Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 78 страниц)
– А почему нет? Вполне богоугодное дело! Тебе сколько?
– Милиарисий, скажем.
– Подожди, я схожу за топором, разрубим солид. Или…
Клирик отрезал еще один кусочек пергамента.
– Надо будет брать еще за пергамент и за услуги писца, – сообщил доверительно, – но для тебя, Лорн, все это в счет закуски к пиву…
И выдал точно такую же расписку, как и рыцарю. Только без подписи. И кредитором значился кузнец.
– Подписывай, – пальцы Немайн уже извлекли из кошеля серебряную монету. – Эту мне сэр Кэррадок принес. Забыла совсем.
– И какая тебе в этом выгода? – Лорн сгреб монету.
– Выгоды никакой, зато удобство несомненное. В городе тебя знают, расписку в оплату примут охотно. А на ярмарку приедет всякий сброд, начнут шарить по кошелям. Серебро – их привычная добыча. А расписка – нет. Так что до августа я ее скину с рук безо всякого убытка. И ворам никакой поживы. А серебро тебе нужно для торга с иноземцами?
– Нет. Захотел проверить, как работает твоя идея.
– А просто: ты ждешь, пока распиской тебе заплатят за работу. Тогда монета твоя. Если нет, и потребуют монету, то после ярмарки ты берешь себе плату за хранение. В этом твоя выгода: у тебя ценность, которая не горит, за хранение которой – а это работа – ты получаешь честную плату. А мне на иголки и расписка сойдет. Твоя. Зато меня не ограбят, да и весит бумага меньше. В этом моя выгода…
Перед ярмаркой «клуб» опустел. Кто махал топором на строительстве торговых рядов, кто ушел в патрули, чтобы оградить от лихих людей спускающиеся в долину грузы своих кланов.
Из купцов раньше всех прибыли византийцы. Ясная погода и попутный ветер на всем протяжении долгого по меркам неспокойного времени переселения народов пути – и вот гордый дромон с шиком, характерным для старых морских наций, с ходу ткнулся бортом в речной причал, встав на место с точностью до пяди.
Немайн за стойкой трактира этого не видела, и видеть не могла: некогда ей было смотреть в высокие узкие окна. На ней висела главная обязанность Дэффида – следить, чтобы в заведении было не слишком тоскливо, но и не слишком весело. Впрочем, сейчас вся торговля шла на вынос. С абсолютной памятью сида уже знала половину города. Прекрасную. Женщинам в эти дни готовить было некогда, так что «Голова» и полдюжины заведений попроще, филиалов, большая часть которых была открыта специально перед торгами, отдувались за всех. В одном из них изображали присутствие семьи Кейр, Тулла и Эйра, другое взяли под крылышко Глэдис и Эйлет. А Немайн оставалось поприветствовать клиенток по имени, да пожелать всего хорошего, да черкнуть, кто, чего и сколько заказал. Для сложных случаев поблизости имелся Дэффид, для легких – Сиан.
К приезду иноземцев Клирик решил озаботиться сокрытием нечеловеческих черт. И после нескольких неудачных опытов научился привязывать уши к голове спрятанным в волосах шнурком. Ощущение получалось как в неиграющих наушниках. А припомнив знакомство с врачом, добавил к этому шарф на шею и перчатки. Так что, когда "Голову грифона" почтили вниманием византийцы, отличить Немайн от человека можно было, лишь зная, какие и где искать различия.
Восточных римлян было трое. Остальные направились к заведениям попроще (филиалам, открытым специально ради ярмарки) или остались на корабле. В "Голову Грифона" завернули солидный господин с обильной сединой в черных волосах с курчавинкой, в жестких, футляровидных одеждах, вероятно, купец, его молодой товарищ, одетый точно так же, и военный, в расшитой золотом синей рубахе навыпуск, синих же шароварах и сапогах с высокими голенищами, в коротком алом плаще, сколотом на плече массивной фибулой – явный офицер с дромона. Кавалерийский наряд на офицере, служащем на галере, был нормальным явлением во все эпохи весельных флотов. Купец громко объяснял своим попутчикам по‑гречески, что, ходя в Британию не первый год, опытным путем установил: нигде лучше не позаботятся об усталых путниках, чем в "Голове Грифона", где всегда ждут довольно приличная, особенно после корабельной, кухня, достойная императора постель, и деловые собеседники. Двое других внимали.
– Латынь они понимают неплохо, – рассказывал купец, облокотясь на отшлифованный тысячами рукавов дуб, – так что совсем варварами камбрийцев назвать нельзя. Но о греческом речи не идет, философов тут отродясь не водилось, и не каждый священник умеет читать. Вернее всего это можно сравнить с обычной имперской глубинкой! Но сразу предостерегаю: обычная имперская провинция пала бы перед варварами, как только оттуда вывели бы армии. Эти – стоят, и стоят уже больше двух столетий. И, между прочим, считают римлянами именно себя!
– Лично я намерен попросту отоспаться, – зевнул товарищ купца, – морские путешествия и сон для меня вещи несовместные. Полагаю, здешние полуварвары не сочтут мою манеру валяться до полудня слишком изнеженной? А, Валентин?
– А я к морю привык, – откликнулся офицер, – так что мне нужен отдых иного рода, поактивнее. В конце концов, постель достойную императора, можно использовать с большим толком, нежели просто сопя в подушку! Надеюсь, эту услугу заведение тоже оказывает? Мне, например, нравится рыженькая за стойкой! Как ты думаете, она согласится?
Молодой и сонный обозначил пожатие плеч. Пожилой поспешно откликнулся:
– Разумеется, нет! Скажу больше, если ты сделаешь ей грязное предложение, тебя ожидают крупные неприятности с хозяином заведения. Который убил больше людей, чем состоит у нас в экипаже. Деньги и учет он чужому человеку не доверит, так что девочка из его клана. Удивительно, что не одна из дочерей, – купец перешел на вульгарную латынь. – Не подскажешь ли, дитя мое, где мой добрый друг Дэффид ап Ллиувеллин? Не случилось ли с ним чего? Десять лет я заставал его на месте, где стоишь ты.
И чуть рот не раскрыл, когда ответ прозвучал не на вульгарной латыни крестьян и моряков, а на классическом языке сенаторов, епископов и юристов. Да еще без булькающего валлийского акцента.
– Мой отец немного занят, но если уважаемый гость назовет свое имя, то я пошлю за ним. Дэффид ап Ллиувеллин всегда рад встрече с друзьями! В том же, что касается услуг, можешь полностью рассчитывать на меня. И если у тебя или кого‑то из твоих спутников выдастся свободный час, я охотно узнаю новости из империи. Которые нас минуют. Увы, мы зажаты между варварами‑саксами, варварами‑франками, варварами‑готами. Недавно приплывали и такие, каких мы пока не встречали, – их корабль стоит вблизи от вашего и, верно, будет выставлен на продажу. Королевская кавалерия показала себя великолепно! Тьма не опустится на наш край. Но новостей из империи мы не слышим по году.
– Перемен немало, – вздохнул купец, – быстро и не перескажешь. Зовут меня Михаилом Сикамбом. Если мой друг занят важным делом, можешь его не отвлекать, пусть придет, когда освободится. И скажи – откуда у него за год взялась еще одна взрослая дочь?
– Я приемыш, – улыбнулась рыжая, – И вернемся к услугам… Я вижу, одного из ваших спутников больше волнует постель?
– Именно, – влез "кавалерист".
Немайн его не заметила.
– Какие вам нужны помещения? Троих благородных людей я вижу, но сколько у вас слуг?
Купец спокойно все описал, и уронил на стойку три золотых монеты.
– Этого слишком много! А у меня нет серебра и долей! Возможно, ты возьмешь расписку Дэффида на двадцать пятую долю серебряной марки?
Руки Немайн вертели монету, притворяясь, что оценивают вес и мягкость металла. Лицо царя анфас, греческие буквы… Ираклий. Про такого императора Клирик ничего не знал. По правде, по именам он помнил только Юстиниана, который правил полтораста лет назад, да Никифора Фоку, которому воевать со Святославом триста лет тому вперед.
Доска стукнула. На месте исчезнувшего в кассе золотого оказалась серебряная монета.
– Что тебе угодно, достойный?
– Не покажешь ли комнату уставшему путнику, красавица?
Если б не подслушанный разговор на греческом, Клирик вполне бы мог поверить, что господин офицер и правда желает удостовериться в просторности комнат, чистоте постельного белья и отсутствии клопов с тараканами. Поставил бы Эйлет на минутку за себя. А потом был бы межнациональный конфликт… Или все‑таки монета оказалась бы достаточным намеком?
– Прошу прощения, господин Сикамб. Я взяла с вас лишку. Я ошиблась, предположив, что имею дело с тремя благородными людьми… Скажите мне, как давно на флот империи берут дураков, которые путают честных девиц с непотребными девками? Или, может быть, сопровождающий вас молодой человек только что выслужился из гребцов, и еще не приобрел навыков обхождения в приличном обществе?
– Это себя ты считаешь приличным обществом? – удивился офицер. – Приемная дочь трактирщика! Хм. Не хочешь – не надо, а язвить‑то зачем?
– Да за вышибалу работать неохота, а он занят: на ярмарочных рядах топором машет, – язык Немайн резко изменился, пропала половина окончаний, да и слова переменились на грубые и приземленные, теперь это была именно вульгарная латынь, – вот и мелю языком, проверяю – ты дурной или наглый. Обломать тебя надо или поучить.
– Да кто… – Сикамб положил руку на плечо моряка. И тихо сказал по‑гречески:
– Кроме отца, за ней клан. Ты ведь не хотел бы, чтобы тебя «поучила» какая‑нибудь из ипподромных партий Константинополя? А ведь местные будут повнушительнее.
– И что мне делать?
– Просить прощения. Ты чужеземец, и этого хватит.
– Перед этой? Много чести! Целому комиту извиняться перед пропахшей луком недотрогой? Но ты оказался прав! А потому объясни мне, как опытный человек, как здесь найти подружку на несколько ночей?
– Что ж, могу и подсказать: обратись за советом к местным мужчинам. Возможно, ты приобретешь славу глуповатого сластолюбца. Но ты будешь в безопасности. Если ты продолжишь приставать к женщинам, пользуясь привычными аналогиями, тебе придется плохо.
– Ты же сам говорил, что камбрийцы – варвары только наполовину. С другой стороны – где ты видел здесь женщину похожую на благородную даму? Варварские наряды, варварские манеры не могут означать высокие нравы! И если вон та, белоголовая, хотя бы таскает на поясе кинжал…
Немайн стоило большого труда сохранять бесстрастное, непонимающее лицо. Ромеям хватило, зато обеспокоенная сестра немедленно оказались рядом.
– Что случилось?
– Ничего. Я гостей понимаю, а они не знают об этом.
– Забавно! – согласилась Сиан, – из этого можно сделать интересную каверзу!
– И доходную. Нужно сообщить отцу – подытожила Немайн. – Похоже, на это он и рассчитывал. Поставить за стойку полиглотью. В конце концов, где латынь, там и греческий, а которая болтает с норманнами на их родном и саксонском, та и в речи гота или франка чего‑нибудь разберет. Я не могу оставить стойку. Так что… Сиан, речь о деле – а значит, рассказывать тебе, как старшей. Справишься?
– Конечно‑конечно, – русая коса мелькнула в сторону кухни.
К сумеркам в зале собралась половина города. Но и гости никуда не подевались. Точнее, гость: из давешней троицы один искал приключений, другой спал. А пожилой купец предавался чревоугодию, с удовольствием уничтожая вторую подряд порцию мясных шариков. И как‑то упустил момент, когда все вокруг перестали жевать и беседовать. Тишина – что может быть лучше? И все‑таки оглянулся, реагируя на изменение, среди чужого народа игнорировать такие вещи небезопасно.
Дочь‑приемыш трактирщика стояла спиной к огню. Лица было не рассмотреть – только фигуру со склоненной головой. Она роняла к ногам неуклюжие, пофыркивающие слова. Медленные, значительные, они летели понизу и странно царапали душу. Язык был несомненно валлийским – но Михаил Сикамб не понимал и трети. Другая – знакомая по прежним путешествиям, восхитительно светленькая – склонилась над пергаментом, старательно записывая эту странную речь. Купец обвел взглядом лица камбрийцев, мельком замечая знакомых. Они сидели, как изваяния, разве только дышали. И то осторожно. У Михаила заныло под ложечкой. Творилось странное, непонятное, а объяснения он спросить боялся. И тоже принял каменный вид, и, чуть дыша, ждал, когда закончится наваждение. А под носом у него стыли мясные шарики, и щекочущий аромат превращал настороженное сидение в сущую пытку.
При сидении на иголках чувства обостряются. Тонкий, незаметный обычно скрип двери не уловила даже Немайн. Впрочем, Сикамб не догадался, кто застыл в дверном проеме. Епископ Теодор выглядел скорее странствующим воином, нежели священнослужителем. В дороге так удобней и безопасней. Немайн его присутствие определила по нечаянному стуку пастырской булавы о дверной косяк. И даже скосить взгляд, проверить, не ошиблась ли, не могла – невместно было башкой вертеть. Взгляд в пол, уши привязаны… Последние на день страницы ощущала себя слепоглухочитающей.
– Ты все‑таки решилась начать свое служение, дочь моя?
– Это не служение пока, а службишка.
– Чтение Библии совсем не службишка. Тем более – приохотить к слушанию священных текстов всех этих людей.
– Мне бы их к чтению приохотить! И самой глотку рвать не надо, и на книги будет спрос.
– Хочешь организовать скрипторий?
– Пока не знаю. Кстати, я под церковным судом.
Клирик и правда, пока не знал. Что книгопечатание создать необходимо – ясно. Аксиома прогрессорства. Проблемы были чисто технические. От ткани он уже отказался, бумага должна была получиться слишком дорогой: чтобы делать из тряпья, нужно сначала развить текстильную промышленность. Уронить цены, завалить людей дешевой одеждой, подождать, пока они ее сносят – и только тогда начинать собирать вторсырье.
Из дерева – сложно. Хотя… Чем плохо само дерево. Скажем, тонкая доска. Сделать можно? Да. Водяная лесопилка – это несложно. Привод – простая механика. Пилы – дорого, но реально заказать тому же Лорну. С принципом он знаком, ручные пилы уже существуют. По крайней мере, хирургические, у мэтра Амвросия впечатляющая коллекция. Страницы деревянной книги будут толщиной, допустим, в полсантиметра. Тяжеленькое получится Евангелие, метровой толщины. Хорошо это или плохо? Скорее, хорошо. Никаких переплетов, переворачивающихся страниц: оклад, похожий на ящик, при чтении вынимаются отдельные страницы, у страниц на торцах номера. Вещь выйдет монументальная, но удобная. Из предмета индивидуальной роскоши превратится в общедоступную… мебель. И шкафов не нужно – если размеры с самого начала стандартизировать. Ставь себе ящики друг на друга.
– Слышал сказки. Которые добежали до побережья. Впрочем, у тебя рука на перевязи – значит, город стоит милостью Божьей и твоей? – испытующий прищур.
– Что ты. Моя доля славы только вот это заведение.
– И то неплохо…
Михаил Сикамб был заинтригован. Происходящее выглядело опасным. И даже, что суровый воин с геркулесовой палицей на боку – епископ, знакомый по десятку ярмарок, ласково беседовал с рыжей, а все событие оказалось всего лишь чтением Евангелия, достойным занятием вечернего времени для верующих христиан, не могли его успокоить до конца. А что, если тут рождается ересь? Купец, пользующийся казенным кораблем, не просто купец, но глаза и уши императора. Или, скорее, экзарха Африки. Очень ненадежные глаза на второстепенном направлении. Но разобраться и доложить стоило.
А потому с утра, нанося визиты знакомым, купец невзначай ронял вопросы, к которым после ответа немедленно терял интерес, но толком понять так ничего не сумел. Непонятно было даже, считают ли горожане рыжую девицу человеком или нет. Ходили слухи о волшбе и оборотничестве. Михаил был виноват сам – в ответ на прямой вопрос ему навалили бы ворох историй, пусть и не слишком правдивых. А так он крутил в уме головоломку – кусочки из десятка разных былин, не слишком подходящие друг другу. Так было до тех пор, пока мастер‑золотоплавильщик, обычно продававший Сикамбу черный жемчуг, в ответ на небрежное упоминание Немайн, не хлопнул себя по лбу, да не расправил на столе лист пергамента. Зарисовку изображений, украшавших некий перстень. Ехидно улыбнулся.
– Я думаю, это стоит гораздо дороже, чем металл и работа.
Первый же взгляд на пергамент заставил Михаила нервно сглотнуть.
– Я угадал? Тогда позволь еще одну догадку. Большой камень, – разумеется, рубин?
– Это может быть подделка.
– Если такие вещи подделывают, то не продают. А кто продает, ты ведь понял?
Сикамб понял. И отчего у младшей дочери трактирщика коротко отрезаны волосы – тоже. И все‑таки это была только догадка! А когда он решился побеседовать с Дэффидом и его новой дочерью напрямую, та из‑за стойки исчезла. Вернувшийся на прежнее место Дэффид отмалчивался. Говорил только, что его девочки всегда очень серьезно готовятся к ярмарке. А Немайн так и вовсе собирается за эти несколько дней собрать себе приданое.
Глава 4
ЯРМАРКА!
Июль 1399 года ab Urbe condita
– Прошу прощения… Извините… Я такая неловкая… Ой!
Мода, в противоположность дипломатии, которая искусство возможного, есть искусство невозможного. Клирик полностью убедился в этой нехитрой истине на собственной шкуре. И ведь тренировался. В помещении, на ровном дощатом полу. А больше было негде: секретность. И идея‑то была верная, а рассуждения логичными. Сопровождающая Дэффида в качестве средства психологической поддержки, Немайн не должна была смотреться девочкой‑сорванцом. Двигаться предстояло плавно и неторопливо, и так же медлительно и основательно вести неизбежный ярмарочный торг. Бегать не надо, а скомпенсировать недостаток роста хотя б на несколько вершков – полезно. Во избежание путаницы. В Кер‑Мирддине‑то все привыкли, что кэдмановская сида – едва ли не самый низкорослый образчик величественного народа холмов. А вот приезжим валлийцам и ирландцам рост Немайн навеет другие образы. Ту же озерную деву. Красивую, работящую и глупую.
И догадался же Клирик предложить для повышения роста туфли на платформе! В форме толстых деревянных подошв под обычную суконную обувку. Решили проблему – получили две. Подошвы были сделаны наспех, красотой не блистали, и неизящно торчали из‑под оказавшегося вдруг слишком коротким подола. А благородным девицам пристойно показывать из‑под одежд только носки туфель… В дополнение горя, из низенькой взрослой Немайн превратилась в высокую девочку. Несмотря на римский наряд. Зрительное удлинение голени работало еще надежнее, чем завышение талии – к высокому поясу люди уже привыкли. Пришлось снова подбирать сиде одежку с чужого плеча – по увеличившемуся росту. Немайн сняла пояс, и постаралась ходить мелкими шажками, чтобы не показывать, где у нее суставы. И как раз, когда начало получаться, Кейр заметил, что надобно, мол, и дальних иноземцев впечатлить. А раз Немайн способна говорить на латинском и греческом, как на родных – так и выдать ее за константинопольскую римлянку. Известно же, что греков не переторгуешь.
Лучше бы молчал… Глэдис сразу поинтересовалась: а что носят в Константинополе? Никто не знал, допрашивать греков‑мужчин было бессмысленно. Но женское любопытство, помноженное на кельтскую любознательность, – сила неостановимая. Один из слуг ромея показал Эйре (осьмушка золотого и немного кокетства) картину с изображением императорской семьи, которую хозяин за какой‑то надобностью таскал с собой. Той хватило полуминуты рассматривания, для того чтобы сделать подробный доклад. Все оказалось просто. За час паллу Немайн перешили в пелерину. В длинной тунике, надетой под более короткое платье, скрыв всякие формы, главная из которых – рука в лубке да на перевязи – под пелериной‑пенулой, Немайн смотрелась добропорядочной и хрупкой. Разглядывая себя в зеркало, Клирик установил, что более всего напоминает институтку начала двадцатого века. Не хватало только шляпки. Тем более, уши все время норовили выскочить, сразу придавая вид авантюрный, разбойничий и нагло‑виноватый. Примерно как у совершенно домашнего, очень изящного, с изысканным строгим вкусом хорька, застигнутого хозяином в разоренном курятнике. Или у институтки, которую классная дама застала с гусаром под кроватью, початой бутылкой коньяку и томиком Кропоткина на столе. Спас шнурок – но и после этого Эйра покачала головой и вынесла вердикт: непохоже! Римлянки заматывали голову покрывалом. А сиды, как все камбрийки, ходили простоволосыми. Даже в церковь. Скрывать волосы считалось таким же грехом, как раскрашивать лицо косметикой и гримом. В конце концов, сошлись на широкой ленте вокруг головы. Уши, по необходимости, под нее можно было спрятать или оттенить ею.
Хорошо было, когда Немайн в первый ярмарочный день вышла к семье. На дощатом полу без толкучки. Все девочки хором сказали: "Хочу такое же". И решили заняться этим при первой возможности. А «мама» Глэдис только ахнула – и повесила нос. И так выше мужа на вершок, а если еще добавить? Впрочем, она немедленно захотела пелерину с разрезами для рук. Заявила, что летом это совершенное излишество, а вот осенью‑зимой и подлиннее – выйдет гораздо удобнее и теплее плаща.
Последний штрих в образ византийки внес Клирик, нацепив патрицианский перстень. Суровым видом мутноватых граней вполне гармонировавший с идеей наряда. Возможно, если бы не некоторое знакомство с историей, не рискнул бы. Но слово патриций вызывало у него ассоциации с римлянами, да еще немного – с нобилитетом итальянских торговых городов. Сословием многочисленным, и не всегда богатым. Вот только не учел, что даже в одном языке и одной стране за считанные столетия то же самое слово может получить несколько иной смысл.
Но среди торговых рядов… Маневрировала Немайн как носорог. Завышенный центр тяжести бросал ее в самых неожиданных направлениях. С весом шестидюймового снаряда при не до конца сросшихся переломах это были именно ее проблемы! Пришлось опереться на локоть Дэффида, это было уместно и неожиданно приятно.
И вообще, приходилось признать – главную роль в веселье, что творилось на ярмарке, сыграл хозяин заезжего дома!
Еще воспоминания сестер о прошлых торжищах принесли Клирику понимание немудреной структуры торговли, и на осознание – валлийцев грабят. Беспощадно. Единственно толковым Клирик признал содержимое трюмов византийских кораблей: шелк и специи. Товары дорогие, в Уэльсе не изготовимые в принципе, позволяющие забить судно на обратный путь отбеленным льняным полотном, самым дорогим из практичных камбрийских товаров. Заодно брали черный жемчуг – едва ли не по гроссу за солид. Обмен был хоть и в пользу хитрых греков, но все таки взаимовыгоден. Мерсийцы привозили железо – но больше покупали, платя серебром. Другие торговые гости оказались сущим бедствием. Все – франки, вестготы, фризы, корнуолльцы и ирландцы – ничего полезного не привезли. Вино, ладан, оливковое масло – все то, без чего камбрийцы жили круглый год. Вывозили же сырую шерсть и сырой лен. За бесценок. Для производства полотна в Камбрии не хватало рук. И эту ситуацию Клирик вознамерился решительно изменить.
С чем и заглянул к Дэффиду на кухню. Тот возвышался над поварами и поварятами, вокруг вились облака пара и языки пламени, точились ароматы, яростно шипел стекающий в огонь жир. Ему как раз почтительно представили кастрюльку: "Специально для греков, которые римляне". Дэффид окунул туда руку.
– Вино вещь хорошая, – провозгласил он, хлопая повара по плечу, – особенно если в нем плавают телячьи почки! Но необходимо добавить дикого майорана. Тогда подойдет! Глупые люди эти африканцы! Ценят требуху, а не мясо… В чем дело, доча?
Выслушал, не перебивая. Только хмыкал изредка. Потом подвел итог:
– Правильно думаешь. Сущий разбой. Но причем тут иноземцы? Их дело всегда сторона! Дело не в них. И незанятых рук у клана полно. Жителям долин зимой нечего делать! Да и в холмах работы мало. И от лишнего солида на черный день хуторяне не откажутся. Или пол дощатый настелить, вместо земляного. Или быка‑производителя прикупить… Хозяйство – такая вещь, что любые деньги сожрет, и еще попросит. Но у нас есть гильдия ткачей – с лекаревой Элейн во главе. Привилегия у них еще с римских времен. Растерзают любого, кто вздумает делать ткань на продажу, не став мастером, точнее, мастерицей, работа‑то женская. А для этого нужно три года ученичества. Работать на учительницу даром, и еще за кормежку приплачивать. Девочек в люди обычно и не отдают, так что гильдия – дело почти наследственное.
– А для себя ткать можно?
– Конечно.
– И каждая фермерская жена умеет?
– Даже озерные девы, – сообщил Дэффид, – и у них, кстати, очень хорошо получается.
При этом оставался серьезен и неулыбчив. Клирик с трудом подавил просьбу познакомить хотя бы с одной настоящей озерной. Кивнул и вернулся за стойку. Зато твердо решил во время визита к мэтру Амвросию на процедуры – уже не болезненные, а приятные, поинтересоваться у Элейн, что будет делать гильдия, если получит много сырья. Столько, сколько мастера не обработают.
Обычно Бриана разминала руку Немайн в процедурной – но на этот раз снаружи донесся шум, и мэтру Амвросию пришлось отвлечься. Четыре человека внесли на плаще пациента. Пятая придерживала окровавленную голову. Видимо, жена – поскольку ухитрялась пилить пострадавшего, пеняя ему на неосторожность, и уговаривая не шевелить головой. Иначе, мол, выпадет мозг.
Мэтр расплылся в оптимистической улыбке, как обычно перед неприятным пациентом.
– С лесов? – спросил.
– С конька.
Это был королевский проект: постоянные ярмарочные ряды и склады. Который вполне оправдался: те же римляне уже наняли один из павиллионов. Увы, строительство в средние века было занятием небезопасным. Хотя бы потому, что шлемов рабочие не носили. При всем высокородном гоноре. А человеческий череп куда менее прочен, чем большинство падающих сверху предметов. На этот раз, впрочем, вниз упал строитель – на сложенные штабелем брусья.
Сида сразу оказалась забыта, и напрочь: прокаливая круглую пилу для трепанации, мэтр изобретательно поминал худшую половину ее прежних родичей – особенно доставалось Гвину и гончим его Дикой Охоты – попутно удивляясь, почему этот олух, несмотря на мешанину из мозгов и костей на затылке не только жив, не только в сознании и разговаривает, но и не чувствует особой боли.
– Немайн, подождешь? Я отцу помогу. И тут сейчас будет неприятно… Или тебе нравится кровища?
От Немайн‑то можно и не такого ожидать. Клирик вздохнул. Вздыхать было все еще больно. Зато полезно.
– Под руками путаться не буду. Где можно подождать?
– У матери. Кстати, она тебе моего нового братика показывала?
Потенциальное зрелище Клирика не вдохновило. Лицезреть лысое, сморщенное, безмысленное существо – в чем приз? Ладно бы личинка была своя, был бы смысл убедиться, что здорова и может дожить до взрослого имаго, а чужая‑то чем интересна? Но в этом мире он оказался девушкой, а девушкам свойственно проявлять интерес к чужим детям. Так эволюция повелела – чтобы лучше ухаживали за собственными. Лично у Клирика вид красивого здорового младенца вызывал примерно те же эмоции, что и вид ящика с отборным мучным червем. Ну не любил он биотехнологии! Впрочем, хороший деловой разговор стоил небольших неудобств.
В какой‑то картинной галерее Клирику доводилось видеть изображение вяжущей Мадонны. С жены мэтра Амвросия можно было писать ткущую. Станок плясал и пел в ее руках – колыбельную для младенца, ухитрившегося родиться в ту неделю, которую Немайн провалялась в постели. Сопящий сверток висел на плече матери. Сида тихонько поздоровалась. Шепотом спросила, нельзя ли поговорить по делу.
– Сейчас, закреплю нити, – отозвалась голова ткачей, – не подержишь мою радость?
Радость… Прелесть! Сида взяла перепеленутого младенца – как‑то очень ловко, сдавленно ахнула "какой миленький!", и, пока Элейн суетилась да завязывала узелки, понесла над спящим такую ласковую и восторженную бессмыслицу, какую обычно слышат разве от матерей. Она даже не улыбалась ребенку – просто растворялась в нем без остатка. Элейн даже немножечко приревновала – с гордостью. Вот, мол, какой у меня сынок изумительный.
– Ну вот и хорошо. Пошли к маме…
Сида вдруг сделала шаг назад, нежно и крепко прижав к себе ребенка. С губ слетал колыбельный лепет, но лицо полыхало бессмысленным гневом защищающей свое дитя матери. Элейн стало страшно. Но тут на глаза сиды нахлынули огромные, океанские, слезы, которые смыли ярость оставив печаль и отчаяние. Руки сиды протянули ребенка Элейн.
– Он же твой, – простонала Немайн, – твоя кровиночка… Держи, береги, прячь. Никому не отдавай. Даже мне. Даже мне!
Как только мать подхватила дитя, Немайн резко отшатнулась в дальний угол, прикрыв глаза. Потом принялась шмыгать носом и по‑детски утирать слезы кулаками.
Элейн поняла, отчего фэйри регулярно крадут детей. Только у сидов хватало силы воли и сочувствия прекратить тетешканье, и оставить ребенка родителям, а те же тилвит тег забирали младенчиков с собой. То ли по слабости, то ли по бессердечности.
Сида в углу громко высморкалась. В огромный платок, пристегнутый к поясу.
– Элейн, извини. Сама не знала, что на меня так накатит. Но теперь я, кажется, в порядке. Я говорила… неровно, но это не колдовство, не сглаз. У тебя правда очень красивый ребенок, я чуть разум не потеряла. Да я за него сама глотку перегрызу… Веришь?
Матери так чуть не перегрызла… Клирик понемногу приходил в сознание. В голове крутился глупый образ: ерш по‑сидовски – посмотреть на младенчика, заполировать пивом! Ну да сиды после первого не закусывают… Немайн трясло, как с похмелья. Настолько, что Клирик наплевал на условности и сел на пол. Облицованный, шершавый, теплый…
– Элейн, ты в состоянии беседовать о делах гильдии? Я не весьма. Но надо же как‑то отвлечь себя. Скажи, куда денутся сырые шерсть и лен, а заодно и пряжа, которые не возьмет гильдия?
– Иноземцы купят. – Элейн прижала к груди сына и за станок спряталась. Кулек проснулся и захныкал. Немайн заткнула уши.
– И сделают ткань. Так какая разница – не разрешать своим продавать ткань, чтобы ее делали чужие? Пусть нашу покупают!
– Мне, леди Немайн, нужно кормить семьи мастериц. А еще у ткачих есть мужья, и отношения в семье очень часто зависят от того, кто сколько вносит в семейное хозяйство…
Клирик припомнил, что история про похищение быка из Куальгне, началась именно с того, что королева Медб оказалась на одного быка беднее, чем муж. А закончилась – разорением всех пятин Ирландии и гибелью половины богатырей. Пусть перетряски внутри диведских семей проходили бы более мирно, все равно разрушение Уэльса в его планы не входило.
– Привилегию нарушать нельзя, – торопливо вставил он, – ни в слове, ни в букве. Но я, напротив, предлагаю ее укрепить! Разреши мастерицам продавать полотно, сотканное фермерскими женами – оставив себе часть цены, разумеется! И твои мастерицы получат еще одну статью дохода.
