась, а тут и воины показались. Фанфары смолкли, утихла песня. Лошадей нет, значит, для отряда война закончилась: мирные люди входят в мирный город. Значит, задача выполнена. В Корнуолле сгорела древняя роща, почитаемая священной, в Кер–Сиди высажена другая. Все хорошо. Главное, чтобы без потерь! Взгляд торопливо обегает лица. Все на месте! Все целы? Не совсем. Вот у оруженосца рука в лубке зажата, вот рыцарь на каждом шаге морщится, а некстати распахнувшийся плащ открывает повязку. Но – кулак к виску. Нужно принять доклад…
– Задача выполнена. Священной рощи в Тинтагеле больше нет. Раненых четверо, все легко, – опережает сэр Ллойд приказ о немедленной отправке раненых к врачу. И – уточняет. – Задача выполнена не нами, леди сида. У нас очень интересные вести. Очень!
Немайн кивает. Оглядывается на громкий чих за спиной. Дергает обоими ушами. Щурится, хотя небо пасмурно и в том нет никакой нужды.
– Благодарю за службу, добрые сэры. А теперь… В Жилой, верно, уже горяченькое громоздят. После стылого моря в самый раз! Заодно все расскажете подробно.
На сей раз за круглым столом – локоть к локтю. Содружество равных, в котором можно преспокойно залезть товарищу в тарелку… для того и вилки придуманы! Руками, действительно, нехорошо.
В середине стола исходит жаром противень, шкворчит духмяное мясо – трех видов, как и положено в хорошем заезжем доме. Вот мудрость старого обычая: негоже, вернувшись с промозглого холода, вкушать остывающую пищу! А вот пиво должно быть холодным. Увы, лишь на следующий год в пещерах под башней заведется снег, а то и лед – если Туи все–таки попробует встать. Теперь приходится обходиться холодом текучей воды. Не так уж и плохо!
Большая часть рыцарей до поступления в дружину и такого не видела. Республика Глентуи молода, а рыцаря нужно учить смолоду – потому мало за столом гордости камбрийских дружин, конных лучников. Впрочем, теперь, когда – спасибо Немайн! – появились стремена да сидовское седло с высокой задней лукой, копья и мечи изрядно прибавили в силе. А стрелы… у саксов такие луки, что добрая кольчуга выдержит. Вот живой пример – сэр Кей, уж такой кровоподтек заработал… Но поддоспешник смягчил удар, ребра остались целы. Остальное скоро пройдет. Главное – не жалеть ведьминских снадобий – снаружи, а пива и мяса – внутрь.
Хранительница послеживает за Эйрой. Чихает – значит, пиво получит теплое. Не хочет? Немайн сегодня добренькая: значит, сестра пива не получит вообще. Будет сидеть на кофе, его теплым пить не противно. Голову ей вскружит и без хмеля – от рассказов. Не о бое и походе, сама не одного врага колесничным копьем подцепила, но – о чуде. К которому явно приложила руку – а скорее, голос – та, что сидит рядом, чья вилка норовит выхватить из–под носа кусок позажаристей, а уши мечутся синичьими крыльями, пытаясь поймать каждое слово. Вдруг – важное?
Пока, скорее, интересное: про фонтан серого кита, например. Встретили по дороге! Чужая память подсказывает: истреблен к семнадцатому веку. А здесь – чудище, всего в два раза поменьше корабля. Потом – о том, как вышли к берегу, как искали место для скрытой высадки – кругом скалы, высокие, белые с рыжей прожилкой. Как ударил в ноздри горьковатый, сухой запах верхового пожара, так не похожий на кисловатый оттенок угольного духа, доносящегося от печных труб. Как кружили голову слова, вырванные из пленных саксов, услышанные от корнцев. Сэр Ллойд не торопился, смакуя добрые вести.
– Мы опоздали, – сказал. – Мы видели пепел древней ольхи, политую кровью траву, опрокинутый жертвенник. Мы разбрасывали настороженные разъезды… Уэссекс получил изрядную трепку – от одного рыцаря! Он и выполнил нашу работу. Саксы успели подготовить церемонию раньше, хранительница, пусть и наскоро. Собрали вождей, привезли Мэйрион – в жертву приносить. Только когда начали камлание и зажгли священное дерево, из–за горящей ольхи выскочил рыцарь–бритт – со стрелой на тетиве и полным колчаном. Все говорят, возник из пламени, но я думаю, что молодец попросту прошел оцепление… Многие роды Уэссекса осиротели от его точных стрел. А рыцарь бросил нашу Мэй поперек седла и был таков.
По слухам, их потом не раз видели – скачут бок о бок, и рыцарь сеет смерти, а ведьма будит души корнцев, напоминает об утраченной воле. Край гудит, как растревоженное осиное гнездо. Потому и встретится с героем не удалось. Молва разносит небылицы: проснувшийся рыцарь короля Артура, влюбленный в госпожу озера, Нимуэ… То есть, Немайн. То есть – в тебя! Потому ответь, если нам знать положено: ты никого в последние дни не будила?
Немайн аж куском поперхнулась. Старательно замотала головой.
‑ Никого… Даже сестер. Даже маленький не просыпался!
Зато Луковка довольна.
– Мэйрион хорошая, – говорит, – умная. Пусть работает… А как с ней связаться, это уже мое дело!
Рыцари кивают, льют в утробы пиво. Ведьма ведьму услышит! А Британия–то – шевелится! В прошлом году пришла Немайн. В этом явился артуровский рыцарь. Глядишь, и сам король от ран на днях восстанет! Что рыцарь не поддельный, вернейшее свидетельство – стальной наконечник, вырезанный в оскверненной роще из раненого дерева. Сталь! Такая же, как та, которую научила делать Немайн. А сида и при Артуре состояла в советчицах, пока не рассорились.
Улыбается Нион, ведьма и чиновница. Сиды лгать не умеют, но выученные ими ведьмы – еще как! Если самозванец оттянет у врага часть силы – слава ему. Только Мэй жалко… Раз начала игру – не уйдет. Она верная. Погибни Луковка – никто не имеет большего права сказать богине: «Я – это ты!»
Немайн с сожалением отставляет пивную кружку. Голова ей нужна ясной. Церемония признания базилиссы Анастасии будет сегодня. Скоро позовут… Вот и дежурный рыцарь. Только слова – не те, что ждала. Какой–то граф просит разговора. Стоп! Это же Мерсиец, Пенда! Что ж, круглый стол занят дружиной.
– Хорошо. Проводите ко мне, наверх… Добрые сэры, я вас покину – дела. Пируйте!
Признание на носу, но обрядом есть кому заняться. Эйра, что два часа тому сдала командование ополчением, сама Анастасия, Пирр. Неужели не справятся с организацией редкой, но хорошо известной им церемонии?
Их снова трое: король, наследник, посол, а вот Немайн одна. Стульев нет – приходится стоять, только посох хранительницы после приветствия можно отложить на стол. Рядом ложится второй – Пенды. Тоже регальный – король на него не опирался, в руках крутил. Вот оно что! Решил сделать камбрийский символ власти. Для новых подданных, что вперемешку с его англами заселяют земли близ Северна и для старых – таких, как жители Роксетера. Теперь советуется: нужно ли вырезать на посохе крест, ведь большинство камбрийцев – христиане. С другой стороны, сам король продолжает исповедовать старую германскую веру в Тора, Тиу и Вотана.
Ну, этот вопрос простой. Той, которая перевела на камбрийский язык весь Новый Завет, недолго поднять из памяти нужные строки из апостольского послания к римлянам. Произнести нараспев:
– Нет власти, что не от Бога, и неважно, во что веришь ты, пока правишь людям на добро и не напрасно носишь меч, пока ты – мститель делающему злое.
– Значит, крест будет. Хорошо… – заготовка второго в Британии скипетра перекочевала в руки принца Пеады. – Теперь о твоей загадке, которую ты мне загадала, когда высаживали твою, хоть и благословленную христианами, рощу. Я выбрал, но не то, что ты предложила. Нужен ли тебе мой ответ?
Немайн вздохнула. Плохо считаться древней. Во всем, что ни скажешь, ищут второе дно – а найдя, начинают докапываться до третьего. Ответила просто:
– Услышу – скажу.
Король держит паузу. Ему тоже нелегко. Ведет себя как с равной по чести, но он и с Тором–Громовиком разговаривал бы так же.
– Я выбрал, – объявил, наконец, – Ни зерно, ни оружие, ни машины Мерсии не нужны! Зерно у нас растет, оружие мы можем выковать на машинах не хуже, чем в Кер–Сиди. Машины прослужат лишь небольшой срок, потом сломаются, и понадобятся новые… Потому мне нужны не зерно, не оружие и не машины – а люди, выученные у тебя сидовским наукам. За это я готов платить. За это… и еще за то, чтобы кто–то в следующую зиму удержал Нортумбрию от удара мне в спину. Каждое из этих двух дел для меня равно важно, другие не интересны. Будем ли говорить о цене?
Смолк – а Немайн и сказать нечего. Образ средневекового короля–воителя, сложившийся в голове, рухнул – ярко и звонко, словно свежеостекленное окно, в которое по неосторожности заехали будущей потолочной балкой соседнего дома. Следует что–то ответить… что? Кто еще мог дать такой ответ – в этом времени? Да и в другом? Кажется, ближайший случай в будущем – Наполеон с его «гибель армии – беда, гибель науки – катастрофа», а в прошлом – Аэций, «последний римлянин», спокойно сообщающий поэту, завершающему перевод Гомера на латынь: «Постарайся закончить за год. Столько мы еще выстоим…»
Оказывается, такой король был и в разгар темных веков. Что от него осталось в истории? Чужая память молчит. Видимо, «известен специалистам». Но вот он здесь, живой, во плоти и крови, ждет ответа. Что ж, если король Пенда способен идти в ногу с грядущим – Немайн готова шагнуть навстречу и вспомнить старину, несмотря на то, что прилипчивая маска древней богини от этого пристанет прочней.
Сида сложила руки на груди. Чуть поспешно, чтобы король не успел понять неправильно – поклонилась. В пояс, так, что лоб чуть в столешницу не врезался.
– Спасибо, король, за решение, которого я не ожидала. А теперь… Будем торговаться!
Выпрямилась – скала, за каждую монетку готова биться, как голодная росомаха. Невдомек ей, что у короля всех англов камень с души свалился, и никакой торговли не выйдет. Ей теперь из мерсийца впору веревки вить. У него в голове крутится одно: ученик – не слуга. Ученик, если не глуп, со временем станет мастером! А казна… а что казна? Серебряные рудники еще не истощились!
3
Анастасия в платье выглядит непривычно. До сих пор ее приходилось видеть только в степном наряде, или вообще в поддоспешнике. А теперь… Суровая рамка, беспоясной негнущийся футляр из африканской парчи, алый военный плащ с поспешно нашитой шелковой вставкой. Что осталось от девчонки, которая пляшет с учебной саблей, аж башня вслед приплясывает, словно сама фехтование осваивает? Той, которая взахлеб читает все, что в детстве не успела – а здесь, на краю земли, оказывается, нашлось? Голова. Волосы. Непристойно обнаженные для гречанки черные струи оттеняет огневая шерсть плаща. Даже странно, как спокойно она приняла местную манеру.
– Теперь ты мне не только сестра, но и дочь! Только не говори, что я теперь старше!
Немайн молчит. Одно дело покровительствовать вере, спорить с церковными иерархами. Другое – объявить символ православной и кафолической веры как свое исповедание. Громко. Публично. Устами, которые, по поверью, не лгут. Врать бесчестно. Изворачиваться некуда. Хорошо тем, кого младенцами крестят! Насколько у них потом веры набирается, настолько и хорошо. А тут… Сказала было, что чувствует сомнение. Так не Пирр, не святая и вечная, что в крепости четыре года провела – Эйра отрезала:
– Сомнение есть всегда.
Вот так. Летом веселая, хоть и чуточку вредная девчушка, что не знает разницы между верить и дышать, получает сестру–сиду. Года не прошло – и кто стоит рядом? Суровое лицо, зрелые мысли. И – воля. Случись что, она ведь действительно удержит маленькую республику в кулаке, привычном к мечу и ложу ручной баллисты.
Потом была купель… Патриарх, помнится, предлагал поступить наоборот: сначала признать сестру, потом креститься.
– Я уже признала Анастасию, – сообщила Немайн, – церемония проводится для сильных людей Камбрии и послов. Так какая разница, что раньше?
И вот теперь – вторая часть церемонии. Белые одежды новокрещеной становятся облачением хранительницы. Немайн всю подготовку пробегала по трактирам, пропировала с дружиной, проговорила с королями–соседями. Теперь должна слушаться подсказок: встань здесь, повернись туда… Вот тащат в алтарь: когда–нибудь его покроет роспись, но теперь храм в храме сверкает белизной. Патриарх в алых праздничных одеждах уже отслужил обедню. Сегодня для Немайн совершается все разом: крещение, миропомазание, потом будет и причастие. Мягкая масляная кисточка в руках Пирра ловко выписывает кресты – на лбу, потом – на глазах.
– Печать дара Духа Святого. Аминь.
Теперь – причастие. Сегодня никакой ложечки. Чаша. Обеими руками, прямо с престола… Точно можно? Да? Горячий дух вина – или крови Господней? Такова ты, мастерица говорить правильные слова. Дошло до веры – пуста, как выеденная скорлупа. Хорошо, протестантов, исповедающих очищение одной верой, на Британских островах еще не водится. Есть пелагиане, но эти считают, что, кроме веры, человеку для спасения важны дела и свершения. С такими можно и сговориться!
Долгий глоток. Плоть просфоры. Ухо ловит голос короля Пенды:
– Вот это глоток!
Язычника позвали, и с обедни не вытурили. У языческих королей, добросердечных по отношению к христианам, свои привилегии. Церковь помнит, что участие нехристя–Константина в Соборах завершилось возникновением царства христиан.
Голова кружится. Вино? Вера? Стыд? Совесть? Теперь неважно. Теперь осталось просто стоять – как повернули, лицом к западу, стороне дьявола. Встречать зло с открытыми глазами, а освященное миро и молитва священников должны открыть зло, если оно попробует пробраться в императорскую фамилию под личиной сестры.
Анастасию подводят, медленно, так, чтобы свет непременно падал на лицо. Символизм? Практичность? Все перемешано, не различить. Вдруг стало скучно. Стоять, ждать сигнала, когда можно будет сказать сестре, что она – это она… Вот для чего хороша репутация древней сиды. Никто в Камбрии и спрашивать не будет, почему римскую императрицу должна опознавать именно гленская хранительница. Остается стоять и рассматривать ту, которая может оказаться настоящей сестрой. Сущности не рассчитывали на то, что Немайн появится. Задание – в ее теле – должен был выполнить другой. А что взяло свое? Безумие? Не хочется верить. Древние легенды? Глупости! Теплящаяся в теле базилиссы Августины жизнь могла прорваться сквозь любую инженерию. Такое случается. То трубы на атомной станции ракушки забьют, то железобетонный свод в подземном туннеле продырявят крохотные существа, похожие на комочки слизи. Да и хочется верить именно в это! Только менее приятные версии со счетов сбрасывать тоже не стоит…
Глаза в глаза.
У нее тоже серые – и кажутся большими. Небольшой, резко очерченный рот – а ведь не пудрится и не мажется, тоже не по–гречески – старательно выговаривает слова. Язык империи – латынь. Смысл – молитва. Знакомая! Немайн потревожила память, свою, непристойно нищую, и чужую – обильную. Нет, слышать такого не приходилось. Тогда читать?
Воспоминание оказалось цветным, солнечным: комната в трактире «Голова Грифона» – верховном заезжем доме королевства Дивед. Мешок – ох, и тяжелый! Грамоты, которыми Сущности подменили положенные игровой священнице свитки с заклинаниями. Заголовки: «О здравии», «В морскую бурю», «Во одоление неприятеля». И – «Признание»! Все запоминающий взгляд, еще не принадлежащий нынешней Немайн, скользит по строкам. Вот эти значки… ударения? То–то у Анастасии выговор странный, эту молитву следует читать особенным образом. А ну как собьется? У нее–то память не абсолютная!
Когда губы сестры шевельнулись, Анастасия не удивилась. Голос базилиссы, в одиночестве бившийся о стены собора, затерялся в звенящем металлом сопрано. «Голос–нож», – слышала она от учениц Августины. «Голос–меч», – с почтением говорили рыцари, ходившие в зимний поход. Но здесь, под сводами, назначенными для чтения и песнопений, это был голос–столп. К беленому своду вознеслась колонна булатной стали, и речь самой римлянки превратилась всего лишь в одну из деталей узора. Красивую и органичную, если продолжать говорить без запинок и по–особому произносить слова.
Так, как учили с детства.
«Вдруг потеряешься». «Так тебя не подменят на двойника». Позже прибавились объяснения: «У любого эпарха будут первые строки. У экзархов и патриархов – весь текст. Но как его проговорить, знаем только мы!»
«Мы» – это родители. Братья. Сестра. Пирр, которого она тогда считала мудрецом и не числила трусом. Половина семьи – отец Константа и его жена знали почти все… но – почти. Его боязливое святейшество удивлен. Думал, ему доверили все? Нет, и правильно поступили. Теперь звучат слова, которые во всем мире теперь известны лишь двоим. Главное – не сбиться, и все будет хорошо. Потому что сестра – вспомнила!
Странный ритм, смещенные ударения… Немайн поняла – она почти поет. На людях! Никто не боится, никто не одергивает. Чудеса! Последнее слово. Неужели все? Еще хочется! Но теперь не следует ничего говорить, только выйти из алтаря и обнять Анастасию.
Обнять… Снова реветь? Такое у Немайн свойство. Побочный эффект чего–то, который Сущности не потрудились устранить. Стоит обняться с женщиной, как из глаз слезы ручьем, да желание взять под крыло еще одну сестру. Уходят гнев, злоба, зависть. С другой стороны то же самое. Женской дружбы не бывает? С сидой и после обнимок – еще как!
Пореветь подруге в плечико дело приятное. Другое дело, что высшее должностное лицо республики, на людях разводящее слезы и сопли – непристойность. Не двадцать первый век, когда власти предержащие из кожи вон лезли, чтобы показать: они тоже люди. Здесь и сейчас – все наоборот. Правитель немного не от мира сего.
Что делать? А взять сестру за плечи. Осторожно, боясь прикоснуться тяжелыми складками белых одежд к алой шерсти военного плаща базилиссы, наклониться. Прижаться щекой к щеке, хотя хочется чмокнуть в кончик носа или слизнуть набежавшую в угол глаза капельку. Три раза. Вот и все. Обряд окончен. Или нет?
– Дщери мои, – возглашает Пирр, – теперь я могу вернуть вам ваше. Аки диакон, что помогает облачиться епископу… Примите!
На вытянутых руках патриарха – две полоски полотна. Пурпурные! Императорское достоинство создает не золото и сверкающие камни венца. Достаточно повязки на лоб – пурпурной, в римской традиции, или белой – в греческой. С этого и начались слухи об императрице – с ушей, которые захотелось прижать, чтобы больше походить на человека. Если бы тогда под руки попалось не белое полотно!
Анастасия принимает скромный венец. Теперь не видно, что у нее уши круглые. Годы в башне никак не способствовали румянцу и загару. И если прикроет веки, чтобы не было видно белков… Как в зеркало смотреться! А она так и улыбается, с прищуром.
– Ты вспомнила! Я рада. Нет! Я счастлива.
Сил оттолкнуть руки, прячущие неправильные уши, не находится. А слова…
– Я только хранительница Республики!
Спасли ли они Цезаря от кинжалов?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КЕР–МИРДДИН
Триада первая
1
Палуба достаточно велика, чтобы не терять времени. Сестер нужно учить бою. Приемам, которыми ее наделили Сущности – просто за то, что игровой эльфийке положено владеть мечом. Год назад толку от этого было немного: сил не хватало. Сида и теперь не слишком сильна, несмотря на все благочестивые тренировки. Ежедневное потение на лично сконструированном тренажере в седьмом веке никто не воспринимает иначе как умерщвление плоти. Какая разница? Подражатели появились. Глядишь, появится новый вид аскета–христианина, здорового разом и телом, и духом. Что, если припомнить поговорку полностью, большая редкость.
Сейчас Анастасия только смотрит, Эйра и Немайн показывают.
Сида застыла: одна рука за спиной, в другой меч. Не любимая шашка – тупая железка в два раза тяжелей. Не на весу, слишком тяжело держать, рука устанет. Клинок удобно расположился на плече, тускло поблескивает – словно высматривает мгновение, когда следует сорваться с места навстречу другому железу. Не враждебному – парному. Сопернику в состязании, другу по пахнущему сосной ящику, партнеру в лицедействе – наглядном представлении науки смертоубийства.
Эйра нападает первой.
– Хха! – на выдохе. Нанесенный всерьез и настоящим оружием, удар развалил бы сиду пополам – правда, в сече на ней была бы покрытая алым лаком броня. Может, и спасла бы. А может, и нет… От удара тупой железякой у Немайн, несмотря на поддоспешник, ключица бы хрустнула. Но учебный клинок замер – в пяди от увечья.
Эйра отбрасывает со лба светло–русую прядь. Выбиваются волосы, не слушаются – с тех самых пор, как девушка укоротила косу в знак траура по отцу.
– Понятно? Три раза показали.
– Да…
– Повтори.
Анастасия вовсе не уверена, что ей понятно.
– Я боюсь, что не удержу руку… И – мы же на воде. Корабль покачивает…
– Ничего страшного, Майни ловкая… А чтобы тебя успокоить… Смотри! Хха!
Снова удар. Эйра быстра, как тигрица, но сида в последнее мгновение отшатнулась, ее рука выпрямилась – чуть быстрей, и глазом не поймать! – и вот учебный меч навис над спиной не успевшей выпрямиться противницы.
– А зачем тогда?
– Не всякий сможет уклониться. И не всякий будет ждать – от римлянки. Так, стоишь уже правильно. Ну!
Самое трудное – удержать разбежавшееся оружие. У Насти получается. Хорошо, значит, можно показать, как защитить себя в случае, если удар не достиг цели. Только – позже… От обеих сестер валит жар, еле дышат. У самой ноги гудят. Так что желающие задать вопрос только кстати.
– Перерыв. Могущественный Эмилий, у тебя ко мне разговор?
Быстрый взгляд Анастасии – искоса, из–под ресниц. С этим тоже нужно что–то делать. Девочке шестнадцать лет, но впервые за четыре года она чувствует себя защищенной. Оттаивают, поднимаются из глубины сердца чувства – и те, каких прежде не было. Что ж, если это первая любовь – счастливой ей не быть. То–то римлянин, заметив девичий взгляд, деревенеет. Превращается в уставного истукана.
– Святые и вечные, радуйтесь! Будет ли мне дозволено поговорить с хранительницей Республики?
Он всегда говорит – «Республики» и никогда – «республики Глентуи». Не оставляет надежды, что Немайн однажды сорвет воск с рубина на пальце, сожмет кулачок и скажет: «Римом правлю я!»
Не дождется. Пусть она допустила оплошность, ненароком превратив признание Анастасии в двойное признание, империя ей совсем не нужна. Немайн хочется жить – удобно, так, как ей нравится. Уютный и безопасный дом для себя и сына, любимая работа – крупномасштабное строительство, хорошие люди вокруг… Хорошие в ее понимании, а не по понятиям седьмого века. Этого хватит. А для этого хватит хорошего, сильного города. И никаких империй!
Впрочем, это вовсе не означает, что римлянин в ее мире – лишний. Наоборот. Один из тех, кого она рада видеть рядом.
Сейчас Эмилий вытянулся в струнку… а ее ноги еле держат. Приходится опереться на фальшборт. Сделать вид, что ползущий мимо берег – очень интересен.
– Слушаю тебя.
– Почему ты учишь святую и вечную именно так?
Немайн разглядывает ползущую мимо сетку из полей. Здесь, в низине, все уже боронованы и засеяны. В иные семена легли по старинке, разбросанные рукой. По иным прошли сеялки. В другое время кланы отвергли бы новизну, но теперь рвут сеялки и жатки из рук – за серебро, за расписки, в долг под будущий урожай.
После зимнего похода за Северном их ждет общая земля. Земля, которая, по традиции, станет чьей–то, только разрыхленная бороной и зазеленевшая всходами. Каждому клану хочется ухватить побольше! Особая сладость – сделать это из–под носа у переселенцев, даже у родичей–бриттов из Бретани, Думнонии и Стратклайда, или ирландцев–десси.
Последних больше всего: на родине их считают за народ второго сорта, потомков побежденных, здесь, в Камбрии, за королевский клан. Оттого первое, что делает десси, переселившись на новые земли – шьет себе штаны, чтобы показать: он камбриец, пускай и ирландских кровей…
Немало приплывает и римлян из Африки. Эмилий тому примером. Год назад явился как товарищ купца. Потом – взялся помочь со снабжением армии в походе и скупкой трофеев. Когда он прирос к холмам? Скорее всего, в тот день, когда не смог отдать врагу мост, на котором лежала искалеченная камбрийка. Эйлет, сестра Немайн. Тогда маска купца слетела, и рыцарей Уэссекса встретил разведчик–трапезит. Воин, сотня которых приравнивалась по силе к ополчению крупной провинции. Лучший из таких воинов. Как раз – сотник, жалованием и положением равный легату в обычном войске.
Он пытался спасти легенду – потом. Сочинил байку: мол, это сестра древней сиды – героиня, а я так, раны ей перевязал. Обманул всякого, кто верит в древнюю сиду. А значит, не Немайн!
И не ее сестер. Эйлет рассказала все, как было. А о чем промолчала, сказали глаза и жесты, напряженная спина и внезапная рассеянность. Признаться любимому не решилась, а тот взял и уплыл. Прощался холодно, как с чужой, будто и не стояли рядом – сперва в одном строю, потом спина к спине, потом – он над ней, как утес, укрывший застигнутую грозой странницу. Слез не было, только тихая скорбь: «Кому я нужна, однорукая?»
Немайн, которую римский разведчик уже тогда счел за базилиссу Августину, он говорил иное.
– Я не уверен, что вернусь, но поступить иначе – не могу. Не могу жить под личиной – с единственной, которой готов доверить спину. Не могу нарушить присягу и служить тебе, притворяясь, что верен другому императору. Потому явлюсь в Карфаген, скажу, что мне нужна отставка, и будь, что будет. И если от прежней службы меня избавит железо – скажи сестре, что бессердечный чужак из Африки не стоит ее слез…
Возвратился. Живой, веселый, свободный – радостной и пьянящей волей, которая не от чего, а для чего. Сейчас от этой воли осталась половина. Эмилий снова на службе. У маленькой республики теперь есть магистр оффиций, который настолько ошалел от появления второй императрицы и признания первой, что безропотно присягнул обеим. Теперь вот смотрит, как две коронованные особы размахивают тяжелым и тупым с тем, чтобы научиться владеть изящным и острым. Солдатский способ! Но почему девушку в пурпуре следует учить, как рекрута?
На лбу учительницы повязка белая. Как говорит сида – теперь, после нового крещения, даже для римлян – Немайн: «Жадная я». Британский пурпур дешевле средиземноморского, но на унцию краски все равно приходится извести тысячи моллюсков. Уши прижаты, глаза прищурены – обычный человек. И слова – обычные для правительницы. Разве что мудрые не по возрасту…
– Человекоубийство, – говорит Немайн, – не должно стать для моей сестры любимым занятием, а искусство фехтования способно увлечь. Отвлечь от куда более важных и интересных наук. Так пусть останется скучной рутиной, набором повторяющихся изо дня в день приемов. Императрице стоит понимать простого воина, натасканного без изысков. Таких в любой армии – большинство… Ой, смотри! Подарки разбежались!
Дверь, ведущая к устроенным в кормовой надстройке каютам, с тихим скрипом приотворилась. В щелку показалась черная точка носа, за ней последовала острая мордочка, покрытая короткой палевой шерстью, черные бусинки глаз. И, наконец, уши. Всем ушам уши! Мягкие, приминающиеся о препятствия – зато каждое с голову зверька. На их фоне и обычная лисья гордость, хвост, кажется малозначительной деталью.
Зверек сел. Зевнул, показав набор острых белых зубов… почти как у сиды. Хищник, хоть и меньше кошки. Поворот, взмах пушистого хвоста – и вот игрушечный лис выволакивает на палубу то, что сразу через дверь протащить не сумел – крысу. Здоровенную, едва не больше его самого.
– Не разбежались, – поправилась Немайн, – начали службу. Спасибо тебе за них, Эмилий! Лучше всяких кошек… А уж миленькие…
Улыбнулась – так, что вся взрослость и серьезность осыпались, как акация в мороз.
Новоиспеченный магистр оффиций пожал плечами. Немайн просила именно котов. Говорила, что камбрийская манера отпугивать диких крыс домашними очень повредила во время последней чумы. Ей лучше знать, но кошку в Африке оказалось не отыскать и днем с огнем. Египетская животина, а в Египте уже пять лет, как арабы хозяйничают. Эмилий справедливо рассудил, что пустынная лисичка, фенек, которую жители Карфагена держали как крысолова, подойдет не хуже. Не ошибся.
Когда он поставил перед Немайн большую корзину с фенеками, та с минуту молчала, глядела, как ушастые лисята возятся друг с другом. Только руки на груди в замочек сложила.
