Текст книги "Кембрия. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 78 страниц)

Важно и вовремя отдать приказ прекратить дутье совсем. Закрыть печь, заложить кирпичами из тигельной глины. И – ждать.

Потом – ковка, равномерный прогрев перед закалкой. И, наконец, вот он – мрачный красавец, иссиня‑черный клинок с тонким серебристым узором. Такого лучший кузнец Диведа еще не видел. Стало понятно – он все‑таки нашел способ изготовить уникальный клинок. Но уж больно сурово тот смотрелся. Как вещь, как оружие – хорош. Но как символ… Не сразу Лорн вспомнил, что этот – только предтеча. И возможно, вышел таким именно из‑за обиды на мастера, который не пожалел искусства, но не отдал ни души, ни крови.

– Тебя надо бы разбить или перековать… – сказал клинку Лорн, разогнав восторженных подмастерьев пить пиво. – Но я не посмею. Ты ранний Его предшественник. И возможно, враг. А теперь я даю тебе имя по цвету твоему – «Ди». И спрячу тебя подальше от дурных глаз.

И, тщательно завернув клинок в промасленную ткань, полез в подпол. Прятать. Чтоб не пошли по городу слухи о новом великолепном мече. Лорн не заметил, что из ветвей ивы за ним внимательно следит дочь лекаря Альма. Стоило кузнецу уйти, рыжая немедленно проникла в опустевшую мастерскую и полезла в подпол. До того кузнец никогда не прятал свою работу. А значит, интересно! Развернула – и обомлела. Такой красивой стали Лорн не делал никогда. Даже на хирургические инструменты.

Альма осторожно спрятала клинок обратно, клянясь про себя – никому‑никому! Ни словечка! Только матери. И Бриане. А еще нужно сказать братьям – им же в поход! Который, конечно же, приговорят старейшины‑сенаторы. Тут ее мысли перескочили со старших на младшего. Хорошо, что Тристан сбежал. Так напросился бы в поход, да и пора уже. Но Неметона с Эйрой теперь королю не подчинены! Может, не пойдут. А если и решат повоевать, так хорошенько присмотрят за братиком, не то что собирающийся идти с войском отец. У которого всегда наперво работа. Зато Майни успевает все!

Дэффид пребывал в отличном настроении. Теперь, когда главные решения приняты, в городе осталось всего по одному старейшине от клана, хотя сенаторов избрать не успели. Совет, прозванный Мокрым, вдруг усох и из стоголосой говорильни превратился во вполне приличное совещание из четырнадцати душ, включая председателя. Впрочем, количество душ намеревалось расти: приезжали представители тех кланов, которые на Совет не успели или сочли участие в старинной церемонии за блажь. Их встречали сурово, но справедливо, и Дэффид с удовольствием чеканил: «Нет налога – нет представителя». А налог брали не простой, а с возмещением. Мол, вы опоздали, а мы тут за вас работали. Извольте оплатить. Комнаты и пропитание – нет, а вот общие расходы по содержанию Совета – да. А Дэффид потом разделит возмещение между теми кланами, что уже заседают.

Сумма получалась, на фоне греческого контракта, небольшая, но получать деньги – не отдавать, это куда как приятней. В результате «Нет налога – нет представителя!» возглашали чуть не хором. В кои‑то веки и горные кланы, и равнинные, и прибрежные в чем‑то согласились друг с другом!

Дома тоже все было хорошо. Кейр и Тулла управлялись с хозяйством, хотя зоркий глаз Глэдис оказывался пока совсем нелишним. Зато сам Дэффид как‑то незаметно превратился в посетителя – да еще и самого важного. Кругом хлопотали дочери – правда, не все. Немайн отправилась осваивать пожалованные королем земли – холм в устье реки Туи с округой, – и Дэффид очень надеялся, что морской воздух пойдет младшенькой на пользу. Да и Эйре стоило развеяться, уж больно много работы на ней висело, пока младшая дочь валялась в беспамятстве. Опять же, где мастер, там и ученик, так что Эйра тоже отправилась на Кричащий холм. И арфу с собой забрала. Недели две по вечерам было тихо. Потом привезли новый инструмент. Снова мучения настигли трех дочерей! Глэдис припомнила, что занятия в свое время прервали, чтоб не искушать Немайн. Очень уж ей хотелось подпевать простеньким мотивчикам. Так что теперь Гвен, Эйлет и Сиан по часу в день бренчали – и выходило не так уж и плохо. А Туллу муж спасал. Сказал: пусть жена лучше трогает струны его души. А что означает: «струны души», не сказал. Харальд же, норвежский скальд, который любые кеннинги читает, тоже уехал с младшей.

Осталась одна забота – женихов отгонять да следить, чтобы приворотное никто не подсыпал. Тем более что Хозяин заезжего дома Гвента как раз прислал письмо, в котором намекал на пользу союза семей. Дэффид раздумывал: старшие сыновья у того женаты, и наследник дела объявлен.

За дочерей, которые вне дома, беспокоиться не приходилось. Осень, конечно, но Немайн по нраву строже монашки, а денег на строительство доброй усадьбы Дэффид выделил достаточно. Даже и накинул сверху – на новый мангонель. Реку и правда нужно закрыть. А силу, которая может победить Немайн при осадной машине, двух десятках работников и двух викингах‑телохранителях, представить не получалось. Разве вот собрать всех саксов в кучу… Так ведь не дойдут, передерутся.

А потому оставалось пить пиво и продумывать, кому и что сказать завтра.

Рядом, как и обычно, пристроился африканец Эмилий. Который удивительно быстро перенял правильные обычаи: ел мясо с овощами, запивая пивом, да еще и прочих новых людей критиковал. Впрочем, совершенно безобидно. «В Камбрии будь камбрийцем», – повторял он и с удовольствием копировал местные ухватки. Например, манеру есть вилкой не только из общего котла.

– Очень аристократично, – объяснял. – Мне нравится! Все высокородные в Константинополе от зависти удавятся, что не они придумали. А кто сорвется – закажет десятки вилок всех размеров, придумает каждой специальное назначение: одна для рыбы, другая для фруктов. Все, конечно, будут из серебра и золота… И те, у кого будут из золота, в очередной раз начнут задирать нос перед теми, у кого из серебра. Они ведь все неродовиты, на самом деле. Добрый солдат может стать императором – на этом стоит Рим последние пару столетий. Но из‑за соседства с персами слишком много желающих показать, что уж они‑то происходят не от низов. Иные даже выводят себя от языческих богов. Если бы им хватало наглости, и от Христа бы выводили. А поскольку все это – подделка, то пыжатся и придумывают странное. Впрочем, и надуваться толком не умеют, а то, что они пытаются выдавать за странное – скорее дурацкое. В вилке же, например, есть простой практический смысл – я не трогаю кушанье руками, а потому всегда могу предложить другу отведать из своей тарелки. А то и врагу – если заподозрю, что он меня пытается отравить. Впрочем, для вас, бриттов, предрассудки тоже характерны. Например, имена богов.

– А что имена богов?

Пиво приятно отягощало живот и наружу пока не просилось. Мир подернулся благостной дымкой. И собеседник находился в таком же состоянии. Будь иначе, Дэффид бы заметил. Опыт. Не впервой пить с постояльцами.

– А у вас ими часто нарекают. Короля, например, зовут Гулидиен. Это ведь измененное Гвидион?

– Да. Нехорошо – не изменять. Тогда не поймешь, человека поминают или нет. Так же и с прозвищами. Чтоб сразу видно было – это прозвище или просто так обозвали. Иной раз прилипнет какая дразнилка к целому роду – а если хороший род, так ею со временем гордиться начинают. Ну так чтоб отличать, вежествует человек или обзывается, изменение имен и придумано. Если измененным именем зовут, значит, просто зовут, и все. Если неизмененным, значит, имеют в виду его главный смысл.

– А почему у твоей младшей дочери имя неизмененное?

– Потому что она и есть Немайн. Первая и настоящая. Хотя… Ты прав! Она сама говорила, что уже не та самая. Но тогда нужно изменить имя… Не только отчество и прозвище. В первый раз она из Немайн стала Неметоной. Теперь вернула старое. Правильно ли это? Пойду посоветуюсь.

Эмилий отсалютовал кружкой. Идти было недалеко – два шага до соседнего столика. Поредевшее поголовье приехавших из Ирландии друидов продолжало разговоры: кузнец с Лорном, второй – со священником в летах, что приехал на дромоне. Третий, лысый и седой, напросился ехать с Немайн. Ему было интересно, и Дэффид его понимал, но решение оставил за дочерью. Та подумала и рассудила – лишний целитель не повредит. Дэффид подсел к священнику. Изложил дело.

– Изменилась суть – надо изменить имя, – отрезал друид, – и раз она крестилась, нельзя сказать, чтобы это было возвращение к прежней сути. Напомни ей, благородный Дэффид.

– Но не торопи, – дополнил священник мягко, – у нее ведь уже есть другое имя, крестильное, этого достаточно. В миру она может именоваться как угодно – до поры.

– Хранить имя в тайне, прикрываясь прозвищем – предрассудок, – возмутился друид, – хотя и безвредный. Вот от тебя, Пирр, я такого не ожидал. Ты же все‑таки грек!

– Иногда то, что кажется нам предрассудком, поскольку не связано с высшим, вытекает из простой практичности. Люди в империи носят несколько имен: к собственному прибавляют родовое имя и прозвище, здесь – присоединяют имена отцов и дедов. Почему бы и Немайн не напомнить всем, кем она была? В этом может быть польза. И вообще – если она привыкла оглядываться, слыша прежнее имя, и боится не обернуться вовремя, услышав новое, почему мы должны ее осуждать?

– А кто ее должен окликнуть?

– Не знаю, хотя и догадываюсь. Но подозрения мои пока расплывчаты и о них говорить не стоит.

Пирр немного лукавил. Подозрения его были тверды и четко очерчены. Тем более что «кто‑то» уже благополучно опознал ученицу и теперь ждал возможности поговорить без свидетелей. Вызнать, какую игру ведет базилисса, и определить в ней свое место.

А для Дэффида ап Ллиувеллина продолжался день открытий! Он уже был несколько озадачен, но чувству этому в тот день предстояло расти и расти! Не успел он сделать пару шагов обратно к своему месту, как его перехватил человек короля. Должность которого звучала как «навозный чиновник». Не то чтобы этот человек занимался исключительно удобрениями – на нем висела нелегкая задача следить, чтобы земли королевства родили и не истощались. Последнее время, правда, он начал много на себя брать. Не то чтобы обнаглел – напротив, тащил воз за троих и брался за любое задание. Злые языки утверждали, что в награду за это сему достойному человеку было обещано переименование в «чиновника по земледелию», что, конечно, куда благозвучнее нынешнего титулования. Которое в народе сокращали до «навозника».

– Сиятельный Дэффид, – главный удобритель поклонился низенько, почти как королю, – позволишь ли себя обеспокоить хозяйственным делом? Я понимаю, что строительство в устье Туи ведет твоя младшая дочь и средствами, ей выделенными, распоряжается именно она. Но Немайн далеко, а ты близко…

Дэффид повернулся к нему в некотором недоумении. Дело было не слишком важным, и того, чтобы беспокоить человека, пытающегося координировать подготовку нескольких кланов к войне, явно не стоило. Тем более по сравнительно дешевому вопросу! Именно сейчас, когда Дэффид поставил на кон не только свои состояние и честь, но и средства половины кланов Диведа, когда игра шла на тысячи и десятки тысяч солидов, к нему приставали с вопросом ценой в пару золотых! Впрочем, Дэффид давно заметил, что наибольшее желание сэкономить у служилого люда, что у придворных, что у рыцарей, вызывали суммы, сравнимые с жалованьем. Привыкнув к собственным бытовым делам, они и за королевский милиарисий торговались, а сотню солидов спускали без особых разговоров. Заметив, Хозяин заезжего дома стал этим пользоваться, норовя продавать припасы для нужд короля крупным оптом. Так что теперь его жгло ощущение бессмысленности предстоящего разговора.

С другой стороны, этот вопрос связан с его дочерью. Которой он хотел дать возможность немного отдохнуть – пока не начнется. Немайн получила на обзаведение около сотни солидов, сумма из категории больших. Но не все же она навозному пообещала?

– В чем дело‑то? – когда чиновник побагровел от нетерпения, спросил Дэффид.

– В солонине, – торопливо сообщил тот, – в свиной. Я взялся поставить ей на стройку. Из королевских запасов. Тех, которые на случай осады. Сэр Эдгар принял новые бочки, этого года, а старые нужно продать. Они же хорошие, но к следующему году будут плохие.

Дэффид кивнул. Понятно, что сам комендант продажей старой солонины не то чтоб не озаботился, но торговать лично счел зазорным. И был, разумеется, кругом прав – если комендант торгует солониной, то кто учит ополченцев и ловит разбойников? А вот сбагрить ненужное через «навозника» – самое то.

– Так и что? – делая вид, что теряет терпение, поторопил чиновника Дэффид.

– Так не все хорошие! – всплеснул руками тот, и сам чем‑то похожий на одноименного жука – чернявый, плащ черный, усики торчат вперед… Нет, право, быть ему «навозником», какую должность ни получит. – Не все. Видимо, в позапрошлом году соли положили маловато.

Позапрошлый год был тихий… Как и большинство из последних, поди‑ка, десяти. Осад и битв никто не ждал, а соль стоила дорого. Она всегда стоит дорого, даже морская.

– А не ты солением заведовал?

– Нет, сиятельный Дэффид, не я. И сейчас не я… К сожалению. Я, с позволения сказать, человек аккуратный. Я бы проследил. К тому же те бочки, которые не вздулись, отчаянным образом пересолены. Кажется, часть бочек пересолили, а на другую, напротив, не хватило. Так что, боюсь, неиспорченные бочки тоже не придутся по вкусу Неметоне. А я не хотел бы испытать ее гнев. Я слышал про маятник…

Дэффид с трудом подавил улыбку. Надо же, детские страшилки оказались совсем не детскими. И весьма полезными.

– Неустойку плати, – пожал он плечами. – А что ж еще? Не верю, что моя дочь этого не оговорила!

– Даже записала, – вздохнул «навозник», – вот…

И потащил из‑под плаща довольно толстый свиток. У Дэффида глаза на лоб полезли. Ради десятка бочек солонины писать толстенный контрактище? Обычно в таких случаях хватало честного купеческого слова. А то пергамент дороже обойдется.

Впрочем, когда вчитался – от проставленных количеств и сумм глаза на лоб не полезли потому, как уже были на лбу. То, что он видел, никак не вязалось с прокормом пары десятков работников – пусть даже в течение года. Дочь отчего‑то скупала запасы, предназначенные для пропитания города в течение трех месяцев осады – небольшой рабочей команде, строящей крепкую усадьбу в устье Туи, этого хватило бы… Дэффид не стал трудить мозги. Позвал ту дочь, что помогала Немайн с расчетами на ярмарке. И очень поднаторела в обращении с цифирью.

– Эйлет, посчитай‑ка… Насколько этого хватит двадцати работникам.

Та только задумалась ненадолго. Даже и за перышко не взялась. Сидова наука!

– На сорок семь лет и девять месяцев, батюшка.

Теперь на людях было так. «Папка» остался для внутренних комнат. Что поделать – старые обычаи порядком забыты, и семье приходится ставить себя заново. Чтобы никто не усомнился в благородстве!

Впрочем, теперь‑то Дэффид об этом не вспомнил. Слишком взволновало непонятное, что происходит в устье Туи, а потому некуртуазно привлек к себе уставно‑смиренную дочь, ухватил за голову, чмокнул в макушку.

– Спасибо, умница моя.

И повернулся к «навознику».

– Значит, так, – ласковый отец превратился в главу сильного рода, – тут все описано. Штраф, возврат средств по текущей рыночной стоимости… Эйлет, рынок теперь как будто на тебе? Почем там свиная солонина? Так вздорожала? Ну и ну! Отчего бы? Обычно в это время года дешевеет… А, баранину кто‑то скупил, прямо живьем? Да, на носу поход. Король еще не начинал закупок? А когда? По обычаю, все снабжение после первых шести недель похода на нем, а не на кланах!

– Майни скупила, – скучно сообщила Эйлет, – город свой строить. А что?

Удивленно проследила, как вдруг налившийся пунцовым отец быстренько ушел внутрь хозяйской половины. Пожала плечами да двинулась следом.

Дэффиду было разом смешно и обидно. Смешно – потому как сам мог догадаться, что Немайн спокойно строить маленькую усадьбу не станет и вычудит что‑то этакое. Обидно – потому как не сказала.

– Я с ней еще поседею, – пожаловался он дочери, отхохотавшись, – вот принимай таких в семью… Но – хороша. И права!

– Правда? – Эйлет обрадовалась, ждала‑то громов и молний.

– Правда. Это я недодумал, а она – гордячка, сколько б ее епископ поклонами ни лечил, все сама… Но раз уж Майни ухитрилась стать кем‑то вроде королевы и строить город, там нужен будет заезжий дом, – Эйлет захотелось зажать уши – а толку, если продолжение она и так знала, – а потому собирайся замуж! Девка Хозяином заезжего дома быть не может, дело на сторону отдавать нельзя, а Тулла с Кейром мне здесь нужны!

Город временами всплывал в чужих воспоминаниях – знакомый шапочно и нелюбимый. Вот пригороды с их парками и дворцами – другое дело. А в самом городе – шаг в сторону от напомаженных парадных улиц – и начинается гниль, на которую строителю смотреть больно. На торжественных проспектах – бесконечный барахольный ряд от уличных лотков до хрустальных витрин, набитых бездельным товаром. Кошмарные норы станций метро с одним выходом.

Если бы болезнь, поразившая город, была банальной старостью… Увы. И все‑таки сон принес ее именно на эти неприятные улицы. На которых не все было так уж плохо. Днем реклама не била по глазам, а яркий грим очередного подновления к дате выцветал под живым светом полуденного солнца. Хорошо резкий весенний ветер с моря не нанес еще туристов – летом будут бродить праздные толпы, уродуя кропотливый образ бывшей столицы, представляя ее стариком‑чиновником в затрапезном: заляпанный винными пятнами атласный халат вместо мундира, нищая роскошь отставки… В Эрмитаж, впрочем, и теперь очередь на часы. Наверняка. Но Немайн не туда.

Ей в консерваторию. Пока всего лишь документы занести и узнать, на какой день назначат прослушивание. А потом, наверное, музеи – самые полезные – артиллерии и флота. Вечером Мариинка. Вечность в опере не была!

На улице оглядывались. Не более того. Впрочем, на большинстве прохожих отчего‑то красовались венецианские маски – золотые, серебристые, цветные, которые удивительно шли к костюмам двадцать первого века. Над проспектом летели стремительные мелодии рондо, под которые утренняя деловитая толпа и пихалась локтями. Асфальт пружинил под ногами, как сырая земля на окраинах Кер‑Сиди. Немайн еще подумала, что ее, как и Петра, угораздило основать город на болоте. Вот только она озаботилась превратить оборонительные рвы в мелиорационные каналы – а потому в самом Кер‑Сиди сухо. Если же кто‑то решит обложить город осадой то влажная земля и высоко стоящие солоноватые грунтовые воды будут уже его проблемой!

Великие города тем и отличаются от провинциальных, что пронять их может разве уэллсовский треножник. И то, если буйствовать начнет. А никак не смирная сида…

– Ого! А я и не знал, что нынче опять хоббичьи игрища! – за спиной, шепотком.

– Нет, это скорей реконструкторы. Где ты толкиенутых с клевцами видел?

– А ты на уши посмотри!

Похоже, сзади идут. Привычно… Уже привычно. И неопасно. Здесь ее уши сойдут за пластик. Главное, чтоб никто отрывать не начал. Впрочем, геологический молоток тоже не резиново‑поддельный. И, что особенно хорошо, не является формальным оружием. Конечно, случись что, объяснять, зачем это нужно в городе, придется. Но – не раньше. Для кого штуковина на поясе Немайн – оружие, те явно и одежку датируют. А значит, либо подделка, либо разрешение есть. А для кого инструмент… Ну, мало ли откуда сестра солнца и ветра торопится. Может, студентка с поезда, с практики, топает через центр к себе в общагу.

– И на пальце бижутерия… Либо у девочки нет вкуса, либо одно из трех эльфийских, – продолжали за спиной. – Слушай, это мне кажется, или ее уши назад развернулись?

– Так. Дыхни. Не пил. Дай лоб пощупаю. Здоров. Слава богу! Значит, просто дурость. Ну а мозги и вокалист – понятия несовместные. Так что поступай в свою консу смело. В политех ты не годишься, там хоть немного думать нужно.

– У некоторых людей есть мышцы, ушами шевелить.

– Не настолько, чтобы их…

Немайн стало смешно. Уши дернулись.

– Моторчик, значит. До чего техника дошла…

Навстречу – ровная летящая походка, пляшущие в такт шагам струны белого золота. И – никакой маски! Она. Высокая, красивая, как всегда стильная… Здесь, в Питере? Немайн бросилась навстречу.

– Привет! Что ты тут делаешь?

На лице Колдуньи – недоумение и даже легкий испуг.

– Девушка, мы разве знакомы?

Немайн отпрянула, уши упали к плечам.

– Мне показалось, что да…

– Бывает. До свидания.

Один шаг, и уже нужно поворачивать голову и видишь все равно спину.

– Стойте! – Немайн немного удивилась своей настойчивости.

– Что вы от меня хотите?

Она снова рядом. Вот этого Немайн и хотела. Или – не она, а память Клирика, вдруг выбросившая старинный образ – тот, который он еще любил. Сиде стало чуточку смешно: ей‑то Колдунья, ни нынешняя, ни тогдашняя, была и даром не нужна. Но оставаться одной среди масок не хотелось.

– Извиниться за ошибку. А я не люблю ошибаться, поэтому… Немайн Кэдманс. Приехала прослушаться в здешнюю консерваторию. На подготовительное. Будем знакомы?

И протянула узкую ладонь.

– Ой, а мне как раз прислали статью о поступающих писать! Я на журфаке МГУ учусь.

– Значит, зверь прибежал на ловца. Статья о поступающих, хм. Ты что, тут три месяца болтаться будешь?

– Нет, только до конца предварительного прослушивания. Потом на экзамены загляну… Я же на музыкальной критике специализируюсь.

Немайн слушала новообретенную подружку. Колдунья без умолку трещала, она была еще на втором курсе, до встречи с Клириком оставалось больше года. Сида рассеянно поддерживала беседу, в ноздри лез приторный аромат недорогих духов – скоро, ой, скоро, вкус у девочки станет более изысканным и дорогим, – и пыталась про себя понять, как же это получается, что она так отреагировала на знакомую Клирика, как будто сама была в нее влюблена. Да не когда‑то, а сейчас!

– Это все потому, что женщине нужен мужчина! И никак иначе, а старая дева – не диагноз, и даже не приговор. Это последствия приговора! Кадавр ходячий, – подытожила Колдунья рассуждение о деканше журфака. – Слушай, Маня, ну вот почему мне кажется, что мы знакомы всю жизнь?

– Потому, что ты хорошая журналистка и умеешь втираться в доверие?

– Ну тебя! Лучше глянь, какие за нами мальчики следят. – Немайн и глянула. Те самые, специалисты по эльфам: будущий инженер и баритон‑заготовка. Золотой пучеглаз и редкий в сверкающей толпе черный клюв ибиса… А подруженька зашипела, понемногу превращаясь из чудного виденья в ту самую Колдунью. – Да не так! Что у тебя за манера – обернуться и в глаза заглянуть? Ну вот, отстали, затушевались. И кому я, спрашивается, ножки весенние показывать теперь буду?

– В твоем распоряжении полгорода.

– И сколько из них нормальных мужиков? – Колдунья вздохнула. – А эти симпатичные. Правда, смотрели больше на тебя, но ты зыркнула очень грозно… Юные девушки так не глядят! Что у тебя за линзы?

– Это глаза…

В консерватории был почти обычный учебный день. Это во время экзаменов, как и в прочих вузах, перекроют все второстепенные входы‑выходы, а напротив главного устроят совместный пост из милиции и студентов – пропускают только тех, кто подал документы. И никого лишнего – чтобы уменьшить шанс подкупа приемной комиссии. Или бития оной комиссии по мордам… Схема на стенах какая‑то неправильная, встречные указывают дорогу артистически неопределенно. Бесконечные коридоры, удивительно тихий паркет. И – звуки, звуки. Неслышимые, или почти неслышимые для человеческого уха, они проникали сквозь недостаточную, по меркам сиды, звукоизоляцию и окончательно сбивали ориентацию – если на двери написано, что это класс фортепиано, а внутри играют на флейте, невольно ошибешься! Впрочем, вдосталь поблуждать не вышло – журналистка взяла за руку и оттащила – вокруг аж смазалось – куда надо. К обитой черной кожей двери с золоченой табличкой. На табличке неразборчивой вязью значилось «Вокальный факультет. Деканат».

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Сида топталась на месте.

– Заходи. Иначе мне не о чем будет статью написать.

– Угу. Дай вдохнуть.

Запах кожаной обивки, вот чудо – натуральной, сухой чистый воздух, прогнанный сквозь три климатизатора – меньше от питерской сырости не спасут, – Немайн тянула через себя, как приговоренный последнюю затяжку. Не петь – значит не жить, и точка. А петь – это жить как‑то совсем иначе, родиться заново… Что ж, ей не впервой! Наконец, легкие заполнились, дальше не лезло. Осталось только толкнуть дверь.

Ее не заметили.

Единственный находящийся на месте сотрудник деканата разглядывал потолок, словно карту неведомой планеты. С таким восторгом, что ногами в коротковатых брюках подергивал. При этом указательные пальцы рук лихорадочно вращались друг вокруг друга.

– А если так, то что? – вопрошал он пространство.

Немайн удивилась. Такое было уместнее на композиторском.

– Таким образом, высчитав двойной интеграл по указанному контуру, мы получим под смешанной производной по дэ икс, дэ игрек и дэ зэт мгновенное значение для каппа…

Немайн не удержала воздух внутри, громко выдохнула. Звук оборвал танец пальцев, они сомкнулись. Узкое лицо развернулось к посетительнице. Висок блеснул тонкими нитями седины в темно‑коричневой, как иная нефть, шевелюре.

– Слава Эру Элуватару, – спокойно сообщил тот. – Чем скромный замдекана может служить дивной?

Немайн дернула ухом.

– Может, я лучше в «чайковку» попробую…

– Там, в Москве, снобы, там не поймут! Кстати, почему у тебя Нарья, это же игрушка Гэндальфа?

– Какая Нарья?

– А кольцо…

Немайн скосила глаза. На пальце переливался имперский рубин. Воск, закрывавший его, куда‑то пропал. Объясняться не хотелось.

– А расчет волнового фронта?

– Что?

– А вот, на доске… Ваш же, наверное! Распространение звука? И что вы делаете здесь?

Замдекана посмотрел на Немайн иначе. Совсем. Словно вот забежала мышка, покрутилась – и превратилась в человека.

– А вы? – спросил он, склонив голову набок, отчего стал немного похож на старшего из друидов. – А вот вы можете посчитать распространение плотностей в звуковой волне?

– Зависит от граничных условий. Если они не слишком сложны. Непроницаемо ограниченный сверху и снизу пласт, скажем… Инженеру хватает, знаете ли.

– Специальность? – резко спросил замдекана.

– Гидротехнические сооружения и порты.

– А… Рад знакомству. Будет третий нормальный человек на факультете. – Уши и кольцо замдекана уже не замечал. – На подготовительное?

– Да. А кто второй?

– Увидишь, он в комиссии. Кстати, тебе почти коллега – конструктор с «Рубина», здесь совмещает. Ты порты строишь, он – то, что в них заходит. Вот. Бери анкету, заполняй. Сколько стоит у нас второе высшее, в курсе?

– Да.

Анкета Немайн порадовала – поскольку представляла собой лист электронной бумаги. Пусть и похуже той, которой привык баловаться Клирик в концерне – ту можно было гнуть и мять, как душе угодно, а эту только сворачивать в трубочку, но все‑таки не средневековье!

Устроилась в уголке, вытащила из футляра, в который сворачивался лист, стило и принялась заполнять. Заодно дивилась, насколько же история – в том числе и техническая – повторяется. Были же некогда свитки – и вот, появились снова. Еще несколько лет назад были господствующей технологией… Но хватило их ненадолго. Скоро уйдут – как только новые модели догонят по цене.

Стилус бодро бегал по строчкам. Документы пришлось разложить и в них подглядывать, причем некоторые вещи оказались для Немайн небольшим шоком. Например, паспорт. Она ожидала российский, но вместо него обнаружилась книжечка с воспетым еще Маяковским британским «двуспальным левою». Да, все верно. Имя: Немайн Неметона Кэдманс. Гордых клановых приставок англичане валлийцам не сохранили… Дата выдачи паспорта – полгода назад, в Кармартене.

Мягко прошуршала дверь.

– Валюша, хорошо, что ты пришла. Посиди пока тут, прими документы…

– А у вас что, опять идея?

– Именно.

Замдекана убежал.

Вошедшая с первого взгляда не понравилась Немайн – совершенно взаимно. Было в ней нечто нарочитое, которое часто воспитывается в мелких служащих, решивших – сдуру или по веской причине, неважно, – что карьера закончилась, не начавшись. И которых слегка распустило начальство. То ли выражение лица, то ли осанка – то ли тон и выбор слов в двух фразах, – а историю болезни можно заполнять.

В бульоне офиса эта болезнь не так опасна для окружающих – и то зависит от того, на какой должности обретается больной. Если он получит хоть какую работу с людьми – пиши пропало, и работа не пойдет, и люди нервы истреплют. Но вот в учебном заведении… Там, где будут люди, у которых все впереди и над которыми мелкое чудовище обретет свою маленькую власть. Та, у кого жизнь не получилось, над теми, у кого получиться может.

Самое обидное, что в такое крысообразное нормальный человек превращается подчас очень быстро – месяцев за шесть, а то и меньше. Лечение припоминалось одно – направить на производство, да там, точно по определению Ильфа и Петрова, «загнать в бутылку». Если болезнь удавалось прихватить достаточно рано – и следа не оставалось. Или оставалось – в виде склонности изредка болезненно цапнуть словом. Немного виновато и почти по‑дружески. Но эта девушка, похоже, болела несколько лет – да и случай ее относился не к техническим наукам, там было проще. А тут…

Неважно, насколько хорош голос у девочки – она не нашла себе работы. И осталась при кафедре. Бумажки перекладывать. При этом наверняка еще и приняли кого‑то с курса в магистратуру… И этот кто‑то работал рядом, на такой же должностишке, но имел перспективу. А потом ушел – то ли на сцену, то ли в преподавание. А она осталась. Без перспективы.

Когда ученик превосходит учителя – у последнего есть утешение. А когда выпускники год за годом обходят вот такую бедолагу, а она к ним руку не приложила – наоборот, гадила? Как могла – по мелочи, по крайней мере – обычно. Вот тут и уходят остатки совести, и начинается партизанщина. Когда ни одна возможность сделать подлость не упускается. Это по отношению к средним студентам. Хвостистам такое существо иногда даже сочувствует – но если возможность хороша, бьет все равно. Лучшим же гадит самозабвенно…

Немайн попыталась представить пути исцеления. А ведь индустриальный метод, наверное, сработает… В оперу не возьмут – загнать в рок‑группу да погонять с туром по Сибири. Чтоб пусть второй голос, третий – но пела. Впрочем, может не помочь. Далеко зашло. Если вот сейчас эта дуреха дуется на непонятную ушастую гостью уже за то, что нужно будет принимать документы – вероятно, неизлечима. И ведь снаружи – почти человек…